Файл: Иркутский государственный университет Педагогический институт Отделение гуманитарноэстетического образования Кафедра филологии и методики.docx
Добавлен: 30.10.2023
Просмотров: 101
Скачиваний: 3
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
«<...> авось значит вовсе не то же, что просто „возможно" или „может быть". <...> чаще всего авось используется как своего рода оправдание беспечности, когда речь идет о надежде не столько на то, что случится некоторое благоприятное событие, сколько на то, что удастся избежать какого-то крайне нежелательного последствия. О человеке, который покупает лотерейный билет, не скажут, что он действует на авось. Так, скорее, можно сказать о человеке, который <...> экономит деньги, не покупая медицинской страховки, и надеется, что ничего плохого не случится <...> Поэтому надежда на авось – не просто надежда на удачу. Если символ фортуны – рулетка, то надежду на авось может символизировать „русская рулетка"».
Примером исследований универсалистского направления в этнолингвистике являются классические работы А.Вежбицкой, посвященные принципам описания языковых значений. Цель многолетних исследований Вежбицкой и ее последователей – установить набор так называемых «семантических примитивов», универсальных элементарных понятий, комбинируя которые каждый язык может создавать бесконечное число специфических для данного языка и культуры конфигураций. Семантические примитивы являются лексическими универсалиями, иначе говоря, это такие элементарные понятия, для которых в любом языке найдется обозначающее их слово. Эти понятия интуитивно ясны носителю любого языка, и на их основе можно строить толкования любых сколь угодно сложных языковых единиц. Изучая материал генетически и культурно различных языков мира, в том числе языков Папуа – Новой Гвинеи, австронезийских языков, языков Африки и аборигенов Австралии, Вежбицкая постоянно уточняет список семантических примитивов. В ее работе Толкование эмоциональных концептов приводится следующий их список:
«субстантивы» – я, ты, кто-то, что-то, люди;
«детерминаторы и квантификаторы» – этот, тот же самый, другой, один, два, много, все/весь;
«ментальные предикаты» – думать (о), говорить, знать, чувствовать, хотеть;
«действия и события» – делать, происходить/случаться;
«оценки» – хороший, плохой;
«дескрипторы» – большой, маленький;
«время и место» – когда, где, после/до, под/над;
«метапредикаты» – не/нет/отрицание, потому что/из-за, если, мочь;
«интенсификатор» – очень;
«таксономия и партономия» – вид/разновидность, часть;
«нестрогость/прототип» – подобный/как.
Из семантических примитивов, как из «кирпичиков», Вежбицкая складывает толкования даже таких тонких понятий, как эмоции. Так, например, ей удается продемонстрировать трудноуловимое различие между понятием американской культуры, обозначаемым словом happy, и понятием, обозначаемым русским словом счастливый (и близкими ему по смыслу польским, французским и немецким прилагательными). Слово счастливый, как пишет Вежбицкая, хотя и считается обычно словарным эквивалентом английского слова happy, в русской культуре имеет более узкое значение, «обычно оно употребляется для обозначения редких состояний полного блаженства или совершенного удовлетворения, получаемого от таких серьезных вещей, как любовь, семья, смысл жизни и т.п.». Вот как формулируется это отличие на языке семантических примитивов (компоненты толкования В, отсутствующие в толковании А, мы выделяем заглавными буквами).
Толкование А: X feels happy
X чувствует что-то
иногда человек думает примерно так:
со мной произошло что-то хорошее
я хотел этого
я не хочу ничего другого
поэтому этот человек чувствует что-то хорошее
Х чувствует что-то похожее
Толкование B: X счастлив
X чувствует что-то
иногда человек думает примерно так:
со мной произошло что-то ОЧЕНЬ хорошее
я хотел этого
ВСЕ ХОРОШО
я не МОГУ ХОТЕТЬ ничего другого
поэтому этот человек чувствует что-то хорошее
Х чувствует что-то похожее
Для исследовательской программы Вежбицкой принципиально, что поиск универсальных семантических примитивов осуществляется эмпирическим путем: во-первых, в каждом отдельном языке выясняется роль, которую играет данное понятие в толковании других понятий, и, во-вторых, для каждого понятия выясняется множество языков, в которых данное понятие лексикализовано, т.е. имеется специальное слово, выражающее это понятие.
Опора на эмпирические методы традиционно, еще со времен Ф.Боаса, считается обязательной для этнолингвистического исследования. Прежде всего, это касается методик полевой лингвистики – работы с информантом, т.е. носителем изучаемого бесписьменного языка (обычно в какой-то мере владеющим также языком, знакомым исследователю). Внимание к фактическому материалу и точным методам обработки данных Боас перенес в этнолингвистику из естественных наук: он получил университетское образование в Германии в области математической физики и географии, его диссертация была посвящена проблемам восприятия цвета воды; начинал он свою профессиональную деятельность в Америке как физический антрополог и на протяжении трех десятилетий, будучи профессором Колумбийского университета, не только занимался полевыми исследованиями языков и культур американских индейцев, но и преподавал статистику. В современной этнолингвистике полевые методы сбора данных и статистические методы их обработки особенно широко используются в коммуникативно ориентированных исследованиях.
-
Коммуникативно ориентированная этнолингвистика
Наиболее значительные результаты в коммуникативно ориентированной этнолингвистике связаны с направлением, именуемым «этнографией речи» или «этнографией коммуникации» (Д.Хаймз, Дж.Гамперц и др.). В рамках этого направления изучаются модели речевого поведения, принятые в той или иной культуре, в той или иной этнической или социальной группе. Так, например, в культуре «среднеевропейского стандарта» неформальная беседа нескольких человек предполагает, согласно принятым в данном сообществе правилам хорошего тона, что участники не будут перебивать друг друга, всем поочередно предоставляется возможность высказываться, желающий высказаться обычно сигнализирует об этом (например, словами позвольте заметить, разрешите спросить и т.п.), желающий выбыть из числа участников беседы объявляет о своем намерении (к сожалению, мне пора, я должен ненадолго отлучиться) и так далее. Однако европейские нормы речевого этикета отнюдь не являются универсальными. Совсем иные нормы публичного речевого поведения приняты, например, в ряде культур аборигенов Австралии. Соблюдение индивидуальных прав отдельного участника разговора в этих сообществах не является обязательным правилом: несколько собеседников могут говорить одновременно, реагировать на высказывание другого не обязательно, говорящий высказывается, ни к кому специально не обращаясь, собеседники могут не смотреть друг на друга и т.д. Такая модель речевого поведения строится на исходной предпосылке, что все высказывания так или иначе аккумулируются в окружающем мире, и поэтому «прием» сообщения не обязательно должен непосредственно следовать за его «передачей».
Наряду с изучением кодифицированного, нормативного речевого поведения излюбленной темой этнографии коммуникации является языковое выражение относительного социального статуса собеседников: правила обращения к собеседнику, в том числе использование титулов, обращений по имени, фамилии, имени и отчеству (в тех языках, где имеется подобное обращение), профессиональные обращения (например, «доктор» или военные звания), уместность обращений «на ты» и «на Вы» и т.д. Особенно пристально исследуются такие языки, в которых соотношение социального положения говорящего и слушающего закрепляется не только в лексике, но и в грамматике. Примером может служить японский язык, где выбор грамматической формы глагола зависит от того, стоит ли слушающий выше говорящего в социальной иерархии или ниже, а также от того, входят ли говорящий и слушающий в одну социальную ячейку (один коллектив) или нет (т.е. является ли слушающий для говорящего «своим» или «чужим»). Кроме того, учитываются не только отношения между говорящим и слушающим, но также и отношения между говорящим и лицом, о котором идет речь. В результате комплексного действия этих ограничений один и тот же человек употребляет разные формы глагола при обращении к подчиненному и при обращении к начальнику, при обращении к сослуживцу и при обращении к незнакомому человеку, при обращении к своей жене и к жене соседа и т.д.
В грамматике находит отражение и такая особенность речевого этикета японцев, как стремление избежать вторжения в сферу мыслей и чувств собеседника. В японском языке существует особая грамматическая форма глагола – так называемое «желательное наклонение». С помощью суффикса желательного наклонения – tai говорящий выражает желание совершить действие, обозначенное исходным глаголом: 'читать' + tai = 'хочу читать', 'уйти' + tai = 'хочу уйти'. Однако формы желательного наклонения возможны, только если говорящий описывает собственное желание. Желание собеседника или третьего лица выражается с помощью особой конструкции, приблизительно означающей 'по внешним признакам можно заключить, что лицо X хочет совершить действие Y'. Таким образом, подчиняясь требованиям грамматики, говорящий на японском языке может высказывать суждения лишь о собственных намерениях, делать же прямые утверждения о внутреннем состоянии другого человека, например о его желаниях, язык просто не позволяет: можно сказать «Я хочу...», но нельзя сказать «Вы хотите...» или «Он хочет...», а лишь «Мне кажется (у меня такое впечатление), что Вы хотите...» или «Мне кажется (у меня такое впечатление), что он хочет...».
Помимо норм речевого этикета, этнография коммуникации изучает также ритуализованные в тех или иных культурах речевые ситуации, такие, как заседание суда, защита диссертации, торговая сделка и тому подобные; правила выбора языка при межъязыковом общении; языковые конвенции и клише, сигнализирующие о принадлежности текста к определенному жанру (жили-были – в сказках, слушали и постановили – в протоколе заседания) и т.д.
Современная этнолингвистика, сложившаяся внутри комплексной науки о человеке – культурной антропологии – сохраняет тесные связи со смежными дисциплинами – семиотикой (наукой о знаковых системах), психологией, социологией и др. В российской этнолингвистике особое место занимают исследования на стыке этнолингвистики, фольклористики и сравнительно-исторического языкознания. В первую очередь это исследовательская программа, посвященная этноязыковой и этнокультурной истории славянских народов (Н.И.Толстой, С.М.Толстая, В.Н.Топоров). В рамках этой программы составляются этнолингвистические атласы, картографируются обряды, верования, фольклор; изучается структура кодифицированных славянских текстов определенных жанров, в том числе заговорных текстов, загадок, погребальных и строительных ритуалов и т.д., в соотнесении с данными сравнительно-исторических и археологических исследований.
ГЛАВА II. РУССКАЯ ЭТНОЛИНГВИСТИКА
2.1. Московская школа этнолингвистики
Этнолингвистика в славистике - сравнительно новая дисциплина; ее задачи, предмет и объект, методы, соотношение с другими гуманитарными дисциплинами сформулировал Н. И. Толстой. Он дал два определения этнолингвистики - одно узкое: «Этнолингвистика есть раздел языкознания или - шире - направление в языкознании, ориентирующее исследователя на рассмотрение соотношения и связи языка и духовной культуры, языка и народного менталитета, языка и народного творчества, их взаимозависимости и разных видов их корреспонденции» (Н. И. Толстой, Язык и народная культура. М., 1995. С. 27). Здесь этнолингвистика понимается как раздел языкознания и объектом ее считается язык в его отношении к культуре. Второе определение - широкое, в котором этнолингвистика понимается как комплексная дисциплина, предметом изучения которой является «план содержания» культуры, народной психологии и мифологии независимо от средств и способов их формального воплощения (слово, предмет, обряд, изображение и т. п.) (там же, с. 39-40). В дальнейшем в трудах самого Н. И. Толстого и его учеников развивается именно это второе, широкое, комплексное направление исследований. Объектом изучения такой этнолингвистики является уже не только язык (хотя он признается главным выразителем и хранителем культурной информации во времени), но и другие формы и субстанции, в которых выражает себя коллективное сознание, народный менталитет, сложившаяся в том или ином этносе или вообще социуме «картина мира», т. е. восприятие окружающей человека действительности, ее категоризация и интерпретация. Объектом «широкой» этнолингвистики становится вся народная культура, все ее виды, жанры и формы - вербальные (лексика и фразеология, паремиология, фольклорные тексты), акциональные (обряды), ментальные (верования). Такое понимание этнолингвистики лежит в основе многих опубликованных и еще не опубликованных трудов, созданных в Институте славяноведения РАН в Москве и прежде всего в основе многотомного коллективного труда - словаря «Славянские древности» (т.1 М., 1995; т. 2 М., 1999), в котором сделана попытка выделить и истолковать основные семантические единицы «языка культуры», т. е. сами существенные для культуры смыслы, независимо от того, в какой форме и в какой субстанции они выражены - выражены ли они в слове, или в действии, закреплены ли эти смыслы за предметом, за свойством предмета и т. п. В таком подходе главное - это понимание «интегральности» культуры, т. е. смыслового единства всех ее форм и жанров (языка, обряда, верований, народного искусства), которое обусловлено единой картиной мира воспринимающего и осмысляющего мир и создающего культуру человека. Такой антропологический взгляд на культуру и язык характерен для всей области гуманитарного знания в наше время.
Но если этнолингвистика может быть названа новой гуманитарной дисциплиной, то только в том смысле, что лишь сравнительно недавно она осознала самое себя как особую научную область, определила свой предмет и объект, свои границы, соотношение с другими гуманитарными дисциплинами (филологическими и культурологическими). Но ее никак нельзя назвать новой, если иметь в виду саму проблему соотношения языка и культуры и возможность реконструировать из языка культурное содержание. Здесь у этнолингвистики есть такие великие предшественники, как Вильгельм Гумбольдт, как А. А. Потебня, как американские лингвисты и этнографы Э. Сепир, Б. Уорф и многие другие, и такие представители современной «антропологической лингвистики", как Ю. Д. Апресян, Н. Д. Арутюнова, Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелев, Анна Вержбицка и другие. В трудах всех этих ученых объектом изучения является именно язык, т.е. то, что соответствует «узкому» пониманию этнолингвистики.
Если же говорить о широком понимании, то здесь особенно близким к этнолингвистике в смысле Н. И. Толстого оказывается направление, представленное в трудах В. В. Иванова и В. Н. Топорова. В них делается попытка реконструировать с помощью сравнительно-исторического метода, разработанного в лингвистике, не только древнейшие индоевропейские языковые элементы и структуры, но и индоевропейские этнокультурные древности, т. е. древнейшую мифопоэтическую «картину мира» индоевропейцев и - славян как одной из индоевропейских ветвей. А. Ф. Журавлев удачно определил это направление в изучении славянских (и индоевропейских) древностей как «этимологическое», в отличие от «диалектологического» подхода, развиваемого в трудах школы Н. И. Толстого.
Называя свой подход этнолингвистическим, Н. И. Толстой придавал вполне определенный смысл каждой из составляющих слова этнолингвистика. Первая его часть (этно-) означает, что традиционная народная культура изучается в ее этнических, региональных и «диалектных» формах, на основании которых, так же как в языке на основании диалектов, реконструируется праславянское состояние. Вторая часть (лингвистика) имеет троякое значение: во-первых, она означает, что главным источником для изучения традиционной культуры является язык; во-вторых, она означает, что культура, так же как и естественный язык, понимается как система знаков, как семиотическая система, или как язык в семиотическом смысле слова (подобно тому, как мы говорим о языке живописи, о языке музыки, о языке жестов и т. п.); в третьих, она означает, и это, может быть, самое главное, что этнолингвистика пользуется многими лингвистическими понятиями и методами (хотя большинство из этих понятий по своему содержанию не являются специфически лингвистическими, ср. морфология, структура, но наиболее разработанными они оказались именно в лингвистике). Принципиальное родство культуры и языка как двух сходным образом организованных и одинаково функционирующих знаковых систем позволило применить к материалу традиционной духовной культуры концептуальный аппарат и методы лингвистического исследования, начиная от приемов лингвистической географии, языковой реконструкции, семантики и синтаксиса и кончая