ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.12.2023
Просмотров: 453
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Я заболел и не работал две недели. Пациент прислал мне бутылку бренди в качестве тонизирующего. Когда мы снова встретились, он как будто был рад. Тем не менее он по-прежнему продолжал жаловаться и говорил, что его очень беспокоят мысли о смерти, что он постоянно боится, что что-то случится с членами его семьи; и что пока я болел, он все время думал, что я могу умереть. В тот день, когда эта мысль беспокоила его особенно сильно, он послал мне бренди. В этот момент возникло сильное искушение интерпретировать его вытесненное желание смерти. Материал для этого был совершенно очевиден, но я чувствовал, что такая интерпретация будет бесплодной, потому что она отскочит от стены его жалоб на то, что «его ничего не трогает и анализ не оказывает никакого воздействия». Тем временем прояснился секрет двойного смысла жалобы «ничего не трогает меня». Это было выражение наиболее глубокого вытесненного трансферентного желания анального взаимодействия. Но если бы я указал ему на гомосексуальный импульс — который проявился достаточно явно, — разве это прекратило бы протесты против анализа? Впервые выяснилось, в чем состоял смысл его жалобы на бессмысленность анализа. Правда, я мог показать ему необоснованность его жалоб: не было помех в его сновидении, его мысли о смерти стали острее, с ним происходили и другие вещи. Но я знал по опыту, что это не изменило бы ситуацию. Чем дальше, тем больше я чувствовал панцирь, расположенный между бессознательным материалом и анализом, и вынужден был признать, что существование сопротивления не позволяет никаким интерпретациям проникнуть в бессознательное. По этой причине я не предпринимал ничего, кроме постоянного подчеркивания его позиции, объясняя ее как экспрессию неистовой защиты. Я говорил ему, что мысли о смерти в случае моей болезни необязательно являются выражением любовной заботы.
В течение следующих нескольких недель выяснилось, что его чувство неполноценности связано с фемининным переносом, который играл соответствующую роль в его поведении и жалобах. Итак, ситуация все еще не годилась для интерпретации. Смысл его поведения не был достаточно ясен. Суммируя важнейшие аспекты решения, которое было найдено позже, я могу сказать следующее:
а) Он хотел от меня понимания и любви, так же как и от всех мужчин, которые представлялись ему подчеркнуто мужественными. То, что он хотел любви и я разочаровал его, было неоднократно безуспешно проинтерпретировано.
б) Он определенно занимал позицию злобы и ненависти по отношению ко мне, перенесенную с его отношений к брату. В тот момент ее нельзя было разъяснить, поскольку интерпретация была бы отвергнута.
в) Он защищался от своего фемининного переноса. Эту защиту невозможно было интерпретировать, не затронув подавляемую фе-мининность.
г) Из-за своей фемининности он чувствовал себя передо мной неполноценным. Его бесконечные жалобы могли быть только выражением чувства неполноценности.
Теперь я интерпретировал его чувство неполноценности по отношению ко мне. Сначала это не приносило никаких результатов, но после того, как я последовательно, на протяжении нескольких встреч, раскрывал ему смысл его поведения, он позволил себе несколько высказываний, выражающих безграничную злобу, направленную не на меня, а на других мужчин, рядом с которыми он тоже чувствовал себя неполноценным. Я вдруг понял, что его повторяющаяся жалоба могла иметь только один смысл; «анализ не оказывает на меня воздействия» означало «анализ нехорош», то есть «аналитик неполноценен, он импотент, он не в состоянии обнаружить что-то во мне». Жалобы отчасти играли роль торжества победы над аналитиком, а отчасти — роль упрека. Я сказал своему пациенту, что я думаю по поводу его жалоб. Результат меня изумил. Он немедленно привел множество примеров, которые показывали, что он всегда действует таким образом, когда кто-то старается повлиять на него. Он не терпит превосходства кого бы то ни было и всегда старается ниспровергнуть его. Он всегда противится тому, что просит его сделать превосходящий его человек. Затем он вспомнил множество случаев, когда он ощущал злость по отношению к учителям и старался вести себя так, чтобы унизить их.
Здесь имела место подавленная агрессия, наиболее экстремальное проявление которой представляло собой желание смерти. Но вскоре сопротивление появилось в прежней форме, опять начались прежние жалобы, прежние возвраты и прежнее молчание. Но теперь я знал, что мое открытие произвело на него сильное впечатление, которое укрепило его фемининную позицию, что, конечно, спровоцировало усиление защиты от идеи женственности. Анализируя сопротивление, я снова начал с чувства неполноценности по отношению ко мне. Но теперь мои интерпретации исходили из его утверждения, что он не просто чувствует неполноценность, но по причине этого чувства обнаруживает себя в женской роли, которая задевает его мужское самолюбие.
Хотя прежде пациент представлял аналитику ясный материал, связанный с тем, что он понимает свою фемининную позицию по отношению к ярко выраженным маскулинным мужчинам, хотя он и пережил инсайт в связи с этим фактом, теперь он все это отрицал. Снова возникла проблема. Почему он теперь отказывался от своих слов? Я сказал ему, что он чувствует себя неполноценным по сравнению со мной, что он не хочет принимать никаких объяснений от меня, даже если они обращают его к самому себе. Он согласился с этим, после чего в деталях начал рассказывать о своих взаимотношениях с другом.
Он действительно при половых сношениях часто выполнял женскую роль. Теперь я мог показать ему, что его защитная позиция во время анализа была не чем иным, как борьбой против того, чтобы сдаться, а это на его бессознательном уровне было, по-видимому, связано с идеей женственного подчинения аналитику. Это разъяснение задевало его гордость и служило причиной упорного сопротивления влиянию анализа. Однако последовавшее за этим сновидение подтвердило мою гипотезу. Он лежит на кровати вместе с аналитиком, который целует его. Этот сон спровоцировал новую фазу его сопротивления в старой форме — опять последовали жалобы, что анализ его не трогает, что он ничего не чувствует, и т. п. Я вновь интерпретировал жалобы как обесценивание анализа и защиту против того, чтобы сдаться. Но одновременно я начал объяснять ему экономический смысл его защиты. Я сказал, что из того, что он так подробно говорил о своем детстве и отрочестве, можно сделать вывод, что он оградил себя от равнодушия внешнего мира, что он прикрылся от грубости и холодности отца, брата и учителей и это отчуждение казалось ему единственным спасением, несмотря на то что это благополучие потребовало огромной жертвы.
Эта интерпретация показалась ему очень правдоподобной, и вскоре он вспомнил свое отношение к учителям. Он всегда чувствовал их холодность и отстраненность по отношению к нему (явная проекция его собственной позиции), и хотя он испытывал гамму эмоций, когда они наказывали или бранили его, но тем не менее оставался безучастным, индифферентным. Затем он сказал, что ему часто хочется, чтобы я был более суров с ним. Тогда это желание мне показалось неуместным. Только значительно позже прояснилось, что ему хотелось видеть меня и мои прототипы (учителей) в негативном свете своей злобы. Несколько дней анализ проходил гладко, без сопротивления. Он вспомнил, что в детстве у него был период приступов буйства и агрессивности. Параллельно он описывал свои сновидения с сильной фемининной позицией, направленной на меня. Мне оставалось только заключить, что воспоминание об агрессивности мобилизовало его чувство вины, которое теперь выражалось в пассивно-фемининных сновидениях. Я не анализировал эти сновидения не только потому, что они не имели непосредственной связи с актуальной ситуацией переноса, но и потому, что, казалось, пациент не готов
понять связь между его агрессией и снами, выражающими чувство вины. Многие аналитики будут возражать против такого произвольного отбора материала. Опыт показывает, однако, что наибольший терапевтический эффект имеет место тогда, когда между ситуацией переноса и инфантильным материалом уже установлена непосредственная связь. Я только высказываю предположение, что, судя по воспоминаниям этого пациента об агрессивном инфантильном поведении, он не всегда был таким, каким предстал в настоящее время, а совершенно другим, противоположным нынешнему. Анализ мог бы позволить ему узнать, когда и при каких обстоятельствах в его характере произошли изменения. Я сказал ему, что свойственная ему сегодня фемининность, возможно, обратная сторона прежней его агрессивной мужественности. Пациент отреагировал на это тем, что вновь вернулся к старому сопротивлению, опять начав жаловаться, что не может постичь смысл всего сказанного, что вообще анализ не трогает его, и т. д.
Я снова интерпретировал его чувство неполноценности и повторяющиеся попытки показать несостоятельность анализа и аналитика. Но теперь я еще постарался проработать перенос, связанный с братом, подчеркнув его слова о том, что брат всегда играл доминирующую роль. На это он отреагировал сильным смущением, которое объясняется тем, что мы имели дело с его основным детским конфликтом. Он снова говорил о том, как много внимания его мать уделяла брату, но о своей субъективной оценке этого не упомянул, Установление причинной связи показало, что зависть к брату была полностью вытеснена. Видимо, его зависть так тесно ассоциировалась с интенсивной ненавистью, что он не пускал в сознание даже ее. Приближение к этой проблеме спровоцировало особенно яростное сопротивление, которое продолжалось несколько дней в форме уже стереотипных жалоб. Поскольку сопротивление не двигалось с места, можно было заключить, что это было особенно острое отторжение личности аналитика. Я попросил пациента снова как можно свободнее и смелее высказаться об анализе и особенно об аналитике и сказать мне, какое впечатление я произвел на него во время первой встречи1.
После сильного замешательства он сказал, что аналитик представляется ему мужественным и жестким, мужчиной, который абсолютно безжалостен к женщинам. Я спросил его об отношении к мужчинам, которые производили на него впечатление особей с сильной потенцией.
Четвертый месяц анализа подходил к концу. К этому времени впервые прорвалось вытесненное отношение к брату, тесно связанное с наиболее искажающей трансферентной позицией — завистью к потенции. В состоянии сильного аффекта он вспомнил, что всегда осуждал брата за то, что он волочился за женщинами, соблазнял их и потом хвастался этим. Он сказал, что я напоминаю ему брата. Я объяснил, что он видит во мне своего сексуально озабоченного брата и не может открыться мне, потому что осуждает меня и обижается из-за моего превосходства, так же как обижался на брата. Теперь стало ясно, что основой его чувства неполноценности было чувство импотенции.
Итак, открылось то, что выявляется всегда, когда анализ точен и последователен. Центральный элемент характерного сопротивления всплыл на поверхность. Пациент неожиданно вспомнил, как неоднократно сравнивал свой маленький пенис с большим пенисом брата и как завидовал последнему.
Как и следовало ожидать, последовала новая волна сопротивления. Снова посыпались жалобы «я не могу ничего поделать». Но теперь я мог продвинуться дальше в интерпретации и показать ему, что он «отыгрывает» импотенцию. Реакция была совершенно неожиданной. На мое разъяснение его недоверия он впервые заявил, что не верит никому и ничему, и анализу тоже. Это было, конечно же, значительным прогрессом, но аналитическая ситуация от этого не стала ясней. Два часа он говорил обо всех разочарованиях, которые ему пришлось пережить, и был уверен, что его аргументы рационально объясняли его неверие. И снова возникло старое сопротивление. Мне было неясно, что еще я мог бы предпринять в этот момент, поэтому я ждал. Такое поведение продолжалось несколько дней. Я только интерпретировал снова и снова те элементы его сопротивления, которые были уже хорошо известны. Затем вдруг выявился новый элемент. Пациент сказал, что боится анализа, потому что он может лишить его привычных идеалов. Ситуация снова прояснилась. Он переносил свою кастрационную тревогу с брата на меня. Он меня боялся. Конечно, я не стал затрагивать его кастрационную тревогу, но, принимая во внимание его чувство неполноценности и импотенцию, снова спросил, не дают ли его высокие идеалы чувства превосходства над всеми остальными людьми. Он открыто признал это. Более того, он заявил, что действительно лучше всех тех, кто волочится за женщинами и ведет животную сексуальную жизнь. Однако потом добавил, что это чувство часто нарушалось его импотенцией и что, по-видимому, он в конце концов почти примирился со своей сексуальной слабостью. Теперь я мог показать ему невротический способ, к которому он прибегал, стараясь преодолеть свою импотенцию: он стремился утвердиться в сфере идеалов. Я раскрыл ему суть механизма компенсации и снова подчеркнул его сопротивление анализу, возникшее из-за скрытого чувства превосходства. Я сказал ему, что он не только втайне считает себя лучше и умнее других людей, но что именно по этой причине он и сопротивляется анализу. Если бы это сопротивление не удалось побороть, ему бы пришлось обратиться за дополнительной помощью к кому-то еще, что в конечном счете привело бы к победе над неврозом, тайное удовольствие от которого было уже почти «разоблачено». С точки зрения его невротического состояния это воспринималось бы как поражение, которое, кроме прочего, бессознательно истолковывалось как принятие женской роли. Таким образом, продвигаясь от эго и защитных механизмов, я подготовил почву для интерпретации кастрационного комплекса и фемининной фиксации.