Файл: Игорь Евгеньевич Суриков Полис, логос, космос мир глазами эллина.doc
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 09.01.2024
Просмотров: 1002
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
кайрос и эон . Причем полными синонимами все три не являлись. У каждого из них существовало достаточно четко очерченное и ограниченное смысловое поле (в каких-то случаях более, в каких-то менее широкое), и эти смысловые поля пересекаются лишь частично.
«Хронос» действительно встречается в источниках значительно чаще, чем две остальные лексемы вместе взятые. «Хронос» – это, бесспорно, самый общий и широкий по значению термин для обозначения времени; в наибольшей степени коррелирует он и с соответствующим русским словом «время». Собственно, нередко словари (особенно те, которые дают не слишком уж детализированную информацию) ограничиваются одним-единственным переводом: «хронос» – время198.
Но так ли всё просто? Здесь не помешает задуматься о том, что даже и мы, говоря «время», не всегда имеем в виду одно и то же. Строго говоря, всякий раз мы употребляем это существительное в одном из двух значений: либо в смысле «некий промежуток времени», либо в смысле «момент времени, некая точка во времени». Чтобы пояснить этот тезис, приведем две условные речевые ситуации: а) «Сколько времени имярек пробыл на этом месте? – Семь часов»; б) «В какое время имярек прибыл на место? – В семь часов». Ясно, что в этих двух случаях речь идет о несколько разных вещах. В русском языке слово «время» вполне уместно в обеих ситуациях. А как обстоит дело в древнегреческом? В частности, что можно сказать в данной связи о пресловутом «хроносе»?
Этот термин обычно употреблялся тогда, когда речь шла о промежутке времени, о чем-то текущем, длящемся, протяженном. Он мог даже подспудно содержать в себе идею отсрочки, задержки, промедления. «Хронос» можно было бы условно назвать «линейным временем», потому что он маркирует некую линию.
«Хроносу» противостоит «кайрос», понимаемый как точный, конкретный момент, некий предел, рубеж. Тут уже не идет речь о длительности и протяженности. Это не промежуток времени, а «точка во времени» или, если позволить себе, может быть, чрезмерно современное выражение, «квант времени». Напомним, что квант – минимальное, не подлежащее дальнейшему делению количество какой-либо физической величины.
Впрочем, чрезмерно современным тут будет именно разве что выражение, но не суть. Понятие «квант» в античности, разумеется, было неизвестно. Однако возможность или невозможность квантования пространства (то есть деления его на кванты) – одна из самых важных проблем, ставившихся и решавшихся натурфилософами архаического и классического периодов. Достаточно напомнить известные парадоксы Зенона Элейского – об Ахилле и черепахе, о летящей стреле.
Первая из упомянутых сложных задач (так называемых апорий , то есть по-древнегречески затруднений), придуманных Зеноном – этим интереснейшим представителем раннегреческой философии (он жил и писал в первой половине V в. до н. э. и его не следует пу тать с тезкой и коллегой – Зеноном Китийским, основателем стоицизма, действовавшим лет на двести позже), – может быть вкратце пересказана так. Представим себе, что Ахилл – самый быстроногий герой в греческой мифологии – состязается в беге с черепахой, этим воплощением медлительности. Дадим черепахе «фору», поставив ее на десять шагов впереди. Условимся также, что Ахилл движется в десять раз быстрее своей соперницы – просто потому, что с круглыми числами легче оперировать.
Итак, соревнование началось. Сможет ли прославленный бегун догнать черепаху? «Конечно, сможет», – говорили собеседники Зенона. «А вот и нет, – усмехался философ. – Смотрите сами. Пока Ахилл пробежит десять шагов, отделяющие его от черепахи, та проползет один шаг и по-прежнему будет впереди него. Пока Ахилл пробежит этот шаг – черепаха проползет одну десятую шага, и всё равно остается впереди. Ахилл пробегает одну десятую шага – черепаха проползает одну сотую. И так до бесконечности! Ведь пространство бесконечно делимо, и для того, чтобы преодолеть даже самый ничтожный его отрезок, нужно же затратить какое-то время. Герой настигает черепаху, но не может ее догнать, тем более обогнать. Он постоянно оказывается в точке, где она только что была, но где ее уже нет: она ведь, хоть и медленно, но тоже движется, но не стоит на месте».
Апория о летящей стреле имеет несколько иной характер. Когда стрела летит, она движется или покоится? И опять же общепринятый ответ, разумеется, будет: «Конечно, движется». А ответ Зенона – снова иной. В каждый отдельно взятый момент стрела находится в каком-то одном месте, а не в двух сразу. А поскольку время состоит именно из отдельно взятых моментов, то стрела всегда находится в каком-то одном месте. Где же тогда движение? Его нет, оно куда-то исчезает.
Аристотель считал, что ему удалось разрешить парадоксы Зенона, разоблачить лежащие в их основе логические сбои. Но он ошибался199. На самом деле «Зеноновы загадки» – это не какие-нибудь дешевые софизмы, строящиеся на жульнической подмене понятий. Таких тоже было более чем достаточно в античной Греции. Например, известный «рогатый софизм»: «Чего ты не терял, то у тебя есть. Рогов ты не терял? Значит, ты рогат». Тут-то как раз найти подвох очень просто.
Нет, апории Зенона гораздо глубже. Они отражают собой не досужую игру ума, а реальные парадоксы системы «пространство – время – движение». Нельзя сказать, что они и по сей день однозначно и непротиворечиво решены. И действительно, с логической стороны они абсолютно безупречны. Придраться решительно не к чему, всё предельно убедительно. А вместе с тем столь же ясно и другое: заключения элейского философа решительно противоречат данным опыта наших чувств. Если действительно устроить подобное состязание между человеком и черепахой, то каждый зритель легко сможет увидеть, как бегун за несколько секунд догонит и перегонит неповоротливое животное.
Что же получается? Глаза говорят нам одно, а логика, то есть наш разум, – другое. Что же из них нас обманывает? Чему верить? Ответ человека наших дней будет однозначен: безусловно, верить нужно органам наших чувств. Но это означает – отказать в доверии разуму. Зенон бы сказал: «Если не верить собственному разуму, то лучше вообще прекратить этот разговор: кого обманывает его ум, тот попросту сумасшедший». Уж лучше признать, что зрение и другие чувства не дают нам адекватного представления о мире. Воистину: не верь глазам своим.
Из тупика, порожденного зеноновскими апориями о пространстве и времени, было предложено две альтернативные попытки выхода – Анаксагором и Демокритом. Выдвинутые ими концепции имеют определенное внешнее сходство (поэтому учение Анаксагора иногда считают одной из разновидностей атомизма), но по существу полярно противоположные друг другу. «Настоящие» атомисты во главе с Демокритом признают квантование, мир у них в конечном счете состоит из неделимых элементов (собственно, атом и означает по-гречески «неделимый»). Анаксагор же квантование отрицает, у него вещество делится до бесконечности. Заметим кстати, что с появлением квантовой теории нам в целом стала гораздо понятнее проблематика досократовской философии.
Речь шла о квантовании пространства; что же касается квантования времени, то оно, насколько можно судить, не становилось предметом специальных дискуссий и воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Собственно, в вышеприведенных апориях Ахилл именно потому не может догнать черепаху, а летящая стрела «повисает в воздухе», что пространство у Зенона не квантуется и делится до бесконечности, а время, напротив, квантуется, состоит из отдельных моментов.
Итак, если «хронос» – время «линейное», то «кайрос» вполне можно назвать «точечным временем».
Лучше всего различие между двумя терминами бросается в глаза, когда мы встречаем эти два термина в какой-нибудь одной фразе из античного автора, где они неизбежно оказываются противопоставлены друг другу. Характерен, в частности, пример в одной из речей, входящих в корпус сочинений Демосфена200 (эта речь, «Против Неэры», несомненно, не принадлежит самому Демосфену, но датируется его временем). Рассказывая о неком событии из жизни обвиняемой (о ее бегстве из Афин в Мегары), автор речи датирует это событие следующим образом. Приводим цитату в весьма точном и литературно безупречном переводе В. Г. Боруховича201: «Это был год (в оригинале – «хронос» – И. С. ), когда архонтом (архонт-эпоним – высшее должностное лицо в Афинах, именем которого назывался год, в течение которого он находился у власти – И. С. ) в Афинах был Астий, как раз то время (в оригинале – «кайрос» – И. С. ), когда вы вели в последний раз войну против лакедемонян» (курсив наш – И. С. ).
Здесь есть и «хронос», и «кайрос», причем в грамматической конструкции противопоставления. Переводчик смог чрезвычайно удачно разрешить сложность, возникающую в связи с передачей на русском языке этих двух понятий. Ведь нельзя же было в обоих случаях перевести «время»! Ситуация противопоставления пропала бы. В результате «хронос» здесь понят как «год», и это верно: ведь мы уже отмечали, что «хронос» – временной промежуток, и в данном случае, несомненно, именно годичный, коль скоро указан эпонимный архонт. А «кайрос» – конкретный момент внутри этого временного промежутка, момент бегства Неэры. И поэтому в переводе совершенно правомерно появляется уточняющее выражение «как раз то время».
Если таково соотношение терминов «хронос» и «кайрос», то какое место в данном терминологическом ряду занимает «эон»? В словарях это слово обычно переводят как «век», «вечность». Но в каком смысле? Прежде всего совершенно ясно, что здесь не имеется в виду век в наиболее привычном для нас значении «столетие». Может быть, вечность как бесконечность, беспредельность во времени? Похоже, именно так воспринимают это авторы современных словарей. Но позволительно усомниться в верности подобных толкований.
Повторим уже не в первый раз: греческое мироощущение отвергало идею бесконечности, беспредельности как таковую. Это достаточно ясно в отношении пространственном: космос воспринимался ограниченной, определенной и даже симметричной пространственной структурой, что исключает беспредельность. Но, по большому счету, не было принципиально иным и отношение ко времени. Ведь, по справедливому замечанию нашего замечательного ученого-гуманитария Сергея Сергеевича Аверинцева, «внутри “космоса” даже время дано в модусе пространственности»
202, то есть имеет некий пространственный оттенок. Иными словами, оно также ограниченно, определенно и симметрично (вспомним учение о «вечном возвращении»).
Строго говоря, понятие бесконечного времени было невозможно уже потому, что подлинная бесконечность предполагает отсутствие пределов, так сказать, с обеих сторон, – отсутствие не только конца, но и начала. А в древнегреческой мысли, как известно, представлялись имеющими начало, возникновение и мир, и боги, которые в остальном определялись как вечные. Если это и бесконечность, то какая-то односторонняя бесконечность. Здесь есть определенная непоследовательность, которая впоследствии не ускользнула от внимания христианских богословов, упрекавших в этой непоследовательности античных мыслителей (что имеет начало, то должно иметь и конец).
Но, может быть, «эон» – это не абсолютная, а относительная вечность, некий неопределенно-долгий промежуток времени? Иными словами, он имеет лишь количественное, а не качественное отличие от «хроноса» – тоже промежутка времени, но более краткого? Однако сплошь и рядом слово «эон» прилагается к не столь уж длительным временным отрезкам, например, к сроку чьей-либо жизни.
Похоже, что не в длительности дело. Процитируем отрывок из диалога Платона «Тимей», в котором наиболее развернуто сопоставлены и противопоставлены «эон» и «хронос»203. Предварительно оговорим, что в приводимой цитате повсюду, где в русском переводе встречаем «время», в греческом оригинале стоит «хронос». А там, где в переводе говорится о «вечности», «вечном», – в оригинале стоят, соответственно, «эон» и родственные ему слова.
«Он (Демиург – И. С. ) замыслил сотворить некое движущееся подобие вечности; устрояя небо, он вместе с тем творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, движущийся от числа к числу, который мы назвали временем. Ведь не было ни дней, ни ночей, ни месяцев, ни годов, пока не было рождено небо, но он уготовил для них возникновение лишь тогда, когда небо было устроено. Все это – части времени, а “было” и “будет” суть виды возникшего времени, и, перенося их на вечную сущность, мы незаметно для себя делаем ошибку. Ведь мы говорим об этой сущности, что она “была”, “есть” и “будет”, но, если рассудить правильно, ей подобает одно только “есть”, между тем как “было” и “будет” приложимы лишь к возникновении, становящемуся во времени, ибо и то и другое суть движения. Но тому, что вечно пребывает тождественным и неподвижным, не пристало становиться со временем старше или моложе, либо стать таким когда-то, теперь или в будущем, либо вообще претерпевать что бы то ни было из того, чем возникновение наделило несущиеся и данные в ощущении вещи. Нет, все это – виды времени, подражающего вечности и бегущего по кругу согласно законам числа… Итак, время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно, если наступит для них распад; первообразом же для времени послужила вечная природа, чтобы оно уподобилось ей, насколько возможно. Ибо первообраз есть то, что
«Хронос» действительно встречается в источниках значительно чаще, чем две остальные лексемы вместе взятые. «Хронос» – это, бесспорно, самый общий и широкий по значению термин для обозначения времени; в наибольшей степени коррелирует он и с соответствующим русским словом «время». Собственно, нередко словари (особенно те, которые дают не слишком уж детализированную информацию) ограничиваются одним-единственным переводом: «хронос» – время198.
Но так ли всё просто? Здесь не помешает задуматься о том, что даже и мы, говоря «время», не всегда имеем в виду одно и то же. Строго говоря, всякий раз мы употребляем это существительное в одном из двух значений: либо в смысле «некий промежуток времени», либо в смысле «момент времени, некая точка во времени». Чтобы пояснить этот тезис, приведем две условные речевые ситуации: а) «Сколько времени имярек пробыл на этом месте? – Семь часов»; б) «В какое время имярек прибыл на место? – В семь часов». Ясно, что в этих двух случаях речь идет о несколько разных вещах. В русском языке слово «время» вполне уместно в обеих ситуациях. А как обстоит дело в древнегреческом? В частности, что можно сказать в данной связи о пресловутом «хроносе»?
Этот термин обычно употреблялся тогда, когда речь шла о промежутке времени, о чем-то текущем, длящемся, протяженном. Он мог даже подспудно содержать в себе идею отсрочки, задержки, промедления. «Хронос» можно было бы условно назвать «линейным временем», потому что он маркирует некую линию.
«Хроносу» противостоит «кайрос», понимаемый как точный, конкретный момент, некий предел, рубеж. Тут уже не идет речь о длительности и протяженности. Это не промежуток времени, а «точка во времени» или, если позволить себе, может быть, чрезмерно современное выражение, «квант времени». Напомним, что квант – минимальное, не подлежащее дальнейшему делению количество какой-либо физической величины.
Впрочем, чрезмерно современным тут будет именно разве что выражение, но не суть. Понятие «квант» в античности, разумеется, было неизвестно. Однако возможность или невозможность квантования пространства (то есть деления его на кванты) – одна из самых важных проблем, ставившихся и решавшихся натурфилософами архаического и классического периодов. Достаточно напомнить известные парадоксы Зенона Элейского – об Ахилле и черепахе, о летящей стреле.
Первая из упомянутых сложных задач (так называемых апорий , то есть по-древнегречески затруднений), придуманных Зеноном – этим интереснейшим представителем раннегреческой философии (он жил и писал в первой половине V в. до н. э. и его не следует пу тать с тезкой и коллегой – Зеноном Китийским, основателем стоицизма, действовавшим лет на двести позже), – может быть вкратце пересказана так. Представим себе, что Ахилл – самый быстроногий герой в греческой мифологии – состязается в беге с черепахой, этим воплощением медлительности. Дадим черепахе «фору», поставив ее на десять шагов впереди. Условимся также, что Ахилл движется в десять раз быстрее своей соперницы – просто потому, что с круглыми числами легче оперировать.
Итак, соревнование началось. Сможет ли прославленный бегун догнать черепаху? «Конечно, сможет», – говорили собеседники Зенона. «А вот и нет, – усмехался философ. – Смотрите сами. Пока Ахилл пробежит десять шагов, отделяющие его от черепахи, та проползет один шаг и по-прежнему будет впереди него. Пока Ахилл пробежит этот шаг – черепаха проползет одну десятую шага, и всё равно остается впереди. Ахилл пробегает одну десятую шага – черепаха проползает одну сотую. И так до бесконечности! Ведь пространство бесконечно делимо, и для того, чтобы преодолеть даже самый ничтожный его отрезок, нужно же затратить какое-то время. Герой настигает черепаху, но не может ее догнать, тем более обогнать. Он постоянно оказывается в точке, где она только что была, но где ее уже нет: она ведь, хоть и медленно, но тоже движется, но не стоит на месте».
Апория о летящей стреле имеет несколько иной характер. Когда стрела летит, она движется или покоится? И опять же общепринятый ответ, разумеется, будет: «Конечно, движется». А ответ Зенона – снова иной. В каждый отдельно взятый момент стрела находится в каком-то одном месте, а не в двух сразу. А поскольку время состоит именно из отдельно взятых моментов, то стрела всегда находится в каком-то одном месте. Где же тогда движение? Его нет, оно куда-то исчезает.
Аристотель считал, что ему удалось разрешить парадоксы Зенона, разоблачить лежащие в их основе логические сбои. Но он ошибался199. На самом деле «Зеноновы загадки» – это не какие-нибудь дешевые софизмы, строящиеся на жульнической подмене понятий. Таких тоже было более чем достаточно в античной Греции. Например, известный «рогатый софизм»: «Чего ты не терял, то у тебя есть. Рогов ты не терял? Значит, ты рогат». Тут-то как раз найти подвох очень просто.
Нет, апории Зенона гораздо глубже. Они отражают собой не досужую игру ума, а реальные парадоксы системы «пространство – время – движение». Нельзя сказать, что они и по сей день однозначно и непротиворечиво решены. И действительно, с логической стороны они абсолютно безупречны. Придраться решительно не к чему, всё предельно убедительно. А вместе с тем столь же ясно и другое: заключения элейского философа решительно противоречат данным опыта наших чувств. Если действительно устроить подобное состязание между человеком и черепахой, то каждый зритель легко сможет увидеть, как бегун за несколько секунд догонит и перегонит неповоротливое животное.
Что же получается? Глаза говорят нам одно, а логика, то есть наш разум, – другое. Что же из них нас обманывает? Чему верить? Ответ человека наших дней будет однозначен: безусловно, верить нужно органам наших чувств. Но это означает – отказать в доверии разуму. Зенон бы сказал: «Если не верить собственному разуму, то лучше вообще прекратить этот разговор: кого обманывает его ум, тот попросту сумасшедший». Уж лучше признать, что зрение и другие чувства не дают нам адекватного представления о мире. Воистину: не верь глазам своим.
Из тупика, порожденного зеноновскими апориями о пространстве и времени, было предложено две альтернативные попытки выхода – Анаксагором и Демокритом. Выдвинутые ими концепции имеют определенное внешнее сходство (поэтому учение Анаксагора иногда считают одной из разновидностей атомизма), но по существу полярно противоположные друг другу. «Настоящие» атомисты во главе с Демокритом признают квантование, мир у них в конечном счете состоит из неделимых элементов (собственно, атом и означает по-гречески «неделимый»). Анаксагор же квантование отрицает, у него вещество делится до бесконечности. Заметим кстати, что с появлением квантовой теории нам в целом стала гораздо понятнее проблематика досократовской философии.
Речь шла о квантовании пространства; что же касается квантования времени, то оно, насколько можно судить, не становилось предметом специальных дискуссий и воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Собственно, в вышеприведенных апориях Ахилл именно потому не может догнать черепаху, а летящая стрела «повисает в воздухе», что пространство у Зенона не квантуется и делится до бесконечности, а время, напротив, квантуется, состоит из отдельных моментов.
* * *
Итак, если «хронос» – время «линейное», то «кайрос» вполне можно назвать «точечным временем».
Лучше всего различие между двумя терминами бросается в глаза, когда мы встречаем эти два термина в какой-нибудь одной фразе из античного автора, где они неизбежно оказываются противопоставлены друг другу. Характерен, в частности, пример в одной из речей, входящих в корпус сочинений Демосфена200 (эта речь, «Против Неэры», несомненно, не принадлежит самому Демосфену, но датируется его временем). Рассказывая о неком событии из жизни обвиняемой (о ее бегстве из Афин в Мегары), автор речи датирует это событие следующим образом. Приводим цитату в весьма точном и литературно безупречном переводе В. Г. Боруховича201: «Это был год (в оригинале – «хронос» – И. С. ), когда архонтом (архонт-эпоним – высшее должностное лицо в Афинах, именем которого назывался год, в течение которого он находился у власти – И. С. ) в Афинах был Астий, как раз то время (в оригинале – «кайрос» – И. С. ), когда вы вели в последний раз войну против лакедемонян» (курсив наш – И. С. ).
Здесь есть и «хронос», и «кайрос», причем в грамматической конструкции противопоставления. Переводчик смог чрезвычайно удачно разрешить сложность, возникающую в связи с передачей на русском языке этих двух понятий. Ведь нельзя же было в обоих случаях перевести «время»! Ситуация противопоставления пропала бы. В результате «хронос» здесь понят как «год», и это верно: ведь мы уже отмечали, что «хронос» – временной промежуток, и в данном случае, несомненно, именно годичный, коль скоро указан эпонимный архонт. А «кайрос» – конкретный момент внутри этого временного промежутка, момент бегства Неэры. И поэтому в переводе совершенно правомерно появляется уточняющее выражение «как раз то время».
Если таково соотношение терминов «хронос» и «кайрос», то какое место в данном терминологическом ряду занимает «эон»? В словарях это слово обычно переводят как «век», «вечность». Но в каком смысле? Прежде всего совершенно ясно, что здесь не имеется в виду век в наиболее привычном для нас значении «столетие». Может быть, вечность как бесконечность, беспредельность во времени? Похоже, именно так воспринимают это авторы современных словарей. Но позволительно усомниться в верности подобных толкований.
Повторим уже не в первый раз: греческое мироощущение отвергало идею бесконечности, беспредельности как таковую. Это достаточно ясно в отношении пространственном: космос воспринимался ограниченной, определенной и даже симметричной пространственной структурой, что исключает беспредельность. Но, по большому счету, не было принципиально иным и отношение ко времени. Ведь, по справедливому замечанию нашего замечательного ученого-гуманитария Сергея Сергеевича Аверинцева, «внутри “космоса” даже время дано в модусе пространственности»
202, то есть имеет некий пространственный оттенок. Иными словами, оно также ограниченно, определенно и симметрично (вспомним учение о «вечном возвращении»).
Строго говоря, понятие бесконечного времени было невозможно уже потому, что подлинная бесконечность предполагает отсутствие пределов, так сказать, с обеих сторон, – отсутствие не только конца, но и начала. А в древнегреческой мысли, как известно, представлялись имеющими начало, возникновение и мир, и боги, которые в остальном определялись как вечные. Если это и бесконечность, то какая-то односторонняя бесконечность. Здесь есть определенная непоследовательность, которая впоследствии не ускользнула от внимания христианских богословов, упрекавших в этой непоследовательности античных мыслителей (что имеет начало, то должно иметь и конец).
Но, может быть, «эон» – это не абсолютная, а относительная вечность, некий неопределенно-долгий промежуток времени? Иными словами, он имеет лишь количественное, а не качественное отличие от «хроноса» – тоже промежутка времени, но более краткого? Однако сплошь и рядом слово «эон» прилагается к не столь уж длительным временным отрезкам, например, к сроку чьей-либо жизни.
Похоже, что не в длительности дело. Процитируем отрывок из диалога Платона «Тимей», в котором наиболее развернуто сопоставлены и противопоставлены «эон» и «хронос»203. Предварительно оговорим, что в приводимой цитате повсюду, где в русском переводе встречаем «время», в греческом оригинале стоит «хронос». А там, где в переводе говорится о «вечности», «вечном», – в оригинале стоят, соответственно, «эон» и родственные ему слова.
«Он (Демиург – И. С. ) замыслил сотворить некое движущееся подобие вечности; устрояя небо, он вместе с тем творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, движущийся от числа к числу, который мы назвали временем. Ведь не было ни дней, ни ночей, ни месяцев, ни годов, пока не было рождено небо, но он уготовил для них возникновение лишь тогда, когда небо было устроено. Все это – части времени, а “было” и “будет” суть виды возникшего времени, и, перенося их на вечную сущность, мы незаметно для себя делаем ошибку. Ведь мы говорим об этой сущности, что она “была”, “есть” и “будет”, но, если рассудить правильно, ей подобает одно только “есть”, между тем как “было” и “будет” приложимы лишь к возникновении, становящемуся во времени, ибо и то и другое суть движения. Но тому, что вечно пребывает тождественным и неподвижным, не пристало становиться со временем старше или моложе, либо стать таким когда-то, теперь или в будущем, либо вообще претерпевать что бы то ни было из того, чем возникновение наделило несущиеся и данные в ощущении вещи. Нет, все это – виды времени, подражающего вечности и бегущего по кругу согласно законам числа… Итак, время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно, если наступит для них распад; первообразом же для времени послужила вечная природа, чтобы оно уподобилось ей, насколько возможно. Ибо первообраз есть то, что