ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.12.2023
Просмотров: 513
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Трагедии ревности составляют большой сектор деятельности эмоциональной чумы. На сегодняшний день нет ни медицинских, ни социальных, ни юридических способов, которые могли бы оказать влияние на эту обширную и безрассудную сферу жизненной реальности.
Теперь давайте суммируем основные проявления и типичные модели реакций эмоциональной чумы. Эти реакции мы назовем «специфическим чумным реагированием».
Специфически чумное реагирование похоже на использование приема сексуальной, то есть моральной клеветы. Оно функционирует подобно механизму проекции при мании преследования: в данном случае извращенный импульс ошибочно истолковывается как угроза извне. То же относится и к ощущениям, возникающим при протекании оргономической плазмы: то, что для здорового человека является частью жизнерадостного ощущения, для шизофреника из-за его характерного панциря оборачивается идеей мистической машины, которую некий враг якобы использует для разрушения его тела при помощи потока электричества. Такие механизмы мании хорошо изучены психиатрией, но ее ошибка заключается в ограничении таких механизмов проекциями психотических пациентов; при этом упускается из виду, что те же самые механизмы проекции часто проявляются в социальной жизни как специфическое чумное реагирование якобы нормальных людей. Их-то мы и рассмотрим ниже.
Биопсихический механизм таков: компульсивный морализм в воспитании, образовании и жизни порождает сексуальную похотливость, которая не имеет ничего общего с естественной потребностью в любви и представляет собой настоящий вторичный импульс, такой, каким является, скажем, садизм или мазохизм. Поскольку более не существует живости естественного переживания удовольствия, это место занимают похотливость и болтовня о сексе как вторичное компульсивное влечение. Так же, как шизофреник проецирует свое оргонное течение и извращенные импульсы на других людей, воспринимая их как исходящую от них угрозу, зачумленный индивидуум проецирует собственную похотливость и извращенность на окружающих. Но в противоположность психотическому индивиду он воспринимает свои импульсы, проецируемые на других людей, не как мазохист и не как угрозу. Он, скорее, использует сплетни и клевету в манере садиста, приписывая другим то, что не осмеливается узнать про самого себя. Это правда естественной генитальности, так же как и вторичного, извращенного импульса. Образ жизни генитально здорового индивида напоминает пораженному чумой о его собственной генитальной слабости и, таким образом, угрожает его невротическому равновесию. Все, что он может сделать в связи с этим напоминанием, — подлить грязи в естественную генитальность ближнего, следуя принципу «виноград-то зелен!». Поскольку он не способен полностью скрыть свою похотливость за этическим морализмом, то жертвует ее для своей болтовни. В каждом случае такого вида чумной реакции можно совершенно точно обнаружить те характеристики, которые приписываются здоровому индивиду, против которых пораженный чумой тщетно борется внутри себя или с которыми, с нечистой совестью, он уживается.
Теперь проиллюстрируем специфическое чумное реагирование несколькими примерами из жизни.
Существует тип «интеллектуалов», всегда рассуждающих о «культурных ценностях». Такие люди обращаются к классике вовсе не потому, что понимают и переживают те серьезные проблемы, о которых говорит, скажем, Гете или Ницше. При этом они циничны, а себя считают людьми современными и либеральными, не связанными условностями. Они неспособны на серьезные переживания и рассматривают сексуальную любовь как некую игру, по поводу которой можно отпустить остроумную шутку с намеком на то, сколько раз кто-то сыграл в «игру» прошлой ночью и т. д. Внимательный слушатель, которому известны и глубокие людские страдания, вызванные сексуальными проблемами, и та деструктивная роль, которую играет отсутствие серьезности в отношении секса, узнает похотливость, порожденную сексуальным голодом в результате оргастической импотенции.
Такие «культурные» индивиды склонны считать сексуальную экономику, которая несмотря ни на какие препятствия серьезно борется с эмоциональной чумой, поражающей людские массы, продуктом поврежденного ума. Они продолжают рассуждать о «культурных ценностях», которые необходимо отстаивать, но приходят в ярость, когда кто-то переводит их разглагольствования в массовую социальную практику. Представитель данного слоя встречался с женщиной, которая собиралась обучаться у меня. В разговоре они коснулись предмета моей работы, и он «предостерег» ее, заявив, что не пожелал бы своему злейшему врагу иметь со мной дела, поскольку, по его словам, я — «директор публичного дома без лицензии», но тут же постарался оправдаться, сказав, что я — отличный клиницист. Эта клевета, свойственная всякой специфически чумной реакции, конечно же, не достигла цели. Женщина все равно пришла ко мне изучать сексуально-экономическую педагогику и вскоре поняла, что мы называем эмоциональной чумой.
В таких ситуациях трудно оставаться объективным и корректным. Чтобы не запачкаться, нельзя, поддавшись вполне понятному импульсу, позволить себе поколотить такого человека. Совсем игнорировать такие происшествия — значит делать как раз то, на что пораженный чумой индивид делает ставку, чтобы продолжать свое социальное «вредительство». Правда, есть еще возможность приспособиться к клевете. Это, однако, должно подразумевать борьбу с эмоциональной чумой немедицинскими способами, то есть опустившись на один уровень с ней. Кто-то решится пустить все на самотек, надеясь, что какой-нибудь зачумленный индивид угодит в ту же ловушку и что среди ему подобных найдется некий «ученый историк», который напишет о «тайном содержателе публичного дома». Произошедшее важно, потому что эмоциональная чума опять и опять преуспевает, подрывая подобными слухами честность и прогрессивные достижения. Социальная борьба с ней совершенно необходима, поскольку она действует более деструктивно, чем тысячи единиц стрелкового оружия. Чтобы понять это, достаточно прочитать книгу Ланге
1 о том, как в семнадцатом столетии пострадал от клеветы пионер-естествоиспытатель де ля Меттри. Он не только понял важнейшие связи между перцепцией и физиологическими стимулами, но и точно описал связь между проблемой «душа — тело» и биологическим сексуальным процессом. Для обывателей, число которых намного превышало количество честных и добросовестных исследователей, это было слишком. Они начали говорить, что де ля Меттри смог создать свои концепции только потому, что был «развратником». До нас дошли слухи, что он умер, объевшись пирогом, как типичный сластолюбец, хотя с медицинской точки зрения это просто нонсенс. Вот типичный пример чумных слухов, которые, принятые человеческими организмами, неспособными к удовольствию, дошли до потомков, осквернив доброе имя человека без каких бы то ни было оснований для этого. Несложно заметить, какую катастрофическую роль играют подобные чумные реакции в социальной жизни. Мне бы хотелось привести еще один пример защитного механизма эмоциональной чумы, проявляющегося в форме клеветы, который, пожалуй, еще более очевиден. Приехав в Норвегию, я неожиданно услышал сплетню о себе самом. Ходили слухи, что у меня шизофрения и что я провел некоторое время в сумасшедшем доме. Когда я в 1939 году приехал в США, то обнаружил, что эта сплетня докатилась и сюда, выйдя за пределы своей страны и даже за пределы Европы, где были знакомы с моей работой лучше. Скоро стало ясно, что сплетня порождена тем же европейским источником, человеком, который тоже приехал в Америку**.
Ситуация не лишена определенной иронии: этот человек, вскоре после моего разрыва с Психоаналитической ассоциацией, пережил нервный срыв и вынужден был провести несколько недель в психиатрической больнице. Несчастный случай, сопроводившийся нервным потрясением, по-видимому, вызвал у сплетника шок. В то время он оказался в конфликтном положении: с одной стороны, он понял правильность моей научной концепции, а с другой — никак не мог разорвать собственных отношений с организацией, выступавшей против моей деятельности. Как и должно было произойти в таком случае, он попытался переключить пристальное внимание со своей персоны на мою. В то время я оказался в центре угрожающей мне и вовлекшей в себя многих полемики. Он был уверен, что я безнадежно увяз, и испытывал искушение нанести мне дополнительный удар. Его реакция представляла собой проекцию, которая составляет специфический паттерн эмоциональной чумы. Я никогда не был психотиком и никогда не лежал в психиатрической больнице. Наоборот, обременившая меня тяжелейшая ноша тех дней не нарушила моей способности работать и любить.
Помимо всего прочего, душевное заболевание само по себе не является позором. Как всякий порядочный психиатр я испытываю глубокую симпатию к своим пациентам, часто даже восхищаюсь их борьбой. Душевно больной человек более серьезен, он гораздо ближе к жизненному функционированию, чем Бэббитт2 или социально опасный зачумленный индивид. Данная клевета была направлена на полное разрушение моей работы и уничтожение меня самого. Она повлекла за собой несколько опасных и трудных ситуаций. Мне пришлось решать дополнительную задачу, разубеждая многих моих студентов, что я не психотик. На определенных фазах оргонной терапии специфический механизм эмоциональной чумы проявляется типичным образом: как только пациент или студент приходит в контакт с плазматическим потоком, у него проявляется сильная оргастическая тревога. На этой фазе оргонный терапевт воспринимается как «грязная сексуальная свинья» или «псих». Я подчеркиваю, что эта реакция возникает во всех случаях. Теория сексуальной экономики во многих отношениях настолько революционна, что ее легко счесть «сумасшедшей». Из-за этой сплетни ситуация осложнилась до такой степени, что стала представлять собой угрозу моей жизни. Подобные последствия чумной реакции были бы невозможны с точки зрения законных способов, и если мне и удалось преодолеть опасности, вызванные вышеупомянутой сплетней, то этим я обязан только своему клиническому опыту.
Когда несколько лет спустя зашел разговор о том, что моя научная работа была несовместима с диагнозом «шизофрения», наш сплетник встретил это замечание почти с юмором. Он сказал, что я «выздоровел».
Специфическая реакция эмоциональной чумы хорошо просматривается в политической жизни. Обратившись к истории мы увидим, как империалистические диктаторы с каждым новым актом агрессии приписывают своим жертвам всякую интенцию, которая принадлежит им самим и которую они пытаются исполнить. Так, Польшу обвинили в том, что у нее имеется секретный план нападения на германский рейх, а на самом деле это было предвосхищением действий самого рейха. В результате было принято решение о нападении на Польшу, и так далее.
Если вернуться в историю политики всего лишь на несколько десятилетий назад, мы обнаружим дело Дрейфуса. Высшие чины французского Генерального штаба вынашивали планы против Германии, чтобы скрыть их, они сфабриковали против капитана Дрейфуса, совершенно невиновного и порядочного человека, обвинение в шпионаже. Суд приговорил Дрейфуса к пожизненной каторге. Если бы Эмиль Золя, Анатоль Франс и другие прогрессивные деятели Франции не выступили в его защиту, эта специфически чумная реакция даже не была бы замечена. Подобные катастрофы происходят потому, что политики подвержены эмоциональной чуме в достаточно сильной степени, а поскольку она серьезно влияет на формирование общественного мнения, то вновь преуспевает, представляя свои
поступки как досадные недосмотры правосудия, исключительно для того, чтобы получить возможность продолжать наносить свой вред.
В связи с вышеизложенным возникает множество вопросов. Каким образом клерикализм политического диктатора или любовные увлечения короля могли повлиять на благополучие нескольких поколений, на миллионы людей? Действительно ли иррациональность социальной жизни может зайти так далеко? Почему миллионы взрослых трудящихся не знали этого или даже отказывались знать?
Эти вопросы кажутся странными только оттого, что эффект эмоциональной чумы слишком фантастичен, чтобы поверить в его реальность. Человеческий разум, по-видимому, отказывается согласиться с тем, что подобное может иметь место в реальности. Это какая-то гигантская нелогичность социальных условий, которые долгие годы сохраняют свое существование. Мне бы хотелось попросить читателя обратить внимание на это противоречие между огромным масштабом и неправдоподобием эмоциональной чумы, отнесясь к этому как можно более серьезно. Я глубоко убежден, что ни одно социальное зло любого масштаба не может исчезнуть с лица земли, пока общественное сознание отказывается принять факт, что подобный вздор действительно существует и он на самом деле настолько широкомасштабен, что его не увидишь. По сравнению с безграничностью социального сумасбродства, которое постоянно подпитывается хорошо укоренившейся эмоциональной чумой, базовые социальные функции, которые управляют жизненными процессами — любовь, работа и знание — выглядят карликами и кажутся нелепыми с социальной точки зрения.
Обширный медицинский опыт показывает, что неразрешенная проблема подростковой сексуальности имеет более далеко идущие последствия для социальной жизни и моральной идеологии, чем, скажем, закон о тарифах. Попробуем представить себе парламентария, который случайно оказавшись терапевтом, воздействует на правительство пространными выступлениями и парламентской дискуссией о проблемах пубертата, а после того, как его предложения потерпели неудачу, устраивает обструкцию в законодательном органе. Данная иллюстрация раскрывает основное противоречие между повседневной жизнью человека и формой исполнительной власти, которая управляет этой жизнью. Если опираться на факты, то выяснится, что в обсуждении парламентом проблемы подросткового возраста нет ничего неординарного. Все, включая каждого члена парламента, прошли через ад сексуальной фрустрации в пубертатном возрасте. Ничто в жизни несравнимо с тяжестью и значением такого конфликта. Это — проблема общего социального значения. Рациональное разрешение проблемы пубертата несомненно могло бы устранить определенный объем социального зла, такого, как подростковая преступность, страдание, вызванное разводами или обусловленное ранним воспитанием, и т. д. Итак, нам следует рассматривать требования нашего гипотетического парламентария как совершенно рациональные и полезные, но в то же самое время мы будем чувствовать, что стараемся избежать их. Что-то в нас норовит отшатнуться от публичного парламентского обсуждения проблемы пубертата. Это «что-то» как раз и есть намерение и эффект социальной эмоциональной чумы, которая постоянно стремится сохранить себя и свои институты. Она делит жизнь общества на частную и официальную. Частная жизнь исключает общественное обсуждение. Официальная — внешне асексуальна, а внутренне — порнографич-на и извращена. Если бы не было этой пропасти, она была бы идентична частной жизни и могла точно отражать повседневную жизнь в крупных социальных формах. Подобная унификация самой жизни и общественных институтов была бы простой и несложной. Но затем автоматически отпал бы тот сектор общественной структуры, который не только ничего не вносит в социальную жизнь, но периодически подводит ее на порог катастрофы. Этот сектор — «высокая политика» во всех ее аспектах.