Файл: 1. Общественнокультурное движение 18001830х годов. Феномен русского Ренессанса.docx

«Символизация» бытия у Жуковского связана с созданием моделей нового эстетического мышления. В этих символах приоткрывается не просто суть явления, а дано указание на процесс постижения этой сути. Невыразимое — это не столько непознаваемое, сколько таинственно скрытое, неизвестное до тех пор, пока не будет открыто, не отзовется на призывы души. По существу, невыразимое — это философия символического у Жуковского.

В одном из итоговых эстетических манифестов «Я Музу юную, бывало...» Жуковский дает концентрат этой философии. Романтическая символизация охватывает весь мир стихотворения. Поэт встречает Музу, к нему летает Вдохновенье, от него уходят светлые вдохновения, его посещает «дарователь песнопений»

Эстетические манифесты Жуковского 1818—1824 гг., разумеется, не исчерпывают всей картины его творчества данного периода. Такие шедевры его поэзии, как «На кончину ея Величества, королевы Виртембергской», «Море», «Мотылек и цветы», переводы из Гете и Шиллера, свидетельствуют о многообразии поэтических исканий первого русского романтика. Но и эти произведения при их ближайшем рассмотрении пронизаны мотивами и идеями эстетических манифестов. Более того, они их конкретизация.

---

7. Путь В.А. Жуковского к эпосу. Жуковский как «гений перевода».

Идиллии, эстетические манифесты, формируя романтическую концепцию Жуковского, стали трамплином для его опытов в области лиро-эпической поэмы и героического эпоса. Почти одновременное появление переложений и переводов «Слова о полку Игореве», гердеровских романсов о Сиде, отрывков из «Энеиды» Вергилия и «Метаморфоз» Овидия, — знаменательный факт не только творческой биографии Жуковского, но и русского историко-литературного процесса в целом.

Во-первых, Жуковский осваивал самые различные формы древнего эпоса и европейской поэмы: байроновскую романтическую модель, «драматическую поэму» Шиллера, «восточную повесть» Мура, структуру русского и испанского эпоса, античной эпической поэмы и тем самым открывал их для русского читателя в качестве образцов для формирующегося романтического лиро-эпоса. Он искал образца и на путях национального эпоса.

Во-вторых, поэт на этом материале, путем его особой концентрации и обработки создавал ситуации русской романтической поэмы: тюремно-узническую, демоническую, патриотической жертвенности, безграничной любовной преданности.

В-третьих, первый русский романтик чутко угадывал ритмы нового времени, формируя новые стихотворные модели, перспективные для будущей русской поэмы

Итогом эпических поисков Жуковского, воплощением его мечты об «идеальном» эпосе стал перевод гомеровской «Одиссеи», над которым поэт работал на протяжении почти всех 40-х годов (1842—1849). Переложения восточных сказаний («Наль и Дамаянти»), с их мотивами супружеской верности, женской нежности, странствия, неузнавания, трагических отношений отца и сына, стали своеобразным прологом к разработке основных мотивов «Одиссеи». История взаимоотношений Одиссея и Пенелопы, Одиссея и Телемака, все перипетии путешествия героя предстали в переводе Жуковского в отсвете драматических событий восточных сказаний. Античный эпос у него стал не бегством в мир патриархальной утопии, не уходом от собственных нравственных и эстетических поисков, а возвращением к проблемам современности, к экспериментам в области эпической формы. В этом смысле перевод «Одиссеи» — важное звено в творческой эволюции поэта, его своеобразная исповедь в форме гомеровского эпоса.

---

В переводе «Одиссеи» Жуковского идея противостояния человека судьбе, его бесконечного стремления вперед, к «милой родине», родному дому, любимой и верной жене, сыну стала не просто определяющей. Она получила у него особую силу эмоционального звучания. «Роковое долгое странствие» героя, составляющее основу фабулы и в гомеровской поэме, у Жуковского получило большую этическую подоплеку.

Погружая историю Одиссея в поток современных чувств и эмоций, Жуковский добивается определенного восприятия древнего эпоса. Русский переводчик Гомера сознательно стремился передать поток эпического повествования, забывая «частное для целого».

«Эпический синкретизм героической поэмы странствий» у Жуковского во многом разрушен, так как личностное начало, рефлексия несовместимы с устойчивостью мира, сращенностью понятия и образа. Эмоциональный мир героев «Одиссеи» у Жуковского богаче и по способам выражения романтичен. Странствия Одиссея в его передаче — прежде всего мир человеческих отношений, чувств людей, на долю которых выпали тяжелые испытания, проверка человека на человечность.

Обогащая эмоционально-образную систему гомеровской поэмы, развивая принципы психологического анализа, стремясь к четкости этических оценок, Жуковский выявлял специфику эпического воссоздания жизни. В переложении «Слова о полку Игореве», романсов о Сиде, в экспериментах с «малыми эпопеями», в пристальном внимании к восточному эпосу, наконец, в переводе «Одиссеи» он выразил свое представление о национальном эпосе, принципах изображения в нем. И в этом смысле его поиски находятся в русле магистрального развития русской литературы, ее движения к эпическим формам сознания, русскому психологическому роману, роману-эпопее, к эпической поэме.

Поэтический эпос позднего Жуковского впитал все достижения его романтической поэзии

8. Особенности романтизма К.Н. Батюшкова. Его творческий путь.

Физическое существование Константина Николаевича Батюшкова может быть обозначено не двумя, как обычно, а тремя датами: 1787—1821—1855. Его жизнь раскололась пополам в 1821 г., когда тяжелое психическое заболевание приводит к сумасшествию и лишает поэта творческой деятельности. Конечно, в этой трагической судьбе не обошлось без наследственности: в 1795 г. умерла его мать, за несколько лет до этого лишившаяся рассудка; позднее такая же участь постигнет его любимую и верную сестру Александру Николаевну.

---

И все-таки дело не только в этом и, может быть, даже не столько в этом: хрупкая психическая организация поэта не выдержала превратностей судьбы. Его неустроенность, неумение «пресмыкаться», «прислуживаться», постоянная «охота к перемене мест», когда «ум с сердцем не в ладу», история драматической любви и бурных общественных событий — всё это реальный вариант философии горя от ума.

Один из критиков назвал Батюшкова «первым русским итальяноманом» (И.Н. Розанов), и в этом определении — большая доля истины. Горацианство и петраркизм рано вошли в его мышление, определив содержание и стиль его поэзии. Работая над «Пантеоном итальянскй словесности», он в замыслах переводов из Боккаччо и Данте, Ариосто и Тассо, Маккиавелли обнаружил глубокое знание итальянской культуры.

Отстаивая свою внутреннюю свободу, мир «моих пенатов», поэт открывал большой мир «памяти сердца»: эпикуреизм как радость ежедневных наслаждений, горацианство как философию «золотой середины», скепсис Вольтера и мудрость Монтеня, сладостный стиль Петрарки и горечь Тассовой судьбы и многое-многое другое, о чем он будет говорить и в «Моих пенатах», и в статьях, и в записных книжках. «Маленькая философия» Батюшкова по-своему энциклопедична, потому что она жизненна и отражает «историю страстей». На фундаменте «маленькой философии» Батюшков формирует свой поэтический мир, свой поэтический мирообраз. 17 июля 1816 г. в «Обществе любителей российской словесности» он произносит «Речь о влиянии лёгкой поэзии на язык».

«Маленькая философия» и «лёгкая поэзия» взаимодополняют друг друга в творческом сознании Батюшкова. Это глубоко выстраданная позиция самоопределения и растущего самосознания личности. В этом мирозиждительном тандеме формируется образ лирического героя и романтическая эстетика Батюшкова. Он классик в своей традиции, мироощущении, пластике и скульптурности образов, но он романтик в своем образе мыслей, в раздвоенности своего сознания.

Можно без преувеличения сказать, что Батюшков создал поэтическую энциклопедию мечты. В одноименном стихотворении, первая редакция которого появилась уже в самом начале творческого пути (1804—1805), а окончательная редакция специально была подготовлена для «Опытов в стихах и прозе» (1817), имевшем многочисленные промежуточные варианты, Батюшков, называя Мечту «моей богиней», рассматривает ее прежде всего как источник творческого дара: «Мечтание — душа поэтов и стихов»

---

Мировоззрение Батюшкова кризисно. В 12 лет его творческого пути уместились четыре внутренних творческих кризиса: осенью 1809 г. — «кризис переосмысления», в конце 1812 г. — «кризис идеологических ориентаций», в начале 1815 г. — «кризис возврата», в 1817 г. — «кризис отказа»80. И каждый из этих кризисов рождал новое. Качество его поэзии, был этапным на его творческом пути. Батюшков не изменял себе, своим нравственным и эстетическим принципам, своей поэтической манере; он менялся, развивая и совершенствуя их. И в этом смысле его поэтическая индивидуальность целостна и едина.

Как и для всего русского общества, Отечественная война 1812 г. стала для поэта переломным моментом. Его послание «К Д<ашко>ву» (1813) стало своеобразным реквиемом по уходящей эпохе и русской жизни вообще, и своей собственной в частности. Обращенное к другу-арзамасцу, поэту и государтвенному деятелю, послание — «песнь грустного содержания». Не случайно позднее, составляя свои «Опыты в стихах и прозе», он включит его в раздел не «Посланий», а «Элегий», тем самым подчеркнув важность его настроения и рефлексии, а не факт адресованности.

Это 62-стишное произведение, не разбитое на строфы, воспринимается как монолог патриота и гражданина, как поэтическая исповедь и страстная клятва. Поэтический синтаксис, членящий текст на предложения различной длины (от четырех до двенадцати и даже шестнадцати стихов), с обилием восклицательных знаков, усиленных анафорическим «Нет, нет!», интимным обращением «Мой друг», «товарищ мой», образ очевидца, отмеченный повторяющимся «я видел», способствуют превращению эпического содержания в «память сердца». Реальные картины сожженной Москвы поэт «слезами скорби омочил» и чувство патриота рождает в нем пересмотр прежних ценностей, эстетических ориентиров.

Если послание «К Дашкову» стало отражением реальных исторических событий, то другое этапное произведение — «Странствователь и Домосед» (1815) стало вероисповеданием поэта, выражением его нравственной философии. Образ странника-путешественника и одновременно чудака, «странного человека» («Я странен, а не странен кто ж?») — устойчивый образ романтической культуры, разновидность изгоя, бегущего от людей и не понятого ими, художественной натуры, безумца.

---