Файл: Книга знаменитой исторической трилогиии Золотая Орда.doc

Еще не до конца придя в себя от поражения, Мамай думал о новой битве с русскими. Для этого он и велел собрать в ставку эмиров и старейшин родов.

Власть подобна соколу на твоей рукавице. Если умеешь им управлять, будешь разумен, то добычей твоей станет и свирепый волк, и красная лисица. Неумелое же обращение с птицей превращает ее железные когти в ничтожное украшение, и вместо добычи она начинает терзать падаль.

Мамай не был глупым правителем. Он умел подчинять себе людей, потому что умел побеждать врагов.

* * *

Одновременно с эмирами и старейшинами в ставку приехал Гияссидин‑хан. Он был младшим сыном Бастемир‑султана, ведущего свой род от пятого сына Джучи — Сибана. Широкоплечий, высокий, внешне сильный, Гияссидин был слаб душой и всегда робел перед Мамаем, сделавшим его ханом.

В двух соединенных между собой юртах собрались самые знатные люди кочевых родов, подчиняющихся Мамаю. Эмиры, батыры, бии в богатых одеждах сидели на разостланных кошмах, ожидая появления Гияссидина и Мамая. И когда те наконец вошли в юрту, собравшиеся поднялись и склонились в низком поклоне, приветствуя хана и правителя, которого давно между собой уже тоже величали ханом.

Гияссидин и Мамай сели на почетное место.

Муфтий Крыма красивым, бархатным голосом прочел молитву в память о погибших на Куликовом поле золотоордынских воинах.

Склонив головы, в напряженном молчании слушали собравшиеся слова, обращенные к богу, а когда муфтий умолк, провели в знак печали по лицу раскрытыми ладонями.

— Пусть услышат нас доблестные воины…

— Пусть земля им будет пухом…

— Пусть аллах откроет им врата рая…

Неслышно вошел в юрту темнолицый Кастурик‑эмир и остановился у входа.

Глаза его встретились с глазами Мамая.


— Ты сделал то, что я велел?

Кастурик наклонил в знак согласия голову.

— Введите его.

Четверо нукеров втолкнули в юрту закованного в цепи могучего сложения человека. Густая окладистая борода ниспадала ему на грудь, лицо было исклевано крупными оспинами, а один глаз закрывало синеватое бельмо. Многие из присутствующих здесь знали косого Ивана. Он был русским купцом, торговавшим с Золотой Ордой. Не знали только эмиры, батыры и бии, что уже давно был этот человек глазами и ушами Мамая, не знали и того, что правитель Орды, несколько раз проверив его сообщения из Москвы и Рязани, во многом доверял ему. Именно Ивана спрашивал перед битвой Мамай о количестве воинов у московского князя, и тот твердо заверил его, что «у Дмитрия Ивановича более нет ни одного воина, кроме тех, что стоят на Куликовом поле». В суматохе битвы никто не заметил, куда делся косой Иван. Только случайно, при отступлении, наткнулся в степи золотоордынский отряд на купца и повязал его.

---

Молчание затягивалось. Мамай пристально смотрел на человека, которому еще недавно верил. Ему на миг показалось, что именно этот русский виноват в его поражении. Скажи он правду — и все могло быть иначе. Мамай бы совсем по‑иному распорядился войском. С трудом справившись с охватившей его яростью, Мамай сказал:

— Ну, косой Иван, разве ты не знал, что у золотой Орды длинный курук? Этой петлей мы ловим даже диких коней. Неужели ты думал, что она не настигнет тебя, куда бы ты ни спрятался? Теперь ты, наверное, расскажешь нам все.

Пленник поднял опухшее от побоев лицо:


— Очем ты хочешь услышать?

— Тебе бы уже следовало догадаться, что нас интересует…— Мамай говорил медленно. Его все еще душила ярость. — Почему ты обманул меня и не сказал о том, что московский князь спрятал воинов в Зеленой дубраве?

Запекшиеся губы Ивана тронула едва заметная улыбка:

— Не захотел.

Мамай всем телом подался вперед. Он ожидал чего угодно: лжи, мольбы о пощаде, но не такого ответа.


— Ты не захотел!.. Быть может, и рязанский князь Олег тоже не захотел и потому предал меня?

Косой Иван был причастен к сговору Олега и Мамая. Не раз ездил он между ставкой Орды и Рязанью с тайными поручениями. И потому неспроста задал ему этот вопрос Мамай.

Пленник отрицательно покачал головой:

— Нет. Князь Олег предал не тебя, а землю Русскую. И его я обманул… Тому, кто предает, всегда страшно… Я сказал князю, что часть своего войска Дмитрий Иванович оставил в тылу и, если он пойдет на соединение с тобой, быть Рязани сожженной. Оттого Олег и не бросился к тебе на помощь. Своя рубашка ближе к телу… Зачем ему спасать твой горящий дворец, когда, того и жди, запылает собственная изба? Не будь так, не упустил бы он случая расквитаться с московским князем. Спор у них давний, смертный… Князь Олег что пес… Увидев, что обманулся, он по‑мелкому, но мстил Дмитрию Ивановичу. Его люди разобрали построенные на Дону мосты, когда собралось московское вой‑ско в обратный путь с Куликова поля, его люди грабили по лесам московских ратников и глумились над ними…


— Чего хотел добиться этим Олег?

— Не знаю. Быть может, думал, что, оправившись после битвы, ты погонишься за Дмитрием Ивановичем… Всякое можно было думать… У московского князя едва половина воинов после битвы осталась… Ты же не оправдал надежд Олега, а как побитый пес, поджав хвост…

---

— Укороти язык!.. — крикнул нукер, стоявший рядом с пленником, и ударил его по голове рукоятью камчи.

Лицо Мамая потемнело. Мелькнула сумасшедшая мысль, что, быть может, действительно следовало, собрав рассыпавшееся по степи войско, ударить в спину московскому князю. Тот явно не ожидал нападения.

Косой Иван словно не заметил удара, а может быть, избитое его тело действительно не чувствовало уже боли.

— Обманулся в своих надеждах Олег… Орлом тебя посчитал…

Не отрываясь, Мамай смотрел на пленника. Давно бродила в душе мысль —небольшим войском напасть на рязанские земли, чтобы наказать Олега за измену. Но к чему косой Иван говорит так упорно про то, как мстил московскому войску рязанский князь? Не плетет ли он новую сеть обмана, чтобы увлечь в нее Мамая и тем самым спасти Рязань от набега? Все это предстояло обдумать, прежде чем принять какое‑то решение. Сейчас даже такого неверного союзника, как Олег, не стоило терять.

— Только напрасно творит худые дела рязанский князь… Дни его сочтены… Дмитрий Иванович ничего не забудет… Не сегодня, так завтра найдет Олег свою гибель…

И снова была какая‑то загадка в словах косого Ивана. Если все так, то почему, возвращаясь с битвы, Дмитрий Иванович сразу же не разделался с Рязанью, а распустил свое войско и закрыл глаза на бесчинства, которые творил Олег?

— Подожди, — нетерпеливо и властно сказал Мамай. — Я сам разберусь с твоими князьями… Ответь мне: почему предал меня ты?! Или я мало давал тебе золота?

— Плата твоя была щедрой…— Пленник переступил с ноги на ногу, и в тишине негромко звякнули цепи. — Но ты не знал двух вещей…


— Каких?

— Первое. За золото можно купить золотой трон и даже счастье, но не человеческое сердце… Нельзя купить его любовь к близким, к отчей земле…

— Ты думаешь, что я полностью доверял тебе? — презрительно спросил Мамай.

— Я так не думал… Ты не мог верить мне, русскому, потому что не веришь даже своим друзьям по стремени: Бегичу, Карабакаулу, Кастурику и даже сидящему рядом с тобой Гияссидину Мухаммеду, поднятому тобой ханом… И второе… Я очень удивился, когда узнал, что ты не велел удалять меня из твоего войска, отправляющегося в поход. Я уже тогда понял, что ты не доверяешь мне. Ты решил напугать меня, чтобы я напугал московского князя… Мне действительно было страшно, когда я смотрел на проходящие мимо твои тумены… Пыль, поднятая копытами их коней

---

, делала небо низким и серым… Я рассказал об этом Дмитрию Ивановичу. Но ни он, ни те, кто его окружал, не испугались. В русском войске каждый ратник знал, что пришел он на Куликово поле не для того, чтобы отнять у вас косяки лошадей и ваших баранов, не для того, чтобы снять с мертвых одежду и доспехи… Каждый хотел жить и ради жизни готов был умереть… Смертью смерть поправ…— Пленник ненадолго замолчал. Полуприкрыв глаза, он собирался с силами. — Быть может, ты хочешь знать, для чего я все это говорю? Ты уверен, что делаю это, чтобы спасти жизнь… Нет. Знаю: по вашим обычаям такого врага, как я, не щадят. Мне больше не придется говорить, но твои люди все равно проговорятся кому‑нибудь об услышанном, и на Руси узнают, что не предал я родную землю…

Мамай словно пропустил мимо ушей сказанное косым Иваном.

— И все‑таки, прежде чем я решу твою участь, я хотел бы еще раз спросить… Кроме тебя, мне служили и другие русские, но никто не предупредил о замыслах князя. Неужели среди них действительно нет ни одного человека, которого бы не соблазнило золото?

Пленник тихо и хрипло рассмеялся:

— Таких найти всегда можно. Только Дмитрий Иванович поступил мудрее… Никто, кроме князя Владимира Андреевича Серпуховского да Дмитрия Михайловича Боброка‑Волынца, не ведал о его задумке. Накануне битвы, в ночь, ушли их дружины в Зеленую дубраву. Ни остальные князья, ни простые ратники про то не знали. И потому русские воины, выйдя против твоих, бились до последнего, не надеясь на помощь, а полагаясь только на себя. Оттого и не оглядывались они по сторонам, не сломились под натиском твоих туменов.


— Выходит, и ты не знал о засадном полке?

— Я не ведун, чтобы читать княжеские мысли…


— А если бы знал?

— Не сказал бы, — твердо произнес пленник.

Мамай зло расхохотался:


— Выходит, князь Дмитрий не доверял тебе?

— Не знаю… Быть может, он правильно поступал… А если бы стал пытать меня? Человек сам не ведает, что может он и какие муки ему под силу. Уж коль я ничего не знаю, так жги меня хоть огнем — сказать мне нечего… Быть может, утаивая, князь Дмитрий сберегал мою душу от греха смертного — предательства.

Мамай задумался. Все, о чем говорил косой Иван, было в прошлом. Его не вернешь, как убежавшую в реке воду и плывущие по небу облака. Сейчас хана больше интересовал рязанский князь Олег. В борьбе с Москвой ему очень нужна была сильная рязанская дружина. Может быть, все и так, как говорит пленник, а быть может, и на этот раз он обманывает, хотя слова его очень похожи на правду. Если Олег враг Москве, то почему не растопчет его князь Дмитрий? Если же друг, то почему при случае поносят его худым словом «предатель»? Может, и здесь скрыта известная только двум князьям тайна, потому что каждый из них знает, что Орда не успокоится после поражения, а обязательно станет мстить и устраивать набеги. И такое могло быть.

---

Мамай вспомнил князя Олега. Высокий, русобородый, он умел подчинять себе людей, а главное — был тщеславен и честолюбив. Сколько приходилось встречаться с ним, всегда казалось, что нет человека, более люто и яростно ненавидящего своего соперника — московского князя… Кто, кроме Орды, смог бы помочь Олегу в борьбе с Москвой? Никто. Так почему же он предал и не пришел на Куликово поле?

Мамай опустил голову и задумался. Ясно вспомнил он то, с чего все началось.

Олег первым прислал к нему своего человека, и тот от имени князя предложил Мамаю в обмен на обещание не разорять более рязанскую землю платить ему дань в том размере, в котором давала ее Рязань Орде при хане Узбеке.

Тогда Мамай хотел с презрением ответить, что без всякого уговора он может взять у Рязани все, что пожелает, но пришла вдруг хитрая мысль использовать князя Олега против Москвы.

Если бы тогда знать, что Олег затеял двойную игру. А что это именно так, теперь хан не сомневался. Иначе почему, возвращаясь с поля Куликова победителем, московский князь Дмитрий не бросил свои полки, опьяненные успехом, на дружину Олега и не раздавил своего старого врага и изменника? Более того, как сообщали лазутчики, идя через рязанские земли, запретил настрого московский князь утеснять рязанцев и чинить им зло.

Изменил Олег. В душе всколыхнулась, поползла к горлу тугим комком ярость. Он с трудом овладел собой. Непонятно было одно — отчего не объявил народу московский князь о том, что Олег не предатель, а действовал с ним заодно? По всей Руси клянут люди рязанского князя, а Дмитрий молчит…

Откуда было знать бывшему повелителю Орды хану Мамаю, что произойдет совсем скоро, после того как перережут ему в Кафе горло генуэзцы.

А случится для многих непонятное. Великий московский князь Дмитрий Иванович заключит с Олегом договор о вечном союзе, а гордый рязанский князь признает его старшим братом. И еще Дмитрий Иванович приравняет Олега к Владимиру Серпуховскому, получившему после Куликовской битвы прозвище Храброго. Воистину есть чему дивиться, если Владимир Серпуховской, покрывший себя вечною славою, не взропщет на то, что к нему приравняли предателя. Значит, ведомо ему было то, чего не ведали другие, и не врагом считал он Олега, а единомышленником в борьбе с Ордой.

В году 1381‑м признает рязанский князь твердые границы меж московскими и его землями, установленные Дмитрием Ивановичем, поклянется быть против Орды и вероломной Литвы. Чудное творилось на Руси, где не принято было прощать предателей, а тем более заключать с ними союзы как с равными.

---