ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 25.07.2020
Просмотров: 4016
Скачиваний: 5
Однако постепенно проходит и подростковый возраст, и в голове молодого человека устанавливается свой прейскурант на предметы, явления, поступки, поведение. Теперь в голове не анархия, а строгая иерархия, лестница: это - дороже того, это важно, но я готов поступиться, а этим не поступлюсь ни за что. Теперь мир ценностей, охраняемых безопасностью-Я, необычайно широк: от потребности мыть руки перед едой и заниматься спортом до потребности читать, слушать музыку - и дальше, до потребности в уважении и одобрении, и так до главной ценности под названием "смысл жизни". Смысл жизни становится дороже всего. Человек готов скорее умереть, чем совершить поступок, после которого жизнь теряет смысл.
Самое важное - способ приобретения ценностей. Как они установились? Механическим путем подражания другим и привычек или они прошли сложную дорогу развития? Я слушаю музыку потому, что с детства привык, приучен, не могу без музыки, - или потому, что в музыке я чувствую источник развития, обогащения?
Другими словами: я охраняю привычку - или развиваюсь?
В первом случае мне трудно избавиться от привычки, пусть и неплохой. Перемести меня в глушь, где не будет концертных залов, я стану несчастным. Во втором случае я могу слушать музыку, могу и не слушать, я хозяин своих ценностей, а не раб привычек. В первом случае действует потребность в безопасности, во втором - потребность в развитии.
Комфорт нужен всем людям, но одним - для удобства жизни и работы, другим - для престижа: если ты живешь комфортабельней, тебя больше уважают и ты сам себя больше уважаешь. Естественно, во втором случае личность человека беднее, потому что уважение к себе не должно зависеть от материальных достижений.
В идеале у человека должна быть по крайней мере одна высшая ценность - можно назвать ее и привычкой: моральная привычка добиваться своих целей только за свой счет, не используя других, не посягая на их права, на их результаты. Что такое подвиг Матросова? Высокое исполнение этой непререкаемой заповеди.
11
Безопасность-Я рождает дурные чувства.
Но и безопасность-Мы тоже бывает опасной для воспитателя.
Пока ребенок под родительским надзором, он - самый сильный в этом мире и самый слабый. Он защищен родителями, но не от них. Он охраняет свою безопасность от взрослых, которые ходят за ним по пятам и кричат свое "нельзя", шлепают по рукам и злятся. Как же велик запас доброты у маленького, если он сберегает ее лет до трех, до пяти и все еще бежит к нам, и все еще ласкается!
Но вот он подрос и впервые вышел во двор. Теперь он самый слабый, каждый может обидеть его. А маминой защиты нет. Теперь нужнее всех защитник, заступник, свои люди, "наши". Теперь верх берет безопасность-Мы в ее худшем варианте, и начинается великая, на всю жизнь, игра в "наших" и "не наших", в "своих" и "чужих", игра, диктуемая острой нуждой в безопасности. "Наши" - в нашем дворе, на нашей улице; а в соседнем дворе, на другой улице - чужие. Свои не обидят, чужие не дадут проходу. Я не могу оставить своих, потому что я в них нуждаюсь. Вот эту нужду поймем - и мы почти все поймем в поведении школьника.
Мама ругает: "Где пропадал?" Мальчик знает свою вину, но он ничего не может поделать, у него нет выхода. От безысходности он дерзит маме, но и завтра он будет во дворе столько же, сколько и все. Он не может отличаться от всех, он должен выглядеть в глазах других точно таким же, как все, он должен быть "своим", и хоть каждый день его наставляй - все будет по-прежнему, потому что те побои, те унижения, та беззащитность, та отверженность, что грозят ему во дворе, страшнее материнского и отцовского гнева. Его безопасность теперь зависит не от родителей, а от ребят во дворе. Все наши фразы: "Что ты в них нашел? С кем ты связался? Я запрещаю тебе дружить с ними!" - все это пустое, бесполезное. Потребность в безопасности невозможно подавить, а фразам она и вовсе не поддается.
Но может быть, не пускать ребенка во двор? Так ведь и в школе то же самое, и в школе нужна защита. Внутри каждого класса есть "наши" и "не наши", "свои" и "чужие".
Хорошо, если мальчик справляется с учением. А если нет? Тогда школа становится особо опасной зоной, и он зорко высматривает, как избежать беды. Юлит, хитрит, обманывает, подделывает отметки в дневнике, прячется от учителей, превращается в клоуна, добивается, чтобы его выгнали с урока, - ему надо быть героем среди своих, ему надо отстоять свое достоинство перед учителями. Он, от которого все столько терпят, он - самый несчастный среди всех. Он, как зверек, борется за жизнь, за свое "я". Он связан с "нашими" по рукам и ногам. У "наших" свои словечки - и он коверкает язык, он не может говорить не так, как они; у "наших" свои манеры - и он перенимает их; "наши" девочки в гольфах пришли - и она не может надеть колготки, даже если мама убьет ее. "Наши" носят вязаные шапки и шарфы цвета такой-то футбольной команды - и ему нужны точно такие же шапка и шарф. Хотя бы для того, чтобы его не били... Стали старше - и совсем разделились по тому, кто как одевается, кто как причесывается, у кого какая сумка. Эта необходимость быть как все, носить знаки принадлежности к "своим", к своей группе, не отличаться от своей группы ни речью, ни образом жизни, ни взглядами, ни привычками, ни манерами, ни даже походкой, ничем не отличаться - это желание, которое мы с таким пылом осуждаем, сильнее подростка. Он ничего не может поделать. Он не может жить один, он должен быть среди своих.
Когда же подростки взрослеют, то еще хуже. Все чужое на себя натянет, лишь бы "свои" принимали. И опять: если хороший работник, если талантлив, если есть своя сила - человек может позволить себе самостоятельность. Чуть послабее - тянется к "нашим", "наш" или "не наш". Причем самые слабые и бесталанные особенно строго охраняют принцип, с яростью гонят "чужих".
Человека, с детства державшегося за "наших", отличишь сразу: среди "своих" он развязен, распущен, дерзок, нахален. "Свои" и нужны ему для того, чтобы распускаться. Среди "чужих" - застенчив, неуклюж, осторожен. Здесь он в состоянии готовности, он должен проявиться, он должен завоевать место, он должен и здесь стать "своим".
Вот признак хорошо воспитанного человека: для него люди не делятся на "своих" и "чужих", он и в чужом обществе, и среди своих одинаково подобран, одинаково активен, он в ровном и спокойном напряжении, которого требует всякое общение с людьми, будь то "свои" или "чужие". Не стеснителен в гостях и не развязен дома. Он не знает состояния расслабленности и не знает тревоги среди людей. Он всегда уверен в себе, в своей речи, в своих манерах, в своей осанке, в своей одежде. Он не заискивает, не ищет поддержки, потому что никого не опасается. Про таких людей говорят, что у них благородные манеры; а благородные манеры бывают лишь у тех, кто с детства никого не боялся.
12
Видный юрист, председатель судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР, рассказывает в газетном интервью: "Шел подросток по улице. Увидел, как группа знакомых ему ребят избивала лежащего на земле человека. Думаете, он бросился на помощь несчастному? Напротив, он стал бить этого человека, которого видел в первый раз. Случай этот потряс многих. Вот уж, казалось бы, где нельзя найти ни причины, ни смысла. А они все-таки есть. Все предшествующее поведение подростка, по сути, готовило его к этому срыву. Он не знал, что такое доброта".
Заметим кстати, что милиционеры, прокуроры и судьи пишут о воспитании добра и добром гораздо чаще и настойчивее педагогов. Во всяком случае, упомянув слово "добро", они не начинают тут же извиняться и уточнять, что имеют в виду не абстрактное добро и что следует отличать добрых от добреньких. Слово "добро" не требует объяснений и извинений.
Но причина, по которой подросток из рассказа судьи бил незнакомого человека, не только в том, что он "не знал добра". Он бил чужого. Чтобы получить поддержку "своих", "наших", он не может прожить без них, он недостаточно развит для этого и готов пойти на все, даже на убийство человека и убийство собственной судьбы, лишь бы "свои" считали его "своим", лишь бы удовлетворялась его дикая, необлагороженная потребность в безопасности-Мы. Для него что "наших бьют", что "наши бьют" - все равно.
Из одной и той же потребности в безопасности-Мы вырастает способность любить. Дружба, товарищество - высшие нравственные качества - и дикая, необузданная, бесчеловечная страсть к объединению, к действию толпой.
Безопасность-Мы - сугубо человеческая потребность, и потому нелепо бранить ребенка или подростка за то, что он подражает друзьям или не имеет собственного мнения. Это все симптомы, а не болезнь; сама же болезнь гораздо глубже. Подростку нужна иная система ценностей, ничто другое ему не поможет. Стратегия воспитания в этом случае выражается одним словом: развитие.
Только развитие, только удовлетворение тяги к развитию делает безопасной тягу к безопасности. Чем больше возможностей для развития даем мы ребенку, чем больше развиты его дарования, тем самостоятельнее он и меньше зависит от сверстников: в конце концов он перестает делить мир на "чужих" и "своих".
При хорошем воспитании дом, семья удовлетворяют потребность ребенка в безопасности-Я, а детский сад и школа - потребность в безопасности-Мы. Для того ведь и создаются детские организации, для того и стараются создать классный и школьный коллектив, чтобы ребенок чувствовал себя в безопасности от сильного и, следовательно, мог свободно и быстро развиваться. Одна из главных советских идей воспитания состоит в том, что только в коллективе может развиваться личность. Если в классе нет коллектива, то масса детей превращается в подобие бурсы. Дикая потребность в совместной безопасности, направленная на войну со старшими, овладевает детьми, у них создается превратное представление и о мире, и о себе. Выжить в компании подростков (не в коллективе, а в компании!) - выжить и сохраниться душой могут лишь немногие, самые сильные. Они-то обычно и говорят потом с гордостью: "А вот я все детство во дворе с хулиганьем провел... Я - из беспризорных... Мы такое творили, когда были мальчишками!" - людям часто кажется, что их собственный опыт - достаточное доказательство правильности их нынешних педагогических взглядов: "Мы выросли? И они вырастут!"
Но "мы" выросли и стали людьми далеко, далеко не все.
Безопасность в школе и дома, развитие в школе и дома!
13
Развитие! Природа требует от нас быть и жить. Она же, по справедливости, дает и средства для этого - дает человеку дарования. Из многих даров природы обратим особое внимание на два главных - от них зависит все.
Вот эти два дара: любознательность и воображение.
Известная исследовательница детской психики Л.И.Божович считала, что любознательность вообще составляет ядро личности. Интересно, что когда подбирали самый первый отряд космонавтов и Главного конструктора С.П.Королева спросили, какими качествами должны они обладать, то на первое место он поставил любознательность. Не что-нибудь другое, не мужество, например, а любознательность.
У Пушкина, как всегда, об этом сказано совершенно точно:
О нет, мне жизнь не надоела,
Я жить люблю, я жить хочу,
Душа не вовсе охладела,
Утратя молодость свою.
Еще хранятся наслажденья
Для любопытства моего,
Для милых снов воображенья...
Приглядимся: сначала в ребенке просыпается инстинкт "что такое?", он тянется к неизвестному, он подражает взрослым. Подражание и есть первая форма любознательности. Но как только накапливаются у ребенка сведения о мире, сразу начинаются творческие игры. Природа заботится о своем дитяти, она развивает его воображение. Она дает ему для этого средство - игру, в которой почти все - воображаемое. А потом сына потянет во двор, к товарищам, и начнутся коллективные игры по строгим правилам, требующие меры, такта, чувства справедливости. Любознательность, воображение и мера. Из любознательности и воображения развивается ум. Любознательность дает возможность освоить опыт прошлых поколений, а воображение обогащает его. Любознательность - крючья, выставленные в мир, на них все цепляется: но не все, а лишь то, что нужно воображению. Без знаний нет воображения, а без воображения нет потребности в знаниях. Из этих же двух дарований развиваются и душевные качества - интерес к человеку и способность сочувствовать ему, воображением доставлять себе ту же боль, что мучит другого человека.
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть в должна,
- пишет Татьяна Онегину. Вообрази! Но сумеет ли он вообразить?
Человек без воображения добрым быть не может, а человек с развитой любознательностью без воображения почти наверняка будет злым: "умен, как бес, и зол ужасно".
Как пойдет развитие ребенка? Это зависит от природы его потребностей и от развития дарований, от любознательности и воображения, от того, какой из двух даров окажется сильнее, и от того, как мы, взрослые, направляем любознательность и воображение ребенка в самом их истоке, когда мы еще можем на них повлиять. Забить, затолкать, убить любознательность и воображение довольно легко; есть школы, где вполне удается сделать это. Но никакими средствами не вложишь дарования ребенку, если природа обделила его.
Будем пестовать самый маленький росток любознательности, самый крошечный цветок воображения.
14
Развитие! Развитие! Развитие! - сколько ни повторяй это слово, все будет мало.
Наш ребенок дурно ведет себя? Значит, мы мало занимаемся его развитием. На нашего ребенка жалуются? Подумаем, как развивать его дарования.
Ребенка ничего не интересует? Тем более стараемся развить его любознательность.
Семь бед - один ответ: развитие. Развитие - это расширение границ внутреннего мира, его территории. Раздвигаются границы, охраняемые потребностью в безопасности. Развитие - внутреннее обогащение, которое поддерживает процесс развития. Здесь нет "масла масляного", развитие само по себе цель, конечная цель воспитания, конечная цель жизни. Смысл жизни - в развитии жизни.
Но развитие навязать невозможно, его ведет какой-то двигатель внутреннего сгорания. Для того чтобы человек выискивал условия для развития и пользовался ими, у него должна быть внутренняя тяга к нему, непреодолимая потребность. Она и дана нам, эта потребность, природой - но, увы, не каждому и, главное, не навсегда, не на всю жизнь.
Приходит глубокая старость, наступает нормальная усталость от жизни, как говорил И.И.Мечников, исчерпывается потребность быть, и человек умирает. Ужасна ранняя усталость от жизни, трагична ранняя смерть, особенно гибель молодого человека - гибель до того, как выдохлась его потребность быть. Но смерть в глубокой старости естественна и потому величественна.
А потребность в развитии, потребность жить у многих людей исчерпывается гораздо раньше, чем наступает старость, хоть мы не всегда замечаем это.
15
Никто не станет спорить, что у человека есть механизм физического развития; примерно в двадцать пять лет механизм этот выключается - физическое развитие закончено.
Почему же не предположить, что существует такой же механизм психического развития и что он тоже может выключаться, завершив невидимую свою работу? К определенному, неизвестному нам времени ресурс этого механизма сам собою вырабатывается, и психическое развитие останавливается. У больных, несчастных детей это происходит в год, два, три, четыре года, и они остаются на всю жизнь недоразвитыми, с психикой четырехлетнего. Гораздо менее заметна остановка развития в пятнадцать-шестнадцать лет: человек пишет, читает, работает, он женится и обзаводится семьей, он живет как все. Его, как и других, призывают развиваться, работать над собой, его стыдят и корят, но он развиваться не может - ресурс выработан. Вокруг нас тысячи таких людей. А многие продолжают развиваться до последнего дня жизни. Мы хлопочем о раннем развитии, о скорости развития, а не его продолжительности. Мы торопимся сделать из детей взрослых. Между тем продолжительность развития куда важнее его скорости.