Файл: Открытие доктора Федорова Аграновский.docx

Анатолий Аграновский

А лес растет. М., 1973

Стр. 353-363

ОТКРЫТИЕ ДОКТОРА ФЕДОРОВА

Интеллигенция — слово русское. Было время, когда пере­водчики Чехова на английский, немецкий, французский испытывали затруднения с этим словом. Само собой, имелись в тех языках «интеллектуалы», «люди умственного труда», «копф-арбайтеры»; но понятия эти не были обременены морально-этическим и общественным смыслом. Это в России интеллиген­ты шли в народ, потом — вместе с народом, потом начали вы­ходить из народа, вырастать из гущи народной. Это по-русски интеллигентность давно уже перестала быть одною только об­разованностью. Потому-то у нас и возможны словосочетания, в других языках противоестественные: «интеллигентный рабо­чий» или «малоинтеллигентный писатель».

Не следует об этом забывать. Не надо думать, что интелли­гентность выдается человеку вместе с дипломом, раз и навсег­да. Что ее, как университетский значок, можно нацепить на себя, а можно при случае и снять. Нет, понятие это помимо об­щей культуры, помимо тонкости душевной включает в себя и высокое сознание, и общественную активность — качества, кото­рые человек подтверждает всю жизнь и всей своей жизнью.

А само слово, повторяю, русское. Корень латинский, а слово все равно русское. Французы до сих пор берут его в кавычки, как иноязычное. У англичан оно утвердилось прочней, но если вы заглянете в словарь «Вебстер», то на странице 1291 прочте­те: «И н т е л л и д ж е н т с и а — от русского интеллигенция...» Вошло наше слово в другие языки, как в старые времена «само­вар» и «степь», как после революции «большевик» и «совьет», как в последние годы «спутник».

В этой статье я хочу рассказать о мечтаниях, поисках, сры­вах, удачах одного русского интеллигента. Судьба его, на мой взгляд, поучительна и не лишена самого живого интереса. Надо писать о докторе Федорове. Пора.

Я познакомился с ним в 1960 году.

Это был молодой человек, широкоплечий, энергичный, бе­зупречно одетый и, сразу видно, умница. Лицо его выражало волю и спокойную самоуверенность. У него были крепкие ску лы, коротким, чуть вздернутый нос, широкие насмешливые гу­бы, упрямый ежик на голове. Еще мне с первой встречи запом­нилась его манера, слушая и отвечая, смотреть собеседнику пря­мо в глаза.

Он пришел ко мне с неожиданной просьбой. Ему нужна была справка о том, что он, Федоров, не просил о нем, о Федорове, писать в газете. (Замечу для ясности, что я к той давней публи­кации отношения не имел.) Без такой справки, полагал он, ему конец. Всей его работе конец.

Федоров работал тогда в Чебоксарах, в филиале Государст­венного института глазных болезней имени Гельмгольца. Там он и сделал редкую операцию, с которой начались все его беды. Возможно, вы уже слышали о «вживлении» искусственного хрусталика в глаз человека — об этом много было толков. Сама-то операция прошла успешно. Как-никак Федоров больше года готовился к ней, ставил опыты на кроликах, искал дельных мастеров, и один из них, слесарь-лекальщик, помог изготовить хрусталик из пластмассы. И вот двенадцатилетняя Лена Петро­ва, которая из-за врожденной катаракты с двух лет не видела правым глазом, стала этим глазом видеть — успех!

А потом появился очерк в местной газете: врач-новатор, сле­сарь-умелец, девочка из чувашской деревни — все было препо­дано в наилучшем виде. А потом появилась перепечатка в од­ной из центральных газет, где врача-новатора назвали по ошиб­ке директором филиала, чем навеки сделали его врагом действи­тельного директора... Беда, если про вас напишут в печати! Ху­до, если раскритикуют,— это каждому ясно. Но вы покаетесь, и вас простят. А вот если похвалят вас, о, тут найдутся люди, ко­торые никогда вам этого не простят.

Короче, Ф дорова в Чебоксарах тривиально съели. Он ки­нулся в Москву, но и там его встретили недружелюбно. После я познакомился с противниками молодого врача. Я ожидал встре­тить бюрократов, а увидел ученых. Поставьте себя на их ме­сто, читатель: что узнали вы? Мальчишка, первый, быть может, случайный успех, а шуму! Да и не первый он: подобные опера­ции уже делали в Англии, в США, в ГДР, и у нас в Москве была одна за месяц до чебоксарской (вставили стеклянный цейссовский хрусталик). Больно уж этот Федоров пробивной, больно уж смахивает вся история на саморекламу.

Это были «мешающие подробности», с которыми сталкивает­ся время от времени каждый литератор. Детали, которых лучше бы ие было, которых лучше бы не замечать, не знать. Я мог, конечно, многое возразить. Не мальчишка, а опытный хирург, кандидат наук. Не одна операция, а четыре: он успел проопери­ровать еще троих. И потом он действительно не просил писать о нем, газетчики узнали о редкой операции от самого директора филиала — это-то факт.

А отдаленные результаты? — сказал мне. Что станет дальше с этой девочкой? Приживется ли в глазу инородное тело? Не бу­дет ли осложнений? Да и мало ли что... Нельзя трезвонить в пе­чати, нельзя раздувать сенсацию, возбуждая надежды у тысяч больных людей, пока нет у нас отдаленных результатов.

— Сколько надо ждать? — спросил я.

— Лет пять...

Вот и прошло пять лет,

Чебоксары лишились Федорова.

Я мог бы, конечно, сказать, что Федоров лишился возмож­ности работать в Чебоксарах, но вполне сознательно написал так, как написал. Дело давнее, можно посмотреть на все на это трезвыми глазами.

Знаете ли вы, что такое провинция? Откуда идет она? За какие провинности именуется провинцией?.. До Чебоксар се­годня лету столько же, сколько в былые времена добирались до Кунцева. Новости узнают в тот же миг. Читают те же газе­ты, смотрят те же передачи, да и дома строят, в общем, такие же, как в Черемушках. Видимо, ни расстояние от столицы, ни этажи, ни асфальт уже не могут служить мерилом провинциаль­ности, подобно тому как образованием не мерится интеллигент­ность. Что же тогда? Я не буду оригинален: застой мысли — вот мерило. Несамостоятельность мысли, оглядка на центры.

Московские офтальмологи только сомнение выказали — для Чебоксарского филиала это уже директива. Там поморщи­лись — тут говорят, там слово скажут — тут спешат с оргвыво­дами, там чихнут — сюда этот чих доносится раскатами грома. И вот уже операция, которой вчера еще гордились, признается «механистичной», «антифизиологичной» и даже «антипавлов­ской». Федорова вдруг посылают в дальнюю командировку, а вернувшись, он обнаруживает, что драгоценные кролики с пласт­массой в глазах подохли: их попросту перестали кормить. Ди­ректор филиала самолично берется осматривать больных, ко­торых оперировал Федоров. Он делает это без участия Федоро­ва (что само по себе неслыханно), он сперва изучает в темной комнате глазное дно, а после, выведя больных на яркий свет, дает читать таблицу. Острота зрения выходит вдвое ниже, чем на самом деле (впоследствии это проверялось не раз), но ди­ректор знает: в центре будут его данными довольны. Ради это­го можно врачебной этикой и пренебречь. Как говорят в таких случаях: «До интеллигентности ли тут было!»

Суть полемики уже забыта, остались захолустные пересуды, зависть, чванство, и Федорова уволили с работы, сказавши хором, что-де у нас н е з а м е н и м ы х нет. И это было более чем глупо.

В ту пору, не имея отдаленных результатов, я не мог писать о докторе Федорове. Но редакция Известий» вмешалась в его судьбу, и он был на работе восстановлен. Он был восстановлен и вскоре уехал из Чебоксар, потому что продолжать исследова­ния ему там все равно не дали бы. Федоров подал документы в Архангельский мединститут, прошел по конкурсу заведующим на кафедру глазных болезней и перебрался туда, а у меня тоже нашлось много неотложных дел... Тем и окончилась история тогда, в 1960 году. Архангельск заполучил Федорова.

Да, конечно, провинция — понятие не столько географичес­кое, сколько социальное, нравственное. Можно в столице обна­ружить «людей из захолустья», и можно в самом глухом уголке страны встретить людей заметных, ярких, возбуждающих жела­ние подражать им. Неоценима и мало еще оценена их роль... Грани стираются — это все знают. Между городом и деревней, между периферией и центрами. Порой мы представляем себе этот процесс как нечто сугубо постепенное. На деле он слагает­ся из скачков, на деле и тут мы идем революционным путем. Гот и задумайтесь, к примеру, над подвигом окулиста В. П. Фи­латова, который сделал свой город одной из офтальмологических столиц мира. Это ведь был огромный сдвиг в сознании, когда слепцы потянулись за исцелением в Одессу — из других горо­дов, из других стран.

Год назад я встретил в Москве инженера Ратчина, уральца. По пути на север он останавливался у своего столичного дяди, и тот долго вразумлял его: «Зачем Архангельск? Живи у меня, иди здесь на операцию, вся профессура в Москве!» Но Ратчин все же поехал, операция ему помогла — думаю, что прозрение племянника и дядюшке раскрыло глаза. Взгляды его на «про­винцию» и «провинциалов» претерпели, как говорят окулисты, необходимую коррекцию.

Научной провинции нет и быть не может, потому что нет науки второго сорта. То, что не настоящая наука, то не наука вовсе. С удовлетворением я могу отметить, что офтальмология развивается у нас широким фронтом, что сегодня нельзя все­рьез оценивать ее успехи, не вспомнив о трудах таких ученых, как профессор Т. Бирич (Минск), профессор Т. Ерошевский (Куйбышев), профессор М. Попов (Смоленск), профессор В. Шевалев (Киев), профессор А. Нестеров (Казань), профес­сор Б. Протопопов (Горький),— перечень можно продолжить. И хотя судить об итогах работ доцента С. Федорова (Архан­гельск) рано, есть уже основания думать, что и этот город ста­новится одним из центров науки о глазных болезнях... А в Че­боксары больные из других областей не едут. Увы!

Как делаются открытия?

Началось с того, что Федоров отправился в часовую мастер­скую... Или нет, до этого он долго думал о своей работе и о сво­ей жизни. Нашло серьезное настроение мысли, и Федоров не смог уснуть и все курил, ворочался. Зачем он живет на земле? Чего добился? Куда идет? В чем вообще назначение человека? Было это после первой серьезной неудачи, которая постигла его в Архангельске: глаз после операции воспалился, искусствен­ный хрусталик пришлось удалить. Почему? Видимо, не всем подходит эта модель, надо искать новую, надо сделать ее лучше, точнее, а где? С огромным трудом удалось «пробить» заказ в институт, изготовляющий медицинское оборудование, но выпол­нять заказ там не торопились... «Эдак вся жизнь пройдет,— ду­мал Федоров.— Я ж на месте топчусь!»

С утра он отправился в часовую мастерскую. Кто-то сказал ему, что там работает один дельный парень, и он нашел этого парня и рассказал ему о своей затее. Новый хрусталик нужно было на тонких дужках укреплять в глазу. Часовщик Виктор Смирнов недели две сидел после этого по вечерам и, представь­те, сделал миниатюрный пресс для изгибания капроновых ни­тей. Теперь надо было высверлить для дужек микронные отвер­стия в хрусталике, и Федоров нашел еще одного «левшу», быв­шего театрального художника. Борис Михайлович Венценосов полтора месяца вытачивал «перовые» сверла. К сожалению, они только для металла были хороши, а в пластмассе вязли, но Федоров запомнил, с какой бескорыстнейшей готовностью взялся старик ему помогать. Он пошел на Маймаксанский за­вод, и литейщики сделали ему отливки для прессов. Он пошел на «Красную кузницу», и мастер Павел Лукьянович Третьяков сработал отличную приставку к операционному столу. Все это бесплатно, из любезности, «за так».

Ничего еще, в сущности, не было готово, но Федорова уже охватило то счастливое расположение духа, когда все реши­тельно кажется возможным и, глядишь, действительно удается все.

Он приехал в Ленинград, пришел на часовой завод, собрал в пересменку рабочих и все им показал: чертежи, расчеты, снимки. Вот таинственная шарообразность глаза, вот «полюса» его, вот «экватор», так и называют их врачи; глаз — целый мир, в нем для человека целый мир, худо незрячим, но можно иной раз и помочь, были бы «запчасти»... Мастера передавали из рук в руки крохотный хрусталик, смотрели вдев лупу в глаз, и после долгих споров высокий консилиум постановил: сверлить можно. Уникальный станочек сделал Николай Васильевич Лебедев, механик.

Оставалось самое сложное — пресс-формы для выделки хру­сталиков. За это никто на заводе не брался. Сказали, что был у них раньше один старик, тот мог бы сделать, если жив. Как фа­милия его? Каран. Где искать? На Васильевском острове, где-то он жил в подвале... Разумеется, Федоров облазил все подвалы, потом догадался зайти в адресный стол, людей с такой фами­лией оказалось в Ленинграде четверо, и вот наконец нужная улица, нужный дом, подъезд и медная дощечка на двери: «Ка­ран Александр Модестович». Получил за это время новую квар­тиру.

Я был у него там, видел этого молчаливого, худого, с втяну­тыми щеками старика. Вот так же просто встретил он Федоро­ва, будто давно его ждал, и так же слушал, не перебивая. Толь­ко когда пришла с кошелкой жена, стал громко переспраши­вать: «Так как вы меня нашли? Завод подсказал? Никто, гово­рите, не взялся? Помнят, значит, Карана!» Впоследствии, чтобы как-то отблагодарить старика, Федоров пригласил его в Архан­гельск. Александр Модестович очень гордый, в белом халате хо­дил по больнице, ручно здоровался со всеми, заглядывал боль­ным в глаза (там уже сидели его линзы), а врачей учил штам­повке, с ними держался академиком, да он и был академик в своем деле. «Это что! Вот когда я с Вавиловым работал, Сергей Иванычем...» Пресс-формы он сработал на совесть, последнюю шлифовку делал шелком, хрусталики выходили чистые, как капля росы.

Что вам сказать дальше? Понадобилась Федорову гидро­фильная пластмасса, и ленинградские ученые-химики И. Арбу­зова, Л. Медведева и другие взялись «на общественных началах» синтезировать ее. «Сто восемнадцатый опыт дал работающую пластмассу»,— сказала мне Лидия Ивановна Медведева. Може­те вы себе представить: 118-й! Химикам понадобилось знать механические свойства глаза — упругость, растяжимость, проч­ность. В литературе таких данных не оказалось,— видно, не бы­ли раньше нужны. Федоров пошел к ученым-физикам Е. Кув-шинскому и С. Захарову, и те сделали специальные приборы, сами выполнили все замеры. Вдруг дал о себе знать слесарь-лекальщик С. Мильман из Чебоксар, тот самый, что делал пер­вый хрусталик: прислал новую модель, очень перспективную. «Было время и вдохновение...» — писал он в письме. Фор­мовать линзы помог Федорову ученый-оптик А. Нижин, при­бор собственной конструкции для определения глубины глаза подарил ему ученый-медик А. Горбань, жидкую силиконовую пластмассу синтезировали для него московские ученые-химики Т. Красовская и Л. Соболевская, и так далее, и до бесконеч­ности...

Теперь, когда многое вам известно, самое время будет предо­ставить слово оппонентам моего героя. Вот что писал, напри­мер, один из них — профессор, известный офтальмолог:

«...Операция извлечения мутного хрусталика сей­час технически очень хорошо разработана. Огромное число людей после операции по поводу катаракты (так называется эта болезнь) хорошо видит в очках.

Однако в качестве очередной зарубежной «сенсации» рекламируются попытки вставлять внутрь глаза ис­кусственные линзы, которые себя не оправдали. Ока­залось, что от такой операции больше опасностей, чем пользы».

Спор, как видите, не исчерпан.

Работа Федорова все еще «сенсационна» в том смысле, что са­мые разноречивые слухи ходят о ней. Медлят с окончательной оценкой некоторые ученые, излишне торопятся некоторые жур­налисты. Вот и недавно мелькнула вдруг в печати статья, где в качестве последней «новинки» рекламировалась... все та же пятилетней давности чебоксарская операция. И снова хмури­лись солидные профессора, снова винили Федорова в саморекла­ме, и невдомек им было, что он автора этой статейки и в глаза не видал. Но, с другой-то стороны, и они, профессора, в Архан­гельск не ездили, и они новых данных Федорова не знают, и они больных не смотрели. Между тем «попыток» у пего, прямо скажем, много: доктор Федоров сделал уже шестьдесят две такие операции!

Что ж, споры — вещь полезная, мнения б науке могут быть разпыми, и ничего худого нет в том, что один ученый покрити­ковал другого ученого. Тем более что офтальмолог, выступив­ший против Федорова,— ученый крупный, имеющий большие за­слуги перед отечественной наукой. Тем более что некоторые ос­нования для насторо?кенности у пего были. За рубежом, в усло­виях бесконтрольности, рекламы, погони за наживой, эту опе­рацию кинулись делать десятки малоквалифицированных оку­листов, и были осложнения, были даже случаи гибели опериро­ванных глаз, и тогда наметилась «тенденция к отходу»... Так что спорить тут было о чем. Беда в другом. Беда в том, что мне­ние критика в данном случае целиком разделял председатель Всесоюзного офтальмологического общества. На той же позиции стоял главный окулист Министерства здравоохранения СССР. Полностью был согласен председатель проблемной комиссии но офтальмологии Академии медицинских наук СССР. А говоря попросту, на всех этих ответственных постах пребывал один и тот же человек — уважаемый профессор, статью которого я ци­тировал,— с самого начала он был против работ доктора Федо­рова.

Родится ли истина в таком споре?

Нет, я не могу сказать, что Федорову все время активно ме­шали. Все эти годы мы не встречались с ним, но время от време­ни я писал ему, и он находил время отвечать. За пять лет ско­пилась целая пачка писем, и в основном это были бодрые письма.

«Мы ломим, гнутся шведы...—писал Федоров в одном из них.— Наши штатные единицы заполнены.

И химик есть, очень дельный, и механик. Механи­ком оформили А. М. Карана, недавно опять приезжал сюда, привез станок собственной конструкции. По-моему, удачный.

Коллектив на кафедре тоже сложился, хорошие врачи, студенты-кружковцы. Виталий Яковлевич Бе-дилло, наш хирург, не только освоил всю технику опе­рации, но увлекся изобретательством, сделал несколь­ко новых инструментов. А Валерий Захаров, студент, так наловчился паять, сверлить, штамповать, что мы называем его «слесарь-офтальмолог». Помогают и больные. Попал в больницу Виктор Смирнов (пом­ните, часовых дел мастер) — в общую хирургию, а все вечера торчит с Валерием в мастерской. Инженер с Урала (односторонняя катаракта) наладил нам фо­толабораторию, студент-физик из Горького (уже про­оперировали) делает нам оптические расчеты, аспи­рантка из Ленинграда переводит статьи с английско­го. Эксплуатируем их самым бессовестным обра­зом...»

Мой герой давно уже не был изобретателем-одиночкой. Судя но письмам, в Архангельске его поддерживали коллектив инсти­тута, обком партии, облисполком, у него и в Министерстве здравоохранения СССР появились сторонники,— словом, сбить Федорова с ног было уже трудно. Но каждый шаг давался ему таким тяжелым трудом, таким неимоверным напряжением, что, оглядывая этот путь, я поражаюсь сегодня, как он мог прой­ти его до конца.

А вот, однако же, прошел.

Тут только открылась мне вся огромность, вся неоценимость всеобщей человеческой дружеской поддержки, которую снискал этот человек в пору своих «хождений по людям». И я восхитил­ся ими и подумал, что в истории этой до конца проявили себя новые отношения между людьми. А после подумал, что будь они, эти отношения, введены в плановое русло, сделано было бы в сто раз больше. Все же домны мы не строим на общественных началах. Все же спутники мы не запускаем в свободное от рабо­ты время.

Теперь насчет «вреда» и «пользы».

Лена Петрова учится сейчас в десятом классе, о своем ис­кусственном хрусталике и думать забыла. Недавно снова была у Федорова: у нее за эти годы созрела катаракта на втором глазу. Федоров сделал новую операцию, вставил второй хрусталик, и теперь, как писала мне Лена, она «вовсе стала искусственни-цей». Я получил письма от многих больных. М. Черноусов (Ар­хангельск) : «Работаю опять на тракторе, а глаз не краснеет, не болит...» М. Кулишенко (Киев): «Со дня операции прошло четы ре с половиной года. Вижу поверхность дерева, тканей до мель­чайших ворсинок. Вам, может, и не удивительно, но тот, кто те­рял это, меня поймет. Я ведь, ко всему, художник...» В. Горбу­нова (Татария): «Прошло все легко, даже боли не чувствовала. На четвертые сутки открыли глаза, делали перевязку, и я стара­лась смотреть и впервые увидела чисто Федорова...» В. Борисов (Архангельск): «На ремонте бил молотком, и отскочил осколок в правый глаз. Через год я им видел только ощущение света. Тов. Федоровым и тов. Бедилло мне была сделана операция, вставили новый хрусталик. Прошло семь месяцев, зрение имею 0,5, а с очками— 1». П. Летанин (Челябинск): «С радости каж­дое утро проверяю себя, беру коробок спичек и читаю все, что написано, даже какая фабрика. Вдаль вижу за километр. Спер­ва, конечно, меня не пускали на паровоз, а последняя комиссия разрешила...»

Как же можно писать, что операция «себя не оправдала»? Риск? Безусловно, есть, как во всяком новом деле; были у Фе­дорова и неудачи, в двух случаях (из 62) глаз после операции воспалился, и хрусталики пришлось удалить. Но ведь и после обычных операций, по поводу катаракты, которые делаются уже 210 лет, бывают осложнения. «Тенденция к отходу»? Да, в некоторых странах она наметилась. Но крупные окулисты Чойс (Англия), Бинкхорст (Голландия), Барраквер (Испания), с которыми переписывается Федоров, работу продолжают. Они сделали уже более двух тысяч таких операций. Как же можно отбрасывать все это, планируя тем самым отставание нашей офтальмологии на пять — десять лет? А вдруг да они окажутся правы. Будем тогда вприпрыжку поспешать за ними?

Заканчиваю: недавно в Москве, в Министерстве здравоохра­нения СССР, обсуждалась работа кандидата медицинских наук, доцента Святослава Николаевича Федорова. Я был на заседании и могу засвидетельствовать, что разговор шел,серьезный, добро­желательный и деловитый. Отмечались некоторые недостатки этой работы (например, слабый экспериментальный аспект исследований), но вместе с тем говорилось о необходимости создать все условия для того, чтобы Федоров мог этот самый аспект усилить. В целом же решено было направление иссле­дований одобрить, а самые исследования всемерно разви­вать.

Прошлым летом мы встретились с Федоровым на берегу Черного моря. У меня был отпуск, и у него был отпуск, я за­ехал к нему на денек в дом отдыха «Туапсе». Мы сидели на пля­же, не спеша говорили о жизни, я присматривался к нему. Нет, победы зря не даются, что-то утратил за эти годы мой давний знакомый, чуть припухли веки, строгие черты появились около рта. Но прежнее ощущение недюжинной силы исходило от этого человека. Выпуклые мышцы, квадратные плечи, велико­лепно вылепленный торс... Он выжал стойку на руках и так, на руках, пошел к воде. Он не хотел прыгать на одной ноге, а второй у него нет: отнята чуть ниже колена. Федоров потерял со семнадцати лет, тогда и решил стать врачом.

Я знаю, мне говорили очевидцы, что в Красноярске во время конференции врачей он лазил со всеми на знаменитые гранит­ные «Столбы» и первым поднялся на вершину. Он самолюбив, Федоров. Бегает на лыжах по Северной Двине. Таскает из го­рода в город свой двухпудовик. По шахматам у пего первый разряд. По плаванию на всесоюзных соревнованиях общества «Медик» он занял второе место. А в Чебоксарах плавал сто­метровку — первое место.

Откуда в нем эта напористость, сила воли, сила добиваться своего?.. Пожалуй, ничего оп не утратил из сильных сторон ста­рой русской интеллигенции, в нем есть мягкость к людям, есть желание добра, внутренняя честность, есть самостоятельность или, как говорил Л. Н. Толстой, гордость мысли. Но, чтобы пройти путь, который выпал ему, этого было мало. Доброта его исполнена силы, и ему просто с народом, и нет в нем чувства неуверенности перед пародом, потому что он сам — народ. Внук мужика, сына конармейца, коммунист, интеллигент¹.

Обещан был рассказ об открытии доктора Федорова. Что ж, вы уже знаете, что в Архангельске создаются новые модели хрусталика, отличные от зарубежных. Но не будем спешить: это только первые шаги. Ведутся интересные эксперименты с «кератопротезом» (пластмассовой заменой мутной роговицы), но и тут делать выводы еще рано. Сделано шестнадцать опера­ций с применением жидкого силикона; в одном из случаев, спа­сая безнадежный глаз, они заменили пластмассой до двадца-ти пяти процентов стекловидного тела, и глаз уцелел. Но пусть и об этих поисках судят сами ученые,— им виднее.

Главное открытие доктора Федорова я вижу в другом: оп сумел обратить на пользу своей пауке действенную силу на­шей новой морали, понял, что можно прийти к любому человеку и, если благородна цель и полезна Отечеству, человек обязатель­но поможет. Доктор Федоров открыл для себя советский образ жизни, открыл советский характер. И потому победил. Спасибо ему за это.

1965

1 А время движется, не стоит на месте, и, наблюдая за судьбой ге­роев, автор видит все новые перемены. Операций по вживлению ис­кусственного хрусталика проведено уже около тысячи, пользы этих линз не отрицает никто, «отдаленные результаты» насчитывают двенадцать лет. Лена Петрова, самая первая пациентка, стала учи­тельницей в родной деревне, недавно пригласила профессора на свою свадьбу.

Да, Федоров защитил докторскую диссертацию, стал профессором, возглавил кафедру в одном из столичных вузов, руководит большой московской клиникой. Отмечу кстати, что и после переезда его в Москву Архангельск остается одним из наших офтальмологических центров: исследования, весьма интересные, там продолжает кандидат медицин­ских наук Виталий Яковлевич Бедилло.

Московская клиника С. Н. Федорова (в ней я тоже побывал) осна­щена операционными микроскопами, телевизионными и радиосисте­мами, новейшими приборами. На кафедре и в проблемной лаборатории, открытой по приказу министерства, работают около ста тридцати науч­ных сотрудников, инженеров, мастеров. Что еще? Федоров участвовал в конгрессах в Голландии, Англии, США, в нью-йоркском госпитале «Мэйфлауер» он провел несколько операций. Между прочим, хрусталики привез для этого советские, свои, на которых его умельцы даже текст ухитрились поместить. И когда американские врачи будут проверять глаза Энн Дилаберти или Джин Экгелл, которым Федоров вернул зре­ние, то на хрусталике, по кромке его, смогут прочитать: «Сделано в СССР».