Файл: Прежде всего, он должен поблагодарить высокоученого и талантливого Бахадур Шаха, грузового слона 174 по списку Индии.pdf
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 09.11.2023
Просмотров: 325
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Дарси во весь голос распевал торжествующую песню. Известие о смерти
Нага разошлось по саду, потому что уборщик бросил его тело на кучу мусора.
– Ах ты, глупый пучок перьев! – сердито сказал Рикки-Тикки. – Время ли теперь петь?
– Наг умер, умер, умер! – пел Дарси. – Храбрый Рикки-Тикки схватил его за голову и крепко сжал ее. Большой человек принес гремучую палку, и
Наг распался на две части. Никогда больше не будет он поедать моих птенцов.
– Все это верно, но где Нагена? – внимательно осматриваясь, спросил
Рикки-Тикки.
– Нагена приблизилась к отводному желобу ванной комнаты и позвала
Нага, – продолжал Дарси. – И Наг показался на конце палки; уборщик проколол его концом палки и бросил на мусорную кучу Воспоем же великого красноглазого Рикки-Тикки!
Горлышко Дарси надулось, и он продолжал петь.
– Если бы только я мог добраться до твоего гнезда, я вышвырнул бы оттуда всех твоих детей, – сказал Рикки-Тикки. – Ты не умеешь ничего делать в свое время. В твоем гнезде тебе не грозит опасность, но здесь,
внизу, у меня идет война. Погоди петь минуту, Дарси.
– Ради великого, ради прекрасного Рикки-Тикки я замолчу, – сказал
Дарси. – Что тебе угодно, о победитель страшного Нага?
– Где Нагена, в третий раз спрашиваю тебя?
– На мусорной груде, подле конюшни; она оплакивает Нага! Великий
Рикки-Тикки с белыми зубами!
– Брось ты мои белые зубы. Слышал ли ты, где ее яйца?
– На ближайшем к ограде конце дынной гряды; там, куда почти целый день светит солнце. Несколько недель тому назад она зарыла их в этом месте.
– А ты не подумал сказать мне о них? Так, значит, подле стены?
– Но ты же не съешь ее яйца, Рикки-Тикки?
– Не могу сказать, чтобы я собирался именно съесть их; нет. Дарси,
если у тебя есть хоть капля ума в голове, лети к конюшне, притворись,
будто у тебя сломано крыло, и пусть Нагена гонится за тобой вплоть до этого куста. Я должен пройти к дынной гряде, но, если я побегу туда теперь, она заметит меня.
Дарси был маленьким созданием с птичьим мозгом, в котором никогда не помещается больше одной мысли сразу; только потому, что дети Нагены рождались в яйцах, как его собственные, ему показалось, что убивать их
нечестно. Зато его жена была благоразумной птичкой и знала, что яйца кобры предвещают появление молодых кобр. Итак, она вылетела из гнезда,
предоставив Дарси согревать птенцов и продолжать воспевать смерть Нага.
В некоторых отношениях Дарси очень напоминал человека.
Птичка стала перепархивать перед Нагеной подле кучи мусора, крича:
– Ах, мое крыло сломано! Мальчик из дома бросил в меня камнем и перебил его. – И она запорхала еще отчаяннее прежнего.
Нагена подняла голову и прошипела:
– Ты предупредила Рикки-Тикки, когда я могла убить его. Поистине ты выбрала дурное место ковылять. – И, скользя по слою пыли, кобра двинулась к жене Дарси.
– Мальчик камнем перебил мое крыло! – выкрикнула птица Дарси.
– Ну, может быть, для тебя послужит утешением, если я скажу, что,
когда ты умрешь, я сведу счеты с этим мальчиком. Теперь утро, и мой муж лежит на груде мусора, а раньше, чем наступит ночь, мальчик будет неподвижно лежать в доме. Зачем ты убегаешь? Я все равно тебя поймаю.
Дурочка, посмотри-ка на меня.
Но жена Дарси отлично знала, что «этого» делать не нужно, потому что, взглянув в глаза змеи, птица так пугается, что теряет способность двигаться. С грустным писком жена Дарси продолжала трепетать крыльями и убегать, не поднимаясь от земли. Нагена поползла быстрее.
Рикки-Тикки услышал, что они двигаются по дорожке от конюшни, и помчался к ближайшему от ограды концу дынной гряды. Там, на горячем удобрении и очень хитро скрытые между дынями, лежали змеиные яйца,
всего двадцать пять штук, размером вроде яиц бентамов (порода кур), но с беловатой кожистой оболочкой, а не в скорлупе.
«Я не пришел раньше времени», – подумал Рикки.
Сквозь кожистую оболочку он разглядел внутри яиц свернувшихся детенышей кобры, а ему было известно, что каждый едва вылупившийся змееныш может убить человека или мангуста. Он как можно быстрее надкусил верхушки яиц, не забыв старательно раздавить маленьких кобр.
Время от времени мангуст смотрел, не пропустил ли он хоть одного яйца.
Вот осталось только три, и Рикки-Тикки стал уже посмеиваться про себя,
как вдруг до него долетел крик жены Дарси!
– Рикки-Тикки, я увела Нагену к дому, она вползла на веранду… О,
скорее, она хочет убивать!
Рикки-Тикки раздавил два яйца, скатился с гряды и, захватив третье в рот, побежал к веранде, очень быстро перебирая ногами. Там за ранним завтраком сидели Тедди, его отец и мать, но Рикки-Тикки сразу увидел, что
предоставив Дарси согревать птенцов и продолжать воспевать смерть Нага.
В некоторых отношениях Дарси очень напоминал человека.
Птичка стала перепархивать перед Нагеной подле кучи мусора, крича:
– Ах, мое крыло сломано! Мальчик из дома бросил в меня камнем и перебил его. – И она запорхала еще отчаяннее прежнего.
Нагена подняла голову и прошипела:
– Ты предупредила Рикки-Тикки, когда я могла убить его. Поистине ты выбрала дурное место ковылять. – И, скользя по слою пыли, кобра двинулась к жене Дарси.
– Мальчик камнем перебил мое крыло! – выкрикнула птица Дарси.
– Ну, может быть, для тебя послужит утешением, если я скажу, что,
когда ты умрешь, я сведу счеты с этим мальчиком. Теперь утро, и мой муж лежит на груде мусора, а раньше, чем наступит ночь, мальчик будет неподвижно лежать в доме. Зачем ты убегаешь? Я все равно тебя поймаю.
Дурочка, посмотри-ка на меня.
Но жена Дарси отлично знала, что «этого» делать не нужно, потому что, взглянув в глаза змеи, птица так пугается, что теряет способность двигаться. С грустным писком жена Дарси продолжала трепетать крыльями и убегать, не поднимаясь от земли. Нагена поползла быстрее.
Рикки-Тикки услышал, что они двигаются по дорожке от конюшни, и помчался к ближайшему от ограды концу дынной гряды. Там, на горячем удобрении и очень хитро скрытые между дынями, лежали змеиные яйца,
всего двадцать пять штук, размером вроде яиц бентамов (порода кур), но с беловатой кожистой оболочкой, а не в скорлупе.
«Я не пришел раньше времени», – подумал Рикки.
Сквозь кожистую оболочку он разглядел внутри яиц свернувшихся детенышей кобры, а ему было известно, что каждый едва вылупившийся змееныш может убить человека или мангуста. Он как можно быстрее надкусил верхушки яиц, не забыв старательно раздавить маленьких кобр.
Время от времени мангуст смотрел, не пропустил ли он хоть одного яйца.
Вот осталось только три, и Рикки-Тикки стал уже посмеиваться про себя,
как вдруг до него долетел крик жены Дарси!
– Рикки-Тикки, я увела Нагену к дому, она вползла на веранду… О,
скорее, она хочет убивать!
Рикки-Тикки раздавил два яйца, скатился с гряды и, захватив третье в рот, побежал к веранде, очень быстро перебирая ногами. Там за ранним завтраком сидели Тедди, его отец и мать, но Рикки-Тикки сразу увидел, что
они ничего не едят. Они не двигались, как каменные, и их лица побелели.
На циновке, подле стула Тедди, лежала свернувшаяся Нагена, и ее голова была на таком расстоянии, что она ежеминутно могла укусить голую ножку мальчика. Кобра покачивалась взад и вперед и пела торжествующую песню.
– Сын большого человека, убившего Нага, – шипела она, – не двигайся! Я еще не готова. Погоди немножко. Не двигайтесь все вы, трое.
Если вы пошевелитесь, я укушу; если вы не пошевелитесь, я тоже укушу. О
глупые люди, которые убили моего Нага!
Тедди не спускал глаз с отца, а его отец мог только шептать:
– Сиди неподвижно, Тедди. Ты не должен шевелиться. Тедди, не шевелись!
Рикки-Тикки поднялся на веранду:
– Повернись, Нагена, повернись и начни бой.
– Все в свое время, – ответила кобра, не спуская глаз с Тедди. – Я
скоро сведу мои счеты с тобой. Смотри на своих друзей, Рикки-Тикки. Они не двигаются; они совсем белые; они боятся. Пошевелиться люди не смеют,
и, если ты сделаешь еще один шаг, я укушу.
– Посмотри на твои яйца, – сказал Рикки-Тикки, – там на дынной гряде, подле ограды! Проползи туда и взгляни на них, Нагена.
Большая змея сделала пол-оборота и увидела свое яйцо на веранде.
– Аа-х! Отдай мне его! – сказала она.
Рикки-Тикки положил яйцо между передними лапами; его глаза были красны как кровь.
– Сколько дают за змеиное яйцо? За молодую кобру? За молодую королевскую кобру? За последнюю, за самую последнюю из всего выводка?
Там, на дынной гряде, муравьи поедают остальных.
Нагена повернулась совсем; она все забыла ради своего единственного яйца, и Рикки-Тикки увидел, что отец Тедди протянул свою большую руку,
схватил Тедди за плечо, протащил его через маленький стол с чайными чашками, так что мальчик очутился в безопасности и вне досягаемости
Нагены.
– Обманута, обманута, обманута, рикки-тчк-тчк! – засмеялся Рикки-
Тикки. – Мальчик спасен, и это я, я, я ночью поймал Нага в ванной комнате. – И мангуст принялся прыгать на всех своих четырех лапах сразу,
опустив голову к полу. – Наг кидал меня во все стороны, но не мог стряхнуть с себя. Он умер раньше, чем большой человек разбил его на две части. Я сделал это, Рикки-Тикки, тчк-тчк! Иди же, Нагена, скорее дерись со мной. Недолго будешь ты вдовой.
На циновке, подле стула Тедди, лежала свернувшаяся Нагена, и ее голова была на таком расстоянии, что она ежеминутно могла укусить голую ножку мальчика. Кобра покачивалась взад и вперед и пела торжествующую песню.
– Сын большого человека, убившего Нага, – шипела она, – не двигайся! Я еще не готова. Погоди немножко. Не двигайтесь все вы, трое.
Если вы пошевелитесь, я укушу; если вы не пошевелитесь, я тоже укушу. О
глупые люди, которые убили моего Нага!
Тедди не спускал глаз с отца, а его отец мог только шептать:
– Сиди неподвижно, Тедди. Ты не должен шевелиться. Тедди, не шевелись!
Рикки-Тикки поднялся на веранду:
– Повернись, Нагена, повернись и начни бой.
– Все в свое время, – ответила кобра, не спуская глаз с Тедди. – Я
скоро сведу мои счеты с тобой. Смотри на своих друзей, Рикки-Тикки. Они не двигаются; они совсем белые; они боятся. Пошевелиться люди не смеют,
и, если ты сделаешь еще один шаг, я укушу.
– Посмотри на твои яйца, – сказал Рикки-Тикки, – там на дынной гряде, подле ограды! Проползи туда и взгляни на них, Нагена.
Большая змея сделала пол-оборота и увидела свое яйцо на веранде.
– Аа-х! Отдай мне его! – сказала она.
Рикки-Тикки положил яйцо между передними лапами; его глаза были красны как кровь.
– Сколько дают за змеиное яйцо? За молодую кобру? За молодую королевскую кобру? За последнюю, за самую последнюю из всего выводка?
Там, на дынной гряде, муравьи поедают остальных.
Нагена повернулась совсем; она все забыла ради своего единственного яйца, и Рикки-Тикки увидел, что отец Тедди протянул свою большую руку,
схватил Тедди за плечо, протащил его через маленький стол с чайными чашками, так что мальчик очутился в безопасности и вне досягаемости
Нагены.
– Обманута, обманута, обманута, рикки-тчк-тчк! – засмеялся Рикки-
Тикки. – Мальчик спасен, и это я, я, я ночью поймал Нага в ванной комнате. – И мангуст принялся прыгать на всех своих четырех лапах сразу,
опустив голову к полу. – Наг кидал меня во все стороны, но не мог стряхнуть с себя. Он умер раньше, чем большой человек разбил его на две части. Я сделал это, Рикки-Тикки, тчк-тчк! Иди же, Нагена, скорее дерись со мной. Недолго будешь ты вдовой.
Нагена поняла, что она потеряла удобный случай убить Тедди! К тому же ее яйцо лежало между лапками мангуста.
– Отдай мне яйцо, Рикки-Тикки, отдай мне последнее из моих яиц, и я уйду отсюда и никогда не вернусь, – сказала она, и ее шея сузилась.
– Да, ты исчезнешь и никогда не вернешься, потому что отправишься на груду мусора, к Нагу. Дерись, вдова! Большой человек пошел за своим ружьем. Дерись!
Глазки Рикки-Тикки походили на раскаленные угли, и он прыгал кругом Нагены, держась на таком расстоянии, чтобы она не могла укусить его. Нагена сжалась и сделала прыжок вперед, Рикки-Тикки подскочил в воздух и отпрянул от нее; кобра кинулась снова, опять и опять. Ее голова каждый раз со стуком падала на маты веранды, и змея свертывалась, как часовая пружина. Наконец Рикки-Тикки стал, прыгая, описывать круги, в надежде очутиться позади змеи, и Нагена извивалась, стараясь держать свою голову против его головы, и шорох ее хвоста по циновке походил на шелест сухих листьев, которые гонит ветер.
Мангуст забыл о яйце. Оно все еще лежало на веранде, и Нагена приближалась и приближалась к нему. И вот в ту секунду, когда Рикки-
Тикки приостановился, чтобы перевести дух, кобра схватила свое яйцо в рот, повернулась к лестнице, спустилась с веранды и, как стрела, полетела по дорожке; Рикки-Тикки помчался за ней. Когда кобра спасает свою жизнь, она двигается, как ремень бича, изгибами падающий на шею лошади.
Рикки-Тикки знал, что он должен поймать ее, так как в противном случае все начнется сызнова. Нагена направлялась к высокой траве подле терновника, и, мчась вслед за нею, Рикки-Тикки услышал, что Дарси все еще распевает свою глупую триумфальную песенку. Жена Дарси была умнее своего мужа. Когда Нагена проносилась мимо ее гнезда, она вылетела из него и захлопала крыльями над головой кобры. Если бы Дарси помог своей подруге и Рикки, они могли бы заставить ее повернуться, но теперь Нагена только сузила шею и скользнула дальше. Тем не менее короткая остановка дала возможность Рикки подбежать к ней ближе, и,
когда кобра опустилась в нору, составлявшую их жилище с Нагом, его белые зубки схватили ее за хвост, и он вместе с ней спустился под землю,
хотя очень немногие мангусты, даже самые умные и старые, решаются бросаться за змеей в ее дом. В норе было темно, и Рикки-Тикки не знал, где подземный ход может расшириться и дать возможность Нагене повернуться и укусить его. Он изо всех сил держался за ее хвост,
расставляя свои маленькие ножки, чтобы они служили тормозом, упираясь
в черный, горячий, влажный земляной откос.
Трава близ входа в нору перестала качаться, и Дарси заметил:
– Для Рикки-Тикки все окончено. Мы должны спеть песню в честь его смерти. Отважный Рикки-Тикки умер! Конечно, Нагена убила его под землей.
И он запел очень печальную песню, которую сложил, вдохновленный данной минутой, но, как раз когда певец дошел до самой ее трогательной части, трава снова зашевелилась и показался весь покрытый грязью Рикки-
Тикки; шаг за шагом, едва переступая ногами, он вышел из норы и облизнул свои усы. Дарси замолчал с легким восклицанием. Рикки-Тикки стряхнул со своей шерстки часть пыли и чихнул.
– Все кончено, – сказал он. – Вдова никогда больше не выйдет наружу.
Красные муравьи, которые живут между стеблями трав, услышали его замечание, засуетились и один за другим отправились смотреть, правду ли сказал он.
Рикки-Тикки свернулся в траве и заснул. Он спал до конца дня; в этот день мангуст хорошо поработал.
– Теперь, – проснувшись, проговорил зверек, – я вернусь в дом; ты,
Дарси, скажи о случившемся птице Меднику, он же по всему саду разгласит о смерти Нагены.
Медник – птичка, крик которой напоминает удары маленького молотка по медной чашке; он кричит так потому, что служит глашатаем каждого сада в Индии и сообщает вести всем желающим слушать. Когда Рикки-
Тикки двинулся по дорожке, он услышал его крик, обозначающий
«внимание» и напоминающий звон крошечного обеденного гонга. После этого раздалось: «Динг-донг-ток! Наг умер! Донг! Нагена умерла! Динг- донг-ток». И вот все птицы в саду запели, все лягушки принялись квакать;
ведь Наг и Нагена поедали не только птичек, но и лягушек.
Когда Рикки подошел к дому, к нему навстречу вышли Тедди, мать
Тедди (она все еще была бледна, так как только что оправилась от обморока) и отец Тедди; они чуть не плакали над мангустом. Вечером он ел все, что ему давали, пока мог есть, и улегся спать на плече Тедди; когда же мать мальчика поздно ночью пришла взглянуть на своего сына, она увидела
Рикки.
– Он спас нам жизнь и спас Тедди, – сказала она своему мужу. –
Только подумай, он всех нас избавил от смерти.
Рикки-Тикки внезапно проснулся: мангусты спят очень чутким сном.
– О, это вы, – сказал он. – Чего вы хлопочете? Все кобры убиты; а если бы и не так, я здесь.
Трава близ входа в нору перестала качаться, и Дарси заметил:
– Для Рикки-Тикки все окончено. Мы должны спеть песню в честь его смерти. Отважный Рикки-Тикки умер! Конечно, Нагена убила его под землей.
И он запел очень печальную песню, которую сложил, вдохновленный данной минутой, но, как раз когда певец дошел до самой ее трогательной части, трава снова зашевелилась и показался весь покрытый грязью Рикки-
Тикки; шаг за шагом, едва переступая ногами, он вышел из норы и облизнул свои усы. Дарси замолчал с легким восклицанием. Рикки-Тикки стряхнул со своей шерстки часть пыли и чихнул.
– Все кончено, – сказал он. – Вдова никогда больше не выйдет наружу.
Красные муравьи, которые живут между стеблями трав, услышали его замечание, засуетились и один за другим отправились смотреть, правду ли сказал он.
Рикки-Тикки свернулся в траве и заснул. Он спал до конца дня; в этот день мангуст хорошо поработал.
– Теперь, – проснувшись, проговорил зверек, – я вернусь в дом; ты,
Дарси, скажи о случившемся птице Меднику, он же по всему саду разгласит о смерти Нагены.
Медник – птичка, крик которой напоминает удары маленького молотка по медной чашке; он кричит так потому, что служит глашатаем каждого сада в Индии и сообщает вести всем желающим слушать. Когда Рикки-
Тикки двинулся по дорожке, он услышал его крик, обозначающий
«внимание» и напоминающий звон крошечного обеденного гонга. После этого раздалось: «Динг-донг-ток! Наг умер! Донг! Нагена умерла! Динг- донг-ток». И вот все птицы в саду запели, все лягушки принялись квакать;
ведь Наг и Нагена поедали не только птичек, но и лягушек.
Когда Рикки подошел к дому, к нему навстречу вышли Тедди, мать
Тедди (она все еще была бледна, так как только что оправилась от обморока) и отец Тедди; они чуть не плакали над мангустом. Вечером он ел все, что ему давали, пока мог есть, и улегся спать на плече Тедди; когда же мать мальчика поздно ночью пришла взглянуть на своего сына, она увидела
Рикки.
– Он спас нам жизнь и спас Тедди, – сказала она своему мужу. –
Только подумай, он всех нас избавил от смерти.
Рикки-Тикки внезапно проснулся: мангусты спят очень чутким сном.
– О, это вы, – сказал он. – Чего вы хлопочете? Все кобры убиты; а если бы и не так, я здесь.
Рикки-Тикки мог гордиться; однако он не слишком возгордился и охранял сад, как и подобало мангусту, – зубами и прыжками, и ни одна кобра не решалась больше показываться за садовой оградой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 15
Маленький Тумаи
Кала Наг, – что значит Черный Змей, – сорок семь лет служил индийскому правительству всеми способами, доступными слону. Когда его поймали, ему уже минуло двадцать лет, следовательно, теперь он приближался к семидесяти годам, – зрелый возраст для слона. Кала Наг помнил, как однажды на его лоб наложили большую кожаную подушку и он вытащил орудие из глубокой грязи; это случилось до Афганской войны
1842 года, когда он еще не вошел в полную силу. Мать Кала Нага – Рада
Пиари (Рада Дорогая), – пойманная в одно время с ним, раньше чем у него выпали маленькие молочные бивни, сказала ему, что слоны, которые чего- либо боятся, неминуемо попадают в беду. И Кала Наг скоро осознал справедливость ее слов, потому что, когда перед ним в первый раз разорвался снаряд, он закричал, отступил, и штыки поранили его мягкую кожу. И так, не достигнув двадцати пяти лет, он перестал бояться чего бы то ни было, приобрел всеобщую любовь и стал считаться лучшим слоном правительства Индии; за ним ухаживали больше, чем за его собратьями.
Работал он много: во время похода в Верхнюю Индию Кала Наг переносил палатки, по двести пудов палаток сразу; однажды его подняли на судно паровым краном и в течение многих дней везли по воде; в неизвестной ему стране, где-то далеко от Индии, его заставили нести на своей спине мортиру; и там, в Магдале, он видел мертвого императора Теодора,
вернулся на пароходе и, как говорили солдаты, получил право носить медаль, выбитую в честь Абиссинской войны. Прошло десять лет; Кала
Нага отослали в страшную страну, Али-Мушед, где его собратья умирали от голода, холода, падучей болезни и солнечных ударов; позже его послали на несколько тысяч миль южнее, чтобы он таскал и складывал в громадные груды толстые стволы индийского дуба на лесных дворах Моул-мена. В
этом месте он чуть не убил непокорного молодого слона, отказавшегося выполнить свою долю работы.
Его увели от лесных порубок и поручили ему вместе с несколькими десятками других слонов, выдрессированных специально, помогать людям ловить диких слонов в горах Наро. Правительство Индии строго охраняет слонов. Существует целый департамент, все дело которого состоит в том,
чтобы отыскивать их, ловить, укрощать и рассылать повсюду, где требуется их труд.
Кала Наг имел полных десять футов роста; его клыки были отпилены,
так что от них остались только куски в пять футов; концы их оковали пластинками меди, чтобы они не расщеплялись; тем не менее он мог действовать этими обрубками лучше, нежели любой необученный слон своими настоящими, заостренными бивнями.
Неделя за неделей слонов осторожно теснили через горы; наконец сорок или пятьдесят диких чудовищ попадали в последний загон, и большая опускающаяся дверь, сделанная из связанных вместе стволов деревьев, падала позади них. Тогда по слову команды Кала Наг входил в этот полный фырканья и воплей пандемониум (обыкновенно ночью, когда мерцание факелов делало затруднительным правильное определение расстояний), и, выбрав самого крупного, самого дикого обладателя больших бивней, принимался бить его и гонять, пока тот не затихал, люди же, сидевшие на спинах других ручных слонов, накладывали веревки на более мелких животных из стада и связывали их.
В смысле приемов борьбы не было ничего неизвестного Кала Нагу,
старому умному Черному Змею, потому что, в свое время, он не раз противостоял нападению раненого тигра. Изогнув вверх свой мягкий хобот,
чтобы спасти его от боли, он быстрым серпообразным движением головы,
которое придумал сам, откидывал прыгающего зверя так, что тот боком взлетал на воздух; сбив же тигра с ног, прижимал его к земле своими громадными коленями и не поднимался, пока вместе с выдохом и воем из зверя не вылетала жизнь. На земле оставалось только что-то пушистое, что
Кала Наг поднимал за хвост.
– Да, – сказал Большой Тумаи, погонщик Кала Нага, сын Черного
Тумаи, который возил его в Абиссинию, и внук Слонового Тумаи,
видевшего, как Кала Нага поймали, – да, Черный Змей ничего не боится,
кроме меня. Три наши поколения кормили его и ухаживали за ним, и он увидит, как это будет делать четвертое.
– Он боится также меня, – сказал одетый в один набедренный лоскут
Маленький Тумаи, выпрямляясь во весь свой рост.
Это был десятилетний старший сын Большого Тумаи, и по местному обычаю ему предстояло со временем занять место своего отца на шее Кала
Нага и взять в руки тяжелый железный анкас (палка для управления слоном), который стал совсем гладким от рук его отца, деда и прадеда. Он знал, о чем говорит, так как родился в тени Кала Нага; раньше, чем научился ходить, играл концом его хобота, а едва стал держаться на ногах,
привык водить его к воде. Кала Наг так же мало вздумал бы ослушаться пронзительных приказаний мальчика, как не подумал бы убить его в тот день, когда Большой Тумаи принес коричневого крошку под клыки Черного
Неделя за неделей слонов осторожно теснили через горы; наконец сорок или пятьдесят диких чудовищ попадали в последний загон, и большая опускающаяся дверь, сделанная из связанных вместе стволов деревьев, падала позади них. Тогда по слову команды Кала Наг входил в этот полный фырканья и воплей пандемониум (обыкновенно ночью, когда мерцание факелов делало затруднительным правильное определение расстояний), и, выбрав самого крупного, самого дикого обладателя больших бивней, принимался бить его и гонять, пока тот не затихал, люди же, сидевшие на спинах других ручных слонов, накладывали веревки на более мелких животных из стада и связывали их.
В смысле приемов борьбы не было ничего неизвестного Кала Нагу,
старому умному Черному Змею, потому что, в свое время, он не раз противостоял нападению раненого тигра. Изогнув вверх свой мягкий хобот,
чтобы спасти его от боли, он быстрым серпообразным движением головы,
которое придумал сам, откидывал прыгающего зверя так, что тот боком взлетал на воздух; сбив же тигра с ног, прижимал его к земле своими громадными коленями и не поднимался, пока вместе с выдохом и воем из зверя не вылетала жизнь. На земле оставалось только что-то пушистое, что
Кала Наг поднимал за хвост.
– Да, – сказал Большой Тумаи, погонщик Кала Нага, сын Черного
Тумаи, который возил его в Абиссинию, и внук Слонового Тумаи,
видевшего, как Кала Нага поймали, – да, Черный Змей ничего не боится,
кроме меня. Три наши поколения кормили его и ухаживали за ним, и он увидит, как это будет делать четвертое.
– Он боится также меня, – сказал одетый в один набедренный лоскут
Маленький Тумаи, выпрямляясь во весь свой рост.
Это был десятилетний старший сын Большого Тумаи, и по местному обычаю ему предстояло со временем занять место своего отца на шее Кала
Нага и взять в руки тяжелый железный анкас (палка для управления слоном), который стал совсем гладким от рук его отца, деда и прадеда. Он знал, о чем говорит, так как родился в тени Кала Нага; раньше, чем научился ходить, играл концом его хобота, а едва стал держаться на ногах,
привык водить его к воде. Кала Наг так же мало вздумал бы ослушаться пронзительных приказаний мальчика, как не подумал бы убить его в тот день, когда Большой Тумаи принес коричневого крошку под клыки Черного