Файл: Джон Рональд Руэл Толкин 01. 1892 09. 1973) писатель, поэт.pdf

волшебство! Скорее, скорее, поедем поглядим на лес, пока чары не рассеялись!
Изенгардцы с воплями метались из стороны в сторону, между двух огней. С башни снова затрубил рог, и дружина конунга помчалась в атаку по мосту через Хельмову Гать. С холмов ринулись воины Эркенбранда,
правителя Вестфольда. Светозар летел по склону, точно горный олень, едва касаясь земли копытами, и от ужаса перед Белым Всадником враги обезумели. Горцы падали ниц; орки, визжа, катились кубарем, бросая мечи и копья. Несметное воинство рассеивалось, как дым на ветру. В поисках спасения ополоумевшие орки кидались во мрак под деревьями, и в этом мраке исчезали без следа.

– Нежданно? – отозвался Гэндальф. – Негаданно? Я, помнится, даже назначил вам место встречи.
– Однако время ты не указал, и не знали мы, с чем ты вернешься, с какой неведомой подмогой. Ты – великий волшебник, о Гэндальф Белый!
– Может быть, и так. Но пока обошлось без моего волшебства. Я всего лишь дал в свое время нужный совет, и Светозар меня не подвел. А победу принесла ваша доблесть и крепкие ноги вестфольдцев, ни разу не отдохнувших за ночь.
Все уставились на Гэндальфа, онемев от изумления. Искоса поглядывали на странный лес и протирали глаза: быть может, ему не видно того, что видят они?
Гэндальф весело расхохотался.
– Ах, вы о деревьях? – сказал он. – Да нет, деревья я вижу не хуже вас.
Но это – этот исход вашей битвы от меня не зависел. Здесь растерялся бы даже целый Совет Мудрых. Я этого не замышлял и уповать на это не мог,
однако же так вот случилось.
– Не твое волшебство, так чье же? – спросил Теоден. – Не Саруманово,
это уж точно. Значит, есть колдун сильнее вас обоих, и надо узнать, кто он таков.
– Тут не волшебство, тут нет колдовского морока, – промолвил
Гэндальф. – Встала древняя сила, старинные обитатели Средиземья: они бродили по здешним местам прежде, чем зазвенели эльфийские песни,
прежде, чем молот ударил о железо.
Еще руду не добыли, деревья не ранил топор,
Еще были юны подлунные, сребристые выси гор,
Колец еще не бывало в те стародавние дни,
А по лесам неспешно уже бродили они.
– Ты задал загадку, а где на нее ответ? – спросил Теоден.
– Хочешь ответа, поехали со мною в Изенгард, – предложил ему
Гэндальф.
– Как в Изенгард? – вскричали все разом.
– Да так вот, в Изенгард, – отвечал Гэндальф. – Туда лежит мой путь, и кто хочет, пусть едет со мной. Странные, должно быть, нас ожидают зрелища.
– Однако ж во всей Ристании, – возразил Теоден, – не найдется довольно ратников – даже если поднимутся на битву все до одного, забыв

усталость и презрев раны, – не хватит их, чтобы осадить, а не то что взять неприступную твердыню Сарумана.
– Словом, я еду в Изенгард, – еще раз повторил Гэндальф. – И времени у меня в обрез: на востоке темень смыкается. Увидимся, значит, в Эдорасе,
до ущерба луны!
– Нет! – сказал Теоден. – В смутный предрассветный час я усомнился в тебе, но теперь нам расставаться не с руки. Я поеду с тобою, если таков твой совет.
– Я хочу как можно скорее поговорить с Саруманом, – объяснил
Гэндальф. – А он – виновник всех ваших бед, и слово теперь за вами. Но уж ехать, так ехать немедля – сможете?
– Воины мои утомлены битвой, – проговорил конунг, – да и сам я, по правде сказать, тоже очень устал: полсуток в седле, а потом бессонная ночь.
Увы, старость моя неподдельна, и не Гнилоуст нашептал ее. От этого недуга исцеленья нет, тут и Гэндальф бессилен.
– Что ж, пусть все, кто поедет со мной, сейчас отдохнут, – сказал
Гэндальф. – Тронемся ввечеру – да так оно и лучше, а впредь мой вам совет: таитесь, действуйте скрытно. И поменьше людей бери с собой,
Теоден, – не на битву едем, на переговоры.
Отрядили гонцов из числа тех немногих, кто остался цел и невредим;
на самых быстрых скакунах помчались они по ближним и дальним долам и весям, разнося весть о победе; и повелел конунг всем ристанийцам от мала до велика снаряжаться в поход и поспешать к Эдорасу, на боевой смотр –
через двое суток после полнолуния. Он взял с собой в Изенгард Эомера и двадцать дружинников. А с Гэндальфом поехали Арагорн, Леголас и
Гимли. Гном, несмотря на рану, не пожелал отстать от своих.
– Удар-то пустяковый, пришелся вкось по шлему, – сказал он. – Да если я из-за каждой поганой царапины…
– Сейчас попробуем подлечить, – прервал его Арагорн.
Теоден вернулся в Горнбург и опочил таким безмятежным сном, каким не спал уж много лет; легли отдыхать и те, кому предстоял с ним далекий путь. А остальные – все, кроме тяжелораненых, – принялись за дело, ибо надлежало собрать под стенами и в ущелье тела павших и предать их земле.
Орков в живых не осталось, и не было числа их трупам. Но многие горцы сдались в плен; в ужасе и отчаянии молили они о пощаде. У них отобрали оружие и приставили их к работе.
– Отстроите вместе с нами заново то, что разрушали с орками,

принесете клятву никогда более с враждою не переступать Изенских бродов и ступайте себе восвояси, – сказал им Эркенбранд. – Саруман обманул вас, и дорогой ценой расплатились вы за вашу доверчивость, а если б одержали победу, расплатились бы еще дороже.
Дунландцы ушам своим не верили: Саруман говорил им, что свирепые ристанийцы сжигают пленников живьем.
Подле Горнбурга посреди поля насыпали два кургана: под одним схоронили вестфольдцев, под другим – ополченцев Эдораса. У самой стены был погребен главный телохранитель Теодена Гайма – он пал, защищая ворота.
Трупы орков свалили поодаль, возле опушки новоявленного леса. И
многие тревожились, ибо неведомо было, что делать с огромными грудами мертвечины: закапывать – хлопотно, да и некогда, сжечь – недостанет хворосту, а рубить диковинные деревья никто бы не отважился, если б
Гэндальф и не запретил строго-настрого даже близко к ним подходить.
– И не возитесь с трупьем, – велел он. – К завтрашнему утру, я думаю,
все уладится.
Еще далеко не закончено было погребение, когда конунг со свитою изготовились к отъезду. И Теоден оплакал своего верного стража Гайму и первым бросил горсть земли в его могилу.
– Великое горе причинил Саруман мне и всему нашему краю, – молвил он. – Когда мы с ним встретимся, я ему это попомню.
Солнце клонилось к западному всхолмью излога. Теодена и Гэндальфа провожали до Гати – ополченцы и вестфольдцы, стар и млад, женщины и дети, высыпавшие из пещер. Звонко разливалась победная песнь – и вдруг смолкла, ибо угрюмые деревья внушали страх ристанийцам.
На опушке кони стали: им, как и их всадникам, не хотелось углубляться в лес. Недвижные, серые, зловещие деревья стояли в туманной дымке: их простертые ветви растопырились, точно лапы, готовые схватить и впиться, извилистыми щупальцами застыли корни, а под ними зияли черные провалы. Но Гэндальф тронулся вперед, и за ним последовали остальные, въезжая один за другим под своды корявых ветвей, осенявших дорогу из Горнбурга – а она оказалась свободна, рядом с нею текла
Ущелица, и золотистым сиянием лучились небеса. А древесные стволы по обе стороны уже окутывали сумерки, и из густеющей мглы доносились скрипы, трески и кряхтенье, дальние вскрики и сердитая безголосая молвь.
Ни орков, ни лесных зверей не было.
Леголас и Гимли ехали на одной лошади и держались поближе к
Гэндальфу, а то Гимли сильно побаивался леса.

– Душно как, правда? – сказал Леголас Гэндальфу. – Нас обступает безысходный гнев. Слышишь, воздух трепещет?
– Слышу, – отозвался Гэндальф.
– А что сталось с несчастными орками? – спросил Леголас.
– Этого, я думаю, никто никогда не узнает, – отвечал Гэндальф.
Какое-то время они ехали молча, и Леголас все поглядывал по сторонам: если б не Гимли, он бы охотно остановился и послушал лесные голоса.
– Ничего не скажешь, чудные деревья, – заметил он, – а уж я ли их не навидался на своем веку! Сколько дубов знал от желудя до кучи трухи! А
что, никак нельзя немного задержаться? Я походил бы по лесу, вслушался бы в их разговор, может, и понял бы, о чем речь.
– Нет, нет! – поспешно возразил Гимли. – Оставь их в покое! Я и так понимаю, о чем речь: им ненавистны все двуногие, вот они и переговариваются, как нас ловчее ловить и давить.
– Нет, не все двуногие им ненавистны, это ты выдумываешь, – сказал
Леголас. – Ненавидят они орков, а до эльфов и людей им дела нет, они и не знают, кто мы такие. Откуда же? Они нездешние, они родились и выросли в лесной глуши, в тенистых ложбинах Фангорна. Так-то, друг мой Гимли:
фангорнские это деревья.
– Ну да, из самого, стало быть, гиблого леса в Средиземье, –
проворчал Гимли. – Спасибо им, конечно, здорово помогли, но не лежит у меня к ним душа. Любуйся на них, коли они тебе в диковинку, а вот мне и правда такое привелось увидеть! Что там все леса и долины на свете! До сих пор не нарадуюсь.
Говорю тебе, Леголас, чудной народ эти люди! Под носом у них диво дивное, на всем Севере не сыщешь подобного, а они говорят – пещеры!
Пещеры, и все тут! Убежища на случай войны, кладовки для припасов!
Друг мой Леголас, да знаешь ли ты, какие хоромы сокрыты в горных недрах возле Хельмова ущелья? Проведай об этом гномы, они бы стекались сюда со всех концов земли, чтобы только взглянуть на них, и платили бы за вход чистым золотом!
– А я не пожалел бы золота за выход, если б там случайно оказался, –
заявил Леголас.
– Ты их не видел, что с тебя взять, – сказал ему Гимли. – Прощаю, так и быть, твою дурацкую шутку. Да ваш царский подгорный дворец в
Лихолесье, который, кстати, гномы же и отделывали, – просто берлога по сравненью со здешними хоромами! Это огромные чертоги, в которых

звучит и звучит медленная музыка переливчатых струй и вечной капели над озерами, прекрасными, как Келед-Зарам в сиянье звезд.
А когда зажигают факелы и люди расхаживают по песчаным полам под гулкими сводами, тогда, представляешь, Леголас, гладкие стены сеют сверканье самоцветов, хрусталей, рудных жил – и озаряются таинственным светом мраморные кружева и завитки вроде раковин, прозрачные, словно пясти Владычицы Галадриэли. И слушай, Леголас, повсюду вздымаются,
вырастают из многоцветного пола причудливые, как сны, витые изваяния колонн – белоснежные, желто-коричневые, жемчужно-розовые, а над ними блещут сталактиты – крылья, гирлянды, занавеси, окаменевшие облака;
башни и шпили, флюгеры и знамена висячих дворцов, отраженных в недвижно-стылых озерах, – и дивные мерцающие виденья рождаются в темно-стеклянной глади: города, какие и Дарину едва ли грезились, улицы,
колоннады и галереи, взвешенные над черною глубиной. Но вот падает серебряная капля, круги расходятся по стеклянистой воде – и волшебные замки колышутся, словно морские водоросли в подводном гроте. Наступает вечер – факелы унесли: видения блекнут и гаснут, а в другом чертоге,
блистая новой красой, является новая греза. Чертогов там не счесть,
Леголас, хоромина за хороминой, своды над сводами, бесконечные лестницы, и в горную глубь ведут извилистые ходы. Пещеры! Хоромы возле Хельмова ущелья! Счастлив жребий, что привел меня сюда! Уходя, я чуть не плакал.
– Ну раз так, Гимли, – сказал немного ошарашенный Леголас, – то желаю тебе уцелеть в грядущих битвах, вернуться в здешние края и снова узреть любезные твоему сердцу пещеры. Только ты своим-то про них не очень рассказывай: судя по твоим словам, здесь трогать ничего не надо, а от семейки гномов с молотками и чеканами вреда, пожалуй, не оберешься.
Может, ристанийцы и правильно делают, что помалкивают об этих горных хоромах.
– Ничего ты не понимаешь, – рассердился Гимли. – Да любой гном просто обомлеет от восторга. Нет среди потомков Дарина таких, чтобы принялись здесь добывать драгоценные камни или металл, будь то даже алмазы и золото. Ты ведь не станешь рубить по весне на дрова цветущие деревца? Этот каменный цветник стал бы у нас изумительным,
блистающим заповедником. Бережно и неспешно, тюк да тюк, там да сям,
бывает, за день только один раз и приладишься с чеканом – мы знаешь как умеем работать! – и через десятки лет чертоги явили бы свою сокровенную красоту и открылись бы новые – там, где сейчас за расселинами скал зияют темные пропасти. И все бы озарилось светом, Леголас! Засияли бы такие

же невиданные светильники, как некогда в Казад-Думе; и отступила бы ночь, от века заполонившая горные недра; она возвращалась бы только по нашему мановению.
– Удивил ты меня, Гимли, – сказал Леголас. – Раньше я таких речей от тебя не слыхивал. Еще немного – и я, чего доброго, начну сожалеть, что не видел твоих чертогов. Ладно! Давай заключим уговор: если обоих нас минует гибель – что вряд ли, – то немного попутешествуем вдвоем. Ты со мною в Фангорн, а потом я с тобой – к Хельмову ущелью.
– Фангорн-то я бы далеко стороной обошел, – вздохнул Гимли. – Но будь по-твоему, в Фангорн так в Фангорн, только уж после этого –
прямиком сюда, я сам тебе покажу пещеры.
– Идет, – скрепил Леголас. – Но пока что, увы, и от пещер мы отъезжаем все дальше, а вот, гляди-ка, и лес кончается. Далеко еще до
Изенгарда, Гэндальф?
– Кому как, – отозвался Гэндальф. – Сарумановы вороны летают по прямой, им пятнадцать лиг: пять от Ущельного излога до переправы, а оттуда еще десять до изенгардских ворот. Но мы отдохнем: заночуем.
– А там, на месте, что нас все-таки ожидает? – спросил Гимли. – Ты- то, конечно, знаешь заранее, а я даже не догадываюсь.
– Нет, я заранее не знаю, – отвечал маг. – Я там был вчера ночью; с тех пор могло случиться многое. Но ты, я думаю, сетовать не будешь, что зря проехался, хотя и покинул, не насмотревшись, Блистающие Пещеры
Агларонда.
Наконец они выехали из лесу к развилку большой дороги, которая вела от Ущельного излога на восток, к Эдорасу, и на север, к Изенгардской переправе. Леголас остановил коня на опушке, с грустью оглянулся и громко вскрикнул.
– Там глаза! – закричал он. – Из-за ветвей глаза глядят нам вслед! В
жизни не видал таких глаз!
Встревоженные его возгласом воины тоже остановились и обернулись,
а Леголас поскакал обратно.
– Нет, нет! – завопил Гимли. – Езжай, куда хочешь, коли совсем свихнулся, а меня спусти с лошади! Ну тебя с твоими глазами!
– Стой, царевич Лихолесья! – приказал Гэндальф. – Сейчас не время.
Погоди, от тебя этот лес не уйдет.
Между тем на опушке показались три удивительных исполина: ростом с троллей, футов двенадцати, если не больше, плотные, крепко сбитые, как деревья в поре, долгоногие, длиннорукие, многопалые; то ли одежда в

обтяжку, то ли кожа была у них светло-бурая, курчавились кронами пышные волосы, торчали серо-зеленые, мшистые бороды. Огромные внимательные глаза глядели вовсе не на конников, взоры их устремлялись к северу. Внезапно они, приставив раструбом руки ко рту, издали громкий клич, похожий на пенье рога, но протяжнее и мелодичнее. Раздались ответные звуки; всадники обернулись в другую сторону и увидели, что с севера к лесу быстро приближаются такие же исполины, вышагивая в траве. Шагали они, точно аисты, но гораздо проворнее. Конники разразились изумленными возгласами, иные из них схватились за мечи.
– Оставьте оружие, – сказал Гэндальф. – Это всего-навсего пастухи.
Они не враги наши, да они нас вовсе и не замечают.
Видимо, так оно и было: исполины, даже не взглянув на всадников,
скрылись в лесу.
– Пастухи! – сказал Теоден. – А где же их стада? Кто они такие,
Гэндальф? Тебе они, по всему видать, знакомы.
– Пастыри деревьев, – отвечал Гэндальф. – Давно ли, о конунг Теоден,
внимал ты долгим рассказам у вечернего очага? Многие ристанийские дети, припомнив волшебные сказки и чудесные были, шутя отыскали бы ответ на твой вопрос. Ты видел онтов, конунг, онтов из Фангорнского Леса,
который на вашем языке зовется Онтвальд. Может, тебе казалось, что он прозван так ненароком? Нет, Теоден, разуверься: это вы для них мимолетная небыль, столетья, минувшие со времен Отрока Эорла до старца Теодена, в их памяти короче дня, и летопись ваших деяний – как пляска солнечных зайчиков.
– Онты! – вымолвил конунг после долгого молчания. – Да, среди сказочных теней понятней нынешние чудеса, а время нынче небывалое.
Век за веком мы холили коней и распахивали поля, строили дома, ковали мечи и косы, выезжали в дальние походы и помогали гондорцам воевать – и называли это жизнью людской, и думали, будто мир вертится вокруг нас. И
знать не желали никаких чужаков за нашими рубежами. Старинные песни и сказания мы забывали: одни обрывки их случайно достигали детских ушей.
И вот свершилось – древние небылицы ожили и, откуда ни возьмись,
явились средь бела дня.
– Вот и радуйся, конунг Теоден, – сказал Гэндальф. – Стало быть,
нынче злая беда грозит не только недолговечному роду людскому, но и жизни иной, которая мнилась вам небылицей. Есть у вас союзники и соратники, неведомые вам самим.
– Не знаю, радоваться мне или печалиться, – возразил Теоден. – Ведь даже если мы победим – все равно много дивного и прекрасного исчезнет