ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 28.06.2024
Просмотров: 411
Скачиваний: 0
Члены ректората Московского университета, в том числе ректор А.А. Мануйлов и проректор М.А. Мензбир, не согласились с этим распоряжением и подали заявления об отставке. Вызов был принят.
Кассо увольняет членов ректората не только с их административных, но и с профессорских постов.
Наглое решение министерства вызвало бурю. Десятки профессоров и преподавателей подали в отставку, и среди них – Н.А. Умов, К.А. Тимирязев, Н.Д. Зелинский, А.А. Эйхенвальд, С.А. Чаплыгин и другие. Встал этот вопрос чести и перед П.Н. Лебедевым.
П.Н. Лебедев жаловался друзьям: историки, юристы и даже медики – те могут сразу уйти, а у меня ведь лаборатория, и главное – более 20 учеников: все они пойдут за мной... Развалить их работу нетрудно, но устроить их где-то очень затруднительно...
А.Н. Лебедева впоследствии рассказывала известному физику и историку науки Т.П. Кравцу о том, что Петр Николаевич мучился несколько дней, прежде чем принять решение уйти. И все-таки поступил так, как подобает настоящему гражданину.
... Вот он и без работы, и практически без средств к существованию. Состояние, оставленное отцом, растаяло. Он лишился и тех 2 400 рублей, которые ему раньше ежегодно выплачивал университет. Он потерял свою лабораторию, своих учеников, даже возможность вернуться в университет, возможность, которой воспользовались многие из 600 человек, покинувших его в то тревожнее время, поскольку он считался особенно неблагонадежным. Вновь в университет его бы никогда не взяли.
П.Н. Лебедев – М.К. Голицыной (конец февраля – начало марта 1911 года. Москва). «Пишу Вам, княгиня, – только Вам – несколько строчек. Мне так тяжело, кругом ночь, тишина, и так хочется стиснуть покрепче зубы и застонать. Что случилось? – спросите Вы. Да ничего необычного: здание личной жизни, личного счастья – нет, не счастья, а радости жизни – было построено на песке, теперь дало трещины и, вероятно, скоро рухнет, а силы строить новое, даже силы, чтобы разровнять новое место, – нет, нет веры, нет надежды.
Голова набита научными планами, остроумные работы в ходу; не сказал я еще своего последнего слова – я это понимаю умом, понимаю умом слова «долг», «забота», «свыкнется» – все понимаю, но ужас, ужас постылой, ненавистной жизни меня бьет лихорадкой, старый, больной, одинокий. Я знаю ощущение близости смерти, я пережил его секунду за секундой в абсолютно ясном сознании во время одного сердечного припадка (врач тоже не думал, что я переживу), – знаю это жуткое чувство, знаю, что значит готовиться к этому шагу, знаю, что этим не шутят, – и вот, если бы сейчас, как тогда, вот тут, когда я Вам пишу, ко мне опять подошла бы смерть, я теперь не препятствовал бы, а сам пошел ей навстречу – так ясно мне, что жизнь моя кончена...»
Разумеется, о Лебедеве не забыли... На него тут же посыпался град приглашений. Приглашал Варшавский универсистет, приглашал Харьков, приглашал Киев, приглашал Стокгольм. С. Аррениус писал ему: «Естественно, что для Нобелевского института было бы большой честью, если Вы пожелали бы там устроиться и работать, и мы, без сомнения, предоставили бы Вам все необходимые средства, чтобы Вы могли дальше работать... Вы, разумеется, получили бы совершенно свободное положение, как это соответствует Вашему рангу в науке». Приглашал Лебедева на работу и директор Главной палаты мер и весов в Петербурге Н.Г. Егоров.
Но Лебедев никуда не хотел уезжать из Москвы.
За сохранение жизни созданной им научной школы, за постройку новой физической лаборатории при народном университете принялось благотворительное «Научное общество имени Х.С. Леденцова», богатого купца, поставившего своей целью процветание наук.
Общество выделило Лебедеву 15 000 рублей. Эти средства пошли на аренду подвала в арбатском Мертвом переулке и квартиры для руководителя этой лаборатории – П.Н. Лебедева.
– Что ж, будем делать живое дело в Мертвом переулке, – говаривал Лебедев своим друзьям и ученикам. Он не принимает повторного приглашения из Нобелевского института, не поддерживает разговоров о возможном присуждении ему Нобелевской премии.
... В это время в газете «Кремль», издававшейся профессором Московского университета историком Д. Иловайским, под псевдонимом «Русский», была опубликована статья о лаборатории в Мертвом переулке. В ее названии содержался открытый вызов: «На еврейские деньги». Говорилось в ней о том, что на деньги «иудомасонов» некий Лебедев создал в подвале дома, принадлежащего подозрительному поляку, весьма странную лабораторию, куда могут быть приняты или не русский, или же русские, отказывающиеся от своей родной национальности и дающие в том подписку. Чем занимаются в подвале – неизвестно, однако у дверей днем и ночью стоит вооруженная охрана. Полиция же бездействует...
Вступать в дебаты на столь низком уровне было не в правилах Лебедева. Однако ученый понимал, что и молчание в ответ на гнусный пасквиль было не лучшим выходом.
Слабое сердце Лебедева не выдержало всех этих испытаний. 14 марта 1912 года оно остановилось навсегда.
Похоронили Лебедева на Елисеевском кладбище в Лефортове. В «Русских ведомостях» за 8 апреля 1912 года появился гневный некролог Тимирязева: «Успокоили Лебедева. Успокоили Московский университет. Успокоили русскую науку. А кто измерит глубину нравственного растления молодых сил страны, мобилизуемых на борьбу с этой ее главной умственной силой? И это в то время, когда цивилизованные народы уже знают, что залог успеха в мировом состязании лежит не в золоте и железе, даже не в одном труде пахаря в поле, рабочего в мастерской, но и в делающей этот труд плодотворным творческой мысли ученого в лаборатории. Или страна, видевшая одно возрождение, доживет до второго, когда перевес нравственных сил окажется на стороне «невольников чести», каким был Лебедев? Тогда, и только тогда, людям «с умом и сердцем» откроется, наконец, возможность жить в России, а не только родиться в ней, чтобы с разбитым сердцем умирать».
Время изобретать
Тетрадь четвертая
Все в этом мире двигается – вагон ли трамвая, пароходы, паровозы, – все это двигается в конечном счете вовсе не электрической силой, не углем, а нашим разумом.
Максим ГОРЬКИЙ
Мысль, сбросившая оковы незнания, руки, обретшие свободу действий, создают то, что потом будет названо «веком электричества». Все изобретается заново, все заново понимается – даже те уравнения, скрытой силой которых произведены были эти перемены.
Ученый, открытый в библиотеке
Все началось с того, что в конце прошлого века один из профессоров Военно-медицинской академии, а именно приват-доцент Н.Г. Егоров, стал читать лекции по физике также и в Петербургском университете. Среди его студентов был и А.Л. Гершун, впоследствии профессор, очень увлекавшийся лекциями Егорова.
С наступлением летних каникул все разъехались кто куда. А Гершун решил провести лето, работая в публичной библиотеке города Вильно и изучая литературу по физике.
Он просмотрел уже не одну сотню книг, когда наткнулся на небольшой томик под названием «Известие о гальвани-вольтовских опытах, которые производил профессор физики Василий Петров посредством огромной наипаче баттереи, состоявшей иногда из 4 200 медных и цинковых кружков, находящейся при Санкт-Петербургской медико-хирургической академии», отпечатанный «в Санкт-Петербурге, в типографии Государственной медицинской коллегии 1803 года».
Времени у Гершуна было немного, хотел он было отставить фолиант малый в сторону, да подумал, что автор книги – некий Петров, видимо, предшественник их нынешнего профессора Егорова, поскольку Петров, так же как и Егоров, работал в Медико-хирургической, а ныне Военно-медицинской академии, как видно из названия.
Только это случайное обстоятельство и заставило Гершуна внимательно прочитать книгу, И чем дальше вчитывался студент, тем сильнее увлекался – перед ним раскрывался мир ученого, абсолютно неизвестного. И мир этот содержал сенсационность – неведомый Петров открыл электрическую дугу, сделал ряд других крупных открытий в электротехнике и вообще был первым в мире человеком, посмотревшим на электричество с позиций технических – с точки зрения пользы, которую электричество могло бы принести людям. Неизвестный ученый был первым электротехником.
Вызывало восхищение уже название книги. «Известие о гальвани-вольтовских опытах...» в противовес широко распространенному термину «гальванический» – ведь не всем, далеко не всем было видно тогда тождество «гальванического» и «вольтаического» электричеств. Нужно было обладать большой научной смелостью, чтобы всего через три года после открытий Вольта уверенно отождествить электричество Вольта и электричество Гальвани и отдать должную честь Вольта.
А дальше шли совсем удивительные вещи. «Если, – писал неизвестный Петров, – на стеклянную плитку или на скамеечку со стеклянными ножками будут положены два или три древесных угля, способные для произведения светоносных явлений посредством гальвани-вольтовской жидкости, и если потом металлическими изолированными направителями, сообщенными с обоими полюсами огромной батареи, приближать оные один к другому на расстояние от одного до трех линий, то является между ними весьма яркий белого цвета свет или пламя, от которого оные угли скорее или медлительнее загораются и от которого темный покой довольно ясно освещен быть может».
Гершун внимательно посмотрел на обложку книги. Год издания 1803, опыты проведены в 1802 году. Нет никакого сомнения, что «весьма яркий белого цвета свет», появляющийся между углями, – это электрическая дуга, причем открытая на несколько лет раньше Дэви. И что очень важно, этот неведомый профессор прямо указывает: с помощью открытого им света «темный покой довольно ярко освещен быть может», то есть впервые недвусмысленно выдвигает идею электрического освещения.
По возвращении к занятиям Гершун рассказал о поразившей его находке Н.Г. Егорову и своим товарищам. Немедленно были организованы поиски других трудов загадочного профессора Петрова. Большое число интереснейших работ Петрова обнаружилось в сборнике «Умозрительные исследования Санкт-Петербургской академий наук» и в многочисленных других трудах, в том числе в книге «О фосфорах прозябаемого царства и об истинной причине свечения гнилых дерев», где, в частности, высказываются интересные взгляды на природу люминесценции*.
* Образцы для изучения явления люминесценции Петрову было доставать совсем непросто. Когда ему для экспериментов понадобились, например, образцы гниющего мяса или рыбы, «из многих мясников и рыбаков, мною о том прошеных, ни один, не знаю по каким, нравственным или политическим причинам, не выполнил данного мне обещания, хотя я принужден был сулить им за сию услугу сперва синенькие, после красненькие и, наконец, беленькие бумажки» (5, 10 и 25 рублей).
О находке студента была напечатана заметка в «Электричестве». Труды Петрова стали внимательно изучаться, и тут выяснилось, что многие его идеи и исследования представляют не только исторический интерес.
Так благодаря случайному открытию Гершуна мировой науке стал известен первооткрыватель вольтовой дуги и первый в мире электротехник Василий Владимирович Петров. Теперь ни в одном солидном учебнике электротехники нельзя пройти мимо открытий Петрова, который уже практически во всем мире признается первооткрывателем вольтовой дуги и пионером электрического освещения. К сожалению, забвение Петрова в течение многих десятилетий было настолько глубоким, что не сохранилось ни портрета ученого, ни сколько-нибудь достоверных и подробных сведений о его жизни. Все, из чего можно извлечь сведения о нем, – его труды и протоколы, бесчисленные академические протоколы...
Так вот, протоколы. В них – вся жизнь Петрова, по крайней мере та, которая относилась к науке, и даже отголоски жизни личной.