Файл: Книга о примечательном историческом явлении в его развитии с древнейших времен до.pdf

Пусть клянется Тесей, не внимайте ему, кекропиды, —
Боги, свидетели клятв, к клятвам привыкли таким.
Ты, Демофонт, подражая отцу, позабыл о Филлиде —
Как же теперь, Демофонт, верить обетам твоим?
За обещанья мужчин обещаньями, жены, платите;
Ласкою – только за дар: вот ваш устав и закон.
К выбору надо подойти разумно, учитывая, какую пользу можно потом извлечь из мужчины. И эта польза может выражаться не только в деньгах.
...
Но почему бы не взять для сравненья дела поважнее?
Женщин не должен страшить военачальственный долг.
Долг этот в том, чтоб иным доверять отряды пехоты,
Этим – конную рать, этим – охрану знамен;
Точно так же и вы присмотритесь, к чему кто пригоден,
Каждому в нашей толпе место умейте найти.
Дорог подарком богач, советом – сведущий в праве,
Красноречивый – тебе будет полезен в суде;
Мы же, песен творцы, не сулим ничего, кроме песен,
Но и за песни свои все мы достойны любви.
Славу вашей красы мы разносим по целому свету…
Но вот добыча выбрана. Пора начинать охоту. Но мужчина не должен понять, что на него охотятся. Пусть все произойдет само собой:
...
Взглядом на взгляд отвечай, улыбайся в ответ на улыбку,
Ежели кто-то кивнет – не поленись и кивнуть.
Это разминка Амура: на этом испробовав силы,
Он наконец с тетивы острую спустит стрелу.
Нужно дать жертве самой запутаться в силках, а потом осторожно затянуть их.
...
Что ж! Хоть умейте тогда притвориться для первого раза,
Чтобы от хищных силков не отшатнулся ваш друг.
Но как наездник коню-новичку и коню-ветерану
Разным движеньем руки будет давать повода, —
Так и тебе для зеленых юнцов и для опытных взрослых,
Чтоб удержать их любовь, разные средства нужны.
Юноша, в первый раз представший на службу Амура,
Свежей добычей попав в опочивальню твою,
Должен знать тебя лишь одну, при тебе неотлучно, —
Этим любовным плодам нужен высокий забор.
Ты победишь, если будешь одна, избежавши соперниц:
Знать не хотят дележей царская власть и любовь!
Старый боец не таков – любить он умеет разумно,
Многое может снести, что не снесет новичок;

В двери ломиться не будет, пожаром грозиться не будет.
Ногти в лицо не вонзит нежной своей госпоже,
Ни на себе, ни на ней не станет терзать он рубашку,
В кудри не вцепится ей так, чтобы слезы из глаз, —
Это мальчишкам под стать да юнцам, воспаленным любовью:
Опытный воин привык молча удары терпеть.
Медленно жжет его страсть – так горит увлажненное сено
Или в нагорном лесу только что срубленный ствол.
В этом прочнее любовь, а в том сильней и щедрее, —
Падают быстро плоды, рви их проворной рукой!
Крепость открыта врагу, ворота распахнуты настежь —
Я в вероломстве моем верен себе до конца!
Помните: все, что дается легко, то мило недолго, —
Изредка между забав нужен и ловкий отказ.
Пусть он лежит у порога, кляня жестокие двери,
Пусть расточает мольбы, пусть не жалеет угроз —
Может корабль утонуть и в порыве попутного ветра,
Многая сладость претит – горечью вкус оживи!
И наконец кульминация: постель.
...
Пусть до мозга костей разымающий трепет Венеры
Женское тело пронзит и отзовется в мужском;
Пусть не смолкают ни сладостный стон, ни ласкающий ропот:
Нежным и грубым словам – равное место в любви.
Даже если тебе в сладострастном отказано чувстве —
Стоном своим обмани, мнимую вырази сласть.
Ах, как жаль мне, как жаль, у кого нечувствительно к неге
То, что на радость дано и для мужчин и для жен!
Но и в обмане своем себя постарайся не выдать —
Пусть об отраде твердят и содроганье, и взор,
И вылетающий вздох, и лепет, свидетель о счастье, —
У наслаждения есть тайных немало примет.
О том, как собирать плату за любовные услуги, Овидий умалчивает. Но поддержание красоты и интерьера, способного возбудить желание, требует расходов. И женщина вынуждена привлекать сразу нескольких клиентов для обеспечения своего существования.
Вот как описывает подобный труд автор одной из комедий:
«Она делает одному знак, а другому бросает взгляд; она любит одного и обнимает другого; ее рука занята с этим, а ногой она толкает того; одному она отдает свое кольцо, а кончиками губ призывает другого; она поет с этим, одновременно выводя пальцем слова для того».
Профессиональным праздником проституток в Риме были Виналии – праздник богини
Венеры – 23 апреля. Овидий в поэме «Фасты» писал:
...
Девы доступные, празднуйте праздник во славу Венеры!
Держит Венерина власть много прибытку для вас.
Требуйте, ладан куря, красоты у нее и успеха,

Требуйте вы у нее шуток и вкрадчивых слов.
Свейте своей госпоже венки из мирта и мяты,
Свейте пучками кугу, розами их оплетя!
Надо вам всем у Коллинских ворот собираться во храме…
Однако на самом деле проституткам этот день сулил мало радости. Возле храма
Венеры устраивалась огромная ярмарка, где сутенеры продавали и меняли их, как любой товар.
О проститутках вспоминали и на Флоралиях – чествовании богини цветов Флоры, которые проводились 3 мая. В этот день куртизанки проходили перед зрителями и раздевались по их просьбе. Ведь и сама нимфа, прозывавшаяся в девичестве Хлорой
(зеленой), была некогда изнасилована Зефиром и превратилась в Флору (цветущую). Об этой метаморфозе опыления богиня рассказывает Овидию.
...
«Флорой зовусь, а была я Хлоридой; в устах же латинских
Имени моего греческий звук искажен.
Да, я была на блаженных полях Хлоридою-нимфой,
Там, где счастливцы мужи в оное время цвели.
Как хороша я была, мне мешает сказать моя скромность,
Но добыла я своей матери бога в зятья.
Как-то весной на глаза я Зефиру попалась; ушла я,
Он полетел за мной: был он сильнее меня.
Право девиц похищать Борей ему дал: он и сам ведь
Дочь Эрехтея увлек прямо из дома отца.
Все же насилье Зефир оправдал, меня сделав супругой,
И на свой брачный союз я никогда не ропщу.
Вечной я нежусь весной, весна – это лучшее время:
В зелени все дерева, вся зеленеет земля.
Сад плодовитый цветет на полях, мне в приданое данных:
Нежит его ветерок, ласково воды журчат.
Сад мой украсил супруг прекрасным цветочным убором,
Так мне сказав: «Навсегда будь ты богиней цветов!»…
Мед – это тоже мой дар: ведь пчелок, что мед собирают,
Я на фиалки зову, клевер и бледный тимьян.
Я же причина того, когда предается разгулу
Вся молодежь и ее юные силы цветут».
Я собирался спросить, почему же такая игривость Царствует в Флорины дни, шутки вольней почему?
Вспомнил, однако же, вовремя я, как приветлива Флора,
Вспомнил, что это она шлет нам дары для услад:
Все за столами себе венками виски оплетают,
Всюду на светлых столах видны покровы из роз;
И собутыльники тут, заплетя себе волосы лыком,
Пляшут и без толку все чистое тянут вино;
А у порога своей неприступной красавицы пьяный
Песню поет в венке на умащенных кудрях…
Вольность в театре нужна для Флоры: не надо к богиням Важным ее причислять, в тяжкий обутым котурн,
А почему на играх ее толпятся блудницы,
Нет никакого труда это тебе объяснить:

Вовсе она не ханжа, надутых речей избегает,
Хочет она, чтоб ее праздник открыт был для всех,
И призывает она всласть жить в цветущие годы,
А о шипах позабыть при опадении роз.
Амур на курорте
На берегу моря в Помпеях течет веселая и спокойная жизнь, пока колебания земли и извержения Везувия остаются слабыми. Помпеи – это место, где вдали от душного воздуха
Рима люди наслаждаются природой.
Римский поэт Марциал так пишет о городской и сельской жизни:
...
Зачем, ты хочешь знать, в сухой Номент часто
На дачу я спешу, под скромный кров Ларов?
Да ни подумать, Спарс, ни отдохнуть места
Для бедных в Риме нет: кричит всегда утром
Учитель школьный там, а ввечеру – пекарь,
Там день-деньской все молотком стучит медник,
Меняло с кучей здесь Нероновых денег
О грязный стол гремит монетой от скуки,
А там еще ковач испанского злата
Блестящим молотком стертый бьет камень…
…А нас толпы прохожих смех всегда будит,
И в изголовье Рим стоит. И вот с горя
В изнеможенье я на дачу спать езжу.
Энколпий и Аскилт в «Сатириконе» рассуждают: «Энколпий, погрязший в этих наслаждениях, ты забываешь, что у нас больше нет денег и что все, что у нас есть, не стоит и гроша. Из-за летней жары улица городов скорее скудна; деревня к нам будет более благосклонна: пойдем к нашим друзьям».
В Помпеях секс – повсюду. Эротические фрески на стенах помогают быстро найти бордели: их насчитывали до тридцати пяти.
Большой лупанарий расположен на углу двух улиц, и две его двери позволяют войти туда или выйти незамеченным; некоторые клиенты ценят скрытность. Внутри двухэтажного дома длинные коридоры, с каждой стороны которых расположены комнаты, закрытые занавесом или деревянной дверью, из мебели здесь есть кровать, иногда украшенная несколькими декоративными подушками, коврами или покрывалами. Девушки за несколько ассов удовлетворяют неотложные нужды: они это делают быстро, но не обязательно хорошо.
Посетителей возбуждают фрески – сцены любви, где красивые девушки внимательны даже к малейшим фантазиям своих партнеров, где кровати застелены роскошными покрывалами, испещренные граффити, в которых клиенты рассказывают о своих впечатлениях.
Изображены ли на фресках удовольствия, предлагаемые в каждой комнате, или это – изображения из каталога, который нужен тому, кому недостает фантазии? Никто не может этого сказать.
Немного дальше – дом, называемый «ресторан», более шикарный, для более богатой публики, более похожий на дом свиданий. В этом доме множество комнат, роскошно обставленных, где торговцы и путешественники заказывают еду или развлечения, куда содержатели зовут куртизанок, танцовщиц, мимов, чтобы сделать эти вечера веселыми. Если только клиент и его гости не ограничиваются официантами и официантками, приученными

подчиняться любым желаниям случайных гостей. И снова повсюду рисунки: совокупляющиеся собаки, сидящие верхом на лежащих мужчинах женщины с изогнутыми спинами – все, что можно представить. Клиенты постоялого двора на улице Меркурия едят, пьют под фресками, предназначенными для придания любовных сил.
Но другие учреждения – вовсе не дома свиданий. Ведь сексом можно заниматься не только в борделе. Например, общественные пригородные бани. Гость раздевается в раздевалке; он кладет свою одежду и сандалии в одну из шестнадцати коробок, которые пронумерованы и хранятся на полке, каждая коробка украшена фресками. Купальщик может забыть свой номер, но не изображения на коробке – весьма игривые и часто откровенные: они ему напомнят, где он оставил свою одежду. Вот как развлекается в банях герой
Петрония Трималхион:
«Мы принялись одетые разгуливать по баням просто так, для своего удовольствия, и подходить к кружкам играющих, как вдруг увидели лысого старика в красной тунике, игравшего в мяч с кудрявыми мальчиками. Нас привлекли к этому зрелищу не столько мальчики, – хотя и у них было на что посмотреть, – сколько сам почтенный муж, игравший в сандалиях зелеными мячами: мяч, коснувшийся земли, в игре более не употреблялся, а свой запас игроки пополняли из корзины, которую держал раб. Мы приметили одно нововведение. По обеим сторонам круга стояли два евнуха: один из них держал серебряный горшок, другой считал мячи, но не те, которыми во время игры перебрасывались из рук в руки, а те, что падали наземь. Пока мы удивлялись этим роскошествам, к нам подбежал
Менелай.
– Вот тот, в чьем доме сегодня предстоит нам возлежать за обедом! Это как бы прелюдия пира.
Во время речи Менелая Трималхион прищелкнул пальцами. Один из евнухов по сему знаку подал ему горшок. Удовлетворив свою надобность, Трималхион потребовал воды на руки и свои слегка обрызганные пальцы вытер о волосы одного из мальчиков.
Долго было бы рассказывать все подробности. Словом, мы отправились в баню и, вспотев, поскорее перешли в холодное отделение. Там умащали Трималхиона, причем терли его не полотном, но лоскутком мягчайшей шерсти. Три массажиста пили в его присутствии фалерн: когда они, поссорившись, пролили много вина, Трималхион назвал это свиной здравицей. Затем, надев ярко-алую байковую тунику, он возлег на носилки и двинулся в путь, предшествуемый четырьмя медно-украшенными скороходами и ручной тележкой, в которой ехал его любимчик: старообразный, подслеповатый мальчик, еще более уродливый, чем его хозяин Трималхион. Пока его несли, над его головой, словно желая что-то шепнуть на ушко, все время склонялся музыкант, всю дорогу игравший на крошечной флейте…»
Эти рисунки можно увидеть и у частных лиц. В Помпеях они есть в домах влиятельных людей, так как это пристрастие распространилось во всей империи. Когда человек богат и влиятелен, такие украшения считаются хорошим тоном. Император Август коллекционирует портреты великих людей, картины, на которых изображены «разные формы копуляций и поз».
В украшенных золотом дворцах такие фрески украшают как обеденные комнаты, так и спальни. Оставляют ли они бесстрастными тех, кто смотрит на них? Пресыщены ли римляне, видя в этом лишь декор?
Римляне соперничают друг с другом в дороговизне и извращенности празднеств, которые устраивают. Свидетельством этому становится «Сатирикон» Петрония Арбитра.
«Когда наконец мы возлегли, александрийские мальчики облили нам руки ледяной водой; за ними последовали другие, омывшие наши ноги и старательно остригшие ногти.
Причем каждый занимался своим делом не молча, но распевая громкие песни. Я пожелал испробовать, вся ли челядь состоит из поющих? Попросил пить: услужливый мальчик исполнил мою просьбу с тем же завыванием, и так – все, что бы у кого ни попросили.
Пантомима с хорами какая-то, а не триклиний почтенного дома!
Между тем подали совсем невредную закуску: все возлегли на ложа, исключая только

самого Трималхиона, которому, по новой моде, оставили высшее место за столом.
Посредине закусочного стола находился ослик коринфской бронзы с тюками на спине, в которых лежали с одной стороны черные, с другой – белые оливки. Над ослом возвышались два серебряных блюда, по краям которых были выгравированы имя Трималхиона и вес серебра, а на припаянных к ним перекладинах лежали [жареные] сони, обрызганные маком и медом. Были тут также и кипящие колбаски на серебряной жаровне, а под сковородкой – сирийские сливы и гранатовые зерна.
Мы наслаждались этими прелестями, когда появление Трималхиона, которого внесли на малюсеньких подушечках, под звуки музыки, вызвало с нашей стороны несколько неосторожный смех. Его скобленая голова высовывалась из ярко-красного плаща, а шею он обмотал шарфом с пурпуровой оторочкой и свисающей там и сям бахромой. На мизинце левой руки красовалось огромное позолоченное кольцо; на последнем же суставе безымянного, как мне показалось, настоящее золотое с припаянными к нему железными звездочками. Но, чтобы выставить напоказ и другие драгоценности, он обнажил до самого плеча правую руку, украшенную золотым запястьем, прикрепленным сверкающей бляхой к браслету из слоновой кости.
– Друзья, – сказал он, ковыряя в зубах серебряной зубочисткой, – не было еще моего желания выходить в триклиний, но, чтобы не задерживать вас дольше, я пренебрег всеми удовольствиями. Но позвольте мне окончить игру.
Следовавший за ним мальчик принес столик терпентинового дерева и хрустальные кости; я заметил нечто весьма изящное и утонченное: вместо белых и черных камешков здесь были золотые и серебряные динарии. Пока он за игрой исчерпал все рыночные прибаутки, нам, еще во время закуски, подали первое блюдо с корзиной, в которой, расставив крылья, как наседка на яйцах, сидела деревянная курица. Сейчас же подбежали два раба и, под звуки неизменной музыки, принялись шарить в соломе; вытащив оттуда павлиньи яйца, они роздали их пирующим. Тут Трималхион обратил внимание на это зрелище и сказал:
– Друзья, я велел подложить под курицу павлиньи яйца. И, ей-богу, боюсь, что в них уже цыплята вывелись. Попробуемте-ка, съедобны ли они.
Мы взяли по ложке, весившей не менее селибра каждая, и вытащили яйца, сработанные из крутого теста. Я едва не бросил своего яйца, заметив в нем нечто вроде цыпленка. Но затем я услыхал, как какой-то старый сотрапезник крикнул:
– Э, да тут что-то вкусное!
И я вытащил из скорлупы жирного винноягодника, приготовленного под соусом из перца и яичного желтка.
Трималхион, кончив игру, потребовал себе всего, что перед тем ели мы, и громким голосом дал разрешение всем, кто хочет, требовать еще медового вина. В это время по данному знаку грянула музыка, и поющий хор убрал подносы с закусками. В суматохе со стола упало большое серебряное блюдо; один из отроков его поднял, но заметивший это
Трималхион велел надавать рабу затрещин, а блюдо бросить обратно на пол. Явившийся раб стал выметать серебро вместе с прочим сором за дверь. Затем пришли два молодых эфиопа, оба с маленькими бурдюками вроде тех, из которых рассыпают песок в амфитеатрах, и омыли нам руки вином. Воды никому не подали. Восхваляемый за такую утонченность, хозяин сказал:
– Марс любит равенство. Потому я велел поставить каждому особый столик. Таким образом, нам не будет так жарко от множества вонючих рабов.
В это время принесли старательно засмоленные стеклянные амфоры, на горлышках коих имелись ярлыки с надписью: « Опимианский фалерн. Столетний» .
Когда надпись была прочтена, Трималхион всплеснул руками и воскликнул:
– Увы! Увы нам! Так, значит, вино живет дольше, чем людишки. Посему давайте пить, ибо в вине жизнь. Я вас угощаю настоящим опимианским; вчера я не такое хорошее выставил, а обедали люди много почище.