Файл: Фельетоны Аверченко.docx

АРКАДИЙ АВЕРЧЕНКО

ДОРОГОВИЗНА

( Из разговора на Садовой ул.) " Ах, щерочка, как я рада!

— И вы здесь!!

— Душечка, но в Ростове теперь вся Москва, tout Petrograd и tout Гомель.

— Устроились?

— Сравнительно недурно...

Муж спит в ящике платяного шкафа, а я на комоде, очень удобно ... 7000 в месяц на своем отоплении. Отопить шкаф нетрудно, хотя Иван Федорович говорит, что опасно в пожарном отношении. Пустяки - все равно ни дров, ни угля не достать, а если шкаф комодом отапливать - спать будет негде...

— Пупкевичи тоже мило устроились. Он в уборной одного кафе поселился, у себя в помещении даже дела делает. Вчера сидя, так сказать, дома у одного из посетителей 2 фунта каломели и 10 фунтов борной кислоты купил и, выйдя в залу, через полчаса, за столиком с большим барышем продал.

Его жене в одном кинематографе местечко для жилья за экраном отвели. Очень веселенькие, говорит, картинки показывают - 10000 в месяц с правом пользоваться вторыми местами.

— Да, но что значит хорошая квартира, когда у них семейные неприятности.

Молодой Пупкевич всегда был шарлатаном, а теперь совсем с цепи сорвался. Вообразите, влюбился в какую-то барышню и каждый день ее часа два от вокзала до Нахичевани взад-вперед на трамвае катает. Конец 3 р. 50 к. вчера стоил, сегодня, вероятно, опять вдвое - вот и сосчитайте, во сколько такое удовольствие с персоны обойдется... Одним словом, кутила этот молодой Пупкевич - страшный... Говорят своей барышне пару чулок преподнести собирается!!

— Что вы!! Я знаю, вчера один молодой человек, владелец солидной московской фирмы, себе и жене ботинки купил, а сегодня в банках в его кредитоспособности сомневаются, говорят, разорился... Удивляться нечему...

Неделю тому назад один господин себе костюм заказал, а вчера сиротский суд по просьбам родных над ним опеку за расточительность установил.

— Шьете себе что-нибудь?

— Как же... Продал вчера наше курское имение - юбку готовую купила, очень славненькую. Иван Федорович предлагал на эти деньги угля для самовара купить, но не могу же я без юбки чай пить. Иван Федорович вообще чудак. Говорит, например, что если пойдет дальше так, то на покупку газет ему дом продать нужно будет. Но патриот он отчаянный. В Москву так и рвется. Как, говорит, Москву возьмут - мальцевские еще в цене поднимутся.

— Эх, душечка, отдадут ли вам тогда назад за юбку ваше курское имение?!!

Нил.

ТЁМНОЕ ДЕЛО

В камеру старого генерала постучались.

— Кто там еще?! - нервно спросил он. Приподымаясь со своего жесткого ложе

— Это мы. Коллеги. Военспецы. А ну, пойдем, ваше превосходительство. Дело одно тут есть.

— Господи! Даже в тюрьме покоя нет!

— Ну, ну - поговори еще! Раз ты начальник генерального штаба — должен помалкивать. Иди!

— Куда вы меня ведете?!

— Недалеко, товарищ. К столику, на котором карта.

— Что?! Опять? Не пойду! Хоть вы лопните, - не хочу.

— А к стенке хочешь, собака?

— А будьте вы прокляты! Ну, что вам еще надо?

— Вот чудак человек! Как - что надо? Раз ты у нас начальник генштаба — ты руководить нашими военными действиями должен, а не ругаться! Вот - брат. Тут и столик, и карта, и карандашик - показывай, как и что?

— Да в чем, собственно, дело?

— Извольте видеть, ваше превосходительство... Будьте любезны присесть. Вот. Здесь, значит, по линии этой реки наша армия, а там - поляки. Теперь, как вы думаете, что лучше перейти нам самим реку или ждать, пока они перейдут, и расколошматить их на нашем берегу.

— Прежде всего, уберите вы эти ваши дурацкие наганы! Что вы прямо в физиономию дулом тычете!..

— Простите, ваше превосходительство! Бабкин, убери. Вот извольте карандашик - сам и чинил - видите, как ловко очинен. Вот вам бумажечка... Так - как вы изволите полагать, ваше превосходительство...

— Ей - Богу- гляжу я на вас и удивляюсь... Военспецы вы, а ничего не смыслите! Ну, как же я могу высказать свое мнение, если не видел ни ихняго берега, ни нашего, не осмотрел естественных прикрытий, не ознакомился с местностью...

— А карта - что ж вам собака, что-ли?

— Карта хороша потом, а прежде всего я должен видеть местность. Оба военспеца пришли в искреннее восхищение:

— Ах, и до чего ловкий старичок! Вот продувная штука! А? Это значит, мы выведи его туда, а он - подымет полы, ноги на плечи да от нас стрекач!.. Ай, да начальник генштаба!

— Ну, как хотите. А по одной карте я ничего не могу!

— А к стенке можешь?

— Чего?!

— К стенке.

ТЕМНОЕ ДЕЛО (продолж.)

— А ну вас к ... Где ваша карта? Где река?! Вот эта? Переходите через нее, и черт с вами!

— Так вы изволите, значит, говорить, ваше превосходительство, что лучше, чтобы мы перешли? А в каком именно месте, ваше превосходительство?

— Да вот тут, что ли.

— Это не та река, где мы стоим, ваше превосходительство. Эта - на 70 верст южнее.

— Ну, тут.

— Разрешите, я отмечу крестиком... Очень вам благодарны, ваше превосходительство! Поверьте, что ваш опыт... Бабкин, веди его обратно! Генерала уводят. Оба военспеца долго сидят, озабоченно поглядывая друг друга,

— Ну, как думаешь, Володя?

— А черт его знает. Я так думаю, что генералишка нарочно наоборот сказал.

— Значит, мы лучше должны ждать перехода поляков?

— Я полагаю.

— А если генерал думал, что мы все равно, поступим наоборот - и дал нарочно, на зло нам, правильный совет? А?

— Постой! А, может он думал, что мы догадаемся, что он дал правильный совет, и зная, что мы поступим наоборот - дал неправильный совет?

— В таком случае, почему же не предположить, что он зная, что мы догадаемся, что он дал правильный совет и зная, что мы поступим наоборот, хотел дать неправильный совет, но думая, что мы догадаемся дал правильный совет, думая, что мы поступим неправильно...

— Фу, ты черт - как запуталось! Что ж теперь делать?

— А у нас еще три начальника генштаба по камерам сидят. Выведем и припугнем стенкой. Пусть советуют анафемы! Потом сделаем общую сводку советов - авось и выясниться.

— Бабкин, выводи! Ax, трудно воевать красному авангарду мировой революции!..

« Ю.Р.» Аркадий Аверченко.

ПАДШАЯ

Это была восторженная девушка, чуткая ко всему прекрасному, поборница всеобщего счастья, защитница угнетенных. Ее увлекающаяся головка была полна мыслей о построении общественной жизни на новых началах, о мировой гармонии, о вселенской справед­ливости, о братстве, равенстве, свободе...

Появилась она в Петрограде в конце февраля 1917 года. Какова ее национальность трудно сказать. Некоторые считали ее одесситкой. Кое-кто уверял, будто она приходится свойственницей анг­лийскому послу сэру Бьюкенену. Раздавались, наконец, голоса и их бы­ло больше других, - что незнакомка - чистокровная немка, племянница на­чальника германского штаба Людендорфа. Все эти мнения сталкивались, смешивались, порождали массу сплетен и пересудов, но несомнено бы­ло, все-таки, одно: незнакомка лицом мало походила на русскую.

Первый, кто стал за ней официально ухаживать в столи­це, был смотритель Таврического дворца. Несмотря на свой тяжелый вес и одышку, почтенный смотритель сам, не замечая того, влюбился подобно юноше в восемнадцать лет едва увидевшему свет. Смотрите­лю нравилась в незнакомке и ее девичья свежесть, и невинные еще, но полные огня, глаза, и неразвитой бюст, сильно напоминавший Жан­ну L’Арк. Смотритель сильно краснел при виде красавицы, млел, те­рялся в ее присутствии и невпопад говорил «да», когда нужно было сказать «нет».

Впрочем, увлечение смотрителя было платоническим увлечением. Пока незнакомка только строила глазки, говорила намеками, очаровательно улыбалась, - смотритель таял. Но когда однажды в начале марта она явилась к зданию Думы и вызвала его для объяс­нений на тротуар Шпалерной улицы, возлюбленный вышел бледный, испуганный:

— Что вам, мадемуазель? - предчувствуя что-то неладное спросил он, из осторожности не выходя за ограду Таврического дворца и переговари­ваясь через решетку.

— Я люблю тебя...- страстно проговорила она. - Я люблю тебя... милый!

— Пес... Тес...- растерянно оглянулся смотритель - Ради бога, мадемуазель, не надо! Нас могут услышать...

—  Я люблю тебя! Будь моим. Я вся твоя!

— Деточка, я стар, честное слово! И к чему этот разговор. Бросьте, про­шу вас.

— Я не могу больше терпеть... Я исстрадалась... Родной мой!

— Ради создателя... Не говорите со мной на ты, мадемуазель. И какая мы пара, в самом деле? У вас бездна энергии, огонь, жар, а у меня одышка, ожирение сердца и, кажется, аппендицит. Нет, бросьте, доро­гая. Пустое. Хотите пойдем лучше к Филиппову есть простоквашу? Это я могу.

На ней женился князь Львов. Откуда у него яви­лось столько прыти, сам Львов хорошо не знал. Друзья написали ему из Петрограда: «Милый князь, приезжай курьерским. У нас брюнетка, очаровательная. Не теряй минуты, а то Керенский отобьет». И князь приехал. От природы лорд, по воспитанию джентльмен, князь сначала

был с новой супругой изысканно вежлив. Ходил с ней по улицам всег­да под руку, говорил ей «вы» и в минуты нежности деликатно пред­лагал¹^

— Прекраснейшая из прекрасных всех стран... Соединяйтесь!

Прожили они так около месяца. К сожалению, как человек изысканный, тонкий и знавший французский язык, что значи­тельно углубляло его, князь не мог не заметить в своей законной по­ловине значительной доли вульгарности и плохого тона. Проходя по улице, она грызла семечки, утирала нос рукавом, хлопала по плечу про­ходившего по улицекронштадтского матроса с одобрительными возгла­сами: «эх ты, красота моя». Уже во вторую неделю супружества Львов заметил так же, что жена часто проводит время с Керенским, очем то шуткается с Чхеидзе в Таврическом дворце и даже заглядывается на рослого дворника дома, подметавшего двор. Прекрасное воспитание и ежедневное чтение «Русских ведомостей» выработали, конечно, в кня­зе огромную выдержку. Но всему есть предел. Однажды у князя с красавицей произошло крупное объяснение:

— Милая моя, — сказал князь с достоинством. — Нас венчали не в церкви, это правда. Но раз мы соединены узами, я хочу твердо знать, как царь Федор Иоаннович: муж я или не муж?

— Отстань, - отрезала она.

— Ты сильно нервничаешь, дорогая, - грустно продолжал Львов. - Тебе ну­жен покой, полный покой. Не хочешь ли, пусинька, посидеть дома и почитать что-нибудь? Я тебе дам «Русские ведомости».

— Убирайся!

— Может быть, возьмешь книгу? Вот, посмотри, прекрасная вещь: «Цель в праве» профессора Иеринга. Или прочти Петражицкого «Об Эмоциях» Это успокаивает.

Она сбежала к Керенскому. Тот был вне себя от восторга. Целовал ее со всем пылом присяжного поверенного, обнимал, как только может обнимать эсер, плакал от радости, вытирал слезы красным платком.

— Ты веришь мне! - восклицал он, отступая от нее на шаг, разрывая на груди от наплыва чувств крахмальную манишку. - Если не веришь, что люблю - я застрелюсь!

— Верю... - шептала она. - Не стреляйся.

— Я всю жизнь отдам тебе! - продолжал кричать влюбленный. - Буду ве­рен тебе до гроба, в гробу, после гроба. Я не изменю тебе никогда, ни в один день недели, ни в одно число месяца, ни в одно время года, ни в простом году, ни в високосном! Я весь твой, всегда твой, со всех сторон твой. Скажи, что веришь, или я сейчас же, сию ми­нуту повешусь.

— Я верю, милый... Не вешайся.

— Веришь? Тогда долой веревку! Я для тебя сделаю все! Все что, воз­можно, что невозможно, что полувозможно! Скажи: «Мне нужна луна».. Я достану луну. Скажи: «Я солнечных протуберанцев» - я достану про­туберанцев. Один взгляд твоих глаз для меня - закон. Прикажи мне за­воевать Азию, Африку-я создам женский ударный батальон, и Афри­ка-твоя! Только верь мне, любимая, верь. Если же нет... О! Если не веришь... О! Я сейчас же пойду в Зимний дворец и отравлюсь стрих­нином!

— Верю, любимый... Не травись, прошу тебя.

Верность Керенскому продолжалась недолго. Очевид­цы стали нередко встречать красавицу в обществе Чхеидзе, который ра­ди нее начал аккуратно раз в месяц менять воротничок и подстригать вокруг глаз бороду, чтобы лучше видеть возлюбленную. Что хорошего красавица нашла в Чхеидзе, ни оскорбленный Львов, ни возмущенный Керенский не могли понять. Чхеидзе сладострастно проводил по ее те­лу рукой и говорил мокрыми от страсти губами:

— Ва!Ты мне, шеничириме, очень нравишься... Постольку-поскольку. И добавлял:

— Гулим джан, ты пока не понимаешь еще, какой я углубительный. Но Керенского знаешь! Так я в десять раз больше!

И она уходила по ночам от Чхеидзе утомленная, из­неможенная, пьяная от кахетинского вина, тяжелая от шашлыка с мо­лодым луком. На Невском ее перехватывали матросы, уезжали с ней куда-то, а поздно утром, когда она валялась в постели с тяжелой го­ловой, Керенский становился возле ее кровати и грозно восклицал:

— Не допущу! Не позволю! Дайте мне стол, чтобы я мог стукнуть по нему кулаком! Еще одна измена, - и я застрелюсь! Я непоколебим! То­варищ камердинер! Принесите мне военный сапог, чтобы я твердо топ­нул ногой!

К Бронштейну она попала уже потрепанная, грязная, с насекомыми в волосах, со скверной болезнью, вечно пьяная, крикли­вая, поющая непристойные песни, бранящаяся на перекрестках улиц сло­вами, от которых качаются фонари. Бронштейн беспрепятственно отоб­рал ее на улице у Керенского, на углу Садовой и Невского, когда она, напившись, лежала в грязи и ругала Бога. Керенский бегал вокруг, уг­рожая, что застрелится, а когда Бронштейн поднял упавшую и ушел с ней, Керенский до Адмиралтейства бежал сзади и обиженно кричал:

— Мы еще увидим! Мы еще посмотрим! Я попрошу ударных женщин -они тебе покажут, погоди... Женщины, миленькие, вперед! Не бойтесь! Я за вами!

Бронштейн пришелся пьяной красавице по вкусу. Ком­мерческий, деловой человек из юго-западного края сразу определил, ка­кую выгоду можно извлечь из такой красивой женщины при таком та­ком темпераменте.

— Слушай, цыпа, - сказал он. - Хотя я люблю тебя безумно как Ромео Джульетту, на я все-таки не буду тебя ревновать, ежели ты захочешь с кем-нибудь устраивать, знаешь, какие-нибудь фигли-мигли. Будь это матрос, ну что же-матрос. Будет мастеровой и мастеровой человек... Я тебя, цыпа, люблю, как Данте любил Беатриче, даже на двадцать процентов больше. Но что поделаешь, ежели тебе понравится предсе­датель комитета крестьянской бедноты? Я умный человек, цыпа, я по­нимаю, что нельзя иметь тебя всю, как этого хотел Львов или Керенс­кий. И не нужно. Мы лучше так с тобой договоримся, цыпочка: что ты заработаешь, половину давай мне. И тебе будет удовольствие и мне удовольствие. И тебе будет свободно - и мне свободно. А любовь-любовь наша останется. Она даже будет сильнее и крепче, как бывает, как бывает крепкая хорошая фирма, у которой товар не лежит да­ром, а идет в настоящий коммерческий оборот.

Опыт удался. Красавица жила с Бронштейном дольше, чем со всеми его предшественниками. Дав ей дворцы, автомобили, са­лоны, вагоны, тьму лакеев, поваров, - Бронштейн предоставил ей полную свободу проявлять темперамент. Не принуждал брать ванну, соблюдать чистоту, выражаться прилично, одеваться так, чтобы не конфузить встреч­ных прохожих и, распустив нечесаные волосы, обнажив грудь, распевая непристойные песни, задрав ноги на переднюю спинку автомобиля, пад­шая прелестница мчалась в компании пьяных солдат и мастеровых по московским улицам, давя народ, а Бронштейн любовно смотрел на нее из окна, улыбался и, подсчитывая ожидаемую половинную выручку, ра­достно бормотал:

— Ой, и выгодная же это женщина - революция!

Сатирический журнал «Фараон» № 1, 18 ноября 1919 г.