Файл: Джон Рональд Руэл Толкин 01. 1892 09. 1973) писатель, поэт.pdf

С вершины Эрека вновь затрубив.
Кто протрубит? Кто призовет
Из могильной мглы забытый народ?
Потомок того, кто был предан встарь,
Возвратится с севера Государь
Темным путем, Стезей Мертвецов.
– Что темным путем – это понятно, – сказал Гимли, – но в остальном стихи уж очень темные.
– Остальное станет понятно, если поедешь со мной темным путем, –
сказал Арагорн. – Сам бы я его не избрал, но, видно, предуказанного не миновать. А вы решайте сами, хватит ли у вас мужества и сил, чтобы одолеть неодолимый страх и вынести непосильные тяготы – может статься,
себе на беду.
– Я пойду за тобою даже Стезей Мертвецов, куда бы она ни привела, –
сказал Гимли.
– И я тоже, – сказал Леголас, – я мертвецов не боюсь.
– Хорошо бы этот забытый народ не забыл ратного дела, – сказал
Гимли, – а то не к чему их и тревожить.
– Это мы узнаем, если доберемся живыми до вершины Эрека, – сказал
Арагорн. – Ведь они поклялись сражаться с Сауроном и нарушили клятву;
чтобы исполнить ее ныне, надо сразиться. На вершине Эрека Исилдур водрузил черный камень, который, по преданию, привез из Нуменора. И в начале его правления князь горцев присягнул на верность Гондору возле этого камня. Когда же Черный Властелин объявился в Средиземье и вновь стал могуч и страшен, Исилдур призвал горцев на великую брань, а они отказались воевать, ибо втайне предались Саурону еще во Вторую Эпоху, в проклятые времена его владычества.
И тогда Исилдур сказал их князю: «Твое княжение да будет последним. И если Запад восторжествует над твоим Черным Владыкою, то вот, я налагаю проклятие на тебя и на весь твой народ: вы не узнаете покоя,
доколе не исполните клятву. Ибо войне этой суждено длиться несчетные годы, и в конце ее снова призовут вас на брань». И они бежали от гнева
Исилдура и не посмели выступить на стороне Саурона; укрылись в горах,
отъединились от соседей и мало-помалу вымерли в своих каменистых пустошах. Но умершие не опочили; их замогильное бденье оцепенило ужасом окрестности Эрека. Туда и лежит мой путь, раз от живых мне помощи не будет. Вперед! – воскликнул он, поднявшись и обнажив меч,

ярко блеснувший в сумрачном зале. – Я еду Стезей Мертвецов к Эрекскому камню. Кто отважится на это – за мною!
Леголас и Гимли промолчали и вышли следом за ним из ворот, к безмолвному и недвижному строю всадников в капюшонах. Они сели на своего коня, Арагорн вскочил на Рогерина. Гальбарад затрубил в большой рог, гулкое эхо огласило Хельмово ушелье, и Дружина вихрем пронеслась по излогу; ей вослед изумленно глядели с Гати и крепостных стен.
* * *
Теоден пробирался горными тропами, а Серая Дружина мчалась по степи и на другой день уже подъезжала к Эдорасу. Едва передохнув,
отправились дальше, в горы – и в сумерках достигли Дунхерга.
Царевна Эовин радостно приветствовала их; таких могучих витязей,
как дунаданцы и сыновья Элронда, она в жизни не видела, но взгляд ее все время устремлялся на Арагорна. За ужином они беседовали, и ей было рассказано обо всем, что случилось после отъезда Теодена из столицы:
лишь обрывочные вести дошли до нее. Теперь она услышала о битве у
Хельмовой Крепи, о полном разгроме врага, о том, как конунг повел в последний бой своих всадников, – и глаза ее засияли.
Наконец она сказала:
– Государи мои, вам пора отдохнуть с дороги. Нынче, наспех, я предложу вам скромный ночлег. Наутро же мы приготовим более достойные вас покои.
Но Арагорн сказал:
– Нет, царевна, не заботься об этом. Нам нужно всего лишь переночевать и позавтракать. Я очень тороплюсь, и на рассвете мы выезжаем.
– Тогда спасибо тебе, государь, – с улыбкой молвила она, – что ты,
свернув с пути, проехал столько миль, чтобы порадовать добрыми вестями отшельницу Эовин.
– Ради такой отшельницы дальняя дорога не в тягость, – сказал
Арагорн, – однако же, царевна, с пути я бы сюда не свернул.
– Значит, государь, – отозвалась она, и в голосе ее слышна была печаль, – ты сбился с пути, потому что из Дунхергской долины нет выхода ни на восток, ни на юг – тебе надо вернуться обратно.
– Нет, царевна, – сказал он, – с пути я не сбился: я странствовал в здешних краях задолго до того, как ты родилась им на украшение. Есть

выход из этой долины, он-то мне и нужен. Отсюда на юг ведет Стезя
Мертвецов.
Она замерла, будто громом пораженная; лицо ее побелело, она глядела ему в глаза и молчала, и молчали все кругом.
– Арагорн, – наконец молвила она, – неужели ты торопишься на встречу гибели? Лишь гибель ждет тебя на этом пути. Там нет проходу живым.
– Меня, может статься, пропустят, – сказал Арагорн. – Так или иначе, я попробую пройти. Другие дороги мне не годятся.
– Но это безумие, – сказала она. – С тобою славные, доблестные витязи, и не в смертную тень ты их должен вести, а на бой, на поле брани.
Молю тебя, останься, ты поедешь с моим братом, на радость всему ристанийскому войску, в знак великой надежды.
– Нет, царевна, это не безумие, – отвечал он, – этот путь предуказан издревле. Кто идет со мною – идет по доброй воле; кто захочет остаться и ехать на бой вместе с ристанийцами – пусть остается. Но я пойду Стезей
Мертвецов, даже в одиночку.
Больше сказано ничего не было, и в молчании завершилась трапеза; но
Эовин не сводила глаз с Арагорна, и мука была в ее глазах. Наконец все поднялись из-за стола, пожелали ей доброй ночи, поблагодарили за радушие и отправились спать.
Арагорна поместили с Леголасом и Гимли; у шатра окликнула его царевна Эовин. Он обернулся и увидел словно бы легкое сиянье в ночном сумраке: на ней было белое платье и светились ее глаза.
– Арагорн, – сказала она, – зачем ты едешь этим гиблым путем?
– Затем, что иначе нельзя, – отвечал он. – Только так я, быть может,
сумею опередить Саурона. Я ведь не ищу гибели, Эовин. Будь моя воля, я гулял бы сейчас на севере по светлым тропинкам Раздола.
Она помолчала, обдумывая последние его слова. Потом вдруг положила руку ему на плечо.
– Ты суров и тверд, – сказала она. – Таким, как ты, суждена слава. – И
снова примолкла. – Государь, – решилась она наконец, – если таков предуказанный тебе путь, то позволь мне ехать с тобою. Мне опротивело прятаться и скрываться, я хочу испытать себя в смертном бою.
– Ты должна оставаться со своим народом, – ответил он.
– Только и слышу, что я кому-то что-то должна! – воскликнула
Эовин. – Разве я не из рода Эорла? Воительница я или нянька? Долгие годы я опекала немощного старца. Теперь он, кажется, встал на ноги – а мне все равно нельзя жить по своей воле?

– Этого почти никому нельзя, – ответил он. – И не ты ли, царевна,
приняла теперь на себя попечение о своем народе, покуда не воротится конунг? Если б это доверили не тебе, а военачальнику или сенешалю, ты думаешь, он мог бы оставить свой пост, как бы ему все ни опротивело?
– Значит, так всегда и будет? – горько спросила она. – Ратники будут уезжать на войну и добывать бранную славу, а мне – оставаться,
хозяйничать и потом их встречать, заботиться о еде и постелях, так?
– Может статься, и встречать будет некого, – сказал он. – Настанет темное время безвестной доблести: никто не узнает о подвигах последних защитников родимого крова. Но безвестные подвиги ничуть не менее доблестны.
– Ты твердишь одно и то же, – отвечала она, – женщина, говоришь ты,
радей о доме своем. А когда воины погибнут славной смертью – сгори вместе с домом, погибшим он больше не нужен. Но я не служанка, я –
царевна из рода Эорла. Я езжу верхом и владею клинком не хуже любого воина. И я не боюсь ни боли, ни смерти.
– А чего ты боишься, царевна? – спросил он.
– Боюсь золоченой клетки, – сказала она. – Боюсь привыкнуть к домашнему заточенью, состариться и расстаться с мечтами о великих подвигах.
– Как же ты отговаривала меня идти избранной дорогой, потому что она опасна?
– Я ведь тебя, а не себя отговаривала, – сказала она. – И я призывала тебя не избегать опасности, а ехать на битву, добывать мечом славу и победу. Просто я не хотела, чтобы сгинули попусту благородство и великая отвага!
– Я тоже этого не хочу, – сказал он. – Потому и говорю тебе, царевна:
оставайся! Нечего тебе делать на юге.
– Другим – тем, кто пойдет за тобою, – тоже нечего там делать. Они пойдут потому, что не хотят с тобой разлучаться, потому, что любят тебя.
Сказав так, она повернулась и исчезла в темноте.
* * *
В небе забрезжил рассвет, но солнце еще не выглянуло из-за высоких восточных хребтов. Дружина сидела верхами, и Арагорн собрался было вскочить в седло, когда царевна Эовин, в ратном доспехе и при мече, вышла попрощаться с ними. Она несла чашу с вином; пригубив ее, пожелала она

воинам доброго пути и передала чашу Арагорну, который, прежде чем допить вино, молвил:
– Прощай, царевна Ристании! Я пью во славу дома конунгов, пью за тебя и за весь ваш народ. Скажи своему брату, что мы еще, может, и свидимся, прорвавшись сквозь тьму!
Гимли и Леголасу показалось, что она беззвучно заплакала: скорбь исказила ее гордое и строгое лицо. И она проговорила:
– Арагорн, ты едешь, куда сказал?
– Еду, – отвечал он.
– И не позволишь мне ехать с вами, как я просила тебя?
– Нет, царевна, – сказал он. – Нельзя тебе ехать без позволения конунга или твоего брата, а они будут лишь завтра. У меня же на счету каждый час,
каждая минута на счету. Прощай!
Тогда она упала на колени и воскликнула:
– Я тебя умоляю!
– Нет, царевна, – сказал он, взяв ее за руку и поднимая с колен; потом поцеловал ей руку, вспрыгнул в седло и тронул коня, больше не оглядываясь. Лишь тем, кто знал его близко и ехал рядом, понятно было,
как тяжело у него на сердце.
А Эовин стояла, неподвижная, точно изваяние, сжав опущенные руки;
стояла и смотрела, как они уходят в черную тень Двиморберга, Горы
Призраков, к Вратам мертвого края. Когда всадники пропали из виду, она повернулась и неверным шагом, как бы вслепую, отправилась к себе в шатер. Никто из ее подданных не видел этого расставанья: они попрятались в страхе и ждали, пока рассветет и уедут безрассудные чужаки.
И люди говорили:
– Это эльфийцы. Пусть себе едут в гиблый край, коли им суждено там сгинуть. У нас своего горя хватает.
Ехали в предрассветной мгле; восходящее солнце заслонял сумрачный гребень Горы Призраков. Извилистая дорога меж двумя рядами древних стоячих камней привела их в бор Димхолт, преддверие страшного края. Под сенью черных деревьев, где даже Леголасу было не по себе, открылась падь, и посреди тропы роковою вехой возник громадный столп.
– Что-то у меня кровь леденеет, – заметил Гимли, но никто не отозвался, и звук его голоса поглотила сырая хвойная подстилка.
Кони один за другим останавливались перед зловещим столпом;
всадники спешились и повели их под уздцы в обход по крутому склону к подножию Горы, туда, где в отвесной скале зияли Врата, словно жерло

ночи. Над широкой аркою смутно виднелась тайнопись и загадочные рисунки, и Врата источали серый туман, будто смертную тоску. Дружина оцепенела; лишь у царевича эльфов Леголаса не дрогнуло сердце – он не страшился человеческих призраков.
– За этими Вратами, – сказал Гальбарад, – таится моя смерть. Я пойду ей навстречу, но кони туда не пойдут.
– Мы должны пройти, значит, пройдут и кони, – отвечал Арагорн. – За
Вратами мертвенная тьма, а за нею – дальняя дорога, и каждый час промедленья приближает торжество Саурона. Вперед!
И Арагорн пошел первым; вдохновленные его могучей волей,
следовали за ним дунаданцы, а кони их так любили своих хозяев, что не убоялись даже замогильного ужаса, ибо надежны были сердца людей,
которые их вели. Только Арод, ристанийский конь, стоял весь в поту и дрожал – горестно было смотреть на него. Но Леголас закрыл ему ладонями глаза, напел в уши ласковые, тихие слова – и конь послушно пошел за своим седоком. Перед Вратами остался один лишь гном Гимли.
Колени его дрожали, и он стыдил сам себя.
– Вот уж неслыханное дело! – сказал он. – Эльф спускается под землю,
а гном боится!
И он ринулся вперед, волоча непослушные, как свинцом налитые ноги;
тьма обрушилась на него и ослепила Гимли, сына Глоина, который, бывало,
бесстрашно спускался в любые подземелья.
Арагорн запасся в Дунхерге факелами и нес огонь впереди; Элладан,
вознося факел, замыкал шествие, а за ним, спотыкаясь, брел Гимли. Ему видны были только тусклые факельные огни; но едва Дружина приостанавливалась, как слух его полнился ропотом и отзвуками голосов,
невнятной молвью на неведомом языке.
Дружина шла и шла, и помехи ей не было, а гному становилось все страшнее – он-то знал, что вспять повернуть нельзя, что позади, в темноте,
толпится незримое сонмище. Страшно тянулось время; и то, что Гимли наконец увидел, он очень не любил вспоминать. Вроде бы шли они по широкому проходу, но стены внезапно исчезли, и перед ними разверзлась пустота. Ужас давил его так, что ноги подкашивались на каждом шагу.
Слева что-то блеснуло во мраке, и факел Арагорна приблизился. Должно быть, Арагорн вернулся поглядеть, что там блестит.
– Неужели ему не страшно? – пробормотал гном. – В любой другой пещере Гимли, сын Глоина, первым побежал бы на блеск золота. Но здесь –
не надо! Пусть лежит!

И все же он подошел – и увидел, что Арагорн стоит на коленях, а
Элладан держит оба факела. Перед ними простерся скелет богатыря.
Боевой доспех уцелел: кольчуга была золоченая, а воздух в пещере такой сухой, что чуть не скрипел на зубах. Золотом и гранатами изукрашен был пояс; череп в шлеме с золотой насечкой ничком уткнулся в песок. При факелах стало видно, что скелет лежит у стены пещеры, возле закрытой каменной двери, впившись в щели костяными пальцами. Рядом валялись обломки зазубренного меча: наверно, он отчаянно рубил камень, пока хватало сил.
Арагорн не прикоснулся к останкам; он молча разглядывал их, потом поднялся и вздохнул.
– До скончания веков не расцветут над ним цветы симбельмейна, –
проговорил он. – Девять и еще семь могильников давным-давно заросли травой, и все эти несчетные годы он пролежал здесь, у дверей, которых не смог открыть. Куда ведут эти двери? Что он искал за ними? Этого никто никогда не узнает… И мне об этом знать незачем! – возгласил он,
обращаясь к шелестящей темноте позади. – Храните свои клады и тайны
Проклятых Времен! А нам надо спешить. Пропустите нас и ступайте следом! Я призываю вас всех к Эрекскому камню!
Вместо ответа настало бездонное молчанье, пострашнее зловещего шелеста; потом повеяло холодом, факелы вспыхнули, угасли, и зажечь их снова не удалось. Что было дальше и сколько часов это длилось, Гимли толком не помнил. Дружина шла вперед, а он кое-как поспевал за остальными, спасаясь от ужаса, который, казалось, вот-вот обессилит его,
настигая шелестами, шорохами, призрачным звуком несчетных шагов. Он спотыкался, падал, под конец полз на четвереньках и чувствовал, что больше не может: либо впереди найдется выход и спасенье, либо уж будь что будет – он бросится назад на растерзание ужасу.
Вдруг он услышал журчанье воды, такое отчетливо-звонкое, точно где- то прокатился камень, пробудив от дурного сна. Становилось светлее, и вот
Дружина вышла из-под высокой сводчатой арки; ручей бежал рядом, а впереди круто уходила вниз дорога между отвесными скалами,
упирающимися в небеса. Ущелье было такое узкое и глубокое, что небо казалось темным и мерцали мелкие звезды. Однако же Гимли узнал потом,
что день был тот самый, когда они вышли из Дунхерга, до заката оставалось еще два часа, а могли миновать и годы; и вышел он будто бы совсем в иной мир.

* * *
Дружинники снова ехали вереницей, и Гимли сидел позади Леголаса.
Смеркалось, сгущались синие сумерки; и ужас шел по пятам. Леголас обернулся, и Гимли увидел прямо перед собой блистающие глаза эльфа. За ними ехал Элладан, замыкающий, но не последний на этой наклонной дороге.
– Мертвые следуют за нами, – сказал Леголас. – Я вижу тени всадников, тусклые стяги, как клочья тумана, копья, точно заиндевелый кустарник. Они следуют за нами.
– Да, мертвецы не отстают. Они откликнулись на зов, – сказал
Элладан.
Наконец Дружина вышла из ущелья – внезапно, как сквозь трещину в стене; они очутились над высокогорной долиной и услышали переплеск потока, низвергавшегося водопадами.
– Куда это нас занесло? – спросил Гимли, и Элладан отвечал ему:
– Пониже истоков длинной студеной реки, которая впадает в морской залив, омывающий стены Дол-Амрота. Мортхонд зовется она –
Черноводная; теперь ты, наверно, не спросишь почему.
Широким изгибом Мортхондская долина охватывала крутогорье с юга.
Травянистые склоны в этот сумеречный час подернуло серой пеленой;
далеко внизу мигали огоньки селений. Долина была плодородная и многолюдная.
Арагорн, не оборачиваясь, крикнул во весь голос:
– Друзья, забудьте об усталости! Пустите коней вскачь! Нам нужно прежде полуночи быть у Эрекского камня, а до него еще далеко.
И они без оглядки промчались косогором к мосту через реку,
набиравшую ширину, и дальше вниз по дороге в долину.
Повсюду гасили огни и запирали двери, а те, кто был в поле, крича от ужаса, метались, точно вспугнутое зверье. В полутьме разносился общий крик:
– Полчище мертвых! На нас идет полчище мертвых!
Звонили колокола, все разбегались и прятались, а Серая Дружина неслась во весь опор, покуда кони не начали спотыкаться. И перед самой полуночью, в черной, как бы пещерной тьме они все-таки доскакали до
Эрекского камня.
С незапамятных пор витал смертный страх над горою Эрек и

окрестными пустошами. На вершине ее торчал черный камень, круглый,
как огромный шар, наполовину вкопанный в землю и все же высотой в человеческий рост. Был он нездешнего вида, словно упал с небес, как думали иные; те же, кто помнил предания Запада, говорили, что вывез его из руин Нуменора и вкопал на горе сам Исилдур. Жители долины не смели приближаться к нему, да поблизости никто и не жил: рассказывали, что в недобрую годину вокруг камня собирается и ропщет сонмище привидений.
Дружина остановилась у камня; царила мертвенная ночная тишь.
Арагорн взял у Элроира серебряный рог, затрубил в него – и всем послышались глухие ответные раскаты, дальним эхом из пещерных глубин.
Больше ничего слышно не было, но чуялось, что гору обступило большое войско; и дохнул леденящий ветер. Арагорн спешился, стал подле камня и громовым голосом вопросил:
– Клятвопреступники, зачем вы пришли?
И кто-то в ночи отозвался, как бы издалека:
– Чтобы исполнить клятву и обрести покой.
Тогда Арагорн молвил:
– Настал ваш час! Вы последуете за мною в Пеларгир-на-Андуине, и,
когда тамошний край будет избавлен от Сауроновой нечисти, я сниму с вас заклятие, и вы обретете покой навечно. Ибо я – Элессар, наследник великого князя гондорского Исилдура.
И он повелел Гальбараду развернуть и водрузить знамя, которое тот привез из Раздола; затрепетало черное полотнище, и в темноте не видно было, что на нем выткано. Дружина заночевала возле камня, но почти никому не спалось в безмолвном окружении призраков.
С первыми лучами бледного рассвета Арагорн повел свою Дружину в далекий и многотрудный поход без отдыха и промедленья: такой был лишь ему по силам, и его непреклонная воля поддерживала остальных.
Подобных тягот не вынес бы никто из смертных – но вынесли северные витязи-дунаданцы, и с ними был гном Гимли и Леголас из рода эльфов.
Они прошли в Ламедон Тарлангским перевалом; за ними по пятам мчалось призрачное воинство, а страшная весть о нем летела впереди, и,
когда они въезжали в Калембель-на-Кириле, кровавый закат озарял их со спины, из-за хребта Пиннат-Гелина. В городе не было ни души, переправа через Кирил не охранялась, ибо многие ушли на войну, а прочие бежали в горы, прослышав о нашествии полчища мертвых. Наутро рассвета не было,
и Серая Дружина исчезла с глаз людских во тьме, нахлынувшей из
Мордора; а мертвецы спешили следом.