Файл: Горестная повесть о счастливой любви (народная драма времён Гулага).doc

ВУЗ: Не указан

Категория: Не указан

Дисциплина: Не указана

Добавлен: 12.12.2023

Просмотров: 98

Скачиваний: 1

ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.


Только зря, - говорю, - гражданин надзиратель,

Рукавичкой вы мне по губам…»
Пантомимы («Тайное свидание Петра и Ульяны» и др.)
Возможна также дополнительная сцена: «Комсомольское собрание немцев-«трудармейцев» в лагере. 1943 год»
Действие 2.

Сцена 1.
Романс «Бубенцы» (А.Кусиков - В.Бакалейников)
Сердце будто проснулось пугливо,

Пережитого стало мне жаль,

Пусть же кони с распущенной гривой

С бубенцами умчат меня в даль.
Припев:
Слышу звон бубенцов издалёка —

Это тройки знакомый разбег,

А вокруг расстелился широко

Белым саваном искристый снег.
Пусть ямщик свою песню затянет,

Ветер будет ему подпевать.

Что прошло — никогда не настанет,

Так зачем же, зачем горевать.
Припев.
Звон бубенчиков трепетно может

Воскресить позабытую тень,

Мою русскую душу встревожить

И встряхнуть мою русскую лень.
Припев.
Песня цыганки (Я.Полонский – Я.Пригожий)
Мой костёр в тумане светит;

Искры гаснут на лету...

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.
Ночь пройдет - и спозаранок

В степь далёко, милый мой,

Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой.
На прощанье шаль с каймою

Ты на мне узлом стяни:

Как концы её, с тобою

Мы сходились в эти дни.
Кто-то мне судьбу предскажет?

Кто-то завтра, сокол мой,

На груди моей развяжет

Узел, стянутый тобой?
Вспоминай, коли другая,

Друга милого любя,

Будет песни петь, играя

На коленях у тебя!
Мой костёр в тумане светит;

Искры гаснут на лету...

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.
Стихотворения А.Барковой

Как дух наш горестный живуч,

А сердце жадное лукаво!

Поэзии звенящий ключ

Пробьётся в глубине канавы.

В каком-то нищенском краю

Цинги, болот, оград колючих

Люблю и о любви пою

Одну из песен самых лучших.
В бараке
Я не сплю. Заревели бураны 

С неизвестной забытой поры, 

А цветные шатры Тамерлана 

Там, в степях… И костры, и костры. 
Возвратиться б монгольской царицей 

В глубину пролетевших веков, 

Привязала б к хвосту кобылицы 

Я любимых своих и врагов. 
Поразила бы местью дикарской 

Я тебя, завоёванный мир,

Побеждённым в шатре своем царском 

Я устроила б варварский пир. 
А потом бы в одном из сражений, 

Из неслыханных оргийных сеч 

В неизбежный момент пораженья 


 Я упала б на собственный меч. 
Что, скажите, мне в этом толку, 

Что я женщина и поэт? 

Я взираю тоскующим волком 

В глубину пролетевших лет. 
И сгораю от жадности странной 

И от странной, от дикой тоски. 

А шатры и костры Тамерлана 

От меня далеки, далеки.
А.Блок
Равенна
Всё, что минутно, всё, что бренно,

Похоронила ты в веках.

Ты, как младенец, спишь, Равенна,

У сонной вечности в руках.
Рабы сквозь римские ворота

Уже не ввозят мозаик.

И догорает позолота

В стенах прохладных базилик.
От медленных лобзаний влаги

Нежнее грубый свод гробниц,

Где зеленеют саркофаги

Святых монахов и цариц.
Безмолвны гробовые залы,

Тенист и хладен их порог,

Чтоб чёрный взор блаженной Галлы,

Проснувшись, камня не прожёг.
Военной брани и обиды

Забыт и стерт кровавый след,

Чтобы воскресший глас Плакиды

Не пел страстей протекших лет.
Далёко отступило море,

И розы оцепили вал,

Чтоб спящий в гробе Теодорих

О буре жизни не мечтал.
А виноградные пустыни,

Дома и люди - всё гроба.

Лишь медь торжественной латыни

Поёт на плитах, как труба.
Романс «Утро туманное» (И.Тургенев – А.Абаза)
Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые.

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Вспомнишь обильные, страстные речи,

Взгляды, так жадно и нежно ловимые,

Первая встреча, последняя встреча,

Тихого голоса звуки любимые.
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,

Многое вспомнишь родное, далёкое,

Слушая говор колёс непрестанный,

Глядя задумчиво в небо широкое. 
Б.Чичибабин
Махорка
Меняю хлеб на горькую затяжку, 

родимый дым приснился и запах. 

И жить легко, и пропадать нетяжко 

с курящейся цигаркою в зубах. 
Я знал давно, задумчивый и зоркий, 

что неспроста, простужен и сердит, 

и в корешках, и в листиках махорки 

мохнатый дьявол жмётся и сидит. 
А здесь, среди чахоточного быта, 

где холод лют, а хижины мокры, 

все искушенья жизни позабытой 

для нас остались в пригоршне махры. 
Горсть табаку, газетная полоска – 

какое счастье проще и полней?

И вдруг во рту погаснет папироска, 

и заскучает воля обо мне. 
Один из тех, что «ну давай покурим», 

сболтнёт, печаль надеждой осквернив, 


что у ворот задумавшихся тюрем 

нам остаются рады и верны. 
А мне и так не жалко и не горько. 

Я не хочу нечаянных порук. 

Дымись дотла, душа моя махорка, 

мой дорогой и ядовитый друг.
Романс «Выхожу один я на дорогу» (М.Лермонтов – Е.Шашина)
Выхожу один я на дорогу; 

Сквозь туман кремнистый путь блестит; 

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, 

И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно! 

Спит земля в сиянье голубом... 

Что же мне так больно и так трудно? 

Жду ль чего? жалею ли о чём?
Уж не жду от жизни ничего я, 

И не жаль мне прошлого ничуть; 

Я ищу свободы и покоя! 

Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы... 

Я б желал навеки так заснуть, 

Чтоб в груди дремали жизни силы, 

Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, 

Про любовь мне сладкий голос пел. 

Надо мной чтоб, вечно зеленея, 

Тёмный дуб склонялся и шумел.
Ю.Грунин
Однонарнику
Попраны и совесть и свобода.

Нас загнали в беспредельный мрак.

Ты сегодня «сын врага народа».

Я из плена, то есть, тоже враг.
Я не знал того, что нас так много,

И что здесь хоронят без гробов.

Я не знал, как широка дорога

В этот мир голодных и рабов.
Много нас, усталых, но упрямых.

Много нас, растоптанных в пыли.

В чём же соль, мой друг Камил Икрамов?

Лагеря Сибири – соль земли.

1947
В.Шаламов
Славянская клятва
Клянусь до самой смерти

мстить этим подлым сукам,

Чью гнусную науку

я до конца постиг.

Я вражескою кровью

свои омою руки,

Когда настанет этот

благословенный миг.

Публично, по-славянски,

из черепа напьюсь я,

Из вражеского черепа,

как делал Святослав.

Устроить эту тризну

в былом славянском вкусе

Дороже всех загробных

любых посмертных слав.

Пусть знает это Диксон

и слышит Антарктида,

В крови ещё клокочет

мой юношеский пыл, -

Что я ещё способен

все выместить обиды

И ни одной обиды

ещё я не забыл.
Соболь М.

О жизни и муке

ушедших в расход

витийствуют внуки —

весёлый народ!
Шуруйте, ребята,

на наших костях,

на наших костях,

на своих скоростях.
Спасибо, поскольку

уловлено ловко:

у нас — перековка,

у вас — перестройка.
Где наша баланда,

там ваша баллада,

стихами охаяв

моих вертухаев.
Колымская трасса,

Печора и БАМ…

Аншлаги над кассой —


поёт Розенбаум.
Где наши зэ-ка —

у вас му-зы-ка

и в рифму на «лагерь»

о лагере — шлягер.
За буковку — рублик,

а мы-то, бывало, —

четырнадцать кубиков

лесоповала.
Шаг вправо, шаг влево,

собаки, стрелки —

для вопля припева,

для хрипа строки,

где каждое слово

душе поперёк…
Неужто нам снова

добавили срок?

1988
Фокстрот «Рио-Рита»
Реквием («Ave Maria»?)
«Романс» (Г.Свиридов)
История отпадения Нидерландов от Испании

(Фрагмент тюремного «рóмана», в переводе на «феню» Л.Н. Гумилёва)
В 1565 году по всей Голландии пошла параша, что папа римский – антихрист. Голландцы начали шипеть на папу и раскурочивать монастыри. Римская курия, обиженная за пахана, подначила испанское правительство. Испанцы стали качать права – нахально тащили голландцев на исповедь (совали за святых чурки с глазами). Отказчиков сажали в кандей на трёхсотку, отрицаловку пускали налево. По всей стране пошли шмоны и стук. Спешно стряпали липу. Гадильники ломились от случайной хевры. В проповедях свистели об аде и рае, в домах стоял жуткий звон. Граф Эгмонт на пару с графом Горном попали в непонятное. Их по запарке замели, пришили дело и дали вышку.

Тогда работяга Вильгельм Оранский поднял в стране шухер. Его поддержали гёзы (урки, одетые в третий срок). Мадридская малина послала своим наместником герцóга Альбу. Альба был тот ещё герцóг! Когда он прихилял в Нидерланды, голландцам пришла хана. Альба распатронил Лейден, главный голландский шалман. Остатки гёзов кантовались в море, а Вильгельм Оранский припух в своей зоне. Альба был правильный полководец. Солдаты его гужевались от пуза, в обозе шло тридцать тысяч шалашовок. На этапах он не тянул резины, наступал без показухи и туфты, а если приходилось канать, так все от лордов до попок вкалывали до опупения. На Альбу пахали епископы и князья, в ставке шестерили графья и генералы, а кто махлевал, тот загинался. Он самых высоких в кодле брал на оттяжку, принцев имел за штопорил, графинь держал за простячек. В подвалах, где враги на пытках давали дуба, всю дорогу давил ливер и щерился во все хавало. На лярв он не падал, с послами чернуху не раскидывал, пленных заваливал начистяк, чтоб был полный порядок.

Но Альба вскоре даже своим переел плешь. Все знали, что герцóг в законе и в лапу не берет. Но кто-то стукнул в Мадрид, что он скурвился и закосил казённую монету. Альбу замели в кортесы на общие работы, а вместо него нарисовались Александр Фарнези и Маргарита Пармская - два раззолоченных штымпа, рядовые придурки испанской короны.


В это время в Англии погорела Мария Стюарт. Машке сунули липовый букет и пустили на луну. Доходяга Филипп II послал на Англию Непобедимую армаду, но здорово фраернулся. Гранды-нарядчики филонили, поздно вывели Армаду на развод, на армаде не хватило пороху и баланды. Капитаны заначили пайку на берегу, спустили барыгам военное барахлишко, одели матросов в локш, а ксивы выправили на первый срок, чтоб не записали промота. Княжеские сынки заряжали туфту, срабатывали мастырки, чтоб не переть наружу. В Бискайском море Армаду драла пурга. Матросы по трое суток не кимарили, перед боем не покиряли. Английский адмирал из сук Стефенс и знаменитый порчак Френсис Дрейк разложили Армаду, как Бог черепаху. Половина испанцев натянула на плечи деревянный бушлат, оставшиеся подорвали в ховиру.

Голландцы обратно зашнуровались и вусмерть покатились, когда дотыркали про Армаду. Испанцы лепили от фонаря про победу, но им посветило – ссученных становилось меньше, чесноки шерудили рогами. Голландцы восстали по новой, а Маргарита Пармская и Александр Фарнезе смылись во Фландрию, где народ клал на Лютера.

Так владычество испанцев в Голландии накрылось мокрой хавыркой…