ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 06.09.2019
Просмотров: 7211
Скачиваний: 5
Теперь премьера кинофильма – не только ритуальный выход творцов на сцену Дома кино с монологом режиссера, волнением актрисы и скромными поклонами остальных. Зенит славы теперь – телевизионный вечер по первому каналу, прямой эфир до и после всероссийского показа, с телефонными звонками в студию, а то и с целым «Пресс-клубом» и телемостами (если вспомнить, как А. Кончаловский презентовал свою «Курочку Рябу»), с ведущим или ведущей, известной зрителям не меньше самых-самых актеров, с отрядом критиков и критикесс, вострящих газетные перья уже не по разделу кино, а на полосах, щедро отводимых телевидению. Критик С. Муратов предрекал когда-то, что кино станет «разновидностью телевидения». Дожили.
И раньше телевизионный приемник покупался в семью, в основном, ради кинофильмов. Социологи, открывшие это, подверглись остракизму: полагалось думать, будто семья всаживает в этот ящик трехмесячную зарплату ради приобщения к «Ленинскому университету миллионов» и «Дневнику социалистического соревнования». Честно исследовать, а тем более критиковать ТВ было в 70-е годы небезопасно. «Это все равно, что критиковать Советскую власть», – рубанул с трибуны председатель Гостелерадио С. Лапин, рассказав, как к нему на прием в первый же месяц выстроились представители двадцати двух организаций, начиная от Союза кинематографистов – «И все хотят указывать, что надо делать телевидению!». Телевизионный министр дал отлуп всем непрошеным советчикам. Он формировал программу без социологов и критиков, по личным указаниям генсека Л. Брежнева. «Больше хороших товаров» – такое название постоянной передачи продиктовал лично Леонид Ильич. Товаров больше не становилось, но передача выходила как свидетельство партийной заботы о народе. Смотрел ли ее кто-нибудь, кроме автора заголовка, история умалчивает. Ибо критиковать – не смели.
Едва зародившаяся на волне оттепели 60-х профессия телекритиков исчезла. Исчез раздел «Телевидение», введенный было в журнале «Искусство кино». Телевизионное начальство поссорилось с кинематографическим, и киножурналу велели игнорировать наличие телевизоров в стране. Напомнили: важнейшим из искусств Ленин назвал кино, а вовсе не телевидение.
А теперь держу в руках целый номер журнала «Искусство кино», посвященный исключительно телевидению. В редакции говорят, что неплохо бы вообще переименовать журнал, назвать, например, «Искусство кино и ТВ». Поскольку кино воспринимается теперь в контексте телепрограмм. Такой поворот солидного журнала можно только приветствовать. Мощнейший, закаленный в боях отряд кинокритиков пробует обратить взоры на малый экран не как на «брата меньшего», а как на обретенный феномен культуры. Телекритика стала делом вполне безопасным – если не вникать, конечно, во внутренние, финансовые дела ТВ. Отражая телепроцесс, критика претендует на почетную роль социального контролера, предъявляющего требования к ТВ от имени общества – как те двадцать две организации во времена Лапина.
Просматривая вырезки из региональной прессы, вижу, что и там стали много писать о ТВ. Московские программы критикуются не столько с эстетических, сколько с политических позиций, ТВ рассматривается по-прежнему как учитель жизни, только сбрендивший за последние годы. Чувствуется, что частенько отдел ТВ поручается журналистам (журналисткам), не справившимся с другой проблематикой. Тон поучающий. Это ж каждая кухарка понимает, какая передача хорошая, а какая дрянь, и требует от лица народа: больше хороших товаров, то есть фильмов и передач. Они стали действительно товаром. От поголовья зрителей зависит стоимость рекламных секунд. Так что сугубо кухонная точка зрения на телевизор имеет полное право на существование. Но мы ведем речь о профессиональной телекритике, которая учитывает, что ТВ существует прежде всего для массовой аудитории, но руководствуется не одним лишь сиюминутным рейтингом, а – по идее – высшими духовными интересами общества.
«Телевидение в зеркале критики» – тема десятка дипломных работ, защищенных на факультете журналистики МГУ. Предмет изучения – статьи ведущих телекритиков, коих по определению не может быть много. Во всех работах студентов один и тот же набор имен. Филологически образованные дипломники пробуют искать корни эстетических пристрастий телекритиков в традициях Герцена и Добролюбова. Наиболее вдумчивые вспоминают еще Стасова и Шкловского, то есть музыкальную, художественную, кинематографическую, театральную критику, чьи традиции должны лежать в основе добротной критики ТВ. Есть и иной подход, заставляющий вспомнить героя А. Вайды, охмуряющего девушку в танце при помощи слов: «Для телевидения специфична специфика телевидения». В мелодраме о московских слезах телевизионный оператор тоже соблазнял девушку, вещая, что ничего скоро не будет – ни кино, ни театра – одно сплошное телевидение. Главный соблазн для юного критика – думать, что и до ТВ не было ничего.
Помимо прочего, телекритики творят историю ТВ. Само оно не сберегает видеозаписей, даже не документирует толком эфирную продукцию.
На страницах «Искусство кино» С. Лаврентьев назвал телекритиков народными контролерами, которые вместо верности политической линии стали требовать от ТВ Большого Искусства. А народ, по мнению Лаврентьева, требует не искусства, а чего-то другого. Зрители «истомились не по Куросаве и Муратовой, а по Джеймсу Бонду, Бэтмену и Индиане Джонсу». И вообще «фильмы снимаются для показа в кинозалах, а ТВ – не родная среда их обитания». Так что пусть, считает Лаврентьев, идут по телевизору мексиканские и прочие сериалы. «Это их дом, в котором героям Алена Рене и Федерико Феллини делать нечего. Пусть царят на малом экране Парфенов от Труссарди и говорливый Шолохов, мелодичный Валдис Пельш и попсовая Ксюша... По информационным каналам Большое Искусство все равно не передать адекватно. Те, кому оно действительно необходимо, отправляются на встречу с ним сами».
Я представил себе С. Рассадина, С. Лаврентьева и других телекритиков в роли реальных контролеров, которым действительно поручена выработка телевизионной вещательной политики. Будто сидят они в некоем совете, решающем, что давать, а что не давать в эфир. Один говорит: долой Ксюшу Стриж! А второй: нет, только Ксюшу и даешь!
Образ некоего общественного совета, или кураториума, возник у меня в ходе чтения статьи С. Муратова в том же «Искусстве кино». Вспомнив тоталитарное ТВ и заклеймив американское, ориентированное на рейтинг, то есть на неразвитую массу, критик очаровывается европейской моделью, которая называется общественно-государственным или публично-правовым ТВ. «Там нельзя, как у нас, указом сверху сместить очередного руководителя или передать канал от одной компании другой. Между государственным ТВ и верховной властью стоит независимый автономный орган (совет управляющих, административный совет, кураториум), избираемый, например, президентом, правительством и парламентом». Этот самый совет и следит за уровнем вещания. Чтобы в погоне за зрителем не утратить «духа нации», чтобы стремление повысить качество передач преобладало над коммерческими соображениями. “Ничего подобного у нас нет и не было”», – заключает Муратов. И вот я представил на минуточку, что заседает у нас такой кураториум и зачислены туда все маститые телекритики.
Выступает, к примеру, хозяйка телеподвала «Литературной газеты» С. Тарощина: «Ну почему в конце концов анпилствующая часть народонаселения должна диктовать остальным свои прокисшие вкусы, точнее, свою убогую безвкусицу?». Я мысленно аплодирую, потому что именно в угоду этой публике сняли с эфира «Киноправду?» – передачу, которую я вел три года с лишним по первому каналу. Внимаю С. Тарощиной дальше, – то есть просматриваю подшивку «ЛГ». Соглашаюсь с идеями и направленностью статей. И – не могу все же представить себе, что данные тексты предназначены для решения судеб ТВ. Скорее они для некоего кружка интеллектуалов, приподнимающих себя на бледном фоне экрана. Язычок-то каков! То «телевизионный мэйнстрим, состоящий из двух потоков», то «оттянуться на фуршете». Сквозит высокомерие к телеплебеям. Вот описывается, как создатели одной из передач, «незнакомые, скорей всего, с теоретическими установками, интуитивно стремятся нащупать тот самый тыняновский второй план, который сквозит, мерцает, различим сквозь текст, преображенный пародией». Эта снисходительная похвала относится к провалившемуся вскоре проекту, когда Л. Якубович пытался из чудесника стать историком и аналитиком («Анализы недели» и «Колесо истории»). Промах критика, да не один. Тут же уничтожаются «Старые песни о главном» – любимая народная передача, растащенная на кассеты, гремящая из видеокиосков. Девочки из хороших семей такие песни не поют. Нет, народ недостоин своих телекритиков.
А ведь было это все, было! Чехов сокрушался, что петербургские критики не оценили Лескова, поскольку господам критикам не понять народной жизни во Мценске. Те же критики высмеивали русские романсы Гурилева и Булахова, всякие там «Колокольчики мои, цветики степные».
Журнал «Искусство кино» в трудах Н. Зоркой просветил нас когда-то по части взаимоотношений кинематографа и лубочной литературы. Самым читаемым автором прошлого века был в России, оказывается, не Пушкин и Толстой, а некий Матвей Комаров. Он предшественник авторов мексиканских сериалов, имен которых мы, впрочем, тоже не знаем, и знать не хотим. Мы изучали литературу по вершинным взлетам духа и мысли, а не по реалиям народного чтения, не по тиражам. Время рейтингов, определяющих судьбы авторов ТВ, заставляет уважительно оглянуться на Матвея Комарова. Его «Повесть о приключении аглинского милорда Георга...» впервые напечатана в 1782 г., а последнее издание конфисковано соввластью в 1918-м. Подсчитано, что только в XIX веке «Милорд» издавался 97 раз! Девятое издание удостоил своим презрением Белинский, но публика презрения не заметила, новые издания продолжали выходить. Некрасов возопил: придет ли времечко, когда народ не милорда глупого, а Белинского и Гоголя с базара понесет? Черта с два, г-н Некрасов! Взглянули бы вы на книжные прилавки конца XX века, заодно и на телеэкран. Все потомки милорда! Народный вкус неизменен.
За что же читатель русский любил милорда аглинского? Сюжет прост и завлекателен. Некая графиня налагает на милорда любовный запрет сроком на шесть лет с условием верности. Разные красотки все шесть лет соблазняют Георга, но тщетно – и он в заданный срок соединяется с возлюбленной графиней. Эротика постоянно маячит на горизонте, но побеждает добродетель. Воспитанные на неистовом Виссарионе, мы Комарова в учебники литературы не допускали. А надо бы изучать этот феномен, если нас интересует истинная потребность народа, если молимся на рейтинг. Более того, смею предположить, что «Милорд...» выполнял, помимо развлекательной, некую культурно-просветительскую функцию, способствуя «исправлению нравов» – задача ныне подзабытая. Я бы на конкурсе «ТЭФИ» давал премию им. Матвея Комарова создателям популярной российской «мыльной оперы», а то у нас с этим жанром плохо. Даже А. Адабашьяна постигла неудача, хотя он препарирует жанр все в том же «Искусство кино»: «Телесериал – это зрелище облегченного типа», «требования к телепродукции коренным образом отличаются от требований к кинематографу». Нет, телевидение высокомерия не прощает! С таким подходом сериал этого режиссера был заранее обречен.
Наши кинематографисты и критики прежде представляли зрителя как сбывшуюся мечту Некрасова и Маяковского: землю попашет – попишет стихи или Тынянова почитает. Или в театр на Таганке сходит. Когда же выяснилось, что не таков массовый зритель – рассердились: «Не стараться ради него – облегченное слопает!» Не давать «по ящику» Феллини – не доросли! Кто дорос – те в Доме кино прекрасно помещаются.
«... И в кинематографе, и на ТВ первый этап теоретического осмысления проблемы массового зрителя отражал не столько реальное положение вещей, сколько общественно-эстетическую позицию авторов. Характерен резкий разрыв между возвышенными эстетическими и просветительскими установками критиков и действительными потребностями массового зрителя. Рано или поздно этот разрыв обнаруживается, и тогда начинается этап изучения публики».
Автор приведенных слов А. Вартанов (хоть сейчас его в кураториум) несколько опередил время. Он написал это для сборника, вышедшего в 1985 г. тиражом 600 экз. Называется книжка «В зеркале критики». А этап изучения публики начался только сейчас, и свидетельство тому – статья Н. Венжер в телевизионном номере «Искусство кино». Результат исследования зрительских предпочтений в Ярославле. В единую таблицу сведены кинофильмы и телепередачи. На первом месте оказался «Час пик» (это все же Ярославль, а не пресыщенная Москва). Первый из фильмов в таблице – рязановская «Ирония судьбы» – разделил пятое и шестое место с кизяковским «Пока все дома».
«Когда ток-шоу или телеигра становятся для зрителя интереснее, чем кино, а комментатор или ведущий игры привлекательнее героев киноэкрана – это симптомы проигрыша в негласном соревновании двух искусств», – резюмирует автор.
Социологическое направление в журнале «ИК» вообще очень интересно. Выясняется, что режиссеры не могут сговориться с теоретиками, какие фильмы входят в число лучших за сто лет, а уж от мнения народного далеки и те, и другие («Броненосец» знаменитый в прокате провалился – это еще Луначарский признавал). Дополнить бы таблицы Д. Дондурея и Н. Венжер живыми наблюдениями хоть за тем же ярославским зрителем. А. Аграновский поднял проблему гласности в 1966 г. на примере одной-единственной семьи Блоковых из города Горького. Очерк назывался «Пустырь». Про информационные пустыри в нашем обществе. Через частное – к общему, это ведь традиционный путь искусства и публицистики.
Так что прежде, чем усаживать телекритиков за длинный стол кураториума, решающего судьбы ТВ, неплохо бы командировать их в дома зрителей, пусть не очень далеко от Москвы. Первый телекритик В. Саппак – может быть потому, что вырос в коммунальной квартире – старался соотносить свои впечатления с реакцией других людей. Узнав о грядущей башне в Останкино, он представил себе этот циркуль с 500-метровой ножкой и с радиусом в 135 км.
«Представил со странной отчетливостью закопченные подмосковные города, дачные поселки в разреженном леске, деревни с избами по обе стороны шоссе, мокрые и пустынные железнодорожные платформы уже километров этак за 70 от Москвы, дощатые бараки с вечно сохнущим бельем и аккуратные, неотличимые друг от друга светлые пятиэтажные дома... Сколько же это человек оказалось вдруг связано одной ниточкой? Кто они?»