Файл: Евреинов Н.Н. Демон театральности (2002).doc

{413} II. Из «дневника сатаны»

Вот несколько отрывков-выдержек, сделанных мною из этого неоконченного произведения (последнего произведения!) Леонида Андреева. Привожу их без комментариев и, по возможности, полно:

«Я играю оттого, что мое одиночество очень велико, очень глубоко; боюсь, что оно не имеет дна совсем».

«Самая плохая игра лучше искренней глупости».

«Mundus vult decipi…»^cmxi

«Когда я смотрел на твою жизнь оттуда, она виделась мною как славная и веселая игра неумирающих частиц».

«Ты знаешь, что такое театр кукол? Когда одна кукла разбивается, ее заменяют другою, но театр продолжается, музыка не умолкает, зрители рукоплещут, и это очень интересно. Разве зритель заботится о том, куда бросают разбитые черепки, и идет за ними до мусорного ящика? Он смотрит на игру и веселится; и мне было так весело — и литавры так зазывно звучали, и клоуны так забавно кувыркались и делали глупости, и я так люблю бессмертную игру, что я сам пожелал превратиться в актера. Ах, я еще не знал тогда, что это вовсе не игра, и что мусорный ящик так страшен, когда сам становишься куклой, и что из разбитых черепков течет кровь…

Я сам бьющаяся кукла на театре марионеток: моя фарфоровая головка поворачивается вправо и влево, мои руки треплются вверх и вниз, я весел, я играю, я все знаю… кроме того: чья рука дергает меня за нитку? А вдали чернеет мусорный ящик, и оттуда торчат две маленькие ножки в бальных туфельках. Нет, это не та игра бессмертных, к которой я стремился, и это так же мало напоминает веселье, как корчи эпилептика хороший негритянский танец. Здесь каждый есть то, что он есть, и здесь каждый хочет быть не тем, что он есть, и этот бесконечный, бесконечный процесс о подлогах я принял за веселый театр: какая грубая ошибка, какая глупость для “всемогущего бессмертного”… Сатаны. Здесь все тащат друг друга в суд: живые мертвых, мертвые живых; история — и тех и других, а Бог — историю и эту бесконечную кляузу, этот грязный поток лжесвидетельств, лжеприсяг, лжесудей и лжемошенников я принял за игру бессмертных? или я не туда попал? Скажи мне, уважаемый Туземец, куда ведет эта дорога? Ты бледнеешь, твой палец, дрожа, указывает на что-то… ах, это мусорный ящик!»

«Это я хотел игры? Это я хотел игры? Так вот — смотри на этот чудовищный остов сгоревшего театра: в нем сгорят и все актеры… ах! все актеры{414} сгорели в нем, и сама гнусная правда смотрит в нищенские дыры его пустых окон!»

«Моими подмостками будет земля. Труппы определенной я еще не имею (не хочешь ли ты вступить в нее?), но верю, что судьба или случай, которому я отныне подчинен, и все ваше земное оценит мои бескорыстные намеренья и пошлет навстречу достойных партнеров. Старая Европа так богата талантами! Верю, что и зрителей в этой Европе найду достаточно чутких, чтобы стоило перед ними красить рожу и мягкие адские туфли заменять тяжелыми котурнами…

Что такое скука, тебе известно. Что такое ложь, ты хорошо знаешь, и об игре ты можешь несколько судить по своим театрам и знаменитым актерам. Может быть, ты и сам играешь какую-нибудь маленькую вещичку в парламенте, дома или в церкви? Тогда ты кое-что поймешь в чувстве наслаждения игрою. Если же вдобавок знаешь таблицу умножения, то помножь этот восторг и наслаждение на любую многозначную цифру, и тогда получится мое наслаждение, моя игра. Нет, еще больше! Вообрази, что ты океанская волна, которая вечно играет и живет только в игре — вот эта, которую я сейчас вижу за стеклом и которая хочет поднять наш “Атлантик”… впрочем, я опять ищу слов и сравнений. Просто: я хочу играть. В настоящую минуту я еще неведомый артист, скромный дебютант, но надеюсь стать знаменитым не менее твоего Гаррика или Олдриджа, когда сыграю что хочу. Я горд, самолюбив и даже, пожалуй, тщеславен. Ты ведь знаешь, что такое тщеславие, когда хочется похвалы и аплодисментов, хотя бы дурака?»

«Если ты Сатана, то ты и здесь опоздал, ты говорил — искушать? смеяться над нами, людишками? придумать какую-нибудь новую злую игру, где мы плясали бы под твою музыку? Ну так ты опоздал. Надо было приходить раньше, а теперь земля выросла и больше не нуждается в твоих талантах».

{415} III. Христианский пережиток

В «Дневнике Сатаны» как бы подводится итог тем плюсам и минусам, какие можно видеть в театральности, наполняющей собою жизнь. Плюсы бледнеют перед минусами, более того: скидываются со счетов! — и в конце концов — безотрадный итог.

Леонид Андреев так упорно перед этим «Дневником» «открещивался» (его собственное выражение) от «театра игры», «театра притворства», так тяготился в жизни «жесткой скорлупою» масок, — «отвратительных масок», через которые едва пробивается «правда» и которые,volens-nolens, ему самому пришлось, хотя бы как писателю (т. е. непрестанно становящемуся мысленно на место действующих лиц), износить громадное количество, — что безотрадный итог последнего произведения Леонида Андреева не является неожиданностью.

Когда я покидал Леонида Николаевича в эту памятную осень 1917 г., я уходил, не получив последнего ответа, который, чувствовалось, зреет в Душе писателя, не находящий только нужных слов и образов Те и другие нашли себе место в «Дневнике Сатаны» и разъяснили окончательно то, что представлялось мне смутным.

Сильна власть христианских пережитков! — могу воскликнуть я теперь с полным правом.

«Театр игры», «театр притворства» (теперь я в этом убедился) — не что иное для Леонида Андреева, как (странно сказать это серьезно в отношении писателя XX века!)…дьявольское наваждение!.. дух театральности, наполняющий нашу жизнь, —демон театральности, злейший демон ее,Сатана, «всемогущий, бессмертный», которого подвластные его искушению люди сумели, с непрестанным прогрессом театральности, превзойти настолько в искусстве игры и притворства, что «ученик далеко превзошел учителя».

Дьявольское наваждение…

Невольно сразу же напрашивается вопрос: откуда же такой «обскурантизм» у просвещенного писателя, каким мы знаем Л. Андреева?

И не мстит ли, в самом деле, дух театральности клеймом обскурантизма неблагодарным ей, ибо кто же другой из беллетристов (после Виктора Гюго) так широко эксплуатировал ее в интересах импозантности своих произведений, как не Леонид Андреев?

Это вам не «Анатэма» с его «позами» и «фразами», созданными эффекта ради в театральной лаборатории вольнодумца-писателя! — Сатана{416} в «Дневнике» Л. Андреева почти средневековый образ, созданный с почти средневековой верой в него как втемную силу.

Поистине «дьявольское наваждение»!.. И поистине неотступен вопрос, «откуда сие», когда думаешь о «финале» Л. Андреева.

Ответ на этот вопрос (о, если бы я ошибался!) скрывается, по-моему, в бессилии атеиста Леонида Андреева справиться спережитком древнехристианского взгляда на дьявола, которого наши далекие предки привыкли, под эгидой отцов церкви, связывать, в своем представлении, с духомтеатральности, иначе говоря — мыслить дьявола какдемона театральности.

Известно, что под влиянием христианства языческие обряды пошли целиком «за счет дьявола», как выражается Вл. Михневич в «Исторических этюдах русской жизни» (стр. 200), и в первую голову, конечно, наиболее броский, зрелищный обряд, в центре которого был козел, посвященный богу Дионису, и от которого некогда произошла трагедия (tragos— козел,ode— песнь). Священныйкозел, этот косвенный виновник возникновения драмы и зооморфная эмблема Диониса, стал пониматься христианами какдьявол (откуда у последнего козлиная борода, рога и копыта), какдемон, продолжающий, после официального изгнания, заправлять театральным торжеством на шабаше ведьм.

«Сами демоны внушили людям склонность к изобретениютеатральных представлений», — писал Тертуллиан^cmxiiв началеIII в.

«Где гусли, и лики, и рукоплескания, там Ангелам и праздник дьявольский. О какая злаявыдумка дьявола!» — сокрушается Ефрем Сирин^cmxiiiвIVвеке, подразумевая под «выдумкой дьявола» театр, а под «ликами» — маски.

«Действительно, дьявол вернул город в театр, — подтверждает к началуV в. Иоанн Златоуст, — это он, он(дьявол) изобрел такое искусство, чтобы привлекать воинов Христовых и ослаблять силы их духа.На то и построил он в городах театры и, обучив смехотворов, этою язвою поражает целый город»²⁸⁴.

Отсюда, в частности, целый ряд церковных и светских памятников в Древней Руси, в которых театральные представления, хотя бы в самой «невинной» форме народных увеселений, запрещаются как «бесовские действа и игрища».

Сознанье дьявольского генезиса театра, страх перед чарами театра, как перед «выдумкой дьявола», идентификация духа театральности с демоном театральности — все это настолько внедрилось в души наших предков, что от этих подлинно «религиозных предрассудков» не могли освободиться даже недавние вожди русской интеллигенции.

Гоголь, по собственному признанью, только и хлопотавший, чтобы после его сочинения «насмеялся вволю человек над чертом»²⁸⁵, вывел его как «отца лжи» в образе Хлестакова, объяснив потом, что это «фантасмагорическое{417} лицо», «лживый олицетворенный обман» и что «все на свете обман, все кажется нам не тем, чем оно есть на самом деле»²⁸⁶. (Та же мучительная мысль, что и у Л. Андреева!) Казалось бы, все «обстоит благополучно»: дело сделано — черт осмеян! Ан нет:Гоголь бежит от «Ревизора»: «Мое созданье мне показалось противно, дико и как будто вовсене мое», — признается Гоголь. «Чье же оно?» — спросит читатель, забывший о «лукавом». «Заглянув слишком прямо в лицо “черта без маски”, — как бы отвечает Д. С. Мережковский в своей книге о Гоголе, — увидел он то, что не добро видеть глазам человеческим… и он испугался не помня себя от страха», поняв, что «со смехом шутить нельзя…»²⁸⁷, и, может быть, вспомнив, что «смехотворов», по словам И. Златоуста, «обучил сам дьявол». Писать для «смехотворов», т. е. для актеров, писать для театров, «построенных», по Златоусту, «дьяволом», все равно что «черта тешить», а черта подобает, по Гоголю, «выставить дураком»! Да, «дураком», но только, разумеется, не в театре, самим чертом выстроенном! Иначе жди потом горького раскаяния: «“Ревизор” сыгран, и у меня на душе так смутно, так странно… мне опротивела моя пьеса… Тоска, тоска!..»

Трагедия автора «Ревизора» — трагедия писателя, соблазненного с христианской стези демоном театральности.

В этого демона верил и боялся его не только гениальный христианский писатель XIX века, но и гениальный христианский критикXX века. Я говорю о В. В. Розанове²⁸⁸.

«О, как понятно, — писал В. В. Розанов в 1909 году, — что актерство долго запрещалось!.. Актер — страшный человек, страшное существо… Это вполне дьявольская вещь, и существо актера глубоко дьявольское (курсив мой. —Н. Е.]. Он, видите ли, “играет роли”. Недаром старушки крестятся, встречаясь с актером: это вполнеточно и правильно! (курсив Розанова <—Н. Е.>). Нужно креститься. Ибо актер до такой степени мало похож на человека, “на всех нас”, как этого нельзя понять умом. “Дьявол рассыплись!” — только и можно сказать»²⁸⁹. И В. В. Розанов, почти всерьез, с чувством мстительного удовлетворения, передает легенду, в которую ему так хочется верить: «Когда Бог сотворил человека, то ненавидевший и смеявшийся над Ним дьявол в одно место “массы”, из которой Бог лепил Свое “подобие и образ” ткнул пальцем, оставляя дыру, не заполненную ничем. А Бог, не заметив, замешал и эту “дыру” в состав человека, и вот из нее и от нас в человечестве и получились “актеры”».

Удивляться Гоголю и Розанову, наговорившим «Бог весть» каких странностей, от испуга перед демоном театральности, не приходится, если мы твердо помним, что это прежде всего «христианские писатели».

{418} Ну а Леонид Андреев? атеист? «просвещенный мореплаватель»?Его как «угораздило» увидеть в духе театральности, насквозь пронизывающем нашу жизнь,демона театральности, лютого, тоскующего самого и награждающего адской тоской своих бесчисленных жертв?

Поистине сильна власть христианских предрассудков, если они оказываются не изживаемыми в душах даже максимально «дерзающих» художников-мыслителей.

О, когда же кончится эта христианская напраслина на светлый дух театральности, скрашивающий всю нашу жизнь! спасительный даже для ничтожной букашки! бодрящий в самые трагические минуты жизни героя! прекрасный, как дух мощногопреображения, над миллионами восставших подвижников — вчерашних рабов, а сегодня — господ! пленительный в простеньком платьице нежной возлюбленной! великий, дарящий мужеством и терпеньем на одре судьбой предначертанной смерти!..

Да будет же, наконец, дух театральности признан, вне предрассудков, не как начало отрицательное нашей трудной жизни, а как начало положительное, сулящее неисчерпанные радости преображения и исходящее, — поверим в это — не от Сатаны несуществующего, а от Театрарха, чьи маски, даже самые ужасные и отвратительные, должны быть благословенны в общем ходе нашей здешней трагикомедии.