Добавлен: 01.02.2019
Просмотров: 5073
Скачиваний: 6
Неофициальные контакты имеют двойную направленность воздействия — на население (прежде всего через СМИ) и на лидеровпротивоборствующих сторон. Возможности, открываемые неофициальными контактами участников конфликта, превращают их во второе направление дипломатии. В рамках «второго направления дипломатии» наибольшее распространение получили семинары-переговоры между представителями конфликтующих общин.
Принципы, методы и способы мирного урегулирования международных конфликтов зависят от их характера, условий протекания, социокультурных факторов. Конфликты могут иметь несколько вариантов решения, но оптимальным является тот, который наиболее полно отвечает интересам противоборствующих сторон.
Посредничество в поисках мирного урегулирования требует высокого уровня профессионализма, осторожности и такта.
Существенную роль в снижении уровня конфликтогенности современных международных отношений может сыграть миротворческая деятельность мирового сообщества и ее модификация —«принуждение к миру». Миротворчество включает в себя все формы действий по прекращению вооруженных конфликтов и установлению мира.
Традиционное миротворчество осуществляется с согласия конфликтующих сторон с целью прекращения военной фазы конфликта. Оно заключается в физическом разъединении сторон путем введения в зону конфликтов международных наблюдателей, создании инфраструктуры для урегулирования конфликтов (место встреч, транспорт, связь, техническое обеспечение). Миротворчество предполагает оказание конфликтующим сторонам помощи кадрами, финансовыми средствами, поставками продовольствия и медикаментов, обучением персонала, содействием в проведении выборов и референдумов, обеспечением контроля за соблюдением соглашений.
«Принуждение к миру» применимо в более сложных ситуациях, когда как минимум одна из сторон стремится продолжать конфликт военными средствами, активно противодействуя усилиям по его политическому урегулированию. Такое миротворчество носит военизированный характер и допускает подавление субъекта (субъектов) конфликта, широкомасштабное вмешательство во внутренние дела противоборствующих сторон. Если традиционное миротворчество но своей сути является посредничеством в политическом урегулировании конфликта, то «принуждение к миру» — силовая операция, направленная па прекращение вооруженных столкновений и установление мира.
Миротворческие процедуры были апробированы ООН в период войны в Корее (1950-1953), в операциях на Кипре, в Конго (Заир), на Ближнем Востоке.
С окончанием холодной войны опасения по поводу возможных неблагоприятных последствий военного вмешательства в локальные конфликты значительно уменьшились. Вместе с тем возросло стремление единственной сверхдержавы — Соединенных Штатов — к использованию во внешней политике силовых методов для распространения своего влияния на обширные регионы, установления контроля над зонами конфликтов (Балканы, Ближний Восток и др.).
Поэтому перед мировым сообществом стоит задача выработки новой технологии урегулирования и разрешения международных конфликтов, по своему содержанию и характеру протекания существенно отличающихся от конфликтов прошлого.
60) Многовекторность как системное проведение внешней политики начала складываться в первой половине 1990-х годов. Вспомним, что это было за время. Казахстан в конце 1991 года получил независимость, а вместе с ней кучу проблем: тысячу с лишним советских ядерных боеголовок, огромную территорию, которую надо было охранять, разнородное полиэтничное население, половина из которого еще не ощущала себя гражданами суверенного государства. К этому надо добавить соседство с двумя гигантами – Россией и Китаем, и соответственно – протяженные и незащищенные границы и нерешенные пограничные проблемы, богатейшие природные ресурсы, на которые зарились близкие и дальние соседи, удаленность от морских и мировых коммуникаций.
Сразу же после получения независимости в Казахстан хлынул сонм желанных и нежеланных советчиков. Одни учили нас, как строить демократию и рынок, другие – как защищать права человека, третьи призывали вернуться к своим историческим, культурным и этническим корням и, наконец, четвертые уговаривали не рвать советскую экономическую и политическую пуповину. Соответственно, каждая из заинтересованных сторон в зависимости от своего геополитического и международного веса пыталась оказывать на нас давление. И это давление мы начали ощущать уже сразу после обретения независимости.
Первым тестом на гибкость для Казахстана стала проблема советского ядерного наследства. Волею судьбы и геополитики наша республика оказалась в одной компании с Россией, Белоруссией и Украиной – также наследниками советского ядерного арсенала. Против них действовала крупнейшая геополитическая сила в лице Соединенных Штатов, заинтересованных в ликвидации потенциальной угрозы, которую создавало якобы бесхозное советское ядерное наследство. Россия в новой трактовке Договора СНВ-1 фактически умыла руки и заняла проамериканскую позицию, согласно которой все ядерное оружие с территории остальных республик выводилось, а США имели дело только с одной ядерной державой – Россией.
Наибольшее давление пришлось испытать Казахстану. На Западе его вдруг начали подозревать в симпатиях к исламскому миру и стремлении помочь некоторым мусульманским странам создать «исламскую ядерную бомбу». Все это происходило на фоне разворачивавшегося кровавого конфликта в Таджикистане. Чтобы не прогадать и вести с Вашингтоном более или менее осознанный торг по ядерной проблеме, Алма-Ата нуждалась во внятном совете или консультации со стороны Москвы, но так их и не получила. В этих условиях, оказавшись брошенным на произвол судьбы, казахстанское руководство стало вести осторожную игру, то объявляя себя «временным ядерным государством», то соглашаясь на безоговорочный вывод ракет. В Вашингтоне не могли понять, чего же ждать от Казахстана на самом деле. В Москве, по-видимому, понимали, в чем дело, но в ответ на недоуменные вопросы американцев только разводили руками.
Вскоре к торгу прибавился новый и очень существенный элемент – каспийская нефть. Фактически Казахстан действовал по принципу: ядерное оружие в обмен на инвестиции. Следует напомнить, что в то время Вашингтон еще не представлял себе, во-первых, истинных масштабов разведанных и прогнозных запасов углеводородов на Каспии, а во-вторых, опасался реакции России, не зная, насколько слаб ельцинский режим. В этих условиях администрация Буша-старшего старалась не рисковать и в обмен на согласие Казахстана убрать со своей территории баллистические ракеты согласилась на крупномасштабные инвестиции в нефтегазовый сектор. Это потом Каспий стал стержнем американской геополитики в Евразии и на свет появился проект «Баку – Джейхан». Каспийский фактор в еще большей степени придал казахстанской дипломатии многовекторный характер, превратив ее в сверхчувствительный инструмент балансирования на грани возможного. Но прежде чем это произошло, ей пришлось выдержать серьезное испытание.
Каспийское направление было самым сложным, самым «мновекторным» во внешней политике Казахстана. С одной стороны, приходилось испытывать все растущее давление со стороны главного инвестора – США, а также со стороны «братской» Турции, а с другой – вести сложный диалог с ближайшим союзником Россией и другими постсоветскими государствами, в том числе и с таким неоднозначным партнером, как Туркменбаши. К этому надо добавить Иран, который выступал с вполне дельными и на первый взгляд целесообразными предложениями. Нельзя было сказать твердое «да» одной стороне, чтобы не обидеть другую. Нельзя было сказать категорическое «нет», чтобы не пострадали национальные интересы и даже безопасность Казахстана.
В этих условиях казахстанская дипломатия проявила верх изворотливости и искусства балансирования. В течение долгого времени Астана вообще отмалчивалась по поводу трубопровода Баку – Джейхан и использовала это время для интенсификации переговоров по правовому статусу и урегулированию спорных вопросов с главным партнером на Каспийском море – Россией. Параллельно Казахстан выступал с ни к чему не обязывающими заявлениями о приемлемости иранского маршрута, что должно было успокоить Тегеран. В 1998 году Казахстану и России удалось сделать прорыв по проблеме делимитации своих участков Каспийского шельфа, что положило начало реальному процессу раздела моря и его недр. Правда, из игры был выключен Иран, но это стало больше проблемой Азербайджана и Туркменистана, которым Москва и Астана предоставили самим разбираться с Тегераном.
Более того, после достижения соглашения с Россией у Казахстана оказались развязанными руки в отношении проекта «Баку – Джейхан». Казахстанская дипломатия могла теперь относительно свободно высказываться в отношении этого трубопровода. Смысл заявлений, которые делала и продолжает делать до сих пор казахстанская сторона, сводится к следующему: стройте, что хотите; мы готовы гнать свою нефть по любому трубопроводу и даже по всем одновременно, лишь бы находились покупатели и не падали цены на нефть. Наверное, такая позиция не очень нравилась России, но в Москве понимали, особенно после неофициальных заверений, что приоритет все равно остается за КТК и за российским направлением в целом. Трубопроводу Баку – Тбилиси – Джейхан (БТД) в любом случае достанутся остатки нефтяного фонтана.
Для полноты многовекторной картины Казахстану удалось втянуть в каспийскую игру еще двух игроков. Первым был Китай, с которым в 1997 году было подписано семимиллиардное соглашение, сразу же окрещенное «проектом века». Но в лице Пекина Казахстан столкнулся с не менее, если не более искушенным в дипломатической «многовекторной» игре партнером. Это соглашение так и осталось на бумаге, а Китай повел свою игру на нефтяных просторах Сибири. Вторым участником стал Европейский Союз, который удалось запугать тем, что ему, претендующему на новую геополитическую роль в Евразии, грозит опоздание к разделу каспийского пирога и, по сравнению с Америкой и Россией, функционирование на вторых ролях в обширном регионе Кавказа и Центральной Азии. Казахстан действительно был крайне заинтересован в привлечении европейских, особенно германских инвестиций и технологий, расширении европейского присутствия как противовеса и гарантии от любого другого диктата. Очередной аккорд этой политики Казахстана можно было наблюдать недавно, в декабре прошлого года, во время визита немецкого канцлера Г. Шредера, который в принципе признал необходимость участия Германии и немецких компаний в освоении Каспия. Можно не сомневаться, что позиция ФРГ будет иметь решающее значение при выработке дальнейшей стратегии ЕС в отношении нашего региона.
Южный вектор
Южное, или исламское, направление всегда оставалось одним из самых сложных в дипломатии Казахстана. В отношениях со странами исламского мира Казахстану приходилось на время и в интересах дела сбрасывать европейский костюм и в зависимости от конкретной обстановки облачаться в чалму, феску или дхоти. Говоря прямо, Казахстан не мешал тем, кто этого хотел, видеть в нем то близкого тюркского родственника, то часть исламского мира, а иногда – верного наследника советско-индийской дружбы. Идя по этому пути и преследуя конкретные политические и экономические цели, Казахстан дал себя втянуть в различные, прежде «экзотические» международные объединения – ОЭС, ОИК и союз тюркоязычных государств во главе с Турцией.
Справедливости ради следует отметить, что наш флирт с Анкарой под маркой пантюркизма, тюркского единства и признания в ее лице нового «старшего брата» быстро закончился. На его место пришло реальное и интенсивное, взаимовыгодное сотрудничество в экономической области. Но в светской Турции Казахстан видел также еще один канал в отношениях с Западом и НАТО. Сложнее дело обстояло с такими исламскими по духу и форме государствами, как Иран и Пакистан. Но в лице Тегерана, не желавшего портить отношения с геополитическим союзником Россией и ее друзьями, Казахстан нашел на удивление прагматичного и сдержанного партнера. Эта ситуация быстро сняла все страхи и прогнозы, которые особенно распространялись с Запада, о том, что Иран представляет угрозу светскому характеру государств Центральной Азии.
В отношениях с Пакистаном и Индией следовало четко выдерживать паритет в визитах, подписанных соглашениях и дипломатической активности. Оба индостанских государства были одинаково важны для Казахстана, но со временем роль Пакистана для всего региона Центральной Азии выросла. Это произошло в тот момент, когда в Афганистане победил клиент Исламабада «Талибан», а войска талибов вышли к границам региона. В этот период Исламабад стал единственным местом, где можно было бы предметно обсуждать новую угрозу нашему региону и даже иметь контакты непосредственно с талибами. Не исключается, что казахстанская дипломатия воспользовалась в 1999 году этой возможностью. О признании талибов заговорил и Ташкент, но баткенские события и в целом линия талибов на вооруженное свержение светских режимов в Центральной Азии показали, что с ними нужно не договариваться, а драться.
В этих сложных условиях казахстанская внешняя политика строилась солидарно с российской и с политикой других центральноазиатских союзников по ДКБ как поддержка (в том числе и военно-техническая) Северного альянса – единственной преграды на пути вооруженных религиозных экстремистов в наш регион.
После событий 11 сентября и с началом военной операции в Афганистане Астана отбросила свою многовекторность и поддержала, чем могла, антитеррористическую коалицию. Но с размещением американских военных баз в нашем регионе возникла новая проблема: нельзя было отказывать американцам в аэродромах, но и нельзя было действовать в ущерб России, которая в появлении американских военных баз в Центральной Азии, и особенно в Казахстане, вполне обоснованно видела угрозу своему стратегическому потенциалу, расположенному в Сибири. Казахстан и здесь нашел соломоново решение: пролет и посадку в экстренных случаях американцам разрешить, а базы не размещать. Как говорится, и овцы целы, и волки сыты.
Великий интегратор
Нельзя не упомянуть еще об одном направлении нашей внешней политики. Речь идет, как уже можно догадаться, об интеграции постсоветского пространства. Казахстан с первых дней возникновения СНГ предпринимал поистине титанические усилия по интеграции в рамках Содружества или иных образований в более узком формате. И эта политика была вполне искренней: Казахстан с его прежней тесной зависимостью от общесоюзной экономики, как никакая другая республика бывшего Союза, был заинтересован в сохранении традиционных связей. Кроме того, речь шла и об обеспечении совместной стратегической безопасности. Несмотря на то, что подобная линия не очень приветствовалась нашими друзьями на Западе, Казахстан упорно выступал с все новыми интеграционными инициативами.
Наиболее смелым в этом ряду было предложение о создании на месте СНГ Евразийского союза, которое наш Президент озвучил весной 1994 года в стенах МГУ. По сути дела, он фактически поставил вопрос о воссоздании Советского Союза, но по той схеме, которая разрабатывалась в Ново-Огареве и была прервана злополучным августовским путчем. Идея ЕАС, встреченная в штыки такими республиками, как Украина и Узбекистан, и натолкнувшаяся на прохладное отношение других участников СНГ, в том числе и ельцинско-козыревской России, не была реализована, но в дальнейшем получила продолжение в виде Таможенного Союза и ЕврАзЭС. Другая совместная инициатива по созданию Центральноазиатского союза, выдвинутая также в 1994 году, к концу 1990-х благополучно затихла.