Файл: Джон Рональд Руэл Толкин 01. 1892 09. 1973) писатель, поэт.pdf

заволокло, холодный ветер гнал и рвал нескончаемые облака, обнажая туманный месяц. Снова двинулись в путь, и в жидком лунном свете кони мчались быстро, как днем.
Больше не отдыхали; Гимли клевал носом и наверняка свалился бы с коня, если б не Гэндальф: тот придерживал и встряхивал его. Хазуфел и
Арод, изнуренные и гордые, поспевали за своим вожаком, за серой еле заметной тенью. Миля за милей оставались позади; бледный месяц скрылся на облачном западе.
Выдался знобкий утренник. Мрак на востоке поблек и засерел. Слева,
из-за дальних черных отрогов Привражья, брызнули алые лучи. Степь озарил яркий и чистый рассвет; на их пути заметался ветер, вороша поникшую от холода траву. Внезапно Светозар стал как вкопанный и заржал. Гэндальф указал рукой вперед.
– Взгляните! – крикнул он, и спутники его подняли усталые глаза.
Перед ними возвышался южный хребет, крутоверхие белые громады,
изборожденные рытвинами. Зеленело холмистое угорье, и прилив степной зелени устремлялся в глубь могучей гряды – клиньями еще объятых темнотою долин. Взорам открылась самая просторная и протяженная из них. Она достигала горного узла со снежною вершиной, а широкое устье разлога стерегла отдельная гора за светлым речным витком. Еще неблизкое ее взлобье золотилось в утренних лучах.
– Ну, Леголас! – сказал Гэндальф. – Поведай нам, что ты видишь!
Леголас заслонил глаза от рассиявшегося солнца.
– Я вижу, со снеговых высей, блистая, бежит поток, исчезает в разлоге и возникает из мглы у подошвы зеленой горы, близ восточной окраины дола. Гора обнесена мощной стеной, остроконечной оградой и крепостным валом. Уступами вздымаются крыши домов; венчает крепость круглая зеленая терраса с высоким дворцом. Кажется, он крыт золотом: так и сияет.
И дверные столбы золотые. У дверей стража в сверкающих панцирях; во всей крепости никакого движенья – видно, еще спят.
– Крепость называется Эдорас, – сказал Гэндальф, – а златоверхий дворец – Медусельд. Это столица Теодена, сына Тенгела, властителя
Мустангрима. Хорошо, что мы подоспели к рассвету: вот она, наша дорога.
А ехать надо с оглядкой – время военное, и коневоды-ристанийцы не спят и не дремлют, мало ли что издали кажется. Не прикасаться к оружию и держать языки на привязи – это я всем говорю, да и себе напоминаю. Надо,
чтобы нас добром пропустили к Теодену.
Стояло хрустальное утро, и птицы распевали вовсю, когда они

подъехали к реке. Она шумно изливалась в низину, широким извивом пересекая их путь и унося свои струи на восток, к камышовым заводям
Онтавы. Сырые пышные луговины и травянистые берега заросли ивняком,
и уже набухали, по-южному рано, густо-красные почки. Мелкий широкий брод был весь истоптан копытами. Путники переправились и выехали на большую колеистую дорогу, ведущую к крепости мимо высоких курганов у подошвы горы. Их зеленые склоны с западной стороны подернуло, точно снегом, звездчатыми цветочками.
– Смотрите, – сказал Гэндальф, – как ярко они белеют! Называются поминальники, по-здешнему симбельмейны, кладбищенские цветы, и цветут они круглый год. Да-да, это все могильники предков Теодена.
– Семь курганов слева, девять – справа, – подсчитал Арагорн. – Много утекло жизней с тех пор, как был воздвигнут золотой чертог.
– У нас в Лихолесье за это время пять сотен раз осыпались красные листья, – сказал Леголас, – но, по-нашему, это не срок.
– Это по-вашему, а у мустангримцев другой счет времени, – возразил
Арагорн. – Лишь в песнях осталась память о том, как построили дворец, а что было раньше, уж и вовсе не помнят. Здешний край они называют своей землей, и речь их стала невнятна для северных сородичей.
Он завел тихую песню на медлительном языке, неведомом ни эльфу,
ни гному, но им обоим понравился ее протяжный напев.
– Послушать, так ристанийское наречие, – сказал Леголас, – и правда звучит по-здешнему, то красно и раздольно, то жестко и сурово: степь и горы. Но я, конечно, ничего не понял. Слышится в песне печаль о смертном уделе.
– На всеобщий язык, – сказал Арагорн, – это можно перевести примерно так:
Где ныне конь и конный? Где рог его громкозвучащий?
Где его шлем и кольчуга, где лик его горделивый?
Где сладкозвучная арфа и костер, высоко горящий?
Где весна, и зрелое лето, и золотистая нива?
Отгремели горной грозою, отшумели степными ветрами,
Сгинули дни былые в закатной тени за холмами.
С огнем отплясала радость, и с дымом умчалось горе,
И невозвратное время не вернется к нам из-за Моря.
Такое поминанье сочинил давно забытый ристанийский песенник в

честь Отрока Эорла, витязя из витязей: он примчался сюда с севера, и крылья росли возле копыт его скакуна Феларофа, прародителя нынешних лошадей Мустангрима. Вечерами, у костров, эту песню поют и поныне.
За безмолвными курганами дорога вкруговую устремилась вверх по зеленому склону и наконец привела их к прочным обветренным стенам и крепостным воротам Эдораса.
Возле них сидели стражи, числом более десятка; они тотчас повскакивали и преградили путь скрещенными копьями.
– Ни с места, неведомые чужестранцы! – крикнули они по- ристанийски и потребовали затем назвать себя и изъяснить свое дело.
Изумленье было в их взорах и ни следа дружелюбия; на Гэндальфа они глядели враждебно.
– Добро вам, что я понимаю ваш язык, – отозвался тот на их наречии, –
но странники знать его не обязаны. Почему вы не обращаетесь на всеобщем языке, как принято в западных землях?
– Конунг Теоден повелел пропускать лишь тех, кто знает по-нашему и с нами в дружбе, – отвечал самый видный из стражей. – В дни войны к нам нет входа никому, кроме мустангримцев и гондорцев, посланцев
Мундбурга. Кто вы такие, что безмятежно едете в диковинном облаченье по нашей равнине верхом на конях, как две капли воды схожих с нашими? Мы стоим на часах всю ночь и заметили вас издалека. В жизни не видели мы народа чуднее вас и коня благородней того, на котором вы сидите вдвоем.
Он из табуна Бэмаров, или же глаза наши обмануты колдовским обличьем.
Ответствуй, не ведьмак ли ты, не лазутчик ли Сарумана, а может, ты чародейный призрак? Говори, ответствуй немедля!
– Мы не призраки, – отвечал за Гэндальфа Арагорн, – и глазам своим можете верить. Что кони это ваши – знаете сами, нечего и спрашивать зря.
Однако же редкий конокрад пригоняет коня хозяевам. Это вот – Хазуфел и
Арод: Эомер, Третий Сенешаль Мустангрима, одолжил их нам двое суток назад. Мы их доставили в срок. Разве Эомер не вернулся и вас не предупредил?
Страж, как видно, смутился.
– Об Эомере у нас речи не будет, – молвил он, отводя глаза. – Если вы говорите правду, то конунга, без сомнения, надо оповестить. Пожалуй, вас,
и то сказать, поджидают. Как раз две ночи назад к нам спускался Гнилоуст:
именем Теодена он не велел пропускать ни единого чужестранца.
– Гнилоуст? – сказал Гэндальф, смерив его строгим взглядом. – Тогда больше ни слова! До Гнилоуста мне дела нет, дела мои – с повелителем
Мустангрима. И дела эти спешные. Пойдешь ты или пошлешь объявить о

нашем прибытии?
Глаза его сверкнули из-под косматых бровей; он сурово нахмурился.
– Пойду, – угрюмо вымолвил страж. – Но о ком объявлять? И как доложить о тебе? С виду ты стар и немощен, а сила в тебе, по-моему,
страшная.
– Верно ты углядел и правильно говоришь, – сказал маг. – Ибо я –
Гэндальф. Я возвратился. И, как видишь, тоже привел коня, Светозара
Серебряного, не подвластного ничьей руке. Рядом со мной Арагорн, сын
Арахорна, наследник славы древних князей, в Мундбург лежит его дорога.
А это – эльф Леголас и гном Гимли, испытанные наши друзья. Ступай же скажи своему подлинному господину, что мы стоим у ворот и хотим говорить с ним, если он допустит нас в свой чертог.
– Чудеса, да и только! – пожал плечами страж. – Ладно, будь по- твоему, я доложу о вас конунгу, а там воля его. Погодите немного, я скоро вернусь с ответом. Очень-то не надейтесь, время нынче недоброе.
И страж удалился быстрыми шагами, препоручив чужестранцев надзору своих сотоварищей. Вернулся он и взаправду скоро.
– Следуйте за мною! – сказал он. – Теоден допускает вас к трону; но всякое оружие, будь то даже посох, вам придется сложить у дверей. За ним приглядит охрана.
* * *
Негостеприимные ворота приоткрылись, и путники вошли по одному вслед за своим вожатым. В гору поднималась извилистая брусчатая улица:
то плавные изгибы, то короткие лестницы, выложенные узорными плитами. Они шли мимо бревенчатых домов, глухих изгородей, запертых дверей, возле переливчатого полноводного ручья, весело журчавшего в просторном каменном желобе. Выйдя к вершине горы, они увидели, что над зеленой террасой возвышается каменный настил, из него торчала искусного ваяния лошадиная голова, извергавшая прозрачный водопад в огромную чашу; оттуда и струился ручей. Длинная и широкая мраморная лестница вела ко входу в золотой чертог; по обе стороны дверей были каменные скамьи для телохранителей конунга: они сидели с обнаженными мечами на коленях. Золотистые волосы, перехваченные тесьмой, ниспадали им на плечи; зеленые щиты украшал солнцевидный герб; их длинные панцири сверкали зеркальным блеском; они поднялись во весь рост и казались на голову выше простых смертных.

– Вам туда, – сказал вожатый. – А мне – обратно, к воротам.
Прощайте! Да будет милостив к вам повелитель Мустангрима!
Он повернулся и, точно сбросив бремя, легко зашагал вниз. Путники взошли по длинной лестнице под взглядами молчаливых великанов- часовых и остановились у верхней площадки; Гэндальф первым ступил на мозаичный пол, и сразу же звонко прозвучало учтивое приветствие по- ристанийски.
– Мир вам, пришельцы издалека! – промолвили стражи и обратили мечи рукоятью вперед. Блеснули зеленые самоцветы. Потом один из часовых выступил вперед и заговорил на всеобщем языке:
– Я Гайма, главный телохранитель Теодена. Прошу вас сложить все оружие здесь у стены.
Леголас вручил ему свой кинжал с серебряным черенком, колчан и лук.
– Побереги мое снаряжение, – сказал он. – Оно из Золотого Леса,
подарок Владычицы Кветлориэна.
Гайма изумленно вскинул глаза и поспешно, с видимой опаской сложил снаряжение возле стены.
– Можешь быть спокоен, никто его пальцем не коснется, – пообещал он.
Арагорн медлил и колебался.
– Нет на то моей воли, – сказал он, – чтобы расставаться с мечом и отдавать Андрил в чужие руки.
– На то есть воля Теодена, – сказал Гайма.
– Вряд ли воля Теодена, сына Тенгела, хоть он и повелитель
Мустангрима, указ для Арагорна, сына Арахорна, потомка Элендила и законного государя Гондора.
– В этом дворце хозяин Теоден, а не Арагорн, даже если б он и сменил
Денэтора на гондорском троне, – возразил Гайма, преградив путь к дверям.
Меч в его руке был теперь обращен острием к чужеземцам.
– Пустые перекоры, – сказал Гэндальф. – Веленье Теодена неразумно,
однако же спорить тут не о чем. Конунг у себя во дворце волен в своем неразумии.
– Поистине так, – согласился Арагорн. – И я покорился бы воле хозяина дома, будь то даже хижина дровосека, если бы меч мой был не
Андрил.
– Как бы он ни именовался, – сказал Гайма, – но ты положишь его здесь или будешь сражаться один со всеми воинами Эдораса.

– Почему же один? – проговорил Гимли, поглаживая пальцем лезвие своей секиры и мрачно поглядывая на телохранителя конунга, точно примеряясь рубить молодое деревце. – Не один!
– Спокойствие! – повелительно молвил Гэндальф. – Мы – ваши друзья и соратники, и всякая распря между нами на руку только Мордору – он отзовется злорадным хохотом. Время дорого. Прими мой меч, доблестный
Гайма. Его тоже побереги: имя ему Яррист, и откован он эльфами много тысяч лет назад. Меня теперь можешь пропустить. А ты, Арагорн,
образумься!
Арагорн медленно отстегнул пояс и сам поставил меч стоймя у стены.
– Здесь я его оставлю, – сказал он, – и повелеваю тебе не прикасаться к нему, и да не коснется его никто другой. Эти эльфийские ножны хранят
Сломанный Клинок, перекованный заново. Впервые выковал его Тельчар –
во времена незапамятные. Смерть ждет всякого, кто обнажит меч
Элендила, кроме его прямых потомков.
Страж попятился и с изумлением взглянул на Арагорна.
– Вы словно явились по зову песни из дней давно забытых, –
проговорил он. – Будет исполнено, господин, как ты велишь.
– Ну, тогда ладно, – сказал Гимли. – Рядом с Андрилом и моей секире не зазорно полежать отдохнуть. – И он с лязгом положил ее на мозаичный пол. – Теперь все тебя послушались, давай веди нас к своему конунгу.
Но страж мешкал.
– Еще твой посох, – сказал он Гэндальфу. – Прости меня, но и его надлежит оставить у дверей.
– Вот уж нет! – сказал Гэндальф. – Одно дело – предосторожность,
даже излишняя, другое – неучтивость. Я – старик. Если ты не пустишь меня с палкой, то я сяду здесь и буду сидеть, пока Теодену самому не заблагорассудится приковылять ко мне на крыльцо.
Арагорн рассмеялся.
– Кто о чем, а старик о своей палке, – сказал он. – Что ж ты, –
укоризненно обратился он к Гайме, – неужели и вправду станешь отнимать палку у старика? А без этого не пропустишь?
– Посох в руке волшебника может оказаться не подпоркой, а жезлом, –
сказал Гайма, пристально поглядев на ясеневую палку Гэндальфа. – Однако ж в сомнении мудрость велит слушаться внутреннего голоса. Я верю, что вы друзья и что такие, как вы, не могут умышлять лиходейства. Добро пожаловать!
Загремели засовы, тягучим скрежетом отозвались кованые петли, и

громоздкие створки медленно разошлись. Пахнуло теплом, почти затхлым после свежего и чистого горного воздуха. В многоколонном чертоге повсюду таились тени и властвовал полусвет; лишь из восточных окон под возвышенным сводом падали искристые солнечные снопы. В проеме кровли, служившем дымоходом, за слоистой пеленой виднелось бледно- голубое небо. Глаза их пообвыкли, и на мозаичном полу обозначилась затейливая руническая вязь. Резные колонны отливали тусклым золотом и сеяли цветные блики. Стены были увешаны необъятными выцветшими гобеленами; смутные образы преданий терялись в сумраке. Но один из ковров вдруг светло озарился: юноша на белом коне трубил в большой рог,
и желтые волосы его развевались по ветру. Конь ржал в предвкушении битвы, задрав голову, раздувая красные ноздри. У колен его бурлил, плеща зеленоватой пеной, речной поток.
– Вот он, Отрок Эорл! – сказал Арагорн. – Таким он был, когда примчался с севера и ринулся в битву на Келебранте.
Посредине чертога ровно и ясно пламенел гигантский очаг. За очагом,
в дальнем конце зала, было возвышение: трехступенчатый помост золоченого трона. На троне восседал скрюченный старец, казавшийся гномом; его густые седины струились пышной волной из-под тонкого золотого обруча с крупным бриллиантом. Белоснежная борода устилала его колени, и угрюмо сверкали глаза навстречу незваным гостям. За его спиною стояла девушка в белом одеянии, а на ступеньках у ног примостился иссохший человечек, длинноголовый, мертвенно-бледный; он смежил тяжелые веки.
Молча и неподвижно взирал на пришельцев с трона венценосный старик. Заговорил Гэндальф:
– Здравствуй, Теоден, сын Тенгела! Видишь, я снова явился к тебе, ибо надвигается буря и в этот грозный час все друзья должны соединить оружие, дабы не истребили нас порознь.
Старик медленно поднялся на ноги, подпираясь коротким черным жезлом со светлым костяным набалдашником; тяжко лежало на конунге бремя лет, но, видно, старческому телу памятна еще была прежняя осанка могучего, рослого витязя.
– Здравствуй и ты, чародей Гэндальф, – отвечал он. – Но если ты ждешь от меня слова привета, то ждешь напрасно: по чести, ты его не заслужил. Ты всегда был дурным вестником. Напасти слетаются вслед за тобой, как вороны, и все чернее их злобная стая. Скажу не солгу: когда я услышал, что Светозар вернулся, потеряв седока, я рад был возвращению коня, но еще больше рад избавлению от тебя; и не печалился я, когда Эомер

привез весть о том, что ты наконец обрел вечный покой. Увы, дальнее эхо обычно обманчиво: ты не замедлил явиться вновь! А за тобою, как всегда,
беды страшнее прежних. И ты, Гэндальф Зловещий Ворон, ждешь от меня милостивых речей? Не дождешься!
И он опустился на свой золоченый трон.
– Справедливы слова твои, государь, – сказал бледный человечек на ступеньках. – И пяти дней не прошло, как принесли нам скорбную весть о гибели сына твоего Теодреда в западных пределах: ты лишился правой руки, Второго Сенешаля Мустангрима. На Эомера надежда плоха: ему только дай волю, и он оставит дворец твой безо всякой охраны. А из
Гондора между тем извещают, что Черный Властелин грозит нашествием.
В лихую годину пожаловал вновь этот бродячий кознодей! Взаправду, о
Зловещий Ворон, неужели радоваться нам твоему прилету? Латспелл
нареку я тебя, Горевестник – а по вестям и гонца встречают.
Он издал сухой смешок, приподняв набрякшие веки и злобно оглядывая пришельцев.
– Ты слывешь мудрецом, приятель Гнилоуст; и на диво надежной опорой служишь ты своему господину, – спокойно заметил Гэндальф. –
Знай же, что не одни кознодеи являются в горестный час. Бывает, что рука об руку с худыми вестями спешит подмога, прежде ненадобная.
– Бывает, – ехидно согласился Гнилоуст, – но бывают еще и такие костоглоды, охочие до чужих бед, стервятники-трупоеды. Бывала ли от тебя когда-нибудь подмога, Зловещий Ворон? И с какой подмогой спешил ты сейчас? Прошлый раз ты, помнится, сам явился за подмогой. Конунг оказал тебе милость, дозволил выбрать коня, и, всем на изумленье, ты дерзостно выбрал Светозара. Государь мой был опечален; но иным даже эта великая цена не показалась чересчур дорогой, лишь бы ты поскорее убрался восвояси. И нынче ты опять наверняка явился не с подмогой, а за подмогой.
Ты что, привел дружину? Конников, меченосцев, копейщиков? Вот это была бы подмога, надобная нам теперь. А ты – кого ты привел? Троих грязных голодранцев, а самому только нищенской сумы недостает!
– Неучтиво стали встречать странников во дворце твоем, о Теоден, сын
Тенгела, – покачал головой Гэндальф. – Разве привратник не поведал тебе имен моих спутников? Таких почетных гостей в этом чертоге еще не бывало, и у дверей твоих они сложили оружие, достойное величайших витязей. Серое облачение подарили им эльфы Кветлориэна: оно уберегло их от многих опасностей на трудном пути в твою столицу.
– Так, стало быть, верно сказал Эомер, что вас привечала колдунья
Золотого Леса? – процедил Гнилоуст. – Оно и немудрено: от века плетутся