ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 29.08.2019
Просмотров: 557
Скачиваний: 1
Старший сын госпожи де Сталь в 1808 г. добился аудиенции у Наполеона и просил о разрешении его матери вернуться в Париж. Император остался неумолимым, но характерно, узнав, что госпожа де Сталь находится в Вене, он сказал: «Ей, вероятно, хорошо там; она должна быть довольна. Ваша мать не зла. У нее много ума, но она совершенно не хочет подчиняться. Она не прожила бы и полугода в Париже, как ей пришлось бы отправиться в Бисетр или Тампль. Мне было бы это очень неприятно, потому что это наделало бы много шуму и повредило мне в общественном мнении. Скажите вашей матери, что, пока я жив, она не вернется в Париж. В Париже живу я, а я желаю, чтобы там были только преданные мне люди».
В течение шестилетнего вынужденного путешествия, главным образом по Германии, госпожа де Сталь написала о последней сочинение («Allemagne»)[15], в котором она с замечательной глубиной оценила немецкую литературу и немецкий народный гений. После некоторых переделок она получила от цензоров разрешение напечатать свое произведение в Париже. Но полиция, воспользовавшись предоставленным ей по декрету 1810 г. правом задерживать даже пропущенные цензурой произведения, конфисковала напечатанные экземпляры и сожгла, а автору приказала уехать в Америку. «Мера эта, – как писалось в приказе, – вызвана вредным направлением, которого эта дама не переставала держаться в течение нескольких лет». Госпожа де Сталь не уехала в Америку, а свое сочинение издала в 1813 г. в Лондоне.
Пожалуй, ни в одном вопросе Наполеон не обнаружил столько жестокости и циничного двоедушия, как в вопросе о печати. Установив самую беспощадную фактическую цензуру, он делал вид, что ее не существует. Должность цензора он называл «постыдной». Евгению Богарнэ он прямо советовал уничтожить цензуру в Италии, при этом заметил: «В этой стране и без того очень узкие умы и незачем их еще более суживать». А увидя в 1806 г. на одной пьесе разрешительную заметку цензора, он не постеснялся написать министру полиции: «После того как я выразил свое желание, чтобы цензуры не было, я удивляюсь, что в моей империи являются порядки, которые более пригодны для Вены или Берлина. Я не хочу, чтобы французы были крепостными. Еще раз повторяю: я не хочу цензуры, потому что каждый книгопродавец должен отвечать за сочинение, которое он продает, потому что я не хочу отвечать за все глупости, которые могут являться в печати, не хочу, чтобы какой-нибудь наемник «господствовал над умом и уродовал гений». Подобную же ответственность император возлагал и на типографщиков. «Типография, – говорил он, – арсенал, который не может быть вверен всякому. Надо, чтобы те, кто печатает, пользовались доверием правительства. Типография не торговое заведение; она касается политики и потому должна зависеть от того, кто руководит политикою».
Подчинив периодическую прессу полному усмотрению своих агентов, Наполеон не замедлил спеленать книготорговлю и типографский промысел. Во дворце Тюильри 5 февраля 1810 г. он подписал целый кодекс по делам книготорговли и печатания, состоящий из восьми глав и 51 статьи. В силу этого закона высшее наблюдение за типографским и книжным промыслами было поручено генеральному директору с шестью аудиторами. Эта дирекция (la direction de l'imprimerie et la librairie) должна была состоять при министерстве внутренних дел. С 1 января 1811 г. в Париже оставлялось только 60 типографщиков, в департаментах число последних также определялось заранее. Типографщики, лишенные права промысла, должны были получить вознаграждение со стороны оставленных. Последние получали особые свидетельства и присягали. Каждый из них мог содержать 4 пресса в Париже и 2 в департаменте. Вакантные места типографщиков замещали лицами, которые могли представить доказательства их пригодности и добрых нравов, а также приверженности к отечеству и суверену. Свидетельства на промысел выдавались генеральным директором и регистрировались в местном гражданском трибунале, где новый типографщик, между прочим, приносил присягу «ничего не печатать противного обязанностям по отношению к суверену и государству».
Каждый типографщик был обязан всякое печатаемое им произведение заносить в книгу, прошнурованную и пронумерованную департаментским префектом. Эта книга предъявлялась для просмотра по первому требованию всякого полицейского чиновника. Кроме того, о всякой книге, занесенной в регистр, сообщалось генеральному директору и префекту, а последний в свою очередь уведомлял об этом министра полиции. Генеральный директор, если находил нужным, требовал к себе книгу, о зарегистрировании которой получил сведения, и передавал ее цензорам для предварительного просмотра. По указаниям цензоров генеральный директор мог предложить авторам произвести в их произведениях те или другие изменения. В случае несогласия авторы жаловались министру внутренних дел. Последним назначалась вторичная и окончательная цензура, после которой сочинение либо исправлялось указанным образом, либо воспрещалось. Право требовать произвести в печатаемых произведениях разного рода изменения предоставлено было всем заинтересованным ведомствам.
Легко понять, что широкая специальная цензура разных ведомств и безграничное усмотрение обыкновенных цензоров делали предварительную цензуру прямо обязательной. Эта фактическая обязательность нашла себе выражение в §21 кодекса, касающемся «гарантий авторов и типографщиков», где, между прочим, сказано, что всякий автор и типографщик может свое произведение отдать на предварительный просмотр до сдачи в печать. Но предварительный просмотр произведения еще не обеспечивал его дальнейшей судьбы. Всякое пропущенное цензурой произведение министр полиции мог арестовать, с условием в течение 24 часов представить его со своими мотивами в Государственный Совет, который постановлял по этому поводу окончательное решение.
По отпечатании книги обязательно представлялось пять экземпляров ее в префектуру полиции. Нарушения установленных правил констатировались инспекторами книгопечатания и книготорговли, чиновниками полиции и агентами таможни. В зависимости от важности нарушения виновные предавались то суду исправительной полиции, то уголовному трибуналу. Что касается книг, напечатанных за границей, то они подлежали таможенному осмотру. Если в них не находили ничего вредного, то пропускали, взыскав при этом до 50% их стоимости. Декрету 5 февраля 1810 г. весьма яркую, но правдивую характеристику дал французский историк прессы, по словам которого «он создал систему грозную и для журналистов и для писателей, издателей и книготорговцев. Ограничение числа типографий из опасения, что, за недостатком работы, они станут печатать опасные правительству сочинения; строгое и неослабное наблюдение за прессой, вверенное агентам министерств внутренних дел и полиции; право главноуправляющего делами печати уничтожать типографские станки, конфискации, штрафы, тюремное заключение, аресты – вот чем дышит Декрет 5 февраля 1810 г.».
Наполеон вступил на опасный путь диктаторства в исключительный момент французской политической жизни. Первые успехи убили в нем чувство возможного. Носясь со своими фантазиями и подавляя силой всякое противодействие, он не мог ни сам вглядеться в круговорот событий, ни от других получить своевременное предостережение. В печати он видел самого сильного своего врага. Он говорил: «Если я перестану держать печать на вожжах, я не останусь у власти и трех дней». После военных неудач в мае 1813 г., в беседе с одним из своих приближенных, он сказал, между прочим: «Вы из тех, кто вздыхает в глубине души по свободе печати, свободе трибуны, кто верит во всемогущество общественного мнения. Но вот вам мое последнее слово: пока эта шпага будет у меня на бедре, у вас не будет ни одной из этих свобод, по которым вы вздыхаете».
Роковой 1814 г. принес Наполеону заслуженное возмездие: он пал жертвой союзных войск и безгласной казарменности собственных подданных. Заслуживает внимания, что Сенат, в числе других причин низвержения Императора, в акте 3 апреля 1814 г. указал: «Лишение народа его прирожденного права, свободы печати, подавленной произволом полиции, в то время как сам Император пользовался этой печатью для распространения ложных слухов, деспотических принципов и оскорбительной клеветы на другие государства».
6 апреля Сенат опубликовал конституцию, в §23 которой нашло себе место постановление: «Свобода печати полная, за исключением законной репрессии за преступления, которые могут произойти из злоупотребления этой свободою». Но уже на другой день временное правительство запретило вывешивание плакатов и афиш и разносную торговлю без предварительного разрешения префектуры. В тот же день была установлена цензура всех периодических изданий, за исключением «Journal Official».
Низложение Наполеона вернуло престол Франции Бурбонам; но они в изгнании «ничего не позабыли и ничему не научились». С Людовиком XVIII вернулась в страну свора друзей старого порядка, вздыхавших по привилегиям дворянства и ненавидевших все приобретения революции. В торжественной декларации 2 мая 1814 г., объявленной при вступлении на престол, Людовик XVIII обязывался «уважать свободу печати, за исключением предосторожностей, необходимых в интересах общественного спокойствия». Хартия 4 июня 1814 г. была составлена по образцу английской конституции и, наряду с различными гарантиями политической свободы, по вопросу о печати воспроизводила постановления трех первых французских конституций: французам предоставлялось «право публиковать и печатать их мнения, соображаясь с законами, которые должны предупреждать и подавлять (prévenir et réprimer) злоупотребления этой свободою».
Провозгласив общий принцип, правительство Людовика XVIII немедленно приступило к составлению закона о печати. Проект закона, вскоре составленный Ройер-Коллардом и де Гизо, при содействии аббата Монтескье, вызвал бурную оппозицию, во главе которой стал Бенжамен Констан. Либеральные издания, как «Journal de Paris» и «Journal des Débats», также подняли голос против нарушения обещаний, данных в §8 конституционной хартии. В палате депутатов дебаты длились шесть дней. В результате, после некоторых поправок, проект был утвержден 21 октября 1814 г.
Новый закон отличался от закона 1810 г. значительной краткостью: он состоял из 22 статей. Первые 10 статей относились к первой главе «о публикации произведений»; остальные 12 статей входили в другую главу «о полиции печати». Было и другое, более важное отличие, которое впоследствии обошло цензурные уставы всей Европы и в русском уставе сохранилось до настоящего времени. Это именно постановление, заключающееся в первом параграфе и гласящее, что всякое произведение печати по объему не менее 20 печатных листов может быть издаваемо без предварительной цензуры. Смысл подобного требования ясен. Правительство отказывалось от предварительного просмотра толстых немногочисленных и вообще малодоступных книг и сосредоточивало все свое внимание на более ходких произведениях печати.
Все произведения, объемом менее 20 листов, по усмотрению главного директора книгопечатания или префекта, могли быть подвергнуты предварительной цензуре. Если, по крайней мере, два королевских цензора находили, что сочинение заключает в себе клеветничество (un libelle diffamatoire), или может нарушить общественное спокойствие, или противно конституционной хартии, или вредит добрым нравам, то генеральный директор воспрещал печатание. В начале заседаний сессий обеих палат должна была избираться комиссия из трех пэров, трех депутатов и трех королевских комиссаров, в которой главный директор книгопечатания делает доклад о всех наложенных, со времени последней сессии палат, запрещениях на произведения печати. Если комиссия не признавала мотивов главного директора основательными, то запрещения снимались. Во избежание проволочек и материальных потерь желающим предоставлялось отдавать свои произведения на предварительную цензуру, причем, в случае одобрения, писатель и типографщик освобождались от всякой дальнейшей ответственности. Что касается периодических изданий, то таковые могли издаваться только лицами, получившими королевское разрешение.
Закон 21 октября 1814 г. с особенной строгостью обрушился на книготорговцев и типографщиков. К промыслу последних никто не допускался без королевского свидетельства и присяги. (S'il n'est breveté par le Roi et assermenté.) При всяком нарушении законов и регламентов о печати королевское свидетельство (le brevet) могло быть взято обратно. Всякая типография, не заявленная главному директору, считалась тайной и, как таковая, подлежала разрушению, а типографщик подвергался штрафу в 10000 франков и шестимесячному тюремному заключению. Ни одно произведение не могло поступить в печать или в продажу без предварительного уведомления секретариата (главного директора в Париже и префектуры – в провинции) в первом случае и представления установленного числа экземпляров – во втором. За нарушение этих требований закона назначался штраф в 1000 франков. Штраф в 6000 франков угрожал типографщику за ложное обозначение имени и жительства на произведениях печати. За продажу книг без обозначения типографии, где они печатались, книготорговцы подвергались штрафу в 2000 франков.
Все указанные стеснения печати не остались на бумаге. Для наблюдения за их осуществлением через три дня по опубликовании закона 21 октября последовал ордонанс, которым назначались 20 новых королевских цензоров, а также, в развитие основных требований закона, были преподаны более детальные указания. Так, статьей второй типографщикам предписывалось в регистрационную книгу заносить не только название книги, поступающей для печати, как это требовалось еще на основании §11 закона 1810 г., но также «число страниц, томов и экземпляров и формат издания». Целых 10 параграфов из всего числа двенадцати посвящено разъяснению применения закона 21 октября [1814 г. – Прим. ред.] и более ранних к порядку печатания и обращения картин, гравюр и эстампов.
Что касается периодической прессы, то, хотя на основании §9 закона 21 октября издание ее ставилось в зависимость от королевского разрешения (l'autorisation du Roi), новым приказом канцлера было оповещено, что ни одно периодическое издание ни в Париже, ни в провинции не может выходить без специального разрешения, которое во всякое время могло быть взято обратно в Париже главным директором полиции, а в департаментах – главным директором книгопечатания и книготорговли. Это существенное дополнение закона бесшумно вошло в практику!
Восстановление цензуры произвело всеобщее раздражение против Людовика XVIII. Внешнее и внутреннее состояние страны было до того запутано, так нуждалось в широком свободном творчестве всех общественных сил и партий, что когда Наполеон, покинув остров Эльбу, снова появился во Франции, то был встречен, как спаситель.
5 марта 1815 г. Людовик XVIII получил первое известие о том, что Наполеон покинул остров Эльбу, а через 20 дней развенчанный император был уже в Тюильри, откуда издал декрет об упразднении должности королевских цензоров и главной дирекции по делам книгопечатания и книготорговли. Печать была предоставлена «всем излишествам». О том, как использовала печать предоставленную ей свободу, можно судить по тому, что Гизо в своих воспоминаниях писал: «Газеты и памфлеты увеличились и с каждым днем становились ядовитее; они обращались почти беспрепятственно и без опасений. Свобода вдруг стала всеобщей: или говорили совсем громко, или раскрывали, свои надежды, или предавались враждебным проискам с таким видом, как будто бы это было вполне законно и успех был обеспечен».