Файл: Курсовая работа Тема Эпоха религиозных войн во Франции в Трагических поэмах Агриппы д'Обинье.rtf
Добавлен: 30.11.2023
Просмотров: 66
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Курсовая работа
Тема: « Эпоха религиозных войн во Франции в «Трагических поэмах» Агриппы д'Обинье»
2. 2 Воин – гугенот о разорении Франции
Общая характеристика гугенотов заключается в том, что это представители протестантского течения в христианской религии. Они – кальвинисты, общемировое их название.
В период Реформации не только немецкие земли участвовали в распространении взглядов отличных от Католицизма, но и французские подданные.
Кальвинизм проникает во Францию в 16 веке.
Их идеи можно очертить так:
1. Кальвинисты (гугеноты) считают, что единственным авторитетом в религии является Библия. Только она может дать толкование каких-то моментов; ни Папа Римский, ни священники, никто-либо ещё это делать не могут, поскольку все люди могут ошибаться. Гугеноты не признают решений церковных соборов.
2. В кальвинизме нет монахов, поскольку Бог создал людей, чтобы они плодились. «И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею» (Быт. 1:28).
3. Они отрицают обрядовость в религии, песнопения, свечки и т.д. Да и сами церкви тоже отрицают. Им достаточно иметь молельный дом[1].
4. И самое главное в кальвинизме – это доктрина предопределения, когда промысел божий предопределяет судьбу человека: и добрый, и злой. Самый трудный в понимании пункт.
Считается, что термин гугенот происходит от «Anguenotz» или «Eiguenots», которые в свою очередь искаженное звучание нем. Eidgenossen (соратники, союзники), так женевцы себя называли. А поскольку кальвинизм пришел из Женевы, Швейцарии, то и последователей начали называть гугенотами. Другая версия, что всех швейцарцев во Франции назвали гуго, поэтому впоследствии это название превратилось в гугеноты.
С увеличением числа гугенотов во Франции там начались религиозные войны, которые продлились всю вторую половину 16 века, но в последующие столетия (хотя временами гугенотам давали право свободы вероисповедания) были постоянные столкновения вплоть до 20 века. Например, во времена Людовика 18 на юге Франции на гугенотов нападали и снимали их с должностей. Католическая церковь все эти века пыталась искоренить кальвинизм, но так и не смогла, вызывая только войны и братоубийства.
Таким образом, гугеноты — французские протестанты, последователи реформистского учения проповедника Ж. Кальвина.
В 1572 г. при дворе возник план — примирить католиков с гугенотами на почве внешней политики. Колиньи разработал проект войны с Испанией под видом помощи Нидерландам, которые предполагалось по освобождении от Испании включить вофранцузские владения. Примирение партий должно было закрепиться заключением династического брака. Сестра короля Карла IX — Маргарита Валуа — выходила замуж за сына умершего Антуана Бурбона — Генриха Наваррского, который теперь, после смерти отца, стал главным лидером гугенотов. Но соглашение было сорвано Гизами и Екатериной Медичи. Приехавшие в Париж на свадьбу гугеноты были вероломно перебиты в ночь на 24 августа 1572 г. Эта так называемая Варфоломеевская ночь имела место не только в Париже. Подобные же избиения гугенотов по заранее составленному плану происходили и в других городах Франции. В Париже погибло более 2 тыс. гугенотов.
После Варфоломеевской ночи наступает второй период гугенотских войн. Он характеризуется большой ожесточенностью обеих сторон по сравнению с первым. Юг и запад в это время окончательно отделились от севера Франции. Там было создано самостоятельное союзное гугенотское государство.
Входившие в общий союз различные провинции управлялись губернаторами из местной знати, выигравшей больше всех от такой «автономии».
В 70-х годах оформилась отчетливо и политическая идеология гугенотства. Ряд страстных и талантливых публицистов из иx лагеря в своих памфлетах громили королевский абсолютизм, прославляли средневековые Генеральные штаты, развивали теорию происхождения государственной власти путем «общественного договора». Первые короли, писали гугенотские публицисты,были избранниками народа, «Избирая их (т. е. королей), народ заключал с ними договор, согласно которому они обязаны блюсти его пользу. Звание короля — не почесть, а труд, не произвол, а общественная служба», королевская власть подлежит ответственности перед народом. Короли, злоупотребляющие своей властью, являются тиранами, и народ вправе изгнать их.
Однако республиканские, тираноборческие мотивы в теориях гугенотских монархомахов явно переплетались с аристократическими симпатиями. Под «народом» они имели в виду «лучшую часть народа», т. е. аристократию[7].
2. 3 Агриппа де Обинье о монархах и придворных нравах Франции
Поэзия гугенотов занимает особое место в литературе французского Возрождения. Католическую литературу XVI столетия вряд ли можно выделить как особое течение в искусстве: либо она носит сугубо «прикладной» характер, выполняя узкоцерковные функции, либо принадлежность того или иного поэта к католической вере не является определяющим моментом в его творческой биографии, а потому и остается во многом внелитературным критерием его поэзии (как это
было в творчестве Ронсара, Дю Белле, Белло и др.).
Гугенотская литература — понятие более широкое, включающее, конечно, чисто прагматические по своим функциям произведения, подобно «Наставлению в христианской вере» Кальвина или прозе Теодора де Беза, но представляющее и определенную линию в развитии словесного искусства Возрождения. Поэзия гугенотов обладает и своим кругом проблем, и своей специфической поэтикой.
Поэты-гугеноты не были объединены в определенную литературную школу, подобно поэтам Плеяды, однако поэзии гугенотов присуще ясно ощутимое единство тем, образов, стиля, общего тона. Это единство связано с самим существом религиозной доктрины кальвинизма, с особым мироощущением гугенота. Это мироощущение трагично, контрастно, оно заключает в себе невозможность гармонического состояния[4].
Гугенот — и грешник (пред лицом бога), и праведник (как исповедующий истинную веру); он одинок в общении с богом (ибо исповедь, исповедь без посредника — основная форма гугенотского культа) и сопричастен общим проповедническим задачам своих сторонников, защищающих веру пред лицом инакомыслящих; он пассивен, так как согласно кальвинизму земной порядок вещей и судьба человека предопределены, а страдания и мученичество — знак избранности и подтверждение истинности гугенотской веры, и вместе с тем для него гонения и преследования — стимул к активному противостоянию виновникам жестокостей, т. е. к конфликту с предопределением.
Дисгармония внутреннего мира гугенота ясно выразилась в противоположном общему духу Возрождения восприятии возможностей человеческого разума. В кальвинизме нет компромиссного разделения сфер разума и веры. Для кальвинистов разум человеческий — безусловная помеха во внутреннем безраздельном общении с богом, а потому стремление человека к знанию, к постижению окружающего мира вступает в противоречие с верой, благодатью. Кальвинистская идея о ничтожестве человека, о греховности его природы в принципе противостояла общему гуманистическому пафосу Возрождения, его культу разума и человеческих деяний. «Сверхъестественная ценность всех тех достоинств, которыми восхищаются у великих людей истории, — ничто», — писал Кальвин во французском издании своего «Наставления...», а появление в 1550 г. его памфлета «О соблазнах», в котором в разряд греховных попадают все гуманистические ценности, со всею очевидностью означало, что духовная ориентация деятелей Реформации открыто вступила в противоречие с гуманизмом Возрождения.
Начиная с Маро, и католические, и гугенотские поэты неоднократно обращались к переводам псалмов. При этом, однако, переводам гугенотских поэтов — Гарроса (1570), Жана де Спонда (1588), Саломона Сертона (1585), Констанса и А. д’Обинье присуще одно общее им свойство. Гугеноты, долженствующие жестко придерживаться слова Писания, вместе с тем, переводя псалмы, гораздо свободнее в обращении с оригиналом, чем переводчики-католики. Дело здесь в сущностном различии их отношения к библейской древности. Для гугенотских поэтов библейские тексты — живая, активная традиция, та духовная реальность, в которой временная дистанция между переводимым текстом и действительностью стирается настолько, что они не почитают кощунством придавать переводу личный, злободневно-конкретный оттенок. Так, переводы псалмов «Воздайте Господу сыны божий...» (28) и «Из глубины взываю...» (129) дают возможность Констансу ввести описания несчастий, постигших гугенотский запад Франции, призывы к умиротворению, моления о спасении его единомышленников. 136-й псалом — «На реках Вавилона» — становится под пером Саломона Сертона (1550—1614) политической поэмой о гражданских распрях, обличением виновников трагедии, несущей народу Франции разорение и гибель.
Парафразы псалмов становятся одним из ведущих жанров лирической поэзии гугенотов. Наилучшим образцом могут служить «Христианские размышления по поводу восьми псалмов Давида» (изд. 1581) Теодора де Беза (подробнее см. гл. «Литературы Швейцарии»), где историческая и социальная реальность становится основной лирической темой, или цикл переложений псалмов «Размышления по поводу псалмов» А. д’Обинье, содержавших философские размышления поэта о трагической судьбе его современников.
Поэзия гугенотов, по крайней мере внешне, не находилась в конфликте с традицией Плеяды. Хотя ее в основном питали сюжеты, стиль и сам дух Библии, библейская древность обычно в ней соседствовала с привычными образами греко-римской античности. Общим с Плеядой у гугенотов был и воодушевляющий их пафос создания подлинно национальной поэзии, выбор тем и жанров. Однако при всем этом некоторые существенные принципы поэтики Плеяды претерпели в гугенотской поэзии значительную трансформацию.
Расцвет гугенотской поэзии совпадает с тем периодом позднего Возрождения, когда во французской литературе резко означились во многом противостоящие, а иногда и причудливо сочетающиеся в границах творчества одного писателя стилевые течения, будь то классицистические «Сонеты к Елене» Ронсара или изысканный маньеризм Депорта, поэтов «Зеленого салона» Катерины де Рец и салона маркизы де Вильруа, являвшихся своего рода прообразом прециозной поэзии XVII в. Поэзия гугенотов в целом более однородна в своей поэтике и стиле. Она восходит и по-своему реализует те гражданские идеи поэзии и прежде всего то представление о высоком назначении поэта, которое утверждалось в манифестах Плеяды, в политической и философской лирике Ронсара[4].
Поэт-пророк, поэт-наставник своих сограждан, уберегающий их от заблуждений и открывающий им тайны природы и мироздания, — эта концепция поэтического творчества более всего одушевляла поэтов-гугенотов Саллюста Дю Бартаса и Агриппу д’Обинье. Не случайно, что именно этим поэтам суждено было выполнить завет, который оставил Дю Белле в «Защите» и который столь неудачно пытался осуществить в своей «Франсиаде» Ронсар, — дать французской поэзии эпическую поэму.
Поэзия Теодора Агриппы д’Обинье (1552—1630) — это прежде всего трагический документ трагической эпохи.
«Если можно было бы в одном человеке олицетворить целый век, то д’Обинье стал бы живым воплощением своего века. Интересы, пристрастия, добродетели, верования, предрассудки, образ мышления его времени — все нашло в нем наивысшую форму проявления», — так писал о своем соотечественнике Сент-Бёв, критик XIX в., века, в котором наследие Агриппы д’Обинье было как бы заново открыто.
Агриппа д’Обинье родился 8 февраля 1552 г. в Сен-Мори, небольшом городке Западной Франции, в семье городского судьи, гугенота Жана д’Обинье. Его жизнь с детских лет была связана с трагедиями религиозных войн. У повешенных и обезглавленных трупов гугенотов в Амбуазе восьмилетний д’Обинье дает отцу клятву до конца дней своих защищать дело единоверцев. С двадцати лет и вплоть до знаменитого «Париж стоит мессы» он ближайший соратник и поверенный будущего короля. Д’Обинье трагически воспринимает вероотступничество Генриха Наваррского и пишет ему гневное письмо; отвергает он и предложение Констанса примириться с Генрихом и вернуться к его двору. Восемь религиозных войн, тридцать лет трагедии Франции — и столько же лет безоглядного служения д’Обинье «истинной вере», коей была для него религия гугенотов.
Д’Обинье получил чисто гугенотское воспитание. Библия и «Наставление в христианской вере» Кальвина были его постоянными спутниками. Но, как истинный сын Возрождения, д’Обинье был охвачен жаждой всезнания. Наука, философия, литературная критика, военное искусство, поэзия, педагогика, история — все сферы человеческого знания были доступны ему и нашли отражение в его творчестве. Однако д’Обинье знакомился с ними не в тиши замковых комнат, не в приятной беседе с соучениками по коллежу, но в перерывах между боями. В его жизни не было покоя и умиротворения, она подчинена была совсем иному ритму — ритму военных сражений. И его Муза, как писал д’Обинье в одном из своих ранних стихотворений, всегда «отдавала печалью, солдатским потом, несчастьями и треволнениями», а его стихи «пахли порохом, трутом и серой».