Файл: Игорь Евгеньевич Суриков Полис, логос, космос мир глазами эллина.doc
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 09.01.2024
Просмотров: 999
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
пребывает целую вечность, между тем как отображение возникло есть и будет в продолжение целокупного времени. Такими были замысел и творение бога относительно рождения времени; и вот, чтобы время родилось из разума и мысли бога, возникли Солнце, Луна и пять других светил, именуемых планетами, дабы определять и блюсти числа времени…».
Итак, разница между «эоном» и «хроносом» заключается отнюдь не в том, что первое более длительно, чем второе. В цитированном месте специально отмечается, что оба они вечны, но только «хронос» подвижен и подвержен делению в отличие от неподвижного и неделимого «эона». Впрочем, последнее смело можем считать частным философским мнением Платона. Вряд ли в обычном греческом мировоззрении противопоставление именно в этом аспекте имело принципиальное значение.
Так в чем же специфика термина «эон»? Возьмем на себя смелость выдвинуть следующий тезис. «Эон» – это не просто абстрактное время; оно обязательно соотнесено с какой-то жизнью, с каким-то существованием. Это время, так сказать, наполненное и существующее только в таком качестве.
В связи со сказанным представляется весьма значимым, что уже позже, в эпоху эллинизма, когда греки познакомились с восточным восприятием пространства и времени и когда переводились на древнегреческий с иврита книги Ветхого Завета, именно аналогом «эон» был передан олам – древнееврейский термин для обозначения мира, постигаемого во временном модусе, мира-времени, «мира как истории»204. Такой перевод, представляющийся в общем-то не самым очевидным, породил очень серьезные последствия в духовной культуре последующего времени. Достаточно вспомнить хотя бы об «эонах» позднеантичных гностиков, которые по сути своей являются одновременно «веками» и мирами.
В какой-то степени «эон» – это время на стыке с пространством. Это некое предвосхищение открытого значительно позже пространственно-временно́го континуума, причем с акцентом скорее на время, чем на пространство. Разовьем и дополним предложенную выше базовую метафору. «Кайрос» (конкретный момент) – «время-точка» и тем самым время без измерений. «Хронос» (временной промежуток) – «время-линия», одномерное время. «Эон» (временной промежуток, соотнесенный с жизнью и тем самым с пространством) очень удачно вписывается в этот ряд в качестве третьего (и последнего) недостающего звена. Это – «время-плоскость», двухмерное время, в котором в качестве второго измерения выступает соотнесенность с пространственным аспектом бытия.
Но если «эон» для типичного эллина – это, собственно говоря, не вечность, – по крайней мере, не вечность в том понимании, какое в данный термин вкладываем мы, – то где же она тогда, эта греческая вечность? Предложим на этот вопрос собственный ответ – в крайне гипотетической форме, поскольку ответ этот может показаться парадоксальным, даже провокационным. Мы считаем, что речь следует вести о греческом слове хаос . Во всяком случае, об одном из его смысловых оттенков.
Оговорим сразу, что привычное нам значение слова «хаос» как «беспорядок, сумятица, неразбериха» отнюдь не является первичным. Древнегреческое существительное «хаос» прозрачно и надежно производится от глагола хайно (хаско ) – «зевать, зиять». «Хаос», собственно говоря, есть некая зияющая бездна. Среди смыслов этого очень многозначного термина преобладают пространственные, но есть и временные; четкое различие между ними вообще вряд ли возможно однозначно провести в каждом конкретном случае – ввиду отмечавшегося выше переплетения пространственных и временных категорий в структурах эллинского сознания.
Известно место из античного автора, в котором «хаос» напрямую соотнесен с «эоном», причем в таком контексте, который позволяет понять сравнительную специфику обоих. Это место – из труда знаменитого римского императора Марка Аврелия, «философа на троне», писавшего на древнегреческом языке205. Оно очень важно и информативно, хотя и представляет собой всего лишь достаточно краткое выражение, которое, кстати, в имеющемся русском переводе передано скорее описательно: «зияет вечность, бесконечная в обе стороны». А дословно сказано так: «хаос эона, бесконечного в обе стороны».
Что для нас важно в приведенном выражении? Для характеристики «хаоса» автору специально потребовалось указать, что это «эон», но не просто «эон», не любой «эон», а именно «эон», бесконечный в обе стороны . Ведь выше отмечалось, что обычно «эон» если и бесконечен, то бесконечен только в одну сторону – в будущее, в прошлом же он имеет свое начало. В этом отношении он ничуть не отличается от «хроноса».
Что же касается «хаоса», то он, согласно греческим представлениям, был уже тогда, когда не появились еще ни «эон», ни «хронос». Именно так в «Теогонии» Гесиода, где Хаос появляется уже в самой первой строке рассказа о зарождении Вселенной. Эта гесиодовская поэма для нашего анализа исключительно принципиальна, поскольку в ней впервые в античной литературе указаны основные черты «хаоса». На них мы сейчас вкратце и остановимся, процитировав соответствующие строки (отчасти нам уже знакомые).
Прежде всего во вселенной Хаос зародился, а следом
Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,
Сумрачный Тартар, в земных залегающий недрах глубоких,
И, между вечными всеми богами прекраснейший – Эрос…
Черная Ночь и угрюмый Эреб родились из Хаоса…206
Если о Ночи и Эребе (мраке) прямо сказано, что они «родились из Хаоса», то относительно Геи (Земли) и Тартара такого выражения нет, однако следует считать, что и они тоже – порождения Хаоса (а откуда бы еще было им иначе взяться?). Хаос, эта зияющая бездна, существовал прежде всего остального в мире. Причем являлся, как видим, порождающей силой. Но он и после сотворения персонифицированных стихий не прекратил своего существования. Так, во время борьбы олимпийских богов с титанами «жаром ужасным объят был Хаос»207.
С момента появления Земли и позже рожденного ею Неба (Урана) Хаос в пространственном плане осмысляется Гесиодом как принадлежащий к нижней сфере универсума, ассоциируется (хотя и не отождествляется полностью) с «антинебом» – Тартаром. Характерен в данном отношении следующий пассаж:
Там и от темной земли, и от Тартара, скрытого в мраке,
И от бесплодной пучины морской, и от звездного неба
Все залегают один за другим и концы и начала,
Страшные, мрачные. Даже и боги пред ними трепещут.
Бездна великая. Тот, кто вошел бы туда чрез ворота,
Дна не достиг бы той бездны в течение целого года:
Ярые вихри своим дуновеньем его подхватили б,
Стали б швырять и туда и сюда…208
Тут следует обратить внимание на целый ряд деталей. Во-первых, бездна у Гесиода обозначена словом хасма . Это слово – однокоренное с «хаосом» и, несомненно, здесь просто служит заменителем последнего («хаос» не подошел бы в данной позиции по метрическим соображениям). Что же здесь сказано о Хаосе? Он, как видим, еще ниже Тартара (в нем «залегают концы и начала», помимо прочего, также и от Тартара), а также и глубже Тартара. Причем намного глубже. Мы ведь уже знаем, что, по Гесиоду, от поверхности земли до Тартара медная наковальня будет лететь ровно столько же, сколько от неба до земли – девять дней и девять ночей, – а дна Хаоса не достигнуть «в течение целого года».
Далее, об этих самых «концах и началах» всех вещей. Они коренятся именно в бездне Хаоса, что лишний раз подчеркивает как его «изначальность», так и «конечность», «финальность» относительно остальной Вселенной. Наконец, Хаос – благодаря своему самому нижнему положению – мрачен. Это отмечено и в другом месте поэмы, где Хаос назван «темным»
209.
Как видим, первоначало и конец всего для Гесиода (а его космогонические и теогонические воззрения для повседневного мышления эллинов последующих эпох долго еще были классическими и не подвергались сомнению) – мрачная, предвечная бездна Хаоса, которая порождает из себя стройный, гармоничный Космос во всем его разнообразии, – безжизненная пустота, дающая начало жизни и истории, но и поглощающая их…
Только что сделанный экскурс о космологических представлениях эллинов в очередной раз позволяет заметить: на какую бы сторону древнегреческого мировоззрения мы ни посмотрели – снова и снова встречаем ту же вездесущую идею автаркии210. Автаркичная личность, автаркичный ойкос, автаркичный полис, автаркичный космос, автаркичный Бог… С багажом этого знания вернемся к трудовой этике греков.
Их общее отношение к труду было, бесспорно, обусловлено идеалом автаркии. Жизнь эллина не была без остатка поглощена работой. В труде, как и во всем остальном, он знал меру, ощущая, что для гармоничного развития личности не менее необходим досуг. И работал ровно столько, столько было необходимо, чтобы обеспечить себе этот досуг в достаточном количестве. В этом смысле попадавшееся нам выше определение античной греческой цивилизации как «цивилизации досуга» выглядит вполне оправданным.
Даже Гесиод – крестьянский поэт, в поэмах которого мы больше, чем где-либо в древнегреческой литературе, найдем призывов усердно трудиться, – в целом воспринимает труд негативно, как неприятную, тяжелую необходимость, без которой было бы лучше, но избежать которой, к сожалению, небогатому человеку никак нельзя. Впрочем, когда-то, в «золотой век» далекого прошлого, это было возможно:
В прежнее время людей племена на земле обитали,
Горестей тяжких не зная, не зная ни трудной работы…
…Недостаток
Был им ни в чем не известен. Большой урожай и обильный
Сами давали собой хлебодарные земли. Они же,
Сколько хотелось, трудились, спокойно сбирая богатства211.
Но потом положение изменилось: на людей обрушилось божественное наказание.
Скрыли великие боги от смертных источники пищи:
Иначе каждый легко бы в течение дня наработал
Столько, что целый бы год, не трудясь, он имел пропитанье.
Тотчас в дыму очага он повесил бы руль корабельный,
Стала б ненужной работа волов и выносливых мулов.
Но далеко Громовержец источники пищи запрятал…212
Из этой цитаты ясно виден оптимальный образ трудовой жизни, как он представлялся грекам. Самое лучшее – как можно быстрее и с наименьшими трудозатратами обеспечить себе, как ныне говорят, «прожиточный минимум» на год – и на этом успокоиться. Опять перед нами разительное отличие от мышления человека индустриальной эпохи, который будет работать и работать, пока возможно, даже не ставя перед собой вопрос «А не пора ли остановиться»?
Итак, разница между «эоном» и «хроносом» заключается отнюдь не в том, что первое более длительно, чем второе. В цитированном месте специально отмечается, что оба они вечны, но только «хронос» подвижен и подвержен делению в отличие от неподвижного и неделимого «эона». Впрочем, последнее смело можем считать частным философским мнением Платона. Вряд ли в обычном греческом мировоззрении противопоставление именно в этом аспекте имело принципиальное значение.
Так в чем же специфика термина «эон»? Возьмем на себя смелость выдвинуть следующий тезис. «Эон» – это не просто абстрактное время; оно обязательно соотнесено с какой-то жизнью, с каким-то существованием. Это время, так сказать, наполненное и существующее только в таком качестве.
В связи со сказанным представляется весьма значимым, что уже позже, в эпоху эллинизма, когда греки познакомились с восточным восприятием пространства и времени и когда переводились на древнегреческий с иврита книги Ветхого Завета, именно аналогом «эон» был передан олам – древнееврейский термин для обозначения мира, постигаемого во временном модусе, мира-времени, «мира как истории»204. Такой перевод, представляющийся в общем-то не самым очевидным, породил очень серьезные последствия в духовной культуре последующего времени. Достаточно вспомнить хотя бы об «эонах» позднеантичных гностиков, которые по сути своей являются одновременно «веками» и мирами.
В какой-то степени «эон» – это время на стыке с пространством. Это некое предвосхищение открытого значительно позже пространственно-временно́го континуума, причем с акцентом скорее на время, чем на пространство. Разовьем и дополним предложенную выше базовую метафору. «Кайрос» (конкретный момент) – «время-точка» и тем самым время без измерений. «Хронос» (временной промежуток) – «время-линия», одномерное время. «Эон» (временной промежуток, соотнесенный с жизнью и тем самым с пространством) очень удачно вписывается в этот ряд в качестве третьего (и последнего) недостающего звена. Это – «время-плоскость», двухмерное время, в котором в качестве второго измерения выступает соотнесенность с пространственным аспектом бытия.
* * *
Но если «эон» для типичного эллина – это, собственно говоря, не вечность, – по крайней мере, не вечность в том понимании, какое в данный термин вкладываем мы, – то где же она тогда, эта греческая вечность? Предложим на этот вопрос собственный ответ – в крайне гипотетической форме, поскольку ответ этот может показаться парадоксальным, даже провокационным. Мы считаем, что речь следует вести о греческом слове хаос . Во всяком случае, об одном из его смысловых оттенков.
Оговорим сразу, что привычное нам значение слова «хаос» как «беспорядок, сумятица, неразбериха» отнюдь не является первичным. Древнегреческое существительное «хаос» прозрачно и надежно производится от глагола хайно (хаско ) – «зевать, зиять». «Хаос», собственно говоря, есть некая зияющая бездна. Среди смыслов этого очень многозначного термина преобладают пространственные, но есть и временные; четкое различие между ними вообще вряд ли возможно однозначно провести в каждом конкретном случае – ввиду отмечавшегося выше переплетения пространственных и временных категорий в структурах эллинского сознания.
Известно место из античного автора, в котором «хаос» напрямую соотнесен с «эоном», причем в таком контексте, который позволяет понять сравнительную специфику обоих. Это место – из труда знаменитого римского императора Марка Аврелия, «философа на троне», писавшего на древнегреческом языке205. Оно очень важно и информативно, хотя и представляет собой всего лишь достаточно краткое выражение, которое, кстати, в имеющемся русском переводе передано скорее описательно: «зияет вечность, бесконечная в обе стороны». А дословно сказано так: «хаос эона, бесконечного в обе стороны».
Что для нас важно в приведенном выражении? Для характеристики «хаоса» автору специально потребовалось указать, что это «эон», но не просто «эон», не любой «эон», а именно «эон», бесконечный в обе стороны . Ведь выше отмечалось, что обычно «эон» если и бесконечен, то бесконечен только в одну сторону – в будущее, в прошлом же он имеет свое начало. В этом отношении он ничуть не отличается от «хроноса».
Что же касается «хаоса», то он, согласно греческим представлениям, был уже тогда, когда не появились еще ни «эон», ни «хронос». Именно так в «Теогонии» Гесиода, где Хаос появляется уже в самой первой строке рассказа о зарождении Вселенной. Эта гесиодовская поэма для нашего анализа исключительно принципиальна, поскольку в ней впервые в античной литературе указаны основные черты «хаоса». На них мы сейчас вкратце и остановимся, процитировав соответствующие строки (отчасти нам уже знакомые).
Прежде всего во вселенной Хаос зародился, а следом
Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,
Сумрачный Тартар, в земных залегающий недрах глубоких,
И, между вечными всеми богами прекраснейший – Эрос…
Черная Ночь и угрюмый Эреб родились из Хаоса…206
Если о Ночи и Эребе (мраке) прямо сказано, что они «родились из Хаоса», то относительно Геи (Земли) и Тартара такого выражения нет, однако следует считать, что и они тоже – порождения Хаоса (а откуда бы еще было им иначе взяться?). Хаос, эта зияющая бездна, существовал прежде всего остального в мире. Причем являлся, как видим, порождающей силой. Но он и после сотворения персонифицированных стихий не прекратил своего существования. Так, во время борьбы олимпийских богов с титанами «жаром ужасным объят был Хаос»207.
С момента появления Земли и позже рожденного ею Неба (Урана) Хаос в пространственном плане осмысляется Гесиодом как принадлежащий к нижней сфере универсума, ассоциируется (хотя и не отождествляется полностью) с «антинебом» – Тартаром. Характерен в данном отношении следующий пассаж:
Там и от темной земли, и от Тартара, скрытого в мраке,
И от бесплодной пучины морской, и от звездного неба
Все залегают один за другим и концы и начала,
Страшные, мрачные. Даже и боги пред ними трепещут.
Бездна великая. Тот, кто вошел бы туда чрез ворота,
Дна не достиг бы той бездны в течение целого года:
Ярые вихри своим дуновеньем его подхватили б,
Стали б швырять и туда и сюда…208
Тут следует обратить внимание на целый ряд деталей. Во-первых, бездна у Гесиода обозначена словом хасма . Это слово – однокоренное с «хаосом» и, несомненно, здесь просто служит заменителем последнего («хаос» не подошел бы в данной позиции по метрическим соображениям). Что же здесь сказано о Хаосе? Он, как видим, еще ниже Тартара (в нем «залегают концы и начала», помимо прочего, также и от Тартара), а также и глубже Тартара. Причем намного глубже. Мы ведь уже знаем, что, по Гесиоду, от поверхности земли до Тартара медная наковальня будет лететь ровно столько же, сколько от неба до земли – девять дней и девять ночей, – а дна Хаоса не достигнуть «в течение целого года».
Далее, об этих самых «концах и началах» всех вещей. Они коренятся именно в бездне Хаоса, что лишний раз подчеркивает как его «изначальность», так и «конечность», «финальность» относительно остальной Вселенной. Наконец, Хаос – благодаря своему самому нижнему положению – мрачен. Это отмечено и в другом месте поэмы, где Хаос назван «темным»
209.
Как видим, первоначало и конец всего для Гесиода (а его космогонические и теогонические воззрения для повседневного мышления эллинов последующих эпох долго еще были классическими и не подвергались сомнению) – мрачная, предвечная бездна Хаоса, которая порождает из себя стройный, гармоничный Космос во всем его разнообразии, – безжизненная пустота, дающая начало жизни и истории, но и поглощающая их…
Часть III. Этические и политические ценности
Идеал автаркии и трудовая этика
Только что сделанный экскурс о космологических представлениях эллинов в очередной раз позволяет заметить: на какую бы сторону древнегреческого мировоззрения мы ни посмотрели – снова и снова встречаем ту же вездесущую идею автаркии210. Автаркичная личность, автаркичный ойкос, автаркичный полис, автаркичный космос, автаркичный Бог… С багажом этого знания вернемся к трудовой этике греков.
Их общее отношение к труду было, бесспорно, обусловлено идеалом автаркии. Жизнь эллина не была без остатка поглощена работой. В труде, как и во всем остальном, он знал меру, ощущая, что для гармоничного развития личности не менее необходим досуг. И работал ровно столько, столько было необходимо, чтобы обеспечить себе этот досуг в достаточном количестве. В этом смысле попадавшееся нам выше определение античной греческой цивилизации как «цивилизации досуга» выглядит вполне оправданным.
Даже Гесиод – крестьянский поэт, в поэмах которого мы больше, чем где-либо в древнегреческой литературе, найдем призывов усердно трудиться, – в целом воспринимает труд негативно, как неприятную, тяжелую необходимость, без которой было бы лучше, но избежать которой, к сожалению, небогатому человеку никак нельзя. Впрочем, когда-то, в «золотой век» далекого прошлого, это было возможно:
В прежнее время людей племена на земле обитали,
Горестей тяжких не зная, не зная ни трудной работы…
…Недостаток
Был им ни в чем не известен. Большой урожай и обильный
Сами давали собой хлебодарные земли. Они же,
Сколько хотелось, трудились, спокойно сбирая богатства211.
Но потом положение изменилось: на людей обрушилось божественное наказание.
Скрыли великие боги от смертных источники пищи:
Иначе каждый легко бы в течение дня наработал
Столько, что целый бы год, не трудясь, он имел пропитанье.
Тотчас в дыму очага он повесил бы руль корабельный,
Стала б ненужной работа волов и выносливых мулов.
Но далеко Громовержец источники пищи запрятал…212
Из этой цитаты ясно виден оптимальный образ трудовой жизни, как он представлялся грекам. Самое лучшее – как можно быстрее и с наименьшими трудозатратами обеспечить себе, как ныне говорят, «прожиточный минимум» на год – и на этом успокоиться. Опять перед нами разительное отличие от мышления человека индустриальной эпохи, который будет работать и работать, пока возможно, даже не ставя перед собой вопрос «А не пора ли остановиться»?