Файл: Прежде всего, он должен поблагодарить высокоученого и талантливого Бахадур Шаха, грузового слона 174 по списку Индии.pdf

Так он бежал, иногда кричал, иногда пел и чувствовал себя самым счастливым существом в целых джунглях. Но вот запах цветов сказал ему,
что болота севера близки, между тем они лежали гораздо дальше его самых отдаленных охотничьих областей.
Здесь опять-таки человек, воспитанный людьми, через три шага ушел бы в топь выше головы, но у ног Маугли были глаза: они переносили его с кочки на кочку, с одного чмокающего пригорка на другой, не требуя помощи глаз на его голове. Он бежал до половины болота, распугивая диких уток, наконец сел на одетое мхом бревно, прикрытое черной водой.
Все болото ожило; весной птицы спят очень легким сном, и их стаи всю ночь прилетали или улетали. Но никто не обращал внимания на Маугли,
который сидел между высокими камышами и, напевая песни без слов,
посматривал на подошвы своих жестких коричневых ног, чтобы увидеть, не засело ли в них заноз. Казалось, юноша оставил свое несчастье в собственных джунглях, и он уже начал было громкую песню, как вдруг уныние вернулось к нему, и в десять раз хуже прежнего. Теперь Маугли испугался.
– Это и здесь также? – почти вслух сказал он. – «Оно» пришло за мной, – и он посмотрел через плечо, чтобы увидеть, не стойт ли «оно»
позади него. – Здесь нет никого.
Ночные шумы болота не прекращались, но ни птицы, ни звери, никто не заговорил с Маугли, и новое ощущение печали еще усилилось в нем.
– Без сомнения, я проглотил яд, – сказал он испуганным голосом. –
Конечно, я нечаянно проглотил яд и теперь теряю силу. Я боялся, а между тем боялся не я… Маугли испугался, когда два волка подрались. Конечно,
Акела, или даже Фао, усмирил бы их, а Маугли боялся. Это ясный признак,
что я съел яд… Но разве живущим в джунглях есть до этого дело? Они поют, воют, дерутся, бегают стаями под лунным светом, а я… Хан-маи! –
умираю среди болот от яда, который проглотил. – Маугли так жалел себя,
что чуть не плакал. – Позже, – продолжал он, – меня найдут в черной воде.
Нет, я вернусь в мои джунгли, умру на Скале Совета, и Багира, которую я люблю, когда она не кричит в долине, может быть, Багира будет охранять то, что от меня останется, чтобы Чиль не уничтожил меня, как он уничтожил Акелу.
Крупная теплая слеза упала на колено юноши, и, как ни был Маугли несчастен, он почувствовал удовольствие от сознания собственного несчастия; не знаю, можете ли вы понять такой род странного извращенного счастья.
– Как Чиль, ястреб, уничтожил Акелу, – повторил он, – в ту ночь, когда

я спас стаю от рыжих собак. – На некоторое время юноша успокоился,
вспоминая последние слова Одинокого Волка, которых, вероятно, не забыли и вы. – Ну, Акела перед смертью наговорил много глупостей,
потому что перед смертью наш желудок изменяется. Он сказал… Тем не менее я принадлежу джунглям.
При воспоминании о бое на речном берегу Маугли с волнением выкрикнул последние слова, и дикая буйволица в соседних камышах поднялась на колени, фыркнула и произнесла:
– Человек!
– О, – сказал Майза, дикий буйвол.
Маугли слышал, как он повернулся в своей илистой луже.
– Это не человек. Это только бесшерстый волк из сионийской стаи. В
такие ночи он бегает взад и вперед.
– Ох, – ответила буйволица, опуская голову, чтобы снова начать щипать траву. – Я думала, что он человек.
– Повторяю, нет. О Маугли, нет ли опасности? – проревел Майза.
– О Маугли, нет ли опасности? – насмешливо повторил юноша. –
Майза только и думает об этом: нет ли опасности? Кто из вас заботится о
Маугли, который расхаживает ночью по джунглям?
– Как он громко кричит, – заметила буйволица.
– Они всегда так кричат, – презрительно ответил Майза, – всегда кричат громко те, кто, вырвав траву с корнем, не знает, как ее надо есть.
– За гораздо меньшую обиду, – проворчал про себя Маугли, – я однажды выгнал Майзу из его лужи и проскакал на нем через болото. – Он протянул руку, чтобы сорвать один из перистых тростников, но со вздохом опустил ее.
Майза продолжал спокойно пережевывать свою жвачку; там, где лежала его корова, волновалась густая трава.
– Я не хочу умереть здесь, – сердито сказал Маугли. – Майза, у которого одна кровь с Джакалой и с кабаном, увидит меня. Уйдем из болота и посмотрим, что будет дальше. Никогда еще не бегал я так весной; никогда не чувствовал, что мне в одно и то же время холодно и жарко. Поднимайся,
Маугли!
Он не мог противиться искушению прокрасться через тростники и камыши к Майзе и уколоть его острием ножа. Большой, весь мокрый буйвол выскочил из ила с шумом разорвавшегося снаряда, а Маугли сел и захохотал.
– Теперь скажи, что безволосый волк пас тебя, Майза! – крикнул он.
– Волк! Ты? – фыркнул буйвол, топая ногами по грязи. – Все джунгли

знают, что ты был пастухом ручного скота. Ты такое же человечье отродье,
как кричащие в пыли, там, подле полей. Ты – из джунглей? Какой охотник вздумал бы ползти, как змея, в траве для грязной шутки… Для шутки- шакала, чтобы осрамить меня перед моей коровой? Выходи-ка на твердую землю! Тогда я… я… – Весь рот буйвола был в пене – у Майзы чуть ли не самый дурной характер во всех джунглях.
Маугли спокойно смотрел, как буйвол дышал и отдувался. Когда юноша понял, что его голос все-таки будет слышен, несмотря на плеск илистой воды, он спросил:
– Какая людская стая гнездится подле здешних болот, Майза? Для меня это новые джунгли.
– Так иди же на север! – проревел сердитый буйвол; Маугли довольно сильно уколол его. – Это была шутка безволосой коровы. Иди в деревню на окраину болота и расскажи им о твоей проделке.
– Человеческая стая не любит рассказов о джунглях, и я не думаю,
Майза, чтобы лишняя царапина на твоей коже стоила такого раздражения!
Тем не менее я пойду взглянуть на деревню. Да, пойду. Тише! Не каждую ночь господин джунглей приходит разговаривать с тобой.
И Маугли пошел по качающейся трясине на окраину болота, отлично зная, что Майза не решится в этом месте кинуться на него. Скоро он побежал, со смехом вспоминая гнев буйвола.
– Моя сила не вполне исчезла, – сказал себе юноша. – Может быть, яд не проник до самых моих костей? Как низко стойт одна звезда. – Прикрыв глаза рукой, он посмотрел на небо. – Клянусь быком, который меня купил,
это Красный Цветок, Красный Цветок, подле которого я лежал раньше…
еще раньше, чем в первый раз пришел в сионийскую стаю. Я видел его и теперь добегу до конца.
Болото окончилось широкой низменностью; на ней мерцал свет.
Маугли давно не имел никакого дела с людьми, но в эту ночь блеск
Красного Цветка привлекал его.
– Я только посмотрю, – сказал он, – посмотрю, как в старые дни, и увижу, насколько изменилась человеческая стая.
Забывая о том, что он уже не в своих собственных джунглях, где ему позволялось делать все что угодно, Маугли беспечно шел по травянистому лугу, наконец остановился подле хижины, в которой виднелся свет. Три- четыре собаки залаяли; он был на окраине деревни.
Маугли заворчал по-волчьи, и собаки умолкли.
– Хо, – сказал он, бесшумно садясь на землю. – Будь что будет!
Маугли, какое тебе дело до людских логовищ? – И он потер себе губы,

вспоминая, как много лет тому назад его рот ушиб камень, брошенный в него другой людской стаей.
Дверь хижины отворилась; женщина выглянула в темноту. В комнате закричал ребенок, и женщина через плечо крикнула ему:
– Спи. Это шакал разбудил собак. Скоро наступит утро.
Сидевший в траве Маугли задрожал, как в лихорадке.
Он узнал этот голос; тем не менее, чтобы вполне удостовериться, тихо позвал, удивляясь, что человеческая речь сразу вернулась к нему:
– Мессуа! О Мессуа!
– Кто зовет? – спросила женщина, и ее голос дрогнул.
– Разве ты забыла? – спросил Маугли, чувствуя, что у него пересохло во рту.
– Если это «ты», как назвать тебя? Скажи. – Она прикрыла дверь и прижала руку к своей груди.
– Нату! Охо, Нату! – ответил Маугли, потому что, как вы помните, так звала его Мессуа, когда он впервые пришел в селение.
– Войди, мой сын! – позвала она Маугли.
Он вошел в круг света и взглянул в лицо Мессуа, женщины, которая была с ним добра и жизнь которой он спас. Она стала гораздо старше; ее волосы поседели, но ни ее глаза, ни голос не изменились. По обычаям женщин, она думала, что увидит Маугли таким же, каким он был в день разлуки с ней, и ее глаза с изумлением окинули его грудь и голову,
касавшуюся верхнего косяка двери.
– Сын мой, – прошептала она и бросилась к его ногам. – Но нет, ты больше не мой сын, ты бог лесов. Ай!
Он стоял в красном свете масляной лампы, сильный, рослый,
красивый, с черными волосами, рассыпавшимися по его плечам, с ножом,
висевшим на шее, с головой, украшенной венком из белого жасмина, и его действительно легко было принять за дикое божество лесной легенды.
Дремавший в люльке ребенок проснулся и громко закричал от ужаса.
Мессуа повернулась, чтобы успокоить мальчика; Маугли же стоял неподвижно, оглядывая кувшины для воды, котлы для похлебки, мешок,
мельницу для зерен и другие принадлежности человеческого жилища,
которые были ему памятны.
– Что хочешь ты: поесть или напиться? – прошептала Мессуа. – Здесь все твое. Мы обязаны тебе жизнью. Но скажи: тот ли ты, кого я звала Нату,
или действительно ты божество?
– Я – Нату, – ответил Маугли, – и забрел далеко от своих мест. Увидев огонь, я пришел сюда. Но я не знал, что ты здесь…

– Мы побывали в Кханиваре, – робко сказала Мессуа, – и англичане хотели защитить нас от тех людей, которые собирались нас сжечь.
Помнишь?
– Я не забыл.
– Когда английский закон сказал свое слово, мы вернулись в поселение злых людей, но не могли найти его.
– Это я также помню, – заметил Маугли, ноздри которого подергивались.
– Мой муж поступил полевым работником и, как очень сильный человек, скоро приобрел небольшую землю здесь. Мы не так богаты, как прежде, но нам не нужно много.
– Где он, человек, который копался в грязи, когда им овладел страх?
– Он умер год тому назад.
– А этот? – Маугли показал на ребенка.
– Это мой сын, родившийся во время предпоследних дождей. Если ты божество, дай ему милость джунглей, чтобы он был в безопасности посреди… посреди твоего племени, как мы в ту ночь.
Она подняла ребенка, который, забыв свой страх, потянулся ручками к висевшему на шее Маугли ножу, чтобы поиграть им; юноша осторожно отвел в сторону маленькие пальчики.
– Если ты Нату, унесенный тигром, – задыхаясь, продолжала Мессуа, –
это твой младший брат. Благослови же его.
– О! Что я знаю о вещи, которая называется благословением? Я не лесной бог, я не его брат и… О матушка, матушка, у меня так тяжело на сердце! – Опуская на землю ребенка, он задрожал.
– Немудрено, – ответила Мессуа, хлопоча над котелками, – вот что значит бегать ночью по болотам. Без сомнения, лихорадка забралась в твое тело до самого мозга костей. – Маугли слегка улыбнулся, не веря, будто что-нибудь в джунглях могло ему повредить. – Я разведу огонь, а ты напейся горячего молока. И брось этот жасминовый венок; от него в нашем маленьком доме делается трудно дышать.
Маугли сел и, закрыв лицо руками, забормотал что-то. Разнородные,
новые для него ощущения охватили его, точно он действительно был отравлен. Голова у него кружилась, и он чувствовал себя нехорошо.
Большими глотками юноша выпил молоко. Время от времени Мессуа поглаживала его по плечу, не зная, правда ли он ее сын, Нату, или перед ней какое-то чудесное создание из джунглей, во всяком случае довольная, что он, по крайней мере, существо из плоти и крови.
– Сынок, – сказала она наконец, и ее глаза загорелись гордостью, –

говорил ли тебе кто-нибудь, что ты красивее всех людей?
– А? – протянул Маугли. Он, конечно, никогда не слыхивал ничего подобного.
Мессуа засмеялась мягким, счастливым смехом. Выражение его лица послужило для нее ответом.
– Значит, я первая? Это хорошо, хотя мать редко говорит своему сыну такие хорошие вещи. Ты очень красив. Я никогда не видала другого такого человека.
Маугли повернул голову, стараясь посмотреть на себя через свое жесткое плечо, и Мессуа опять расхохоталась и смеялась так долго, что юноша, не зная причины ее смеха, вторил ей; ребенок, тоже смеясь, бегал от одного к другой.
– Нет, ты не должен смеяться над своим братом, – сказала Мессуа,
прижимая ребенка к своей груди. – Если ты сделаешься наполовину так же хорош, мы женим тебя на младшей дочери короля и ты будешь ездить на огромных слонах.
Маугли не понимал и одного слова из трех во всей этой речи. Кроме того, горячее молоко, выпитое после долгих блужданий, начало действовать на него; он свернулся и через минуту крепко заснул. Мессуа отбросила волосы с его глаз, прикрыла его и почувствовала себя счастливой. По обычаю Народа Джунглей Маугли проспал весь конец этой ночи и весь следующий день; инстинкт, который никогда не засыпает совсем, подсказал ему, что бояться нечего. Наконец юноша проснулся и вскочил так порывисто, что вся хижина содрогнулась. Дело в том, что покрывавшее лицо одеяло заставило его грезить ловушками. Теперь он стоял, положив руку на нож, с глазами, отяжелевшими от сна, и готовый вступить в бой.
Смеясь, Мессуа поставила перед ним ужин. Она подала только несколько грубых лепешек, испеченных на дымном костре, немного рису и кусок кислого, давно сохранявшегося тамаранда; но этого было достаточно,
чтобы поддержать его силы до вечерней охоты. Запах росы в болотах пробудил в нем голод и беспокойство. Маугли захотелось продолжать свои весенние блуждания, но маленький мальчик требовал, чтобы он взял его на руки, а Мессуа просила позволения причесать его длинные синевато- черные волосы. И причесывая их, она пела, пела глупые детские песенки,
то называя Маугли своим сыном, то прося его подарить часть своей лесной силы ребенку. Дверь хижины была закрыта, но Маугли услышал хорошо знакомый звук, а рот Мессуа открылся от ужаса, когда большая серая лапа продвинулась в отверстие под дверью, и Серый Брат слегка завыл глухим

голосом, полным раскаяния, тревоги и страха.
– Уйди и жди! Вы не пришли, когда я звал, – не оборачиваясь, сказал ему Маугли на языке джунглей, и большая серая лапа исчезла.
– Не приводи, не приводи сюда твоих… твоих слуг, – попросила
Мессуа, – я… мы всегда жили в мире с джунглями.
– Да и теперь мир, – поднимаясь, сказал Маугли. – Вспомни ту ночь,
когда вы шли в Кханивару. Этот народ окружал тебя со всех сторон. Однако я вижу, что Народ Джунглей не теряет памяти даже весной. Матушка, я ухожу.
Мессуа покорно отошла от двери. «Он действительно лесной бог», –
подумала она, но, когда рука юноши легла на дверь, чувство матери заставило ее обнять шею Маугли, отпустить его и снова обнять.
– Вернись! – прошептала она. – Сын ли ты мой, или нет, вернись,
потому что я люблю тебя. Посмотри, он тоже печалится.
Мальчик плакал, видя, что человек с блестящим ножом уходит.
– Вернись, – повторила Мессуа. – Ни ночью, ни днем эта дверь не будет заперта для тебя.
Горло Маугли подергивалось, точно на веревках, и, казалось, он с трудом извлек из него голос, когда ответил:
– Конечно, я вернусь. А теперь, – сказал Маугли, становясь на пороге подле ласково прижимавшейся к нему головы волка, – у меня есть на тебя жалоба, Серый Брат. Почему не пришли вы, Четверо, когда я долго звал вас? Это было так давно…
– Так давно? Это было всего в прошедшую ночь… Я… мы пели в джунглях новые песни, так как теперь время новых песен. Ты помнишь?
– Да, да.
– А когда мы спели все песни, – убедительно продолжал Серый Брат, –
я побежал по твоему следу. Убежал ото всех, и как же я торопился! Но, о
Маленький Брат, зачем ты ел, пил и спал среди людской стаи?
– Если бы вы пришли, когда я звал, этого не случилось бы, – сказал
Маугли, ускоряя шаги.
– А что же будет теперь? – спросил Серый Брат.
Маугли хотел ответить, но в эту минуту девушка в белой одежде сошла с тропинки, которая бежала от окраины деревни. Серый Брат мгновенно скрылся, а Маугли бесшумно отступил в поле высокого хлеба. Он почти мог дотронуться до нее рукой, но теплые зеленые стебли сомкнулись перед ним, и он исчез, как призрак. Девушка вскрикнула, думая, что видела духа,
потом глубоко вздохнула. Маугли раздвинул стебли руками и следил за ней взглядом, пока она не скрылась из виду.

– А теперь не знаю, – в свою очередь, вздыхая, сказал он, – зачем вы не пришли, когда я вас звал?
– Мы бежим за тобой, мы бежим за тобой, – пробормотал Серый Брат и лизнул ноги Маугли, – мы бегаем за тобой всегда, исключая время новых песен.
– А вы пошли бы за мной в людскую стаю? – прошептал Маугли.
– Разве я бросил тебя в ту ночь, когда ты был изгнан из нашей прежней стаи? Кто разбудил тебя, когда ты лежал среди полей?
– Да, но потом?
– Разве я не пришел за тобой сегодня?
– Да, но придешь ли ты снова, еще снова и, может быть, еще раз,
Серый Брат?
Серый Брат молчал; наконец проворчал про себя:
– Черная была права.
– А что она сказала?
– В конце концов человек возвращается к человеку. И наша мать,
Ракша, говорила…
– То же сказал и Акела в ночь рыжих собак, – пробормотал Маугли.
– То же говорит и Каа, который умнее всех нас.
– А что скажешь ты, Серый Брат?
– Люди выгнали тебя грубыми словами. Их камни изрезали твои губы.
Они поручили Бульдео убить тебя. Они хотели бросить тебя в Красный
Цветок. Ведь ты сам, а не я, говорил, что они злы и бессмысленны. Ты, а не я, двинул джунгли на них. Ты, а не я, сочинил про них песню, которая была злее нашей песни про рыжих собак.
– Я спрашиваю, что ты скажешь?
Разговаривая, они бежали. Серый Брат не отвечал, потом между двумя прыжками произнес:
– Человеческий детеныш, господин джунглей, сын Ракши, мой брат по логовищу! Правда, на некоторое время, весной, я забыл о тебе, но твой след
– мой след, твое логовище – мое логовище, твоя добыча – моя добыча и твой бой насмерть будет моим смертельным боем. Я говорю за всех
Четверых. Но что скажешь ты джунглям?
– Хорошо, что ты подумал об этом. Между взглядом и нападением не следует ждать. Беги и созови всех к Скале Совета; я приду позже и скажу им, что у меня в мыслях. Но может быть, они не придут? Может быть, они забудут обо мне; ведь теперь время новых песен.
– А ты-то сам никогда ничего не забывал? – резко бросил ему через плечо Серый Брат, пускаясь волчьим галопом.

Маугли задумчиво бежал позади него.
Во всякое другое время года странные вести собрали бы все джунгли;
звери сбежались бы к Скале Совета, подняв щетины, но теперь они были очень заняты; одни охотились, другие дрались, третьи пели. Серый Брат бегал повсюду и кричал:
– Господин джунглей возвращается к людям! Идите к Скале Совета!
Но счастливое, оживленное население отвечало только:
– Он вернется к нам во время летнего зноя. Дожди загонят его в логовище! Беги сюда, пой с нами, Серый Брат.
– Но господин джунглей возвращается к людям, – повторял Серый
Брат.
– Иии – йоауа! Разве из-за этого время новых песен сделается менее сладким? – слышался ответ.
Поэтому, когда Маугли с тяжелым сердцем поднялся между памятными скалами в то место, куда его некогда привели для осмотра, он встретил там только Четверых, полуслепого от старости Балу и тяжелого,
холодного Каа, который обвивал кольцами пустое место Акелы.
– Итак, человечек, твой путь оканчивается здесь? – сказал Каа, когда
Маугли, закрыв лицо руками, бросился на землю. – Скажи, что с тобой! Мы с тобой одной крови, человек и змея.
– Зачем я не умер посреди рыжих собак? – простонал юноша. – Я
потерял свою силу, и это не от яда. День и ночь я слышу двойные шаги.
Поверну ли я голову, мне кажется, кто-то только что спрятался от меня. Я
иду смотреть за деревьями – никого. Я зову, никто не отвечает, а между тем мне кажется, что кто-то меня слушал, но не закричал мне. Я ложусь и не отдыхаю. Я бегаю и не могу остановиться. Я купаюсь, но не ощущаю прохлады. Охота мне противна. Мне противно убивать, но не хочется драться без того, чтобы убить. В моем теле Красный Цветок; мои кости превратились в воду и… я не знаю, что я знаю.
– Зачем говорить, – медленно сказал Балу, поворачивая голову в сторону Маугли. – Подле реки Акела сказал, что Маугли прогонит Маугли обратно к людской стае. Я тоже говорил это. Но кто теперь слушает Балу?
Багира… где теперь Багира? Она знает. Таков Закон.
– Когда мы встретились в Холодных Логовищах, человечек, я уже знал это, – произнес Каа, слегка поворачивая свои могучие кольца. – В конце концов человек идет к человеку, хотя бы джунгли не выгоняли его.
Четыре брата переглянулись, потом посмотрели на Маугли;
происходящее удивляло их, но они были готовы повиноваться.
– Значит, джунгли меня не изгоняют? – с трудом пробормотал Маугли.