ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.12.2023
Просмотров: 489
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
сказал своим спокойным голосом, что все это очень интересно, но на самом деле не задевает его; что слез, которые появились только что в его глазах, «он не смог удержать», и это очень его смущает. Мое объяснение необходимости и пользы такого возбуждения не привело к желаемому результату. Его сопротивление усилилось, сообщения стали поверхностными, установка более явной, и соответственно он стал еще более величавым и спокойным.
Совершенно случайно я однажды употребил слово «аристократизм», пытаясь описать его поведение. Я сказал ему, что он разыгрывает из себя английского лорда и что это должно быть связано с его юностью. Я также объяснил ему защитную функцию его аристократизма. Тут он вспомнил, что ребенком никогда не верил, что он — сын своего отца, мелкого еврейского торговца; он думал, что на самом деле у него английские корни. До него доходили слухи о том, что его бабушка состояла в связи с настоящим английским лордом, и он думал, что его мать — наполовину англичанка. В мечтах о будущем ему рисовалось, что его отправили в Англию в качестве посла, что на него возложена важная миссия. Его «аристократическая» установка выражалась в следующем:
1. Мысли о том, что он не имеет никакого отношения к отцу, которого ненавидел и презирал
2. Мысли о том, что он — сын матери, которая наполовину является англичанкой.
3. Эго-идеал, вышедший за рамки узких границ его мелкобуржуазной семьи.
Раскрытие элементов, определяющих его поведение, поколебало основание последнего. Однако было заметно, как оно по-прежнему продолжало препятствовать проявлению влечений. Последовательный анализ «аристократического» поведения выявил его связь с другой чертой характера, создававшей определенное затруднение для аналитического процесса: склонность насмехаться над всеми и злорадствовать над теми, кому изменила удача. Эта насмешка тоже была «аристократической», но в то же время удовлетворяла его усиленные садистские склонности. И действительно, он вспомнил, что в подростковом возрасте у него возникало множество садистских фантазий. Но он только упомянул о них. Он не стал переживать их, пока мы не разоблачили их там, где они были реально зафиксированы — в его склонности насмехаться. Аристократическое хладнокровие служило защитой от насмешки как садистского действия. Садистские фантазии не вытеснялись, они удовлетворялись в насмешке и отводились, проявляясь в виде аристократических манер. Его надменное поведение имело структуру синдрома: оно служило для того, чтобы отвести как само влечение, так и его удовлетворение. Такая характерологическая трансформация садизма сохранила необходимость его вытеснения.
Фантазии о наследственном титуле появились приблизительно в четырехлетнем возрасте, хладнокровие, самоконтроль — несколько позже. Их мотивировал страх перед отцом и — особенно значимый фактор — идентификация с ним. Отец постоянно шумно ссорился с матерью, и пациент сформировал идеал: «Я не буду таким, как отец, я буду совершенно иным». Это соответствовало фантазии: «Если бы я был мужем моей мамы, я поступал бы с ней совсем не так. Я бы был добрым и контролировал бы свою злость, которую вызывают ее недостатки». Эта обратная идентификация обуславливалась эдиповым комплексом, любовью к матери и ненавистью к отцу.
Характер мальчика в соответствии с фантазиями об аристократизме представлял собой мечты, самоконтроль и активные садистские фантазии. В подростковом возрасте он влюбился в своего учителя и начал отождествляться с ним. Этот учитель стал для него персонифицированным лордом, изящным, спокойным, изысканно одетым и прекрасно контролирующим себя. Отождествление началось с имитации костюма, затем оно усилилось, и, когда пациенту было около четырнадцати лет, его характер сформировался окончательно. Он стал таким, каким предстал в начале анализа: это уже были не просто фантазии об аристократизме, а реальный аристократизм в поведении.
На то, что фантазия реализовалась в установку именно в этом возрасте, была веская причина. Пациент никогда осознанно не мастурбировал, будучи подростком. Кастрационная тревога, которая проявлялась в ипохондрических страхах, рационализировалась следующим образом: «Выдающиеся личности не позволяют себе таких вещей». «Аристократизм» служил еще и для отвода желания мастурбировать.
С позиции лорда он ощущал себя выше других, а значит, мог смеяться над ними. Во время анализа он довольно быстро понял, что это его насмешливая позиция была лишь компенсацией чувства неполноценности, а «аристократичность» скрывала это чувство — чувство выходца из среднего слоя населения. Глубинное же значение насмешки — защита от гомосексуальных отношений. Он надсмехался главным образом над мужчинами, которые увлекались им. Так в его «аристократизме» сочетались противоположности — садизм и гомосексуальность, с одной стороны, и утонченный самоконтроль — с другой.
В процессе анализа «аристократизм» проявлялся тем сильнее, чем ближе мы подбирались к материалу бессознательного. Однако постепенно защитные реакции слабели, что соответственно отразилось на его повседневном поведении. Анализ «аристократизма» обнажил центральный конфликт детства и подросткового возраста. Его патологическая установка подверглась атаке с двух сторон: со стороны воспоминаний, сновидений и других высказываний, не лишенных аффекта, и со стороны характера, его «аристократизма», в котором заключались аффективные эмоции.
2. ПРЕОДОЛЕНИЕ ДЕТСКОЙ ФОБИИ ЧЕРЕЗ
ХАРАКТЕРНУЮ УСТАНОВКУ
Демонстрация высокомерного поведения также использовалась для ослабления значительной генитальной тревоги. Анализ этого случая позволил проследить судьбу до сих пор еще мало изученного детского страха. Между тремя и шестью годами пациент страдал от интенсивной фобии: он боялся мышей. По своей сути, это было фемининной установкой по отношению к отцу, которая представляла собой регрессивную реакцию на кастрационную тревогу, которая, в свою очередь, была связана с типичным страхом мастурбации. По мере взросления «аристократические» фантазии все больше перерастали в «аристократическое» поведение, и фобия отступала, пока, наконец, от нее не осталось ничего, кроме налета беспокойства перед отходом ко сну. Когда же во время анализа «аристократичность» пациента была подорвана, боязнь мышей и кастрационная тревога опять проявили себя аффективным способом. Очевидно, либидо, тревога или фобия частично были вплетены в характерную установку.
Мы знакомы с трансформацией детских желаний и тревоги в характерные черты. Особый случай — замещение фобии определенным видом панциря, защищающим от внешнего мира и тревог. В нашем случае этим было высокомерное поведение, которое сдерживало инфантильную тревогу. Другой типичный случай — когда детская фобия или простые проявления кастрационной тревоги приводят к пассивно-фемининному поведению, которое может проявиться, скажем, как чрезмерная и стереотипная вежливость. Следующий случай иллюстрирует дальнейшую трансформацию фобии в характерную установку.
Этот компульсивный невротик демонстрировал полное блокирование аффекта. Он был в равной степени непроницаем как для удовольствия, так и для неудовольствия. Пожалуй, его можно было бы назвать живой машиной. Анализ показал, что блокирование аффекта преимущественно связано с образованием панциря от выраженного садизма. Правда, следует заметить, что у этого пациента все еще оставались садистские фантазии, но и они были тусклыми и безжизненными. Мотив образования панциря по своей интенсивности равнялся силе кастрационной тревоги, которая, однако, не проявляла себя как-нибудь еще. Анализ мог проследить историю блокированного аффекта с того дня в жизни пациента, который стал истоком существующего положения дел.
Типичная детская фобия в данном случае была связана с лошадьми и змеями. В шестилетнем возрасте пациент почти каждую ночь страдал от кошмаров. Очень часто ему снилась лошадь, откусывающая один из его пальцев (страх мастурбации, кастрация). Однажды он просто решил больше не бояться, и в
следующем сновидении, в котором лошадь откусывала его палец, ему удалось освободиться от тревоги. В это же время возникло блокирование аффекта; оно приняло вид фобии. Кошмары не повторялись до пубертатного периода, когда тревожные сновидения возобновились.
Рассмотрим подробнее своеобразное решение пациента больше не бояться. Раскрыть динамический процесс в этой связи в полной мере не представляется возможным. Однако вся жизнь этого пациента определялась подобного рода решениями; он ничего не мог предпринимать, прежде не приняв специального решения. В основе такого поведения лежало анальное упрямство и строгое родительское требование контролировать себя. Анальное упрямство представляло собой энергетический базис для блокирования аффекта. Среди прочего, оно означало универсальное отношение к миру Гётца фон Берлихингена1. Только через шесть месяцев анализа нам удалось выяснить, что перед тем, как нажать кнопку звонка у дверей моего кабинета, он обязательно возносил молитву, причем повторял ее три раза как магическую защиту от анализа. Пожалуй, невозможно было придумать лучшего способа выразить блокирование аффекта словами.
Самыми важными компонентами блокированного аффекта были анальное упрямство и реакция пациента, направленная против садизма. Его панцирь абсорбировал энергию садизма так же, как и интенсивную детскую тревогу (застой тревоги плюс кастрационная тревога). Только пробившись сквозь стену разнообразных вытеснений и реактивных образований, анализ смог достичь сильных генитальных кровосмесительных желаний.
Развитие фобии свидетельствовало, что эго было слишком ослаблено, чтобы совладать с определенными либидинальными влечениями. Возникновение характерной черты или типичной установки на основе фобии означает, что произошло усиление эго, которое представляет собой образование хронического защитного панциря против ид и внешнего мира. Фобия указывает на разлом личности, формирование характерной черты, унифицированной, синтетической реакции эго на конфликт личности, который в конце концов становится нестерпимым.
Несмотря на контраст между фобией и последовавшим в ответ на нее формированием характера, основная тенденция фобии сохраняется в черте характера. «Аристократичность» вышеописанного пациента, блокирование аффекта компульсивного характера, вежливость пассивно-фемининного характера и прочее в прежнем своем обличий являются фобиями, а значит, они не что иное, как позиция избегания.
Появление панциря определенным образом усиливает эго, но в то же время ограничивает его подвижность и способность к действиям. Чем больше панцирь ухудшает способность к сексуальному переживанию, тем больше его структура напоминает то, что мы называем невротическим характером, и тем сильнее вероятность нового упадка эго. При последующем невротическом заболевании снова прорывается старая фобия, потому что характерный панцирь не может удержать сдерживаемое либидинальное возбуждение и застой тревоги. В типичном невротическом заболевании можно выделить следующие фазы.
Взрослых пациентов, обратившихся к аналитику, можно разделить на два различных типа: на тех, кто находится в фазе упадка (6), когда на основе невротической реакции развивается симптом (возобновляется фобия и т. д. ), и на тех, кто уже находится в фазе реконструкции (7), в которой эго успешно начинает поглощать симптомы. Ограничивающая и болезненная компульсивность, к примеру, теряет свою остроту и болезненность, когда тотальное эго разрабатывает некие «ритуалы», которые пропитывают повседневную активность таким образом, что они заметны только опытному наблюдателю. Это — симуляция самооздоровления. Но необходимо помнить, что распространение и «растворение» симптомов наносит вред способности действовать не меньше, чем ограничивающий симптом: теперь пациент обращается к терапевту не из-за болезненного симптома, а по причине общего недомогания, отсутствия жизнерадостности и т. д. Таким образом, продолжается борьба между эго и его симптомами, между формированием симптома и поглощением симптомов. Каждое поглощение симптома идет рука об руку с изменением характера. Самые поздние из поглощенных эго симптомов только отражают тот процесс детства, когда детская фобия трансформировалась в структуру характера.
Мы творили о фобии, потому что она с либидинально-эконо-мической точки зрения является наиболее интересным и наиболее важным выражением отклонения личности. Но процессы, которые мы описали, могут иметь место в случае любой тревоги раннего возраста. К примеру, совершенно рациональная боязнь жестокого отца может индуцировать хронические изменения характера, такие, как упрямство или жесткость, которые занимают место тревоги.
Совершенно случайно я однажды употребил слово «аристократизм», пытаясь описать его поведение. Я сказал ему, что он разыгрывает из себя английского лорда и что это должно быть связано с его юностью. Я также объяснил ему защитную функцию его аристократизма. Тут он вспомнил, что ребенком никогда не верил, что он — сын своего отца, мелкого еврейского торговца; он думал, что на самом деле у него английские корни. До него доходили слухи о том, что его бабушка состояла в связи с настоящим английским лордом, и он думал, что его мать — наполовину англичанка. В мечтах о будущем ему рисовалось, что его отправили в Англию в качестве посла, что на него возложена важная миссия. Его «аристократическая» установка выражалась в следующем:
1. Мысли о том, что он не имеет никакого отношения к отцу, которого ненавидел и презирал
2. Мысли о том, что он — сын матери, которая наполовину является англичанкой.
3. Эго-идеал, вышедший за рамки узких границ его мелкобуржуазной семьи.
Раскрытие элементов, определяющих его поведение, поколебало основание последнего. Однако было заметно, как оно по-прежнему продолжало препятствовать проявлению влечений. Последовательный анализ «аристократического» поведения выявил его связь с другой чертой характера, создававшей определенное затруднение для аналитического процесса: склонность насмехаться над всеми и злорадствовать над теми, кому изменила удача. Эта насмешка тоже была «аристократической», но в то же время удовлетворяла его усиленные садистские склонности. И действительно, он вспомнил, что в подростковом возрасте у него возникало множество садистских фантазий. Но он только упомянул о них. Он не стал переживать их, пока мы не разоблачили их там, где они были реально зафиксированы — в его склонности насмехаться. Аристократическое хладнокровие служило защитой от насмешки как садистского действия. Садистские фантазии не вытеснялись, они удовлетворялись в насмешке и отводились, проявляясь в виде аристократических манер. Его надменное поведение имело структуру синдрома: оно служило для того, чтобы отвести как само влечение, так и его удовлетворение. Такая характерологическая трансформация садизма сохранила необходимость его вытеснения.
Фантазии о наследственном титуле появились приблизительно в четырехлетнем возрасте, хладнокровие, самоконтроль — несколько позже. Их мотивировал страх перед отцом и — особенно значимый фактор — идентификация с ним. Отец постоянно шумно ссорился с матерью, и пациент сформировал идеал: «Я не буду таким, как отец, я буду совершенно иным». Это соответствовало фантазии: «Если бы я был мужем моей мамы, я поступал бы с ней совсем не так. Я бы был добрым и контролировал бы свою злость, которую вызывают ее недостатки». Эта обратная идентификация обуславливалась эдиповым комплексом, любовью к матери и ненавистью к отцу.
Характер мальчика в соответствии с фантазиями об аристократизме представлял собой мечты, самоконтроль и активные садистские фантазии. В подростковом возрасте он влюбился в своего учителя и начал отождествляться с ним. Этот учитель стал для него персонифицированным лордом, изящным, спокойным, изысканно одетым и прекрасно контролирующим себя. Отождествление началось с имитации костюма, затем оно усилилось, и, когда пациенту было около четырнадцати лет, его характер сформировался окончательно. Он стал таким, каким предстал в начале анализа: это уже были не просто фантазии об аристократизме, а реальный аристократизм в поведении.
На то, что фантазия реализовалась в установку именно в этом возрасте, была веская причина. Пациент никогда осознанно не мастурбировал, будучи подростком. Кастрационная тревога, которая проявлялась в ипохондрических страхах, рационализировалась следующим образом: «Выдающиеся личности не позволяют себе таких вещей». «Аристократизм» служил еще и для отвода желания мастурбировать.
С позиции лорда он ощущал себя выше других, а значит, мог смеяться над ними. Во время анализа он довольно быстро понял, что это его насмешливая позиция была лишь компенсацией чувства неполноценности, а «аристократичность» скрывала это чувство — чувство выходца из среднего слоя населения. Глубинное же значение насмешки — защита от гомосексуальных отношений. Он надсмехался главным образом над мужчинами, которые увлекались им. Так в его «аристократизме» сочетались противоположности — садизм и гомосексуальность, с одной стороны, и утонченный самоконтроль — с другой.
В процессе анализа «аристократизм» проявлялся тем сильнее, чем ближе мы подбирались к материалу бессознательного. Однако постепенно защитные реакции слабели, что соответственно отразилось на его повседневном поведении. Анализ «аристократизма» обнажил центральный конфликт детства и подросткового возраста. Его патологическая установка подверглась атаке с двух сторон: со стороны воспоминаний, сновидений и других высказываний, не лишенных аффекта, и со стороны характера, его «аристократизма», в котором заключались аффективные эмоции.
2. ПРЕОДОЛЕНИЕ ДЕТСКОЙ ФОБИИ ЧЕРЕЗ
ХАРАКТЕРНУЮ УСТАНОВКУ
Демонстрация высокомерного поведения также использовалась для ослабления значительной генитальной тревоги. Анализ этого случая позволил проследить судьбу до сих пор еще мало изученного детского страха. Между тремя и шестью годами пациент страдал от интенсивной фобии: он боялся мышей. По своей сути, это было фемининной установкой по отношению к отцу, которая представляла собой регрессивную реакцию на кастрационную тревогу, которая, в свою очередь, была связана с типичным страхом мастурбации. По мере взросления «аристократические» фантазии все больше перерастали в «аристократическое» поведение, и фобия отступала, пока, наконец, от нее не осталось ничего, кроме налета беспокойства перед отходом ко сну. Когда же во время анализа «аристократичность» пациента была подорвана, боязнь мышей и кастрационная тревога опять проявили себя аффективным способом. Очевидно, либидо, тревога или фобия частично были вплетены в характерную установку.
Мы знакомы с трансформацией детских желаний и тревоги в характерные черты. Особый случай — замещение фобии определенным видом панциря, защищающим от внешнего мира и тревог. В нашем случае этим было высокомерное поведение, которое сдерживало инфантильную тревогу. Другой типичный случай — когда детская фобия или простые проявления кастрационной тревоги приводят к пассивно-фемининному поведению, которое может проявиться, скажем, как чрезмерная и стереотипная вежливость. Следующий случай иллюстрирует дальнейшую трансформацию фобии в характерную установку.
Этот компульсивный невротик демонстрировал полное блокирование аффекта. Он был в равной степени непроницаем как для удовольствия, так и для неудовольствия. Пожалуй, его можно было бы назвать живой машиной. Анализ показал, что блокирование аффекта преимущественно связано с образованием панциря от выраженного садизма. Правда, следует заметить, что у этого пациента все еще оставались садистские фантазии, но и они были тусклыми и безжизненными. Мотив образования панциря по своей интенсивности равнялся силе кастрационной тревоги, которая, однако, не проявляла себя как-нибудь еще. Анализ мог проследить историю блокированного аффекта с того дня в жизни пациента, который стал истоком существующего положения дел.
Типичная детская фобия в данном случае была связана с лошадьми и змеями. В шестилетнем возрасте пациент почти каждую ночь страдал от кошмаров. Очень часто ему снилась лошадь, откусывающая один из его пальцев (страх мастурбации, кастрация). Однажды он просто решил больше не бояться, и в
следующем сновидении, в котором лошадь откусывала его палец, ему удалось освободиться от тревоги. В это же время возникло блокирование аффекта; оно приняло вид фобии. Кошмары не повторялись до пубертатного периода, когда тревожные сновидения возобновились.
Рассмотрим подробнее своеобразное решение пациента больше не бояться. Раскрыть динамический процесс в этой связи в полной мере не представляется возможным. Однако вся жизнь этого пациента определялась подобного рода решениями; он ничего не мог предпринимать, прежде не приняв специального решения. В основе такого поведения лежало анальное упрямство и строгое родительское требование контролировать себя. Анальное упрямство представляло собой энергетический базис для блокирования аффекта. Среди прочего, оно означало универсальное отношение к миру Гётца фон Берлихингена1. Только через шесть месяцев анализа нам удалось выяснить, что перед тем, как нажать кнопку звонка у дверей моего кабинета, он обязательно возносил молитву, причем повторял ее три раза как магическую защиту от анализа. Пожалуй, невозможно было придумать лучшего способа выразить блокирование аффекта словами.
Самыми важными компонентами блокированного аффекта были анальное упрямство и реакция пациента, направленная против садизма. Его панцирь абсорбировал энергию садизма так же, как и интенсивную детскую тревогу (застой тревоги плюс кастрационная тревога). Только пробившись сквозь стену разнообразных вытеснений и реактивных образований, анализ смог достичь сильных генитальных кровосмесительных желаний.
Развитие фобии свидетельствовало, что эго было слишком ослаблено, чтобы совладать с определенными либидинальными влечениями. Возникновение характерной черты или типичной установки на основе фобии означает, что произошло усиление эго, которое представляет собой образование хронического защитного панциря против ид и внешнего мира. Фобия указывает на разлом личности, формирование характерной черты, унифицированной, синтетической реакции эго на конфликт личности, который в конце концов становится нестерпимым.
Несмотря на контраст между фобией и последовавшим в ответ на нее формированием характера, основная тенденция фобии сохраняется в черте характера. «Аристократичность» вышеописанного пациента, блокирование аффекта компульсивного характера, вежливость пассивно-фемининного характера и прочее в прежнем своем обличий являются фобиями, а значит, они не что иное, как позиция избегания.
Появление панциря определенным образом усиливает эго, но в то же время ограничивает его подвижность и способность к действиям. Чем больше панцирь ухудшает способность к сексуальному переживанию, тем больше его структура напоминает то, что мы называем невротическим характером, и тем сильнее вероятность нового упадка эго. При последующем невротическом заболевании снова прорывается старая фобия, потому что характерный панцирь не может удержать сдерживаемое либидинальное возбуждение и застой тревоги. В типичном невротическом заболевании можно выделить следующие фазы.
-
Детский конфликт между либидо и фрустрацией. -
Вытеснение либидинального влечения — усиление эго. -
Прорыв вытесненного, фобия — ослабление эго. -
Совладание с фобией путем формирования невротической черты характера — усиление эго. -
Подростковый конфликт (или количественно аналогичный процесс) — недостаточность характерного панциря. -
Возрождение старой фобии или формирование соответственного симптома. -
Новые попытки эго совладать с фобической тревогой путем образования характерного панциря.
Взрослых пациентов, обратившихся к аналитику, можно разделить на два различных типа: на тех, кто находится в фазе упадка (6), когда на основе невротической реакции развивается симптом (возобновляется фобия и т. д. ), и на тех, кто уже находится в фазе реконструкции (7), в которой эго успешно начинает поглощать симптомы. Ограничивающая и болезненная компульсивность, к примеру, теряет свою остроту и болезненность, когда тотальное эго разрабатывает некие «ритуалы», которые пропитывают повседневную активность таким образом, что они заметны только опытному наблюдателю. Это — симуляция самооздоровления. Но необходимо помнить, что распространение и «растворение» симптомов наносит вред способности действовать не меньше, чем ограничивающий симптом: теперь пациент обращается к терапевту не из-за болезненного симптома, а по причине общего недомогания, отсутствия жизнерадостности и т. д. Таким образом, продолжается борьба между эго и его симптомами, между формированием симптома и поглощением симптомов. Каждое поглощение симптома идет рука об руку с изменением характера. Самые поздние из поглощенных эго симптомов только отражают тот процесс детства, когда детская фобия трансформировалась в структуру характера.
Мы творили о фобии, потому что она с либидинально-эконо-мической точки зрения является наиболее интересным и наиболее важным выражением отклонения личности. Но процессы, которые мы описали, могут иметь место в случае любой тревоги раннего возраста. К примеру, совершенно рациональная боязнь жестокого отца может индуцировать хронические изменения характера, такие, как упрямство или жесткость, которые занимают место тревоги.