Файл: Джон Рональд Руэл Толкин 01. 1892 09. 1973) писатель, поэт.pdf

родня), представлены Глубокопы, Бобберы, Толстобрюхлы, Барсуксы,
Дороднинги, Дудстоны и Шерстопалы. Иные угодили в родственники
Бильбо нежданно-негаданно: кое-кто из них и в Норгорде-то никогда не бывал. Присутствовал и Оддо Лякошель-Торбинс с женою Любелией. Они терпеть не могли Бильбо и презирали Фродо, но приглашение было писано золотыми чернилами на мраморной бумаге, и они не устояли. К тому же кузен их Бильбо с давних пор славился своей кухней.
Сто сорок четыре избранника рассчитывали угоститься на славу; они только побаивались послеобеденной речи хозяина (а без нее нельзя). Того и жди, понесет он какую-нибудь околесицу под названием «стихи» или,
хлебнув стакан-другой, пустится в россказни о своем дурацком и непонятном путешествии. Угощались до отвала: ели сытно, много, вкусно и долго. Чего не съели, забрали с собой. Потом несколько недель еды в окрестностях почти никто не покупал, но торговцы были не в убытке: все равно Бильбо начисто опустошил их погреба, запасы и склады – за деньги,
конечно.
Наконец челюсти задвигались медленнее, и настало время для Речи.
Гости, как говорится у хоббитов, «подкушали» и были настроены благодушно. В бокалах – любимое питье, на тарелках – любимое лакомство… Так пусть себе говорит что хочет, послушаем и похлопаем.
– Любезные мои сородичи, – начал Бильбо, поднявшись.
– Тише! Тише! Тише! – закричали гости; хоровой призыв к тишине звучал все громче и никак не мог стихнуть.
Бильбо вылез из-за стола, подошел к увешанному фонариками дереву и взгромоздился на стул. Разноцветные блики пробегали по его праздничному лицу; золотые пуговки сверкали на шелковом жилете. Он был виден всем в полный рост: одну руку не вынимал из кармана, а другой помахивал над головой.
– Любезные мои Торбинсы и Булкинсы, – начал он опять, –
разлюбезные Кролы и Брендизайки, Ройлы, Ейлы и Пойлы, Глубокопы и
Дудстоны, а также Бобберы, Толстобрюхлы, Дороднинги, Барсуксы и
Шерстопалы!
– И Шерстолапы! – заорал пожилой хоббит из угла. Он, конечно, был
Шерстолап, и недаром: лапы у него были шерстистые, здоровенные и возлежали на столе.
– И Шерстолапы, – согласился Бильбо. – Милые мои Лякошель-
Торбинсы, я рад и вас приветствовать в Торбе-на-Круче. Нынче мне исполнилось сто одиннадцать лет: три, можно сказать, единицы!
– Урра! Урра! Урра! Многая лета! – закричали гости и радостно

забарабанили по столам. То самое, что нужно: коротко и ясно.
– Надеюсь, что всем вам так же весело, как и мне.
Оглушительные хлопки. Крики: «Еще бы!», «А как же!», «Конечно!».
Трубы и горны, дудки и флейты и прочие духовые инструменты; звон и гул.
Молодые хоббиты распечатали сотни музыкальных хлопушек со странным клеймом ЧРНРЧ: им было непонятно, зачем такое клеймо, но хлопушки прекрасные. А в хлопушках – маленькие инструменты, звонкие и чудно сделанные. В углу шатра юные Кролы и Брендизайки, решив, что дядя Бильбо кончил говорить (вроде все уже сказал), устроили оркестр и начали танцевать. Юный Многорад Крол и молоденькая Мелирот
Брендизайк взобрались на стол и стали с колокольцами в руках отплясывать «Брызгу-дрызгу» – очень милый, но несколько буйный танец.
Однако Бильбо потребовал внимания. Он выхватил горн у какого-то хоббитенка и трижды в него протрубил. Шум улегся.
– Я вас надолго не задержу! – прокричал Бильбо.
Отовсюду захлопали.
– Я созвал вас нынче с особой целью. – Сказано это было так, что все насторожились. – Вернее, не с одной, а с тремя особыми целями! –
Наступила почти что тишина, и некоторые Кролы даже приготовились слушать. – Во-первых, чтобы сказать вам, что я счастлив всех вас видеть и что с такими прекрасными и превосходными хоббитами, как вы, прожить сто одиннадцать лет легче легкого!
Радостный гомон одобрения.
– Добрую половину из вас я знаю вдвое хуже, чем следует, а худую половину люблю вдвое меньше, чем надо бы.
Сказано было сильно, но не очень понятно. Плеснули редкие хлопки, и все призадумались: так ли уж это лестно слышать?
– Во-вторых, чтобы вы порадовались моему дню рождения.
Прежний одобрительный гул.
– Нет, не моему: НАШЕМУ. Ибо в день этот, как вы знаете, родился не только я, но и мой племянник, мой наследник Фродо. Нынче он достиг совершеннолетия и вступает во владение имуществом.
Кое-кто из старших снисходительно похлопал. «Фродо! Фродо!
Старина
Фродо!»
– выкрикивала молодежь.
Лякошель-Торбинсы насупились и стали гадать, как это Фродо «вступает во владение».
– Вдвоем нам исполняется сто сорок четыре года: ровно столько,
сколько вас тут собралось, – один, извините за выражение, гурт.
Гости безмолвствовали. Это еще что за новости? Многие, а особенно
Лякошель-Торбинсы, оскорбились, сообразив, что их пригласили сюда

только для ровного счета. «Скажет тоже: один гурт. Фу, как грубо».
– К тому же сегодня годовщина моего прибытия верхом на бочке в
Эсгарот при Долгом озере. Хотя тогда я про свой день рождения не сразу и вспомнил. Мне было всего-то пятьдесят один год, а что такое в молодости год-другой! Правда, пиршество учинили изрядное; только я, помнится, был сильно простужен и едва выговаривал: «Пребдого бдагодаред». Теперь я пользуюсь случаем выговорить это как следует: премного благодарен вам всем за то, что вы удосужились прибыть на мое скромное празднество!
Упорное молчание. Все боялись, что сейчас он разразится песней или какими-нибудь стихами, и всем заранее было тоскливо. Что бы ему на этом кончить? А они бы выпили за его здоровье. Но Бильбо не стал ни петь, ни читать стихи. Он медленно перевел дыхание.
– В-третьих и в-последних, – сказал он, – я хочу сделать одно
ОБЪЯВЛЕНИЕ. – Это слово он вдруг произнес так громко, что все, кому это было еще под силу, распрямились. – С прискорбием объявляю вам, что хотя, как я сказал, прожить сто одиннадцать лет среди вас легче легкого,
однако же пора и честь знать. Я отбываю. Только вы меня и видели.
ПРОЩАЙТЕ!
Он ступил со стула и исчез. Вспыхнул ослепительный огонь, и все гости зажмурились. Открыв глаза, они увидели, что Бильбо нигде нет. Сто сорок четыре ошарашенных хоббита так и замерли. Старый Оддо
Шерстолап снял ноги со стола и затопотал. Потом настала мертвая тишина:
гости приходили в себя. И вдруг Торбинсы, Булкинсы, Кролы,
Брендизайки, Ройлы, Ейлы, Пойлы, Глубокопы, Бобберы, Толстобрюхлы,
Барсуксы, Дороднинги, Дудстоны, Шерстопалы и Шерстолапы заговорили все разом.
Они соглашались друг с другом, что это безобразно и неучтиво и что надо это поскорее заесть и запить. «Я и всегда говорил, что он тронутый», –
слышалось отовсюду. Даже проказливые Кролы, за малым исключением, не одобрили Бильбо. Тогда, правда, почти никто еще не понимал, что же произошло: бранили вздорную выходку.
Только старый и мудрый Дурри Брендизайк хитро прищурился. Ни преклонные годы, ни преизобильные блюда не помутили его рассудка, и он сказал своей невестке Замиральде:
– Нет, милочка, это все не просто так. Торбинс-то, оболтус, небось опять сбежал. Неймется старому балбесу. Ну и что? Еда-то на столе осталась.
И он крикнул Фродо принести еще вина.
А Фродо был единственный, кто не вымолвил ни слова. Он молча

сидел возле опустевшего стула Бильбо, не обращая внимания на выкрики и вопросы. Он, конечно, оценил проделку, хотя знал о ней заранее, и едва удержался от смеха при дружном возмущении гостей. Но ему было как-то горько: он вдруг понял, что не на шутку любит старого хоббита. Гости ели и пили, обсуждали и осуждали дурачества Бильбо Торбинса, прежние и нынешние, – разгневались и ушли одни Лякошель-Торбинсы. Наконец
Фродо устал распоряжаться; он велел подать еще вина, встал, молча осушил бокал за здоровье Бильбо и тишком выбрался из шатра.
Бильбо Торбинс говорил речь, трогая золотое Кольцо в кармане: то самое, которое он столько лет втайне берег как зеницу ока. Шагнув со стула, он надел Кольцо – и с тех пор в Хоббитании его не видел ни один хоббит.
С улыбкой послушав, как галдят ошеломленные гости в шатре и вовсю веселятся не удостоенные особого приглашения хоббиты, он ушел в дом,
снял праздничный наряд, сложил шелковый жилет, аккуратно завернул его в бумагу и припрятал в ящик. Потом быстро натянул какие-то лохмотья и застегнул старый кожаный пояс. На поясе висел короткий меч в потертых черных ножнах. Бильбо вздохнул и вытащил из пронафталиненного шкафа древний плащ с капюшоном. Плащ хранился, как драгоценность, хотя был весь в пятнах и совсем выцветший – а некогда, вероятно, темно-зеленый.
Одежда была ему великовата. Он зашел в свой кабинет и достал из потайного ящика обернутый в тряпье загадочный сверток, кожаную папку с рукописью и какой-то толстый конверт. Рукопись и сверток он втиснул в здоровенный заплечный мешок, который стоял посреди комнаты, почти доверху набитый. В конверт он сунул золотое Кольцо на цепочке, запечатал его, адресовал Фродо и положил на каминную доску. Но потом вдруг схватил и запихнул в карман. Тут дверь распахнулась, и быстрым шагом вошел Гэндальф.
– Привет! – сказал Бильбо. – А я как раз думал, почему это тебя не видно?
– Рад, что тебя теперь видно, – отвечал маг, усаживаясь в кресло. – Я
хочу перекинуться с тобою словом-другим. Так что – по-твоему, все в порядке?
– А как же, – подтвердил Бильбо. – Вспышка только лишняя – даже я удивился, а прочие и подавно. Твоя, конечно, работа?
– Моя, конечно. Недаром ты многие годы скрывал Кольцо, и пусть уж гости твои гадают как умеют, исчез ты или пошутил.
– А шутку мне испортил, – сказал Бильбо.

– Да не шутку, а дурацкую затею… только вот говорить-то теперь поздно. Растревожил родню, и девять или девяносто девять дней о тебе будет болтать вся Хоббитания.
– Пусть болтает. Мне нужен отдых, долгий отдых, я же тебе говорил.
Бессрочный отдых: едва ли я сюда когда-нибудь вернусь. Да и незачем, все устроено… Постарел я, Гэндальф. Так-то вроде не очень, а кости ноют.
Нечего сказать: «Хорошо сохранился!» – Он фыркнул. – Ты понимаешь, я тонкий-претонкий, как масло на хлебе у скупердяя. Скверно это. Надо как- то переиначивать жизнь.
Гэндальф не сводил с него пристального, озабоченного взгляда.
– Да, в самом деле скверно, – задумчиво сказал он. – Ты, пожалуй, все правильно придумал.
– Это уж чего там, дело решенное. Я хочу снова горы повидать,
понимаешь, Гэндальф, – горы, хочу найти место, где можно и вправду отдохнуть. В тишине и покое, без всяких настырных родственников, без гостей, чтобы в звонок не звонили. И книгу мою ведь нужно дописать. Я
придумал для нее чудесный конец: «…и счастливо жил до скончания дней».
Гэндальф рассмеялся.
– Конец неплохой. Только читать-то ее некому, как ни кончай.
– Кому надо, прочтут. Фродо вон уже читал, хоть и без конца. Ты,
кстати, приглядишь за Фродо?
– В оба глаза, хоть мне и не до того.
– Он бы, конечно, пошел за мной по первому зову. Даже и просился,
незадолго до Угощения. Но пока что у него это все на словах. Мне-то перед смертью надо снова глушь да горы повидать, а он сердцем здесь, в
Хоббитании: ему бы лужайки, перелески, ручейки. Уютно, спокойно. Я ему,
разумеется, все оставил, кроме разных безделок, – надеюсь, он будет счастлив, когда пообвыкнется. Пора ему самому хозяином стать.
– Все оставил? – спросил Гэндальф. – И Кольцо тоже? У тебя ведь так было решено, помнишь?
– К-конечно, все… а Кольцо… – Бильбо вдруг запнулся.
– Где оно?
– В конверте, если хочешь знать, – разозлился Бильбо. – Там, на камине. Нет, не там… У меня в кармане! – Он замялся. – Странное дело! –
пробормотал он. – Хотя чего тут странного? Хочу – оставляю, не хочу – не оставляю.
Гэндальф поглядел на Бильбо, и глаза его чуть блеснули.
– По-моему, Бильбо, надо его оставить, – сказал он. – А ты что – не

хочешь?
– Сам не знаю. Теперь вот мне как-то не хочется с ним расставаться.
Да и зачем? А ты-то чего ко мне пристал? – спросил он ломким, чуть ли не визгливым голосом, раздраженно и подозрительно. – Все-то тебе мое
Кольцо не дает покоя: мало ли что я добыл, твое какое дело?
– Да, именно что покоя не дает, – подтвердил Гэндальф. – Долго я у тебя допытывался правды, очень долго. Волшебные Кольца – они, знаешь ли, волшебные, со всякими подвохами и неожиданностями. А твое Кольцо мне было особенно любопытно, скрывать не стану. Если уж ты собрался путешествовать, то мне его никак нельзя упускать из виду. А владел ты им,
кстати, не чересчур ли долго? Поверь мне, Бильбо, больше оно тебе не понадобится.
Бильбо покраснел и метнул гневный взгляд на Гэндальфа.
Добродушное лицо его вдруг ожесточилось.
– Почем ты знаешь? – выкрикнул он. – Какое тебе дело? Мое – оно мое и есть. Мое, понятно? Я его нашел: оно само пришло ко мне в руки.
– Конечно, конечно, – сказал Гэндальф. – Только зачем так волноваться?
– С тобой разволнуешься, – отозвался Бильбо. – Говорят тебе: оно мое.
Моя… моя прелесть! Да, вот именно – моя прелесть!
Гэндальф смотрел спокойно и пристально, только в глазах его огоньком зажглось тревожное изумление.
– Было уже, – заметил он. – Называли его так. Правда, не ты.
– Тогда не я, а теперь я. Ну и что? Подумаешь, Горлум называл! Было оно его, а теперь мое. Мое, и навсегда!
Гэндальф поднялся, и голос его стал суровым.
– Поостерегись, Бильбо, – сказал он. – Оставь Кольцо! А сам ступай куда хочешь – и освободишься.
– Разрешил, спасибо. Я сам себе хозяин! – упрямо выкрикнул Бильбо.
– Легче, легче, любезный хоббит! – проговорил Гэндальф. – Всю твою жизнь мы были друзьями, припомника. Ну-ну! Делай, как обещано:
выкладывай Кольцо!
– Ты, значит, сам его захотел? Так нет же! – крикнул Бильбо. – Не получишь! Я тебе мою прелесть не отдам, понял? – Он схватился за рукоять маленького меча.
Глаза Гэндальфа сверкнули.
– Я ведь тоже могу рассердиться, – предупредил он. – Осторожнее – а то увидишь Гэндальфа Серого в гневе!
Он сделал шаг к хоббиту, вырос, и тень его заполнила комнату.

Бильбо попятился; он часто дышал и не мог вынуть руку из кармана.
Так они стояли друг против друга, и воздух тихо звенел. Гэндальф взглядом пригвоздил хоббита к стене; кулаки Бильбо разжались, и он задрожал.
– Что это ты, Гэндальф, в самом деле, – проговорил он. – Словно и не ты вовсе. А в чем дело-то? Оно же ведь мое? Я ведь его нашел, и Горлум убил бы меня, если б не оно. Я не вор, я его не украл, мало ли что он кричал мне вслед.
– Я тебя вором и не называл, – отозвался Гэндальф. – Да и я не грабитель – не отнимаю у тебя твою «прелесть», а помогаю тебе. Лучше бы ты мне доверял, как прежде. – Он отвернулся, тень его съежилась, и
Гэндальф снова сделался старым и усталым, сутулым и озабоченным.
Бильбо провел по глазам ладонью.
– Прости, пожалуйста, – сказал он. – Что-то на меня накатило… А
теперь вот, кажется, прошло. Мне давно не по себе: взгляд, что ли, чей-то меня ищет? И все-то мне хотелось, знаешь, надеть его, чтоб исчезнуть, и все-то я его трогал да вытаскивал. Пробовал в ящик запирать – но не было мне покоя, когда Кольцо не в кармане. И вот теперь сам не знаю, что с ним делать…
– Зато я знаю, что с ним делать, – объявил Гэндальф. – Пока что знаю.
Иди и оставь Кольцо здесь. Откажись от него. Отдай его Фродо, а там уж –
моя забота.
Бильбо замер в нерешительности. Потом вздохнул.
– Ладно, – выговорил он. – Отдам. – Потом пожал плечами и виновато улыбнулся. – По правде сказать, зачем и празднество было устроено: чтоб раздарить побольше подарков, а заодно уж… Казалось, так будет легче. Зря казалось, но теперь нужно доводить дело до конца.
– Иначе и затевать не стоило, – подтвердил Гэндальф.
– Ну что ж, – сказал Бильбо. – Пусть оно достанется Фродо в придачу к остальному. – Он глубоко вздохнул. – Пора мне, пойду, а то как бы кому на глаза не попасться. Со всеми я распрощался… – Он подхватил мешок и шагнул к двери.
– Кольцо-то осталось у тебя в кармане, – напомнил маг.
– Осталось, да! – горько выкрикнул Бильбо. – А с ним и завещание, и прочие бумаги. Возьми их, сам распорядись. Так будет надежнее.
– Нет, мне Кольцо не отдавай, – сказал Гэндальф. – Положи его на камин. Фродо сейчас явится. Я подожду.
Бильбо вынул конверт из кармана и хотел было положить его возле часов, но рука его дрогнула, и конверт упал на пол. Гэндальф мигом нагнулся за ним, поднял и положил на место. Хоббита снова передернуло

от гнева.
Но вдруг лицо его просветлело и озарилось улыбкой.
– Ну, вот и все, – облегченно сказал он. – Пора трогаться!
Они вышли в прихожую. Бильбо взял свою любимую трость и призывно свистнул. Из разных дверей появились три гнома.
– Все готово? – спросил Бильбо. – Упаковано, надписано?
– Готово! – был ответ.
– Так пошли же! – И он шагнул к двери. Ночь была ясная, в черном небе сияли звезды. Бильбо глянул ввысь и вздохнул полной грудью.
– Неужели? Неужели снова в путь, куда глаза глядят, и с гномами? Ох,
сколько лет мечтал я об этом! Прощай! – сказал он своему дому, склонив голову перед его дверями. – Прощай, Гэндальф!
– Не прощай, Бильбо, а до свидания! Поосторожней только! Ты хоббит бывалый, а пожалуй что и мудрый…
– Поосторожней! Еще чего! Нет уж, обо мне теперь не беспокойся. Я
счастлив, как давно не был, – сам небось понимаешь, что это значит. Время мое приспело, и путь мой передо мною.
Вполголоса, точно боясь потревожить темноту и тишь, он пропел себе под нос:
В поход, беспечный пешеход,
Уйду, избыв печаль, —
Спешит дорога от ворот
В заманчивую даль,
Свивая тысячи путей
В один, бурливый, как река,
Хотя, куда мне плыть по ней,
Не знаю я пока!
Постоял, помолчал и, не вымолвив больше ни слова, повернулся спиной к огням и пошел – за ним три гнома – сначала в сад, а оттуда вниз покатой тропой. Раздвинув живую изгородь, он скрылся в густой высокой траве, словно ее шевельнул ветерок.
Гэндальф постоял и поглядел ему вслед, в темноту.
– До свидания, Бильбо, дорогой мой хоббит! – тихо сказал он и вернулся в дом.
Фродо не замедлил явиться и увидел, что Гэндальф сидит в полутьме,

о чем-то глубоко задумавшись.
– Ушел? – спросил Фродо.
– Да, ушел, – отвечал Гэндальф, – сумел уйти.
– А хорошо бы… то есть я все-таки надеялся целый вечер, что это просто шутка, – сказал Фродо. – Хотя в душе знал, что он и правда уйдет.
Он всегда шутил всерьез. Вот ведь – опоздал его проводить.
– Да нет, он так, наверно, и хотел уйти – без долгих проводов, – сказал
Гэндальф. – Не огорчайся. Теперь с ним все в порядке. Он тебе оставил сверток – вон там.
Фродо взял конверт с камина, поглядел на него, но раскрывать не стал.
– Там должно быть завещание и прочие бумаги в этом роде, – сказал маг. – Ты теперь хозяин Торбы. Да, и еще там золотое Кольцо.
– Как, и Кольцо? – воскликнул Фродо. – Он и его мне оставил? С чего бы это? Впрочем, пригодится.
– Может, пригодится, а может, и нет, – сказал Гэндальф. – Пока что я бы на твоем месте Кольца не трогал. Береги его и не болтай о нем. А я пойду спать.
Теперь Фродо поневоле остался за хозяина, и ему, увы, надо было провожать и выпроваживать гостей. Слухи о диковинном деле уже облетели весь луг, но Фродо отвечал на любые вопросы одно и то же:
«Наутро все само собой разъяснится». К полуночи за особо почтенными гостями подъехали повозки. Одна за другой наполнялись они сытыми- пресытыми, но исполненными ненасытного любопытства хоббитами и катили в темноту. Пришли трезвые садовники и вывезли на тачках тех,
кому не служили ноги.
Медленно тянулась ночь. Солнце встало гораздо раньше, чем хоббиты,
но утро наконец взяло свое. Явились приглашенные уборщики – и принялись снимать шатры, уносить столы и стулья, ложки и ножи, бутылки и тарелки, фонари и кадки с цветами, выметать объедки и конфетные фантики, собирать забытые сумки, перчатки, носовые платки и нетронутые яства (представьте, попадались и такие). Затем подоспели неприглашенные
Торбинсы и Булкинсы, Барсуксы и Кролы и еще многие вчерашние гости,
из тех, кто жил или остановился неподалеку. К полудню пришли в себя даже те, кто сильно перекушал накануне, и возле Торбы собралась изрядная толпа незваных, но не то чтобы нежданных гостей.
Фродо вышел на крыльцо улыбаясь, но с усталым и озабоченным видом. Он приветствовал всех собравшихся, однако сообщил немногим более прежнего. Теперь он просто-напросто твердил направо и налево:
– Господин Бильбо Торбинс отбыл в неизвестном направлении;

насколько я знаю, он не вернется.
Кое-кому из гостей он предложил зайти: им были оставлены
«гостинцы» от Бильбо.
В прихожей громоздилась куча пакетов, свертков, мелкой мебели – и все с бумажными бирками. Бирки были вот какие:
«АДЕЛАРДУ КРОЛУ, в его ПОЛНУЮ СОБСТВЕННОСТЬ, от
Бильбо» – зонтик. За многие годы Аделард присвоил десятки зонтиков без всяких бирок.
«ДОРЕ ТОРБИНС в память о ДОЛГОЙ переписке, с любовью от
Бильбо» – огромная корзина для бумажной трухи. Дора, сестра покойника
Дрого и старейшая родственница Бильбо и Фродо, доживала девяносто девятый год: пятьдесят из них она изводила бумагу на добрые советы любезным адресатам.
«МИЛЛУ ГЛУБОКОПУ, а вдруг понадобится, от Б.Т.» – золотое перо и бутылка чернил. Милл никогда не отвечал на письма.
«АНЖЕЛИЧИКУ от дяди Бильбо» – круглое веселое зеркальце. Юная
Анжелика Торбинс явно считала свое миловидное личико достойным всеобщего восхищения.
«Для пополнения БИБЛИОТЕКИ ГУГО ТОЛСТОБРЮХЛА, от пополнителя» – книжная полка (пустая). Гуго очень любил читать чужие книги и в мыслях не имел их возвращать.
«ЛЮБЕЛИИ ЛЯКОШЕЛЬ-ТОРБИНС, в ПОДАРОК» – набор серебряных ложек. Бильбо подозревал, что это она растащила почти все его ложки, пока он странствовал Туда и Обратно. Любелия о его подозрениях прекрасно знала. И когда она явилась – попозже, чем некоторые, – она сразу же поняла гнусный намек, но и дареными ложками не побрезговала.
Это лишь несколько надписей, а гостинцев там было видимо- невидимо. За многие годы долгой жизни Бильбо его обиталище довольно- таки захламостилось. Вообще в хоббитских норах хлам скоплялся как по волшебству, отчасти поэтому и возник обычай раздаривать как можно больше на свои дни рождения. Вовсе не всегда эти подарки были прямо- таки новые, а не передаренные: один-два образчика старого мусома
непонятного назначения обошли всю округу. Но Бильбо-то обычно дарил новые подарки и не передаривал дареное. Словом, старинная нора теперь малость порасчистилась.
Да, все гостинцы были с бирками, надписанными собственной рукой
Бильбо, и кое-что было подарено с умыслом, а кое-что в шутку. Но,
конечно, большей частью дарилось то, что пригодится и понадобится.
Малоимущие хоббиты, особенно с Исторбинки, были очень даже