ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.10.2020
Просмотров: 2106
Скачиваний: 4
Вся техника убийства, жертвой которого стала несчастная Маруся, была ею тщательно продумана. Она выбрала такой час, когда начинало уже темнеть, а в даме никого еще не было: родители ее возвращались между 7 и 8 часами вечера, сестра еще позднее, а братья, в отсутствие родителей, бегали по улице: в этот день она с умыслом услала их перед убийством за нитками на смоленский рынок. К Марусе она заходила накануне убийства, 13 февраля, и приглашала придти к ней на следующий день. В день убийства она зашла к ней в четвертом часу дня и увела с собой. Жила Маруся очень близко. Когда они пришли домой, Маруся сначала спросила: почему нет гостей. На это подруга ответила ей: – «вот придет мама, тогда и начнется», а затем предложила ей посмотреть висевшую на стене новую свою фотографию. Та подошла, нагнулась и сказала: «как ты красиво снялась». В этот момент Дуся ударила ее молоткам по голове, сбоку, по темени. Она призналась, что читала о подвигах Петрова-Комарова, убивавшего молотком, и это чтение навело ее на мысль о молотке. От первого удара Маруся упала без крика. «Тогда, – рассказывает Дуся, – я ударила ее еще раз пять в то же место, так как баялась, что вдруг она вскочит и побежит». «Потом вытащила труп в кухню волоком». Затем началось рассечение трупа. Сначала одним ударом была отделена голова, при чем кровь брызнула очень сильно: «там такая жилка есть»,- поясняет она. Руки по локоть и ноги по колено отрубались в 2 приема с каждой стороны; туловище было разрублено надвое. Перед всей этой операцией ока сняла с трупа платье, чулки и башмаки, так что на теле оставались нижняя юбка, рубашка и кальсоны. Рассказывая о том, как она расправлялась с трупом, она слегка посмеивается и замечает:- «очень смешно говорить». Посмеивается она потому, что ее собеседник кажется ей непонятливым, – все переспрашивает, что, да как, а что тут мудреного. Процедура разрубания трупа взяла, по ее словам, около полутора часов. Завернув части тела в старый капот матери, она стала выносить их на пустырь, прилегавший к их двору и находившийся против ее окон. «Только что хотела вынести,-рассказывает она,-вижу идет сосед». «Я спросила, чтобы глаза отвести, не у него ли ключи от чердака». «Он ответил, что нет, и пошел далее». «Капот скоро, весь вымок в крови, я стала таскать в ватном одеяле». «Смотрю – все светло». «Я все делала очень проворно; обернула раза 4, каждый раз запирала замком двери квартиры». Зарывала она части в разных местах пустыря, но недалеко друг от друга и неглубоко; снег копала «лыжем», снег был рыхлый. Рассказывая про всю эту процедуру, она весело смеется. Когда труп был закопан в снегу, оставалось привести в порядок квартиру. Она за это и принялась. Как раз в это время вернулись с рынка ее братья, но она их в квартиру не пустила, а велела им еще погулять, сама же стала мыть полы в тех местах, где они были запачканы кровью. Это было нелегко, так как полы в кухне деревянные и кровь пропитала Поверхность досок. Вымыв полы, она впустила братьев, а сама занялась шитьем, но больше для вида, так как чувствовала сильное беспокойство и «раздражение». Вернувшиеся домой родители обратили внимание на тяжелый воздух в квартире и спросили, почему пол мокрый. Дуся объяснила, что таз, который исполнял некоторые функции испорченной канализации, пролился, и она замыла пол. Часов в 8 вечера она отправилась к Павлику и пробыла у него до 12 часов ночи, беседуя с ним главным образом о комнате, которую он, в виду предстоящей женитьбы, хотел достать в том же доме. С Павликом она держала себя как всегда, но его мать заметила, что она молчалива и как будто чем расстроена. О преступлении она жениху ничего не сказала: «совесть не дозволяла». Вернувшись от жениха, она легла спать и спала не плохо, хотя среди ночи просыпалась. Встав на другой день часов в 8 и напившись, чаю, она стала обдумывать способы ликвидации оставшихся после убитой вещей, которые были спрятаны у нее в сундуке, причем у платья, сильно забрызганного кровью, пришлось отрезать ворот. Держать у себя это платье ей «как-то противно было» и она вскоре отдала его Варе, однако не совсем, а только для переделки. Пальто же покойной Маруси она отдала продать Павлику, сказав ему, что это пальто она украла с вешалки на курсах кройки и шитья. За это Павлик ее сильно ругал, но пальто продал за 2 червонца, из которых один пошел на уплату долга портнихе, а другой он пропил вместе с купившим у него пальто знакомым сапожником. Если принять во внимание крайнее самолюбие Г., ее злобность, черствость и решительность, то внутренние пружины ее поступка станут понятны. Она хотела выйти замуж и, несмотря на то, что командовала Павликом и часто ругала его, очень дорожила им как женихом. Поэтому, когда он разорвал квитанции и затем сообщил ей, что ему придется года два просидеть в тюрьме, она серьезно испугалась и была сильно озабочена тем, как бы помочь ему. Не сострадание и любовь в этом случае руководили «навсегда спокойной» Дусей, а расчет: иначе свадьбе не бывать. И она рассчитала и взвесила все, а затем все и выполнила, как решила. Ей нельзя отказать ни в умении владеть собой, ни в решительности. Конечно, ее расчет нас удивляет: как могла эта Молоденькая девушка стать подражательницей Комарова и совершить преступление с такой методической жестокостью! Ведь у нее были под руками другие способы выйти из затруднительного положения, между прочим, и способы преступные, но менее тяжкие. Она могла, действительно, украсть пальто на курсах, даже просто обокрасть приведенную ею с собой Марусю, спрятав оставленное последней в передней пальто и симулировав кражу, сказать подруге: – «Маруся милая, а где, твое пальто, и дверь раскрыта» и т. п. Она могла попросить у родителей, даже украсть у них в крайнем случае. Почему же она не сделала ничего подобного? Убийство казалось ей простейшим решением задачи. Она драчлива и склонна осуществлять свои цели насильственным образом. Это ее центральный признак. Расстаться с своими драгоценностями она не хотела, это – уменьшало бы ее приданое, а ее жених «с коммерческими способностями», вероятно, менее ценил бы ее как невесту, если бы она обеднела, да и жаль было расставаться с красивыми вещами. Просить у родителей – значит унижаться и жениха унижать в их глазах; посторонних же, у кого можно было бы попросить, у нее не было. Украсть – опасно, раскроют, назовут воровкой. Вот она и решила убить. Правда, особой любви к жениху не было; это она сама чувствовала, но все-таки некоторую привязанность она чувствовала лишь к двум существам: к матери, которая делала ее жизнь приятной своим баловством и лаской, и к жениху, жизнь с которым рисовалась ей, если и не в особенно радужных красках, то все-таки в виде лучшего будущего, отказаться от которого она не хотела. Натура решительная, активная и эгоцентрическая, она должна была предпочесть всем представлявшимся ей выходам убийство: не придется ни унижаться, ни особенно рисковать, никто ничего не узнает и все будет хорошо. Она говорит, что мысль об убийстве пришла ей за 3 дня, и она колебалась в своем решении часа полтора: «и не хотела, и подталкивало». «Чувствовала, – говорит она, – что должна это сделать». Колебания ее понятны и можно только удивляться их непродолжительности. Она, конечно', сознавала некоторый риск дела и его сложность, но думала, что все скроет; не могла не смущать ее и новизна положения: раньше она никаких преступлений не совершала, да и некоторое неприятное чувство связывалось у нее с перспективой такого кровавого дела, чувство, если не сострадания, то брезгливости. Ее не отталкивала мысль, что это жестоко, гадко, в ней не говорили ни любовь, ни сострадание к подруге, потому что этих чувств у нее нет. Поэтому ей и не было трудно убивать. Малоразвитая, с умом не сильным, жестокая, черствая и холодная, она едва понимает, что поступила нехорошо, но этого не чувствует; от осуждения ею своего поступка веет холодом, оно лишено! эмоционального тона. В нет, слышится лишь некоторая досада на себя, что поступила нерасчетливо, рассчитала плохо, не стоило этого делать, а то вот приходится за это сидеть и все ее планы рухнули. Жених, после преступления, от нее отшатнулся и укоряет ее за совершенное, а сделала она это для него же, потому что поверила тому вздору, который он ей говорил о разорванных квитанциях, их мнимом значении и своем вероятном тюремном сидении. Он-то говорил с целью ее припугнуть, заставить еще раз почувствовать, как он важен для нее, а она приняла все это всерьез. Опрометчиво поступила. Вот вся ее оценка сделанного злодеяния. Рассуждения о последнем приводят ее, между прочим, к отрицанию; бытия божия. Она вообще не религиозна,- а теперь и совсем ни во что не верит: ведь если бы бог существовал, он не должен был допускать подобных поступков. На вопросы, (вспоминается ли ей, ее поступок, считает ли она его плохим и что именно особенно в нем плохо, она говорит, что «вспоминается навсегда», что особенно плохо то, что она разрубила убитую – «это – по-зверски», – а затем добавляет: – «все плохо, и что убила, и что разрубила». Но оценка эта холодная, рассудочная, без искры альтруистического чувства.
Стремление сбросить некоторые семейные узы, в связи со склонностью не останавливаться перед применением насилия для осуществления своих желаний, привело на преступный путь Николая П., 43 лет, русского, родом из Костромской губернии. Отец его умер, когда ему было года 3. Он слышал, что отец его сильно пил и частенько бил свою жену, мать Николая. Последняя также часто и сильно пила. О детстве своем Николай вспоминает с тяжелым чувством: оставшись с 4 малолетними детьми вдовой – мать его жила очень бедно, с трудом кое-как обрабатывала землю и прирабатывала тем, что нанималась к соседям. Лет 8-9 Николай ходил с бабушкой просить милостыню, а лет с 10 нанимался к соседям в няньки и скотину стеречь. В школе он учился всего год, малограмотен. Ученье давалось ему с трудом, что он объясняет плохой памятью. Особенно трудно было ему рассказывать и решать задачи по арифметике. И сейчас он по части счета слаб, «трудно ему смекнуть», он полагает потому, что «не торговал». 5 на 6 он еще мог помножить, а 6 на 9 и 13 на 6 – нет; не удалось ему и разделить 164 на 4, с делением же 64 на 4 он с трудом справился. Процесс чтения ему удается сносно, но усвоение прочитанного и рассказ – очень затруднительны. Книг он никаких не читал, только газеты по временам читает. С матерью он прожил в деревне до 15 лет, а потом отправился в Москву и стал работать по малярной части. Малярное дело ему нравится, и он его знает недурно. С 15 до 18 лет был в учении, а потом начал работать как уже знакомый с делом маляр. Из периода его детства и юности особенного ничего указать нельзя. В детстве, кроме бедности, постоянных колотушек строгой матери, – на которую он, впрочем, за это не обижается, считая колотушки нормальным воспитательным приемом, – да работы, иногда трудной и неприятной, у него ничего не было. Из болезней он перенес в детстве скарлатину и брюшной тиф. В 1902 году он был призван на военную службу. На военной службе он был три раза: в 1902-1905 г.г., в 1914-1918 г.г. и в Красной армии в 1919-1921 г.г. О военной службе он (вспоминает с удовольствием во всех отношениях; не нравились ему только уроки словесности. В последний раз он попал на военную службу так: пожар уничтожил в деревне его дом, он отправился в Чухлому искать места и обратился с просьбой о месте к местному военному начальству, его и взяли в «вольнонаемные конники». С год он служил в команде, ловившей дезертиров. За прежнюю свою военную службу он много раз бывал в боях, часто видел трупы и раненых и привык к этим зрелищам. Однажды, в 1914 году, ему пришлось упорно защищаться карабинам и шашкой, когда враг неожиданно вплотную подошел к батарее, на которой Я. служил. Между прочим, он участвовал в боях под Новой-Алекеандрией и Ивангородом и попал в плен. Вернувшись из плена, он поселился в деревне, но в 1919 г. у него сгорел Дом, и это обстоятельство, как указано выше, опять привело его на военную службу.
На 10-ом году жизни Я. женился и имел 6 человек детей, из которых 3 в детском возрасте умерли. Половую жизнь он начал до женитьбы, лет с 16-17, и имел лишь мимолетные связи, без длительных сожительств. Венерическими болезнями не болел, С женой особых неладов у него не было, бил он ее редко, но и жил с ней редко, бывая в деревне лишь наездами и большею частью пребывая в Москве, где он работал у разных подрядчиков малярных работ в качестве мастера. Демобилизованный в 1921 году, он приехал в Москву и поступил здесь на работу; к семье в деревню он не ездил уже около 2-х лет, что объясняет скудостью своих денежных средств. Живя в Москве, он редко имел сношения с женщинами, так как его половая способность сильно понизилась. Лишь летом 1923 года он сошелся со своей соседкой по комнате Королевой, вскоре перешел в ее комнату, сохранив, однако, за собой и свое прежнее место в квартире. И ей, и другим жильцам квартиры он говорил, что вдов, что жена его будто бы во время пожара в деревне сгорела, оставив двух детей. Королева вскоре забеременела от Я. и, случайно узнав, что он не вдов, стала беспокоиться о судьбе своего будущего ребенка. Ей объяснили, что если Я. ничего не будет ей давать на ребенка, то она может требовать с него судом. Королева имела очень небольшой заработок от торговли булками и материальный вопрос ее сильно озабочивал. Я. говорит, что она, узнав о посылке им денег в деревню, требовала, чтобы он эти посылки прекратил и окончательно порвал со своей семьей, на что он отвечал, что любит жену и детей и посылать им деньги не перестанет. Он утверждает также, что Королева постоянно ревновала его и высказывала сомнения в его верности, хотя он никаких поводов к тому не подавал. Возможно, что его пониженная половая способность внушала Королевой некоторые подозрения. Как бы то ни было, они часто ссорились, причем два раза Я. переходил жить из комнаты Королевой на свое прежнее место и обратно. Надо добавить, что Я. часто и довольно сильно колачивал Королеву. 29 марта 1924 года он поколотил ее особенно сильно, потому что она опять угрожала ему подать на него в суд. На следующий день – 30 марта – Я. встал поздно; оказывается, Королева, проснувшись раньше, успела зайти к одной соседке, которая советовала ей пойти к доктору и показать ему, какие побои нанес ей П., не считаясь с тем, что она на 8-м месяце беременности. По словам этой соседки, Л., который, несомненно, этими побоями нанес вред ребенку, суд назначит лет 7-8 тюрьмы. Такого рода угрозы Королева и высказала своему сожителю. Я. утверждает еще, что его сожительница не раз грозила выжечь ему «зенки», т.е. плеснуть в глаза серной кислотой, что раз будто бы даже, когда она собиралась это сделать, он вырвал у нее бутылку и разбил. Этой угрозы серной кислотой он будто бы очень боялся. Как бы то ни было, и злополучное воскресенье 30 сентября П. встал поздно, выслушал сетования и угрозы Королевой, хотел было ее избить еще раз, но удержался, и часов до 3-х дня они провели время вместе в атмосфере обычной воркотни и перебранки. Часа в 3 он пошел на рынок, а когда вернулся часам к 6, то вскоре они сели за стол и опять стали вести неприятный для Я. разговор о ребенке, об угрозах кислотой, судом и т. д. Возвращаясь с рынка, Я. выпил 3 бутылки пива и был несколько навеселе. Под влиянием неприятных разговоров он встал из-за стола раздраженный, опять хотел было избить сожительницу, но удержался. Тут ему пришла мысль убить ее. Часов с 7 до 8 он ходил по комнате «сам не свой»; были минуты, когда ему хотелось плюнуть, избить и уйти. Часов в 9 вечера стали ложиться спать. К этому времени бурный, испещренный площадной бранью разговор Я. с сожительницей прекратился. Он говорил, что даже будто бы просил у нее прощенья и просил, чтобы она не выжигала ему глаз, но она ему ответила, что «как сказала, так и будет». После этого ответа он утвердился в мысли убить ее. Полежав некоторое время, он сказал: – «ну, ладно, пойду, закурю», встал и пошел к столу, на котором лежал табак и хлебный нож. Он спрятал этот нож в рукав, лег рядом с Королевой с левой стороны, еще раз спросил ее, согласна ли она простить его и, получив ответ, что она остается при прежнем решении, сказал: – «что у тебя, Наташа, одеяло, сползло, дай поправлю», обнял ее, выпростал нож из рукава и резнул по горлу. Ни криков, ни испуганного лица ее он не заметил, заметил один только ее хрип. Перерезав ей горло, он перевалил ее на правый бок и «дорезал». Покончив с своей жертвой, он свалил ее на пол, положил вдоль печкой а сам сел на кровать и почувствовал сильную усталость, какой-то туман в голове, в глазах даже потемнело. Потом лег на кровать ногами к изголовью, – правый головной угол постели был весь в крови, – и крепко заснул; снов никаких не видел. Всю процедуру убийства П. рассказывает совершенно спокойно, с оживленной жестикуляцией, причем, обняв шею одного из моих ассистентов, точно указал, проведя ногтем по его шее, куда и как он ее резал. Проспал он часов до 7 утра, утром встал, напился чаю, как обыкновенно, запер квартиру и ушел на службу. На службе проработал весь день, не проявляя, никакого беспокойства или: волнения. Вернувшись со службы домой, он пообедал и принялся за сокрытие следов преступления: разрезал труп на части, разрубив кости топором, туловище в мешке стащил на берег Москвы-реки и бросил в реку под стенами Новинской женской тюрьмы, конечности и голову снес второй раз и бросил в реку в другом месте. Так как обеспокоенные долгим отсутствием Королевой соседи, к которым она постоянно заходила, сообщили об этом отсутствии милиции, то вскоре в комнату П. явилась следственная власть, которая застала его за сжиганием остатков одежды убитой, носивших на себе следы крови. П. вынужден был сознаться, хотя давал на суде разные натянутые и неправдоподобные объяснения. Суд признал, что он убил Королеву с целью избавиться от Королевой и ребенка, при чем один из свидетелей показал суду, что однажды П. сказал ему, когда зашла речь о том, что с него будут по суду требовать на содержание ребенка – что, может быть, и не будет никакого ребенка. Но, принимая во внимание трудовой образ жизни П., его темноту и несознательность, суд приговорил его к 8 годам заключения со строгой изоляцией и с поражением прав на 3 года.
Однако по справкам о судимости у П. числится 2 судимости: в 1909 году у мирового судьи мясницкого участка за кражу, причем первый раз он был оправдан, а во второй-приговорен к 3 месяцам тюрьмы. Он объясняет этот приговор следующим образом: один его приятель взял чьи-то часы, продал их и пригласил нескольких товарищей-маляров в трактир выпить на эти деньги.
В содеянном П. не раскаивается, о Королевой не вспоминает, с моральной оценкой к этому поступку не подходит. Конечно, убийство – большой грех и перед богом, и перед людьми, но если тебе человек не вреден, а если вреден, то какой, же тут грех, говорит он. Покойная Королева была ревнивая, характерная баба, которая хотела ему «зенки выжечь». «Избавился от такой сволочи и ладно, зарезал и из головы долой». На вопрос, желал ли бы он, если бы было возможно, воскресить ее, он говорит: – «никак не надо». Насколько верны заявления П. об угрозах Королевой касательно его «зенков»? Нужно думать, что, если тут не все ложь, то много преувеличений. Во всяком случае, поразительно то равнодушие, с которым П. относится к судьбе своей сожительницы, и то хладнокровие, с которым он выполнил самый акт убийства, скрывал следы преступления и вспоминает обо всем этом. Интересно отметить, что П. искренно расположен к своей живущей в деревне семье, особенно к детям, и очень тоскует о ней. Худшее, что он видит в своем поступке, выражается у него словами:-«вот, только детей жаль, как они теперь в деревне: жили, жили, все ничего, а вдруг узнают, что отец в Москве сожительницу зарезал». Вот эта сторона дела его только и смущает. К остальным людям, кроме жены и детей, он совершенно равнодушен, иногда даже чувствует ненависть какую-то к людям.
3. Следующая общая цель, которая часто встречается у рассудочных преступников, сводится к достижению солидного имущественного положения не просто путем получения куша денег для временного облегчения и улучшения своего положения или кутежей,-как это бывает у импульсивных преступников,-а прочного изменения своего имущественного положения, путем устройства, расширения или обеспечения известного постоянного источника дохода, – какого-нибудь торгового предприятия («коммерческие дельцы») или какого-нибудь хозяйства («хозяйчики»), создания себе клиентуры и практики и т. д. Так, напр., одна нянька одной провинциальной больницы – Г., – желая довести годовой бюджет своего хозяйства до известной суммы и получить некоторый придаток к жалованью своего мужа и своему, произвела около 100 абортов и избрала это преступление как постоянный, подсобный источник своего дохода. В этих случаях известный целевой комплекс, ассоциируясь с образом известного преступления, как средства для этой цели, создает очень устойчивое предрасположение к преступлению, которое надо тщательно выяснить, чтобы, затем, найти средства, как на него надо действовать.
Никакого идейного базиса под свое преступление расчетливые преступники не подводят; они знают, что оно нехорошо, и им не следовало бы его делать, но их соблазняет представляющаяся им связь этого преступления, как средства, с целью, которой они решили добиться. Этим они отличаются от резонеров. К этому типу принадлежат, между прочим, те, которые совершают преступление, мечтая таким путем добыть себе, капитал для торговли, завести лавку и т. п. Представительницей этого типа может считаться подруга Котова – Винокурова, мечтавшая завести с ним вместе лавку и торговать. Другим примером может послужить одна молодая девушка – Елена М., 19 лет, – которая подвела шайку бандитов к знакомым ей людям, рассчитывая за этот подвод получить сумму, на которую она сможет завести лавку. К этому типу принадлежат и муж, и жена, участвовавшие в убийстве двух стариков в Звенигородском уезде, описанные выше. Некоторые из рассудочных расчетливых преступников решаются на преступление как на аферу, которая, если не на всю жизнь, то на ряд лет поставит их в положение богатого человека и позволит им изменить свою жизнь («аферисты»). Таков, например, описанный выше убийца Гребнева В., мечтавший посредством преступления разбогатеть настолько, чтобы уехать за границу и там начать новую жизнь.
В заключение этой главы остановлюсь ненадолго еще на двух криминальных типах, – на идейных преступниках и резонерах. Между ними – большая разница. Первые совершают преступление ради торжества известной моральной или социальной идеи, которой они подчиняют свою личность и поведение. Вторые пытаются подвести идейный базис под свое стремление к удовлетворению известных своих потребностей; они прикрывают личные цели известными общими идеями и через посредство последних получают особую энергию для достижения этих целей. Одни приносят в жертву торжеству известных общих идей свои личные интересы, а иногда и целиком свою личность. Другие пользуются известными общими идеями для торжества своих личных целей. Не следует думать, однако, что в резонерстве есть элемент сознательной лжи. Нет, настоящее резонерство бывает вполне искренним, а его своекорыстный, личный элемент может быть скрыт под общими фразами так глубоко, что станет незаметен самому субъекту. Разница между теми и другими преступниками в самом содержании идей, лежащих в основе их предрасположения к преступлению. В одном случае, это- моральная или социальная идея, которая получает свое осуществление в чем-либо объективном, по отношению к данному субъекту, и если приносит ему какую-либо пользу, то как отражение известного объективного порядка. В другом случае, это – идея, осуществляющаяся в рамках жизни данного субъекта, в известных формах его существования и, притом, идея всегда ложная, так как только ложная идея может разрешить человеку преступление ради его личных пелен. У преступников-резонеров мы встречаем кривую логику, софистические уловки. Отсюда не следует, конечно, что те идеи, которыми руководятся идейные преступники, всегда верны. Нет, и они чаете, ложны, но могут быть и верны.