Файл: Ле Гофф.doc

Апокалиптические грезы проникают даже в область христи­анской ортодоксии. Так, на тимпане церкви в Конк идеологическим стержнем скульптурной композиции является, как это доказал Жан-Клод Бонн, сошествие на землю небесного Иерусалима.

Мирское и священное в мире вооображения, в литературе и искусстве

Еще более кратко, рискуя быть поверхностным, остановлюсь на области литературы и искусства, где вновь складывающееся разделение между небесным и мирским проявилось в XII - XIII вв. с особым блеском.

До XII в. искусство и литература имели лишь один сюжет — Бога. Ныне мирское, профанное отвоевывает себе место рядом с сак­ральным и за его счет. Перестройка ценностных ориентации и в этой сфере нередко осуществляется на основе некоего компромисса. Так, при изображении библейских сцен заказчик и художник акценти­руют внимание на мирских сторонах бытия, например на сценах строительства храма или замка, на сельских работах. Жизнь дея­тельная сопоставляется с жизнью созерцательной; живописное или скульптурное выражение получают сельскохозяйственные работы ежегодного календарного цикла. Словом, в искусство вторгается земная жизнь и жизнь человека. Атрибутами святых покровителей ремесел и корпораций становятся подлинные инструменты ремес­ленников. Изображение сцен воскресения из мертвых позволяет по­казать красоту обнаженного человеческого тела. Если человек пред­стает в романском и готическом искусстве земным «образом и подо­бием Бога», то небесный мир, снизошедший в храмы земные, приобретает, наоборот, отпечаток антропоморфной красоты. Это ка­сается, например, улыбающихся ангелов в Реймском соборе или «красивого» Бога в Амьенском соборе.

Искусство пытается выразить смысл преходящего, земного и любовь к нему. В скульптуре (такой, например, как на Доме Музы­кантов в Реймсе) чувствуются радость и красота музыки, скорее земной, нежели небесной. Изображению именно таких радостей по­священы изделия из слоновой кости, в изобилии появляющиеся в XII - XIII вв. по мере признания малых жанров искусства и способ­ные в совокупности составить настоящий светский музей куртуа-зии. В литературе - например, в «Романе о Розе»- этому созвучно ощущение течения времени, поиск способов показать полноту каж­дого момента жизни, оплакивание старости.

В общем, возрастает внимание к эфемерному, мимолетному, приобретает более высокую оценку все земное. В связи с тем что че­ловек заново осваивает пространство и наблюдаются важные изме­нения в построении линейной перспективы, происходит крупный сдвиг в системе художественного изображения, который именуют рождением реализма. Этот реализм также представляет свод неких правил, своеобразный кодекс, десакрализованный и профанный.

Кульминацией всех этих изменений является, безусловно, воз­никновение личности, - идея, на которой особо настаивает А. Я. Гуревич: (Бегло упоминая о «появлении личности» в XIII в., Ле Гофф ссылается на мои работы. Но моя идея, напротив, заключается в том, что предпосылки индивидуального сознания изначально заключены в христианстве. Мои мысли об индивиде Ле Гофф прочитал в статье, в которой, в частности, оспаривается мнение Ф. Ариеса, будто «малая»или индивидуальная эсхатология пришла в XII или XIII в. на смену «великой»или всемирно-историеской эсхатологии. Я показываю, что обе идеи — Страшного суда «в конце времен» над родом человеечским и отдельного суда над душою индивида в момент его кончины — в равной мере осходят к Евангелиям и потому не могут быть ис­толкованы как свидетелства «индивидуализации»идеи загробного суда в период высокого средневековья (примеч. А. Я. Гуревича).

Действительно, с появлением у людей, кроме имен, фамилий уменьшается риск спутать разных людей. Вера в чистилище увели­чивает важность смерти и индивидуального суда непосредственно по­сле нее - в ущерб Страшному суду в конце времен (приобретающему оттенок некой декоративной финальной картины без значимой функ­ции) . Появление в XIII в. индивидуального чтения про себя или вполголоса также расширяет сферу личностного. В конце XIII в. появляет­ся индивидуальный портрет, торжествуют земные образы личности. Как прекрасно показано в исследовании М. Цинка, в литературе прорывается «Я» и торжествует художественная субъективность.

Наконец, отступает вера в неотвратимость конца мира: угроза Страшного суда, изображаемая на порталах соборов, как бы отвра­щается. Земля не имитирует больше небо, она становится реальностью, небо же, наоборот, имитирует землю. Прогресс королевской юс­тиции теснит компетенцию Бога и небесного мира в целом. В конеч­ном счете, как в этом признается сам Людовик Святой, земная жизнь стоит того, чтобы быть прожитой. Происходит великое обращение христианского общества и земному миру. Расчищается путь для первых подступов к новому времени.

7