ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 20.10.2020
Просмотров: 115
Скачиваний: 1
Анализ философии "нового религиозного сознания"
В конце прошлого столетия и особенно в начале настоящего бурно развивающегося XX века получило распространение религиозно-философское движение под названием "религиозного ренессанса". Это движение охватило широкие круги тогдашней Российской интеллигенции. Идеи этого движения нашли свое выражение почти во всех областях культурной жизни России: науке, искусстве, литературе, живописи и особенно в философско-религиозной мысли.
При поверхностном ознакомлении с этим движением казалось, что этот факт религиозного возрождения на фоне растущего в то время безверия, нигилизма и пессимизма отраден. В действительности все было гораздо сложнее. То было время бурного стремительного роста техники, завоеваний науки и всего того, что обнимается одним понятием "прогресс". Но наряду с так называемым прогрессом шло катастрофическое духовно-нравственное одичание общества. Дух материализма и западного рационализма все очевиднее брал власть над душами людскими. И эта болезнь духа с особенной силой поразила именно интеллигенцию, которая пройдя через горнило сомнений, соблазнов и падений в поисках истины и смысла, все же была не в силах устоять перед искушениями духа века сего. И причина этого в том, что для большинства поборников этого движения религия была не религией сердца, а больше религией мысли и рассудка. И ниже мы увидим, к каким жутким противоречиям и последствиям приводит подобное восприятие религии, если она вместо того, чтобы быть правилом жизни превращается лишь в отвлеченную философскую казуистику. Именно здесь - ключ к разгадке того, почему подобные взгляда на религию и христианство, о чем и пойдет сейчас речь, так далеко расходились с учением Православной Церкви.
Главными представителями этого "нового религиозного сознания" были Д.С. Мережковский, Н.А. Бердяев, С.. Булгаков, 3. Гиппиус, В.В. Розанов и другие. Идеи этого религиозного направления во многом носили чисто протестантский характер, хотя их адепта пытались придать им вид церковности и религиозности. Целью этого движения, по мысли его вождя Д.С. Мережковского, является уничтожение того разделения, какое было внесено в жизнь человечества историческим христианством, т.е. Православною Церковью, между религией, с одной стороны, и всею общественностью - с другой.1 В творчестве Мережковского очень ясно прослеживается именно эта основная антитеза: эллинизм и христианство, "Олимпийское" начало и "галилейское" - "святость плоти" и святость духа. Все его мировоззрение построено как раз на этом противопоставлении Эллады и Христа. Неслучайно поэтому и обвинение Православной Церкви за ее якобы крайний аскетизм, который привел к тому, что средство сделалось целью, отчего небо было понято ею как отрицание земли, дух - как отрицание плоти и вся общечеловеческая культура, наука, искусство и общественность остались неосвященными.2 Вот почему "новое религиозное сознание" ждет нового откровения Духа, нового, третьего, завета, в котором соединены будут и первый завет, бывший царством плоти и второй, представляющий собою исключительное господство духа. В третьем завете и плоть найдет свое освящение".3 В другом своем труде "Не мир, но меч". Мережковский замечает: "ныне религиозное сознание человечества восходит на эту ступень. Христианство кончается, потому что оно до конца исполнилось, подобно тому как "закон и пророки" окончились с пришествием Христа. Христос не нарушил, а исполнил закон. И Дух в новом третьем завете не нарушит, а исполнит христианство".4
Подобно Мережковскому о сущности "нового религиозного сознания" рассуждает и Н.А. Бердяев. В своей книге "О новом религиозном сознании" (1907) он приводит мысль о том, что историческое христианство якобы подавило ту полноту жизни, какою жило, к примеру, древнее эллинское язычество, одинаково почитавшее и дух, и плоть. Воскресить эту полноту и радость жизни, преломляя ее через призму "нового сознания", и ставит своей задачей это движение. "Мы зачарованы, - восклицает Бердяев, - не только Голгофой, но и Олимпом; завет и привлекает нас не только Бог страдающий, умерший на кресте, но и бог Пан, бог стихии земной, и древняя богиня Афродита. В золотых наших снах нам грезится не только небо, населенное бесплотными духами, но и преображенная земля, одухотворенная плоть, грезится природа, одушевленная фавнами и нимфами"5.
Гипноз античности был так велик, что Бердяев, по собственному признанию, и в язычестве и в христианстве видит Божественное откровение. В своей статье "Христос и мир" (Р. Мысль, 1908, январь) он замечает: "мы ищем Церковь, в которую вошла бы вся полнота жизни, весь мировой опыт, все ценное в мире, все что было подлинным бытием в истории. В Церкви должно быть все наше дорогое - наша любовь, наша мысль и поэзия, наше творчество, отлученное от Церкви старым сознанием, все наши великие мирские люди, все наши приподымающие порывы и мечты... Ни одна из существующих исторических церквей не заключает в себе полноты откровения, и мир идет к вселенской церкви, жаждет освятить в ней свою жизнь"6.
В унисон Бердяеву вторит и Философов, который пытается понять христианство как начало динамическое. "Когда-то, - пишет он, - соскабливая с пергаментных свитков жития святых, гуманисты открывали под ними бледные знаки од Горация. Теперь настало время под знаками современной культуры найти их вечную религиозную основу. Надо выявить в завоеваниях человеческого знания и человеческой воли абсолютную правду Христа. Она теперь - не в исторических церквах и не в миру. Вернее -и там и тут. Надо только возродить ее в нашем сознании, ощутить ее поступательное движение б истории. И в этом главная задача будущего..."7По мнению Философова, "новое религиозное сознание" имеет огромное значение и для всей нашей литературы, которая "только при его свете" способна выйти из того тупика, в котором она находится в настоящее время. А Н.А. Бердяев так выразил свое кредо: "Я иду, - говорит он, - против старой, омертвевшей церкви и освещаемой этою Церковью государственности..."8.
Теперь разберем, насколько основательны такие убеждения представителей "нового религиозного сознания". Так, рассуждая о Боге, они допускают непростительные поэтические вольности в языческом духе, унижающие достоинство и величие Божие. "Весь мир, - говорит Мережковский, - есть целое живое, животное - божественно-живое, может быть и божественно-животное, Бог - зверь".9 А вот что он говорит о Боге в своем стихотворении “Бог”:
"И Ты открылся мне: Ты - мир!
Ты - все. Ты - небо и вода,
Ты - голос бури, Ты - эфир,
Ты - мысль поэта. Ты - звезда...
Пока живу - Тебе молюсь,
Тебя люблю, дышу Тобой,
Когда умру - с Тобой сольюсь
Как звезды с утренней зарей..." 10
Православное сознание не может мириться с такими метафоричными выражениями по - отношению к Высочайшему Существу. В самом деле, не отождествляется ли здесь Бог с явлениями природы? И как понимать это странное слияние человека с Богом? Если автор понимает это прямо, то с ним нельзя согласиться. Ведь при таком понимании теряется личность человека. А это уже пантеизм. В подобном же духе выражается и Бердяев, когда проводит отождествление предметов христианского благоговейного почитания с богами эллинского язычества. Эта страстная симпатия их к язычеству сказалась очень заметно на творчестве декадентских писателей, стремившихся воскресить давно забытые языческие культы от античного Осияна - Диониса, Аполлона, Гермеса - до славянских богов, полубогов, лесных, водяных и воздушных демонов. "Разные мелкие водяные и болотные полууроды - полудухи возникают в альбомах Татьяны Гиппиус; у Зинаиды Гиппиус мелькает светлый полувоздушный образ покинувшей воду русалочки. У Блока выводится молящийся Великому Пану наших лесов "болотный попик". Сологуб воскрешает серую Недотикомку и Лихо. Ремизов оживляет Кострому и Кикимору. Можно ожидать и "еще более ярких, полных веселия и похоти красочных образов", - заметил один из тогдашних критиков11. И странным кажется, как могут Мережковский и иже с ним выражать свои симпатии к такого рода искусству.
Надо сказать, что Мережковский и его коллеги по перу, хотя и называли себя сынами Церкви, по существу христианства
не знали. Религия для них была лишь дисциплиной, как и прочие науки светские, но не сама жизнь. Отсюда - та неопределенность, сбивчивость понятий; то неумеренное восхищение перед классической Элладой и перед всем тем, что именуется словом "Искусство", ставшее для них своего рода идолом.
Вот почему их занимает стремление создать свою религию, религию эстетики и красоты. Христианство же с его мироотречением, аскетизмом и монашеством кажется для них чем-то зловещим. Эта „чрезмерность духа в нем и отказ от языческого тука пугает их и ожесточает. Но спросим, можно ли художественной
интуицией проникать в духовный мир? и есть ли в ней надежный критерий для "испытания духов"?" Очевидно, нет, ибо, как замечательно заметил известный мыслитель и богослов о. Георгий Флоренский, "художественное прозрение не заменяет веры, духовного опыта нельзя подменить ни медитацией, ни восторгом"12. Уместно по этому поводу попутно вспомнить факт из жизни удивительного подвижника и старца прошлого столетия епископа Игнатия Брянчанинова, глубоко и опытно познавшего святых отцов. Еще будучи на военной службе, он очень увлекся было светскими науками. В своем знаменитом "Плаче" он так отписывает свое тогдашнее состояние: "Науки человеческие, изобретение падшего человеческого разума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души; неопределенные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне... возросла в душе какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая по Боге... - это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога..."2) 13Или еще: "Пред взорами ума уже были грани человеческих знаний в высших окончательных науках. Пришедши к граням этим я спрашивал у наук:
что вы даете в собственность человеку? Человек вечен и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богатство верное, которое я мог бы взять с собою за пределы гроба! Науки молчали"14. Эти искренние признания владыки Игнатия весьма ценны для нас, ибо это был человек исключительных знаний и дарований и редкой религиозности. В религии он прежде всего искал живого, опытного знания и, хранимой благодатью, не поддавался влиянию духа времени, приманкам чуждых учений и светских удовольствий.
Понятно и то, почему в творчестве Мережковского так заметна тема трагизма человеческой души, ее надломленности и безысходности среди мира искушений. И нет выхода из этого тупика:
"и зло, и благо два пути, ведут к единой цели оба, и все равно, куда идти"15.
И в самом деле, куда идти, когда в душе нет Бога?... Кто хоть однажды пережил в своей душе благодатное посещение Божие, тот не будет спрашивать, "куда". Забвение высших вечных духовных ценностей приводит, как правило, к анархии духа. Не случайно поэтому сочинения этих "неохристиан" так проникнуты пессимистическим духом. В них звучит какая-то глубокая и гнетущая тоска, какой-то ужас неизбежного и близкого конца: что-то подобнее агонии смерти:
"Ни мук, ни наслажденья нет,
Обман - свобода и любовь, и жалость,
в душе - безцельной жизни след –
Одна тяжелая усталость" 16
В понимании христианского догмата Троичности у представителей нового сознания также наблюдается путаница и неясность. Так, Мережковский высказал мнение будто бы :"каждая из трех Божеских Ипостасей есть соединение двух остальных"17. Далее, выдвигая идею о том, что "вечная женственность есть нечто Божественное, он наряду с "отвлечённо-созерцательной" находит еще "воплощенно-действенную христианскую Троицу - Отца, Сына и Матерь Божию, утверждая, что "так именно понимает дело и простое христианское сознание". Из трех Ипостасей Троицы, - говорит Мережковский, -мы видим Лик Отца - в Космосе, Лик Сына - в Логосе, но лик Духа нигде не видим доныне. Третье место Троицы остается пустым... Это третье место, рядом с двумя Ипостасями Божескими, занял смертный человек, бедная девушка из Назарета Галилейского, земная мать земного человека Иисуса", ибо сказано, - замечает он, - что Дух Святой "ходатайствует о нас воздыханиями неизреченными", но ведь на страшном суде "Мать ходатайствует пред Сыном за осужденных"18. Вольность такого суждения очевидна. Мережковский говорит, что Лик Духа нигде невидим доныне. Но разве те явления Святого Духа, обнаруживаемые в различных духовных дарованиях, о которых свидетельствует апостол Павел (I Кор. 12,8-11), - ничто? Бесспорно, и теперь, как и прежде в Первенствующей Апостольской Церкви, Дух Святой свидетельствует о Себе в той благодати, какая обильно изливается на верующих в святых таинствах и в многоразличных подвигах христианской жизни.
"Новое религиозное сознание" расходится с Православным и в своем взгляде на существо Церкви. Для православия ясно, что иной Церкви, кроме той, которая основана на краеугольном камне - Христе и Апостолах быть не может. Именно в ней одной, как хранительнице Апостольского учения и Предания, только и возможно наше спасение. Но, по мнению вождя "нового сознания", Мережковского, единая, истинная соборная и вселенская Церковь есть дело еще далекого будущего. Это же мнение разделяет и его последователь Бердяев. "Где - заявляет он - истинная Церковь? Как отделить Божественное Откровение от человеческой выдумки?... Вселенские соборы признавались религиозно-суверенными, в их решениях видели авторитетнее воплощение Самого Бога. Но вселенские соборы были собранием людей, в собраниях этих вопросы решались суммированием человеческих голосов"19. Поэтому для Бердяева и его приверженцев такая церковь, которую он кощунственно сравнивает с “душной келией”, уже не может быть авторитетной, иго духу вольготней чувствуется на просторе полей, лесов и гор, чем в лоне Матери-Церкви. Ведь, по его мнению, любое соединение двух или трех лиц во имя Христа уже есть церковное общество, а раз так, то эти лица могут сами совершать и таинства. Что касается иерархов, то ими могут быть только особые избранники Божии. Ясно, что от всех этих хитросплетенных идей веет протестантским душком.
А сколько туманного, двусмысленного в патетических выражениях Мережковского в отношении лица Иисуса Христа:
"жизнью и смертью человека Иисуса, Единственного из людей, Которому подобного ничего не было и не будет на земле, если не Сына Божьего (обратите внимание на это "если", что хотел автор этим сказать?), то воистину Сына Человеческого"20.
Правда, для последователя Мережковского, Бердяева относительно Лица Божественного Основателя Церкви все ясно. Но зато он не удовлетворен тем Откровением, какое дал миру Христос. Поэтому он имеет смелость заявить: "Мы верим в новые откровения, ждем их и с ними связываем надежды на религиозное возрождение, на "религиозный исход из болезненного кризиса", ибо религия Христа еще не явила миру своей силы и власти"21.
Конечно, мы с этим согласиться не можем. Нам ясно, что иного основания, чем то, которое положил Христос, положить никто не может. Полнота истины явлена миру и засвидетельствована исторически в чрезвычайных явлениях силы и духа. Господь всегда - и вчера, и сегодня, и завтра - Тот же; Он всегда пребывает с нами, в Своей Святой Церкви. От нас лишь зависит правильное усвоение того искупительного подвига, который Он совершил ради нашего спасения. Поэтому иного Откровения ждать безумно. Что же касается выхода из религиозного болезненного кризиса, то он возможен лишь в органическом приобщении к полноте церковной жизни и святоотеческого предания.