Файл: Легальность и легитимность (Легальность и легитимность в теории государства и права).pdf
Добавлен: 29.03.2023
Просмотров: 76
Скачиваний: 1
Обретение властью легитимности посредством процессов социальной легитимации порядка способствует созданию атмосферы доверия между правительством и народом. Как отмечает К. Ф. Завершинский, легитимность предполагает присутствие некого ценностного начала в политических отношениях и служит достаточно эффективным способом проникновения в политику гуманистического содержания[44]. Однако в сфере политических отношений нет легальности. Это дает нам основание сделать важный методологический вывод, что формы взаимодействия легальности и легитимности могут быть исследованы только в поле государственно-правовых отношений. В частности, социально-правовая сущность легитимности наиболее ярко выражается в необходимости символизации вновь установленных правовых отношений, структур, процедур и конкретных носителей государственной власти[45]. А легальность позволяет говорить о законном характере их закрепления. Ряд исследований подтверждают, что необходимость в легитимации власти возникает еще в раннеклассовых образованиях и традиционных обществах и связана преимущественно с удостоверением справедливости и надежности господства «живого Бога» посредством ряда символических процедур: установление порядка ритуалов, устройство могильников, помазание на царство, коронация, наложение царской печати[46].
В современном мире процессы легитимации не утрачивают своего значения, но облекаются в качественно иную форму. Так, легитимация предполагает не только духовное подтверждение права на осуществление власти, но в большей степени выполняет функции символизации, то есть соотнесения определенного акта с традиционной, преемственной или значимой для конкретной социальной общности формой поведения (так процедура инаугурации главы государства предполагает произнесение клятвенных слов; в теократических государствах – благословение духовным лицом; в монархических – символическую передачу атрибутов власти: корона, жезл; посажение на тронное кресло) [47]. Другими словами, символизация власти посредством процессов ее социальной легитимации также непосредственно связана с отношениями преемственности и народного «узаконения» государственной власти, но в отличие от легальности, не имеет законной силы, а является одним из звеньев, соединяющим публичную власть с населением государства.
2.2. Легитимность смены власти
Наступивший период глобальной турбулентности, начало которого можно датировать либо с терактов 2001 г. в США, либо с мирового экономического кризиса 2008 г., делает социально-политические кризисы и революции более вероятными и частыми явлениями. Некоторые кризисы приводят к смене власти. Если эти события сопряжены с массовыми движениями протеста, существенным изменением государственных и классовых структур, соответствующих правовых основ социального взаимодействия, то они квалифицируются как революции.
Наиболее общий смысл легитимности – это признание законности власти, признание ее права управлять: устанавливать законы, собирать налоги и сборы, судить, принуждать, наказывать.[48]
При революции, включающей смену власти, всегда нарушаются те или иные законы, значит, имеют место правовая прерывность и ущерб в отношении формально-правовой легальности. Это означает, что для любой революционной власти проблема ее легитимности стоит очень остро[49].
Революционная смена власти далеко не всегда сразу приводит к стабильному новому режиму. Иногда период переворотов, гражданских конфликтов и войн, вкупе с международными войнами, сепаратистскими движениями затягивается на десятки лет (пример: Синьхайская революция в Китае 1911 г. и установление коммунистического режима в материковом Китае в 1949 г.).
Общеправовая легитимность революционной смены власти тем выше, чем менее легитимны прежние власть и режим.
В первую очередь следует обратиться к формально-нормативной легальности – принципу позитивного права. Власть делегитимирует себя, когда нарушает собственные законы, но не по пустякам, а в связи с правами и свободами граждан, с насилием и контролем над насилием. Если в Конституции фиксированы права граждан на мирные собрания, на свободу слова и печати, если действующими законами запрещено разгонять, избивать, задерживать мирных демонстрантов, тем более, наносить увечья и стрелять в них, то власть, допускающая противоречащие этим нормам действия, не наказывающая тех, кто отдавал такие незаконные приказы, существенно себя делегитимирует.
При усугублении нарушений, что выливается в откровенную войну против протестующих (многократные избиения и убийства), мятежи становятся уже не преступлениями, а реализацией права народа на восстание. Соответственно, при смене власти уровень легитимности революции и нового режима становится высоким, поскольку опирается на утерю легитимности прежней властью. Здесь необходимы следствие и состязательные судебные процессы, причем не только против представителей прежней власти, но и против тех участников, лидеров протеста, кто допускал неоправданное насилие (а для новой революционной власти предъявлять им претензии всегда крайне трудно).
В тоталитарных, откровенно авторитарных режимах, а также во многих имитационных демократиях (где подзаконные акты и практики государственного насилия существенно противоречат красивым нормам Конституции) законы издаются полицейские – полностью связывающие руки оппозиции и протесту и полностью развязывающие их силовому аппарату принуждения[50]. Режим действует вполне жестоко, беспощадно, но – «по закону», а протестующие не то, что не имеют права сопротивляться, но могут сесть в тюрьму только за «причинение нравственных страданий» охранникам или полицейским[51].
В таких ситуациях опираться на формально-нормативный принцип уже нельзя. Зато остается принцип общеправовой, согласно которому полицейские законы могут и должны быть признаны нелегитимными.
Трудность здесь заключается в том, что, не будучи четко зафиксированным на бумаге («позитивно»), общеправовой принцип имеет несколько расплывчатый характер, что делает апелляции к нему уязвимыми[52]. Радикалы и погромщики с готовностью используют эту уязвимость, прикрывая свои неблаговидные действия «протестом» против «ужасного кровавого режима» и его «несправедливых полицейских законов».
В идеале нелегитимные законы должны быть вначале опротестованы, например, через иски в Конституционный суд, в международные суды. Однако репрессивный режим обычно научается защищать себя от таких неприятностей: в Конституционный суд набираются только послушные судьи, а смельчаков, добирающихся до международных судов, всегда можно ущемлять и запугивать со многих сторон: от увольнения и закрытия бизнеса до избиений и угроз семье.
В этих условиях приемлемая форма опротестования нелегитимных законов – это публичное заявление в прессе и Интернете об их неправомерности и с требованием их отмены, которое может быть и анонимным в случаях особо жестоких практик репрессивного режима. Если в этом заявлении убедительно доказано несоответствие полицейских законов либо конституционным нормам, либо международным документам о правах и свободах человека, либо общеправовым принципам, если в течение времени, достаточного для отмены закона (от недели до месяца), власть закон не отменяет, тогда действия протестующих, нарушающих этот закон, должны считаться легитимными, а репрессии против них – преступными.
Крайне острым и непростым является вопрос об оправданности применения оружия протестующими (повстанцами). Полный запрет на использование ими какого-либо оружия или его подобия со стороны государств вполне понятен и оправдан: в его основе лежит классическая идея Макса Вебера о государственной монополии на легитимное физическое насилие в границах самого государства. Кроме того, в современной общественной и политической мысли протестного толка произошел явный крен в сторону дискредитации вооруженного революционерства (с героями и пророками типа Троцкого, Ленина, Мао, братьев Кастро, Че Гевары) и проповеди мирных акций сопротивления (а ля Ганди и Мартин Лютер Кинг), ярко воплощенной в популярной книге Дж. Шарпа[53].
Есть интересные и убедительные доводы как эмпирического, так и теоретического характера в пользу того, что мирный характер протестов ведет к гораздо более благоприятным последствиям в плане мирной смены власти, а также легитимности, устойчивости и демократичности постреволюционных режимов.
Основные аргументы в пользу сугубо мирных протестов таковы.
Во-первых, приверженность демонстрантов принципам ненасильственного сопротивления значительно расширяет потенциальную базу поддержки среди населения. Недовольные граждане охотнее участвуют в тех акциях, организаторы которых избегают провокаций и столкновений с полицией, стараясь тем самым не подвергать своих сторонников риску оказаться в следственном изоляторе и суде.
Во-вторых, использование насилия против мирных демонстрантов создает раскол между группами, поддерживающими действующую власть, снижает сплоченность элит, умеренная часть которых может начать сочувствовать либо открыто перейти на сторону оппозиции.
В-третьих, действующие власти охотнее идут на переговоры с движениями ненасильственного сопротивления, потому что лозунги последних редко содержат угрозу жизни и здоровью политических руководителей страны.
В-четвертых, ненасильственные протестные движения получают значительно большую легитимность в глазах как собственного населения, так и международного сообщества. Попытки же использовать насилие снимают ответственность и легитимируют ответное насилие со стороны властей. Международное сообщество реже вводит экономические и прочие санкции в отношении режимов, использующих оружие против насильственных протестов[54].
Наконец, продолжительные массовые акции вызывают сочувствие и поддержку среди силовых структур, представители которых сами хорошо видят проблемы, с которыми проходится жить обществу. Однако использование демонстрантами насилия, жертвами которого и становятся в первую очередь полицейские, ставит крест на подобных симпатиях и повышает готовность силовиков охранять статус-кво любыми средствами»[55].
Все эти аргументы представляются весомыми, они хороши как рекомендации для протестных движений и их лидеров. Но означает ли очевидное предпочтение мирного характера политического конфликта, что насилие и вооруженная борьба автоматически делают революцию и новую революционную власть нелегитимными?
Вообще говоря, трудно назвать страну, даже из числа «развитых», «хрестоматийных» демократий, в истории которых не было бы вооруженного и насильственного захвата власти через революцию или сепаратизм. Голландия появилась вследствие сепаратистской революции – отделения от Испанской империи. Великобритания ведет историю своей парламентской демократии от Славной революции, победу в которой обеспечило вторжение иностранной армии Вильгельма Оранского. США появились вследствие Американской революции – сепаратистского мятежа колонистов против Британской империи. Республиканская Франция ведет свою историю от кровавой Французской революции и нескольких потрясений – монархических и имперских реставраций, переворотов – в XIX в. Государственность современной Германии вообще была создана в условиях иностранной оккупации после страшной кровопролитной войны, обрушившей прежний тоталитарный режим. СССР возник после двух революций и братоубийственной Гражданской войны. Удивительным образом он распался почти без жертв (трагические события в Баку, Карабахе, Сумгаите не были прямо связаны с распадом), однако нынешняя государственность Российской Федерации и ее Конституция имеют фактическое начало в кровавом октябре 1993 г., когда полновластие президента было утверждено выстрелами по зданию парламента.
Как видим, насилие, вооруженные захваты власти и случаи вооруженного утверждения власти продолжают быть актуальными.
Разумеется, сегодняшние представления о допустимости насилия и вооруженных восстаний являются более строгими, чем в историческом прошлом, однако смело можно предполагать, что в будущем кроме мирных будут и вооруженные, насильственные смены власти, особенно в репрессивных авторитарных режимах, подавляющих мирную оппозицию. Поэтому остается актуальным вопрос о критериях оправданности применения оружия и насилия протестующими[56].
Сформулируем общие принципы перехода протеста к формату вооруженного восстания, следование которым делает его оправданным (достойным последующей легитимации) настолько, насколько это вообще возможно:
1. лучше всего обходиться без оружия, сугубо мирными средствами (см. аргументацию выше);
2. вооружаться допустимо только после исчерпания всех возможностей мирного протеста (массовые мирные уличные акции, забастовки, пикетирование зданий, перекрытия трасс) и в ответ на серию акций неправового насилия со стороны государства (избиения, пытки, убийства), которые не расследуются, не наказываются, а только усугубляются; фактически в этих случаях государство ведет с гражданами настоящую войну, поэтому решение протестующих о том, чтобы взяться за оружие, является актом самозащиты общества от преступного государства; в будущем решение вооружаться должно быть легитимировано, поэтому необходимо документирование преступных деяний со стороны сил режима;
3. следует не провоцировать власть на применение оружия, а, напротив, каждый раз отставать на шаг в радикальности политических действий, призывать власть и давать ей возможность перейти к мирному разрешению кризиса через компромиссы;
4. вооружение протестующих не означает мгновенного перехода к стрельбе на поражение, сами по себе «ступени насилия» (угроза вооружения, угроза применения оружия, стрельба в воздух, стрельба из травматического оружия, стрельба по ногам) должны сопровождаться призывами вернуться в мирный формат переговоров и компромиссов;
5. применять оружие на поражение можно только в ответ на жестокое и беспощадное применение оружия со стороны режима (расстрел протестующих с десятками жертв);
6. наступательные боевые действия с целью разгрома сил режима и вооруженного захвата власти могут быть оправданы, только когда после десятков убитых власть не прекращает, а наращивает насилие с явной направленностью на массовое уничтожение протестующих[57].