Файл: holostova_e_i_teoriya_socialnoy_raboty_1.doc

В общественном сознании на обыденном уровне задолго до появления социальных теорий (социологических, политических, правовых и пр.) возникали представления о способах и формах совместной жизни, единстве и соборности, общности и регуляции жизнедеятельности, правомерности и справедливости социальной дифференциации, вера в различных «защитников» и средства такой «защиты». Естественно, что взгляды, возникающие на уровне обыденного сознания, частичного и неполного познания действительности, могли не соответствовать социальной практике в целом. Например, представления о справедливости и несправедливости, добре и зле, красоте и безобразии, возникшие в одной социальной ситуации на определенном этапе развития общественных отношений, возведенные в статус общественных ценностей, могли затем подвергаться сомнению и даже отрицаться теоретическим сознанием, оценивающим их как заблуждения определенных социальных групп.

Для российской истории характерны причудливое сплетение традиций общинного самоуправления, совместной организации жизни крестьян и крайних форм крепостничества, самодержавное правление и извечная тяга к воле, последовательная централизация и устойчивое существование сообществ казачьей и беглой вольницы на окраинах огромного государства, религиозность и свободомыслие. Все это при разнообразии природно-климатических и хозяйственно-экономических условий жизни породило немало противоречивых форм социальной жизни и еще более противоречивых ее оценок, воззрений на то, как надо жить, какими средствами защищаться, поддерживать слабых и убогих. Долгие годы в народном сознании были широко распространены достаточно иллюзорные представления о действенности защиты интересов народа в действиях «благородных разбойников», позднее через практику заговоров «критически мыслящих личностей», готовых бороться с «тиранами» тираническими средствами. В таком настроении проявлялся не только потенциал стихийного социального протеста — этому отдали дань многие отечественные мыслители (Желябов, Перовская, Бакунин, Лавров и др.). С другой стороны, достаточно сильна и длительна была традиция упования на благодетельное вмешательство царя-батюшки, доброго барина, на милосердие и благотворительность. Народничество, славянофильство, западничество, коммунизм — эти социальные идеи и вытекающая из них практическая деятельность, зародившись в XIX в., во многом определили судьбу России в XX в.

При более детальном рассмотрении нетрудно заметить, что все эти идеи и теории группируются вокруг одного центрального блока проблем: условия формирования и осуществления жизнедеятельности человека; соотношение свободы и социальной обусловленности личности, социально оправданной (или неоправданной) меры этой свободы и возможностей ее реализации в обществе, вопросы социальной справедливости. В отечественной науке этими проблемами занимались Г. Плеханов, В. Ленин, П. Сорокин, Н. Бердяев и др. Так, в одной из своих работ П. Сорокин писал:

«...благодаря слабому развитию социальных наук человечество до сих пор бессильно в борьбе с социальными бедствиями и не умеет утилизировать социально- психологическую энергию, высшую из всех видов энергий. Мы не способны глупого делать умным, преступника — честным, безвольного — волевым существом. Часто не знаем, где «добро», где «зло», а если и знаем, то сплошь и рядом не способны бороться с «искушениями». Если биологическая медицина еще далека от совершенства, то «социально-психической» медицины нет почти и в зародыше. Мудрено ли поэтому, что наша борьба с социальными бедствиями дает наглядную иллюстрацию истории человеческой глупости. Преступников мы лечим эшафотом и тюрьмами, душевнобольных — домами сумасшествия, способными здорового делать идиотом, но не наоборот; общественные волнения мы исцеляем пулеметами и осадными положениями, ...нужду голодного — смертью, разврат — домами терпимости.

Более ярких доказательств нашего невежества нельзя и придумать. Положение дел может измениться лишь тогда, когда мы лучше будем знать закономерности и причинные отношения взаимодействия явлений. Тогда дана будет почва и для появления рациональной социальной политики. В отличие от бессодержательных, хотя и напыщенных «систем морали», большею частью представляющих набор елейных фраз, неспособных что-либо изменить и что-либо излечить, социальная политика, подобно прикладной медицине, должна быть системой рецептуры, указывающей точные средства для борьбы с социально-психическими болезнями, для рациональных реформ во всех областях общественной жизни (в экономической, политической, правовой, религиозной, научной, педагогической и т.д.), для наилучшего использования социально-психической энергии. Короче, она должна быть опытной системой индивидуальной и общественной этики как теории должного поведения»¹.

Историко-социологические, статистические, социально-экономические исследования второй половины прошлого века, как и те, что были проведены в текущем столетии, свидетельствуют о выходе социальной проблематики в число приоритетных, глобальных, ее возросшем влиянии на развитие экономики, политических и социокультурных процессов, жизнь человека в целом.

В России это прежде всего работы В. Л. Воронцова «Судьба капитализма в России» (1882), «Очерки теоретической экономии» (1895), «Наши направления» (1893); И.И. Каблица «Основы народничества» (1882—1885); С.И. Южакова «Социологические этюды» (1892—1895); П.А. Кропоткина «Взаимная помощь как фактор эволюции» (1907); П.Н. Ткачева «Закон общественного самосохранения» (1870); П.Л. Лаврова «Философия и социология»; Н.В. Михайловского «Что такое счастье?» (1872), «Герои и толпа» (1882); М.М. Ковалевского «Происхождение семьи, рода, племени, собственности, государства, религии» (1914) и др.

В этих работах рассматривались проблемы, связанные со структурой общества, взаимозависимостью его элементов, с выявлением факторов и общих закономерностей социального развития, законы общества, общественные идеалы и стремление личности к осуществлению своих идеалов, отношения между личностью и культурой и т.д.

Позднее, уже в XX в., все эти проблемы в той или иной степени стали объектом изучения разных социальных наук, которые исследуют определенные типы взаимодействия как внутри этих явлений, так и между ними. Но возникает целый ряд комплексных социальных связей (например, социальная помощь, социальная поддержка, социальная реабилитация, социальная коррекция, социальная адаптация, социальная защита и др.), в которых фиксируются некоторые социальные факты (явления, процессы) и которые не изучаются до сих пор специально ни одной из «официально» существующих социальных наук. Этот тип связей и является объектом изучения теории социальной работы.

§ 2. Благотворительность в России как социальный феномен

Истоки социальной работы восходят к благотворительности, существовавшей на всех этапах развития общества. Историки находят корни сострадательного отношения к ближнему еще в обычаях восточнославянских племен. С.М. Соловьев отмечал, что в отличие от воинственных германцев и литовцев, избавлявшихся от «лишних, слабых и увечных» сородичей, истреблявших пленных, наши далекие предки были милостивы к старым и малым соплеменникам, а также к пленным, которые по прошествии известного срока могли вернуться в родные места или «остаться жить между славянами в качестве людей вольных или друзей». Они привечали и любили странников, отличались редким гостеприимством².

В X в. возник и долго существовал институт нищелюбия, который отождествлялся с человеколюбием. Главной христианской заповедью стала любовь к ближнему: «любовь к ближнему полагали прежде всего в подвиге сострадания к страждущему, ее первым требованием признавали милостыню», — писал В.О. Ключевский³.

Благотворительность в России с глубокой древности, по мнению различных исследователей, была «не ...вспомогательным средством общественного здоровья, как необходимым условием личного нравственного здоровья: она больше нужна была самому нищелюбцу, чем нищему». «При таком воззрении на благотворительность помощь бедным была, — как отмечает Е. Максимов, — делом отдельных лиц, проникнутых идеями христианской нравственности, а не включалась в круг государственных обязанностей». Позднее благотворительная деятельность духовенства стала обусловливаться соответствующими религиозными постановлениями. В частности, «в Церковном уставе 996 года упоминается об обязанностях духовенства по надзору и попечению за призрением бедных, причем на содержание церквей, монастырей, больниц, богаделен и на прием странных — неимущих была определена «десятина», т.е. десятая часть поступлений от хлеба, скота, судебных пошлин и т.п.»⁴.

В этот период общественная помощь нуждающимся (постройка жилищ, выкуп пленных, обучение ремеслу и т.п.) не преследовала целей изменения устройства общества, однако она имела огромное воспитательное значение для формирования нравственного потенциала, который сохранялся многие годы в России.

При Иоанне Грозном в 1551 г. в Постановлении Стоглавого Собора «попечение о бедных признается делом общества, которое доставляет средства на него и в лице выборных целовальников, вместе со священниками, заведует ими». Собор признает необходимым регулировать обязанности общества «мерами государственными, путем царского повеления или, иначе говоря, законом».

Уже в этот период, как можно видеть, возникает необходимость выделения «адресной» помощи нуждающимся (что сегодня составляет один из основных принципов социальной работы). Так, прокаженные и престарелые должны были быть устроены в богадельни, где могли получать пищу и одежду, «здравые» должны питаться по дворам. Именно в этот период благотворительность в России из общественного феномена стала переходить в объект государственного призрения. Но, естественно, о систематической законодательной деятельности в этой области тогда не могло быть речи.

Общественное призрение оформилось в некоторую систему при Петре I, который, как пишет Е. Максимов, подробно останавливался на необходимости различать нуждающихся по причинам их нужды и определять помощь в соответствии с этой нуждой; указывал на предупреждение нищеты как лучшего способа борьбы с ней; выделял из нуждающихся работоспособных, профессиональных нищих и другие категории; принимал меры по урегулированию частной благотворительности, определял организационную помощь обществу, создавая органы призрения⁵. Петр начал с указа «О забирании нищих, притворяющихся увечными, и о наказании их» (1691), где отмечалось, что «на Москве гуляющие люди, повязав руки, також и ноги, а иные глаза завеся и зажмурясь, будто слепы и хромы, притворным лукавством просят на Христово имя милостыни»⁶. Притворщиков наказывали, неисправимых ссылали на каторгу. Здоровых мужчин определяли для работы в «смирительные» дома.

В начале XVIII в. Петр I расширяет так называемое закрытое призрение (т.е. содержание в различных учреждениях и заведениях благотворительного толка) новых для России категорий населения: незаконнорожденных («зазорных») младенцев, «неспособных вовсе к продолжению службы из престарелых, раненых и увечных офицеров, урядников и солдат», инвалидов из матросов и солдат, душевнобольных и «дураков» (безумных от рождения) и других. Появились новые типы заведений: «гошпитали» для сирот, инвалидные дома, поселки для пленных. Начали развиваться и формы «открытого призрения»: пенсии, кормовые деньги, обеспечение землей и промыслами. Главное начинание реформатора заключалось в ограничении роли церкви в социальной политике и устройстве призрения на новых началах с передачей заботы о бедных и немощных государственным структурам (городским и губернским магистрам, финансовому ведомству, старостам и сотским). Но это были только элементы создания системы социального призрения и обеспечения.