Добавлен: 22.11.2023
Просмотров: 268
Скачиваний: 8
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
общественный музей М.А.Дудина. В нем собраны уникальные фотографии, книги, вещи, связанные с жизнью и деятельностью поэта. Имя М.А. Дудина носят школа и библиотека в селе Широково. А в год 60-летия Победы в Санкт-Петербурге на доме №8 по улице Посадской, где он жил, была установлена мемориальная доска. В июне 2012 года в Выборгском районе Санкт-Петербурга, возле станции метро «Парнас», в районе новостроек «Северная долина» состоялось торжественное открытие улицы Михаила Дудина, на которой 20 ноября того же года была торжественно открыта памятная доска в честь поэта.
Один из них — Сергей Сергеевич Орлов (1921—1977), русский поэт-танкист. Он «был символом своего поколения, огненной заглавной буквой книги о его судьбе», — пишет Николай Шундик. Мнение — это обязывающее, но бесспорно подтвержденное многими фронтовиками. А значит, и личность Сергея Орлова, воплотившаяся в его стихах, достойна самого пристального и уважительного внимания.
Фронтовая страница жизненного пути Сергея Орлова почти легендарна, и творимой легендой прорисовывается судьба его стихов военной поры...
Как и многие, двадцатилетний студент-филолог добровольцем уходит на фронт.
По следам горячих событий складывается стихотворение «Октябрь 1941 года». В нем С. Орлов выражает уверенность в своем предназначении: «Когда-нибудь я расскажу об этом, о времени жестоком, о войне». Конечно же, свой личный удел не дано знать никому, но «пусть я миную смертные тенета», — высказывает свою надежду молодой поэт. Он готов принять во имя Родины и смертный исход, но верит, верит, что через года «придут другие люди, легка им будет молодая жизнь», но и они будут обязаны знать и помнить о жертвах поколения сороковых: «Да будет проклят тот, кто позабудет, что нашей кровью был залит фашизм!» Конечно, риторика здесь формально не преодолена, но в ней точно выражено умонастроение фронтовиков, целого поколения и его самого, молодого поэта:
А я желаю для себя немного:
Лишь мужества, чтобы идти вперед,
И чтоб дошел по всем путям-дорогам
К далеким дням вот этот мой блокнот.
И он дошел, этот блокнот в мягкой зеленой обложке, сшитый сверху двумя скрепками, заполненный торопливыми строчками, которые писались карандашом. Как обычно, есть в нем запись (при этом дважды повторенная), сообщающая единственно обязательный адрес, адрес матери поэта — Екатерины Яковлевны — город Белозерск...
Молодому человеку, оказавшемуся далеко от отчего края, от своих родных, в непривычных для него суровых условиях так естественно обратиться памятью к недавнему прошлому, уютному, тихому, ласковому. И у Сергея Орлова в первые месяцы войны сложилось немало таких стихотворений, отражающих его настроения, созвучных переживаниям его сверстников на боевых путях.
Вот вспомнилось: «Как на родине?» — и началось стихотворение, и потекло неторопливо, развертывая ленту памяти: «...Осень. В скирдах рожь на полях, по-над золотом просек журавли в облаках...». Еще видится за стихами вдруг загрустивший озорной мальчишка-подросток, которому дано было поэтически видеть мир и облекать свои представления в звонкие, сочные образы. И тут он припомнит, что под валенками «снежок, как капуста, захрустит на ходу».
Но примечательно, что появляются метафоры, рожденные военной обстановкой: «Знамя алой рябины вынес ввысь косогор...». Еще бы, ведь «край любимый в тревоге, слезы в тихом дому» и «дали в рыжем дыму» потонули. И так необходимо складывается концовка, предопределяя едва ли не самый излюбленный на всем пути его творчества поэтический образ С. Орлова: «Как знамена, рябины нас зовут на войну».
Через год снова припомнилась, как, наверное, уже не однажды, та первая военная осень («Осень»).
Крик далеких журавлей ожил в памяти и представилось, как «погреться у костров рябины сошлись избушки деревень». Настроение сливается с обстановкой и в ней находит свое выражение: «Тоска, дожди, туман и слякоть» и даже ветра «как будто мир сошлись оплакать». И это, как нельзя более, соответствует минуте прощания, когда уже встал на путях красноватый эшелон, прощальные платки дымками и «мелькают в глубине вагонов шинели серые, штыки».
Война в ту пору захватила юношу всего целиком и, наверное, казалось, что, кроме непривычных боевых будней, и нет ничего на свете, даже черты самой войны поначалу не различались. И только, может быть, долго маячил один образ, как ниточка, связывающая с былым, — женщина у переезда, что стоит, «подняв ко рту конец платка», в глазах которой — «благословение и древняя, как мир, тоска». И естественно рождается традиционное для русской поэзии олицетворение:
Ой вы, дороги верстовые
И деревеньки по холмам!
Не ты ли это, мать Россия,
Глядишь вослед своим сынам!
К этому времени Сергей Орлов уже освоился во фронтовой обстановке, побывал в боях, пережил первое ранение. Поздней осенью 1942 года юноша направлен в Челябинск, в танковую школу, отметив свой путь на восток короткими стихами: «Через края сосновых станций, спокойных рек, седых берез невидимую нить пространства мотал локтями паровоз...». О той поре в жизни поэта — немного свидетельств, но одно из них очень интересно.
«В холодном Челябинске, в запасном полку, — ах, какая зима была, как все обледенело! — в сорок первом, сорок втором году увидел я эту книжку с красной фронтовой огненной обложкой цвета пожара. Она и называлась «Фронт» ... Книжка Сергея Орлова, вышедшая тогда в Челябинске...
Мы были где-то рядом, в одной казарме. Может быть, даже на одном этаже, но в разных ротах. Я бы мог застать его там. Я мог бы даже встретить его там — одним из этих солдат в шлеме.
Мы были все одинаковы, в холодных танковых шлемах, в полушубках, у кого они были, в валенках и полушубках, вымазанных в тавоте и газойле.
Когда я приехал, он был еще в полку, но, когда книжка вышла, он уже отправился с маршевой ротой. Кажется, командиром взвода танков».
Так пишет Василий Субботин, немногословно показывая обстановку, в которой проходила учеба будущих танкистов. Примечательно здесь, однако, упоминание книги стихов С. Орлова «Фронт», о которой, как правило, никто не говорит в статьях о творчестве поэта, и первой его книгой считается «Третья скорость». Как же так?..
А книга «Фронт», действительно, была, и подготовили ее для издания в Челябинске вдвоем поэт-дальневосточник С. Тельканов и С. Орлов. Вышла она в 1942 году в «Челябгизе» тиражом десять тысяч экземпляров, крохотная, на двадцати четырех страницах. Конечно, теперь она уже — библиографическая редкость, и удивительно ли, что в связи с 1942 годом и этой книжкой Субботин упоминает стихотворение «Его зарыли в шар земной...», которое сам Орлов в прижизненных изданиях отмечал датой «июнь 1944». Здесь, видимо, произошла у Субботина своего рода аберрация памяти, впрочем, вполне простительная и объяснимая. Не исключено также, что и Сергей Орлов той своей книжки просто не видел...
И вот молодой танкист-поэт снова под Ленинградом, на Волховском фронте. Начинается жизнь «от атаки до атаки», в которой танкисты, люди в ребристых кирзовых шлемах и черных комбинезонах, накрепко связаны круговой порукой любви к Родине и ненависти к врагу. Иначе — не выжить. Дорог здесь мало, кругом болота, знаменитые Синявинские болота, танки проваливаются то в хляби непролазные, то в воронки... Грохот стоит в танке, от дыма и пороховой гари друг друга не видно, но есть уверенность — фронтовые побратимы рядом.
Молодой танкист-лейтенант жил общими для всех воинскими заботами, лишь одно отличало его: он не расставался с толстой ученической тетрадью, в которую мало-помалу записывались стихи, — но и эти стихи скоро стали общим достоянием однополчан. Будучи корреспондентом армейской газеты, на Волховском фронте с Орловым познакомился Дмитрий Хренков. Он вспоминает:
«Небольшая рощица, вдоль и поперек исхлестанная артиллерийским огнем, просматривалась насквозь. Голые, с сорванными верхушками деревья напоминали театральные декорации.
Командиров танков мы не застали на месте. Вместе с механиками-водителями в эти короткие часы, оставшиеся до боя, они ползали по переднему краю, высматривали дорогу, по которой завтра предстояло повести машины...».
Утром танкисты пошли в бой, а вечером хоронили погибших товарищей, — Сергея Орлова Дмитрий Хренков встретил только на другой день утром. Танкисты снова готовили машины к выходу на исходные позиции, и все-таки корреспондент увидел командира танка, его «простое открытое лицо русского паренька, перепачканное то ли маслом, то ли сажей, с широким лбом, на котором прикипела прядь светлых, чуть с рыжинкой волос». Тогда же Хренков услышал впервые стихи Орлова: «Мы ребят хоронили в вечерний час...» («Карбусель»), — стихи о не отболевшем, о вчерашнем.
Они и рождались, стихи поэта-танкиста, в обжигающей близости с огнем и смертью, в трагических буднях войны, — потому они и вызывали живейший интерес фронтовых друзей. Но молодой поэт обладал и недюжинным талантом, — это одним из первых оценил сотрудник армейской газеты, известный в Ленинграде критик Л. И. Левин. Талант, доставшийся скромному и совестливому пареньку с Белозерья, обладающему солдатским мужеством и выдержкой, брошенный в гущу фронтовой жизни, — он должен был отчеканить неумирающие строки, должен был!
Уже тогда стихи молодого танкиста обращают на себя внимание. Как-то встретились фронтовики с гостями, поэтами из Ленинграда, и один из них, поэт Александр Прокофьев (в ту пору — подполковник) рассказывал:
— Вчера мы заезжали в один тяжелый танковый полк. Народ там — молодец к молодцу. Биты и стреляны. Видели мы там одного лейтенанта, розовощекого, застенчивого и в высшей степени интеллигентного. В мирное время такой человек мухи не обидит... Удивительно, как меняется человек на войне! Поразил нас этот лейтенантик и своими стихами. Талантливые, душевные, очень искренние. Дай бог ему выжить — он может хорошо рассказать об этой трудной войне...
О встрече двух поэтов, пока не известного и уже знаменитого, позже ставших близкими, писал Иван Курчавов, припоминая и другой, весьма примечательный эпизод. Беспокоясь за жизнь поэта Орлова, друзья хотели устроить его в редакцию армейской газеты, — там все-таки меньше опасности. «Ходатая строго отчитал командующий бронетанковыми войсками.
— Как вы можете об этом даже заикаться! — вскипел генерал. — Лейтенант командует взводом тяжелых танков «KB» в полку РГК— кто же отдаст его вам накануне крупной наступательной операции! Да и пожелает ли он сменить свою машину на ваш скрипучий письменный стол?».
И сам Сергей Орлов, наверное, считал так же. Во всяком случае, он всю войну провел на переднем крае и не оставил боевой машины, а стихами писал об этом так:
Хочу, чтобы меня вело
По всем высотам вдохновенья
Мое прямое ремесло —
Танкиста и бойца уменье.
Нет, не случайно во фронтовом блокноте соседствуют стихи и на его последней странице — схема основных узлов и систем управления танком. На ней отмечены приборная доска и рация, и слова написаны: стартерный аккумулятор, прицел, тумблер, вариометр, — слова, за которыми и кроется «танкиста и бойца уменье...»
Уменье это не раз выручало поэта-танкиста. В большом наступлении у Синявина танковый полк нес большие потери. Машина, которой командовал Сергей Орлов, тоже была подбита и остановилась на виду позиций врага. Не имея связи с полком, танкисты как могли вели ремонт, две недели, не вылезая из танка. Наконец развернулись и «на прощание» успели ударить по врагу. А когда отыскали свою часть, узнали, что их и в живых уже не числят...
Другой случай, о котором тоже рассказывает Иван Курчавов, знавший Орлова на фронте и позже встречавшийся с ним, оказался драматичнее. Шли бои под Новгородом, совместными усилиями танков и пехоты была захвачена деревня Гора, открывавшая возможность блокировать железную дорогу. Танк Орлова, избегая прицельного огня, неожиданно атакует врага в лоб. Препятствий нет, но впереди снежная крепость, где укрылись фашисты, а в стороне солдаты в маскхалатах пушку волокут.
«— Сгубила меня, можно сказать, интеллигентская осторожность, — с улыбкой говорит Сергей. — Мне показалось, что это наши... Ударю из танка, а вдруг у пушки — свои ребята. Не лучше ли подождать?.. «Свои ребята» ударили по танку прямой наводкой. Я получил сразу три ранения: в руку, ногу и в грудь. Последний осколок шел прямо в сердце, но помешала... медаль «За оборону Ленинграда». Комсомольский билет был пробит, медаль изуродована, но осколок потерял свою силу и застрял между гимнастеркой и грудью. В танке произошел взрыв, машина загорелась. Мы через борт скатились в рыхлый снег. У меня начался световой шок, и я подумал уже, что ослеп навсегда: день солнечный, яркий, а я ничего не вижу. Обгорелая кожа свисала с лица клочьями, веки слиплись. А фашисты бьют, бьют, не давая возможности поднять голову. Ползу по следу гусеницы и мало что соображаю. На мое счастье рядом оказалась девчушка из пехоты...»
-
Фронтовая лирика Сергея Орлова
Один из них — Сергей Сергеевич Орлов (1921—1977), русский поэт-танкист. Он «был символом своего поколения, огненной заглавной буквой книги о его судьбе», — пишет Николай Шундик. Мнение — это обязывающее, но бесспорно подтвержденное многими фронтовиками. А значит, и личность Сергея Орлова, воплотившаяся в его стихах, достойна самого пристального и уважительного внимания.
Фронтовая страница жизненного пути Сергея Орлова почти легендарна, и творимой легендой прорисовывается судьба его стихов военной поры...
Как и многие, двадцатилетний студент-филолог добровольцем уходит на фронт.
По следам горячих событий складывается стихотворение «Октябрь 1941 года». В нем С. Орлов выражает уверенность в своем предназначении: «Когда-нибудь я расскажу об этом, о времени жестоком, о войне». Конечно же, свой личный удел не дано знать никому, но «пусть я миную смертные тенета», — высказывает свою надежду молодой поэт. Он готов принять во имя Родины и смертный исход, но верит, верит, что через года «придут другие люди, легка им будет молодая жизнь», но и они будут обязаны знать и помнить о жертвах поколения сороковых: «Да будет проклят тот, кто позабудет, что нашей кровью был залит фашизм!» Конечно, риторика здесь формально не преодолена, но в ней точно выражено умонастроение фронтовиков, целого поколения и его самого, молодого поэта:
А я желаю для себя немного:
Лишь мужества, чтобы идти вперед,
И чтоб дошел по всем путям-дорогам
К далеким дням вот этот мой блокнот.
И он дошел, этот блокнот в мягкой зеленой обложке, сшитый сверху двумя скрепками, заполненный торопливыми строчками, которые писались карандашом. Как обычно, есть в нем запись (при этом дважды повторенная), сообщающая единственно обязательный адрес, адрес матери поэта — Екатерины Яковлевны — город Белозерск...
Молодому человеку, оказавшемуся далеко от отчего края, от своих родных, в непривычных для него суровых условиях так естественно обратиться памятью к недавнему прошлому, уютному, тихому, ласковому. И у Сергея Орлова в первые месяцы войны сложилось немало таких стихотворений, отражающих его настроения, созвучных переживаниям его сверстников на боевых путях.
Вот вспомнилось: «Как на родине?» — и началось стихотворение, и потекло неторопливо, развертывая ленту памяти: «...Осень. В скирдах рожь на полях, по-над золотом просек журавли в облаках...». Еще видится за стихами вдруг загрустивший озорной мальчишка-подросток, которому дано было поэтически видеть мир и облекать свои представления в звонкие, сочные образы. И тут он припомнит, что под валенками «снежок, как капуста, захрустит на ходу».
Но примечательно, что появляются метафоры, рожденные военной обстановкой: «Знамя алой рябины вынес ввысь косогор...». Еще бы, ведь «край любимый в тревоге, слезы в тихом дому» и «дали в рыжем дыму» потонули. И так необходимо складывается концовка, предопределяя едва ли не самый излюбленный на всем пути его творчества поэтический образ С. Орлова: «Как знамена, рябины нас зовут на войну».
Через год снова припомнилась, как, наверное, уже не однажды, та первая военная осень («Осень»).
Крик далеких журавлей ожил в памяти и представилось, как «погреться у костров рябины сошлись избушки деревень». Настроение сливается с обстановкой и в ней находит свое выражение: «Тоска, дожди, туман и слякоть» и даже ветра «как будто мир сошлись оплакать». И это, как нельзя более, соответствует минуте прощания, когда уже встал на путях красноватый эшелон, прощальные платки дымками и «мелькают в глубине вагонов шинели серые, штыки».
Война в ту пору захватила юношу всего целиком и, наверное, казалось, что, кроме непривычных боевых будней, и нет ничего на свете, даже черты самой войны поначалу не различались. И только, может быть, долго маячил один образ, как ниточка, связывающая с былым, — женщина у переезда, что стоит, «подняв ко рту конец платка», в глазах которой — «благословение и древняя, как мир, тоска». И естественно рождается традиционное для русской поэзии олицетворение:
Ой вы, дороги верстовые
И деревеньки по холмам!
Не ты ли это, мать Россия,
Глядишь вослед своим сынам!
К этому времени Сергей Орлов уже освоился во фронтовой обстановке, побывал в боях, пережил первое ранение. Поздней осенью 1942 года юноша направлен в Челябинск, в танковую школу, отметив свой путь на восток короткими стихами: «Через края сосновых станций, спокойных рек, седых берез невидимую нить пространства мотал локтями паровоз...». О той поре в жизни поэта — немного свидетельств, но одно из них очень интересно.
«В холодном Челябинске, в запасном полку, — ах, какая зима была, как все обледенело! — в сорок первом, сорок втором году увидел я эту книжку с красной фронтовой огненной обложкой цвета пожара. Она и называлась «Фронт» ... Книжка Сергея Орлова, вышедшая тогда в Челябинске...
Мы были где-то рядом, в одной казарме. Может быть, даже на одном этаже, но в разных ротах. Я бы мог застать его там. Я мог бы даже встретить его там — одним из этих солдат в шлеме.
Мы были все одинаковы, в холодных танковых шлемах, в полушубках, у кого они были, в валенках и полушубках, вымазанных в тавоте и газойле.
Когда я приехал, он был еще в полку, но, когда книжка вышла, он уже отправился с маршевой ротой. Кажется, командиром взвода танков».
Так пишет Василий Субботин, немногословно показывая обстановку, в которой проходила учеба будущих танкистов. Примечательно здесь, однако, упоминание книги стихов С. Орлова «Фронт», о которой, как правило, никто не говорит в статьях о творчестве поэта, и первой его книгой считается «Третья скорость». Как же так?..
А книга «Фронт», действительно, была, и подготовили ее для издания в Челябинске вдвоем поэт-дальневосточник С. Тельканов и С. Орлов. Вышла она в 1942 году в «Челябгизе» тиражом десять тысяч экземпляров, крохотная, на двадцати четырех страницах. Конечно, теперь она уже — библиографическая редкость, и удивительно ли, что в связи с 1942 годом и этой книжкой Субботин упоминает стихотворение «Его зарыли в шар земной...», которое сам Орлов в прижизненных изданиях отмечал датой «июнь 1944». Здесь, видимо, произошла у Субботина своего рода аберрация памяти, впрочем, вполне простительная и объяснимая. Не исключено также, что и Сергей Орлов той своей книжки просто не видел...
И вот молодой танкист-поэт снова под Ленинградом, на Волховском фронте. Начинается жизнь «от атаки до атаки», в которой танкисты, люди в ребристых кирзовых шлемах и черных комбинезонах, накрепко связаны круговой порукой любви к Родине и ненависти к врагу. Иначе — не выжить. Дорог здесь мало, кругом болота, знаменитые Синявинские болота, танки проваливаются то в хляби непролазные, то в воронки... Грохот стоит в танке, от дыма и пороховой гари друг друга не видно, но есть уверенность — фронтовые побратимы рядом.
Молодой танкист-лейтенант жил общими для всех воинскими заботами, лишь одно отличало его: он не расставался с толстой ученической тетрадью, в которую мало-помалу записывались стихи, — но и эти стихи скоро стали общим достоянием однополчан. Будучи корреспондентом армейской газеты, на Волховском фронте с Орловым познакомился Дмитрий Хренков. Он вспоминает:
«Небольшая рощица, вдоль и поперек исхлестанная артиллерийским огнем, просматривалась насквозь. Голые, с сорванными верхушками деревья напоминали театральные декорации.
Командиров танков мы не застали на месте. Вместе с механиками-водителями в эти короткие часы, оставшиеся до боя, они ползали по переднему краю, высматривали дорогу, по которой завтра предстояло повести машины...».
Утром танкисты пошли в бой, а вечером хоронили погибших товарищей, — Сергея Орлова Дмитрий Хренков встретил только на другой день утром. Танкисты снова готовили машины к выходу на исходные позиции, и все-таки корреспондент увидел командира танка, его «простое открытое лицо русского паренька, перепачканное то ли маслом, то ли сажей, с широким лбом, на котором прикипела прядь светлых, чуть с рыжинкой волос». Тогда же Хренков услышал впервые стихи Орлова: «Мы ребят хоронили в вечерний час...» («Карбусель»), — стихи о не отболевшем, о вчерашнем.
Они и рождались, стихи поэта-танкиста, в обжигающей близости с огнем и смертью, в трагических буднях войны, — потому они и вызывали живейший интерес фронтовых друзей. Но молодой поэт обладал и недюжинным талантом, — это одним из первых оценил сотрудник армейской газеты, известный в Ленинграде критик Л. И. Левин. Талант, доставшийся скромному и совестливому пареньку с Белозерья, обладающему солдатским мужеством и выдержкой, брошенный в гущу фронтовой жизни, — он должен был отчеканить неумирающие строки, должен был!
Уже тогда стихи молодого танкиста обращают на себя внимание. Как-то встретились фронтовики с гостями, поэтами из Ленинграда, и один из них, поэт Александр Прокофьев (в ту пору — подполковник) рассказывал:
— Вчера мы заезжали в один тяжелый танковый полк. Народ там — молодец к молодцу. Биты и стреляны. Видели мы там одного лейтенанта, розовощекого, застенчивого и в высшей степени интеллигентного. В мирное время такой человек мухи не обидит... Удивительно, как меняется человек на войне! Поразил нас этот лейтенантик и своими стихами. Талантливые, душевные, очень искренние. Дай бог ему выжить — он может хорошо рассказать об этой трудной войне...
О встрече двух поэтов, пока не известного и уже знаменитого, позже ставших близкими, писал Иван Курчавов, припоминая и другой, весьма примечательный эпизод. Беспокоясь за жизнь поэта Орлова, друзья хотели устроить его в редакцию армейской газеты, — там все-таки меньше опасности. «Ходатая строго отчитал командующий бронетанковыми войсками.
— Как вы можете об этом даже заикаться! — вскипел генерал. — Лейтенант командует взводом тяжелых танков «KB» в полку РГК— кто же отдаст его вам накануне крупной наступательной операции! Да и пожелает ли он сменить свою машину на ваш скрипучий письменный стол?».
И сам Сергей Орлов, наверное, считал так же. Во всяком случае, он всю войну провел на переднем крае и не оставил боевой машины, а стихами писал об этом так:
Хочу, чтобы меня вело
По всем высотам вдохновенья
Мое прямое ремесло —
Танкиста и бойца уменье.
Нет, не случайно во фронтовом блокноте соседствуют стихи и на его последней странице — схема основных узлов и систем управления танком. На ней отмечены приборная доска и рация, и слова написаны: стартерный аккумулятор, прицел, тумблер, вариометр, — слова, за которыми и кроется «танкиста и бойца уменье...»
Уменье это не раз выручало поэта-танкиста. В большом наступлении у Синявина танковый полк нес большие потери. Машина, которой командовал Сергей Орлов, тоже была подбита и остановилась на виду позиций врага. Не имея связи с полком, танкисты как могли вели ремонт, две недели, не вылезая из танка. Наконец развернулись и «на прощание» успели ударить по врагу. А когда отыскали свою часть, узнали, что их и в живых уже не числят...
Другой случай, о котором тоже рассказывает Иван Курчавов, знавший Орлова на фронте и позже встречавшийся с ним, оказался драматичнее. Шли бои под Новгородом, совместными усилиями танков и пехоты была захвачена деревня Гора, открывавшая возможность блокировать железную дорогу. Танк Орлова, избегая прицельного огня, неожиданно атакует врага в лоб. Препятствий нет, но впереди снежная крепость, где укрылись фашисты, а в стороне солдаты в маскхалатах пушку волокут.
«— Сгубила меня, можно сказать, интеллигентская осторожность, — с улыбкой говорит Сергей. — Мне показалось, что это наши... Ударю из танка, а вдруг у пушки — свои ребята. Не лучше ли подождать?.. «Свои ребята» ударили по танку прямой наводкой. Я получил сразу три ранения: в руку, ногу и в грудь. Последний осколок шел прямо в сердце, но помешала... медаль «За оборону Ленинграда». Комсомольский билет был пробит, медаль изуродована, но осколок потерял свою силу и застрял между гимнастеркой и грудью. В танке произошел взрыв, машина загорелась. Мы через борт скатились в рыхлый снег. У меня начался световой шок, и я подумал уже, что ослеп навсегда: день солнечный, яркий, а я ничего не вижу. Обгорелая кожа свисала с лица клочьями, веки слиплись. А фашисты бьют, бьют, не давая возможности поднять голову. Ползу по следу гусеницы и мало что соображаю. На мое счастье рядом оказалась девчушка из пехоты...»