ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 10.11.2019
Просмотров: 3940
Скачиваний: 11
То, что мертвый отец и есть наслаждение, знаменует невозможность как таковую. Именно поэтому обнаруживаем мы здесь те же термины, которыми я воспользовался в свое время, чтобы указать на радикальное отличие Реального от двух других у меня с ним связанных категорий
- Воображаемого и Символического. Реальное - это невозможное. Не в смысле стенки, в которую мы упираемся лбом, а в качестве логической границы того, что заявляет о себе в Символическом как невозможное. Именно отсюда берет начало Реальное.
Здесь вырисовывается по ту сторону эдипова мифа знакомый структурный оператор в лице так называемого реального отца - отца, обладающего тем свойством, что он, в качестве парадигмы, служит водворению в сердцевине системы Фрейда того, что является отцом Реального
- Реального, которое вводит в учение Фрейда элемент невозможного.
А это значит, что учение Фрейда не имеет ничего общего с психологией. О психологии этого пра-отца ни малейшего представления составить нельзя. Сама фигура его, какой она предстает у Фрейда, откровенно смешна, и мне нет нужды повторять вам то, что я уже говорил на прошлой неделе
- чтобы кто-то имел всех женщин зараз, невозможно себе представить, так как все мы знаем, что даже одной-единс-твенной угодить непросто. И это отсылает нас к совершенно иному понятию, кастрации - понятию, которым теперь, определив его как принцип господствующего означающего, нам можно воспользоваться. Что это значит, я вам к концу занятия покажу.
В дискурсе господина наслаждение предстает как то, что достается Другому - именно у него в распоряжении находятся к тому все средства. То, что является языком, получает его лишь настаивая на своем до тех пор, пока не возникает утрата - утрата, в которой находит свое воплощение избыто(чно)е наслаждение. Первоначально язык, даже
156
язык господина, не может представлять собой ничего иного, как требование, требование безуспешное. Не из успеха, а из повторения рождается то новое измерение, что названо у меня утратой - утратой, в которой избыто(чно)е наслаждение воплощается.
Это повторяющееся творение, создание измерения, в котором занимает свое место все то, о чем способен судить аналитический опыт, может проистекать из первоначальной беспомощности, беспомощности ребенка - и всемогущество, напротив, здесь не при чем. Если психоанализу удалось доказать, как выяснилось, что ребенок - это отец мужчины, то это значит, что должно непременно быть где-то нечто такое, что является между ними посредником. Это и есть инстанция господина - инстанция, именуемая так потому, что из любого, практически, означающего она делает означающее господина.
Говоря в свое время о том, во что выливается объектное отношение во взаимодействии с открытой Фрейдом структурой, я заявил, что реальный отец - это агент кастрации. Но заявил я это не прежде чем указал на существенное различие между кастрацией, фрустрацией и лишением. Кастрация - это функция по сути своей символическая, то есть немыслимая без артикуляции означающих, фрустрация - функция Воображаемого, а лишение, само собой разумеется - Реального.
Что можно сказать о результатах этих трех операций? Что касается первой из них, кастрации, то объектом ее становится загадка, которую ставит перед нами такой явно воображаемый предмет, как фаллос. Во фрустрации, напротив, дело всегда идет о чем-то вполне реальном, хотя притязания, лежащие в ее основе, берут начало в чисто воображаемой идее о том, будто реальное это кто-то вам должен, что еще далеко не факт. Что до лишения, то ясно, что оно может располагаться только в символических координатах, так как в реальном никакой нехватки не может быть - что реально, то реально, и тот существенный элемент, без которого мы не были бы в реальном сами, элемент нехватки - ведь именно он характеризует субъекта в первую очередь - обязательно должен быть в реальное привнесен извне.
157
А вот что касается агентов этих трех операций, то в отношении их я был - совершенно этого не скрывая, несколько менее эксплицитен. Отец, реальный отец, есть не что иное, как агент кастрации - это и есть то самое, что попытка представить реального отца в качестве невозможного предназначена от нас скрыть.
Что это такое - агент? На первый взгляд, мы соскальзываем в фантазм, где отец предстает кастратором. Интересно, что ни один из мифов, к которым обращается Фрейд, ни в какой форме своей ничего подобного не содержит. Кастрироваными сыновья предстают вовсе не потому, что в какой-то первой, гипотетической, еще чисто животной стадии они не имели, якобы, доступа к женской половине стада. Кастрация как выражение запрета не могла, в любом случае, возникнуть иначе, как на второй стадии, стадии мифа об убийстве отца орды, и источником ее является, если следовать мифу, общее соглашение, то странное initium, на проблематичность которого я в последний раз обратил внимание.
Термин акт, поступок, тоже требует пояснения. Если принять то, что я говорил в этом отношении, рассуждая об аналитическом акте, всерьез, если поступок действительно оказывается возможен не иначе, как в контексте всего того, что означающее, войдя в мир, в него привнесло, то в начале поступок оказаться никак не может, а тем более поступок, который можно охарактеризовать как убийство. Миф не может иметь здесь иного смысла, кроме того, к которому я его свел, то есть высказывания невозможного. Вне поля, артикулированного настолько полно, чтобы в нем изнутри был заложен закон, совершить поступок нельзя. Не существует поступка, который не имел бы к эффектам этой значащей артикуляции отношения и не нес бы в себе всю его проблематику - как тот провал, который предполагает, или к которому сводится, само существование чего-то такого, что можно наименовать субъектом, с одной стороны, так и то, что предсуществует поступку в качестве законодательной функции, с другой.
Не вытекает ли функция реального отца в деле кастрации из природы самого поступка? Предложенный мною
158
термин агент как раз и позволяет не считать этот вопрос предрешенным.
Слово агент ассоциируется в языке со множеством других, ему родственных. Со словом актер, например. Со словом акционер тоже - почему бы и нет? Ведь слово это происходит из того же слова акция, означающего действие и показывает нам, что действие - это не совсем то, что мы думали. Со словом активист тоже - разве не означает оно того, кто считает себя чем-то большим, чем простым орудием чужой воли? Или, в нашей ситуации, с Актеоном - прекрасный пример для тех, кто знает, что это слово в терминах фрейдовской вещи значит. С тем, наконец, кого мы просто называем моим агентом. Вы все знаете, что это последнее выражение значит - оно значит: я ему за это плачу. Или даже: я возмещаю ему убытки, связанные с тем, что больше ему заняться нечем, или еще: я плачу ему гонорар - выражение, дающее понять, что он, якобы, способен на что-то еще.
Коннотации термина подсказывают, таким образом, на каком уровне реальный отец выступает в качестве агента кастрации. Реальный отец выполняет функции головного агентства (Гagence-maоtre).
3
Функции агента становятся в наше время все более для нас привычными. Мы живем в эпоху, когда мы знаем, что за этим стоит - реклама, барахло, которое надо во что бы то ни стало сбыть с рук. Но мы знаем, с другой стороны, что именно на этом держится ход вещей, именно благодаря этому достигли мы пароксизма, расцвета дискурса господина в обществе, которое на этом дискурсе зиждется.
Час уже поздний.
Мне придется кое-что опустить, но я все-таки упоминаю об этом и мы к этому в дальнейшем еще вернемся, так как то, о чем идет речь, для меня важно и достойно, на мой взгляд, более пристального рассмотрения. Поскольку функция агента особо мною выделена и подчеркнута, мне хотелось бы однажды продемонстрировать вам все, что можно из нее
159
вывести, если воспользоваться понятием двойного агента.
Все мы знаем, что в нашу эпоху фигура эта неизменно оказывает завораживающее воздействие. Агент, которому одного этого мало. Он не довольствуется, как все, ролью представителя господина на рынке. Он полагает, что то единственно стоящее, с чем он вступает в контакт, наслаждение, не имеет с нитями сети ничего общего. И работая, он сохраняет для себя, в конечном итоге, именно это.
Это странная история и из нее следуют далеко идущие выводы. Настоящий двойной агент - это агент, полагающий, что то, что в сети не попадает, тоже необходимо прибрать к рукам. Потому что если это что-то оказывается истинным, настоящим, то настоящей становится и его деятельность, более того - первоначальная его деятельность, которая была, конечно же, чистой воды надувательством, становится настоящей сама.
Именно это, наверное, руководило человеком, который взял на себя, неизвестно почему, функции эталонного агента дискурса господина - дискурса, легитимность которого построена на сохранении им того, чью сущность один автор, Анри Массис, пророчески обрисовал афоризмом стены прекрасны. Человек этот, носящий вызывающее ассоциации с Хайдеггером имя Зорге, ухитрился внедриться в нацистскую агентуру и стать двойным агентом - в пользу кого, вы думаете? В пользу Отца Народов, от которого все и ожидают как раз, что он приберет к рукам и истину тоже.
Приведенная мною в пример фигура Отца Народов имеет немало общего с фигурой реального отца как агента кастрации. Поскольку фрейдовское учение не может, хотя бы потому уже, что говорит он о бессознательном, не отправляться от дискурса господина, пресловутый реальный отец не может предстать в нем иначе, как невозможным. И все же мы его, этого реального отца, знаем - только это нечто совсем иного порядка.
Всем, во-первых, известно, что он работает, и работает, чтобы прокормить семью. Даже являясь агентом какого-нибудь общества, которое, конечно же, держит его в черном теле, он сохраняет в себе очень приятные стороны. Он трудяга. К тому же ему очень хотелось бы быть любимым.
160
Есть вещи, которые свидетельствуют о том, что миста-гогия, сделавшая из него тирана, имеет совсем иное происхождение. Она возникает - как, впрочем, Фрейд всегда и дает понять - на уровне реального отца как языковой конструкции. Реальный отец - это не что иное, как эффект языка, и ничего другого реального в нем нет. Я не говорю - другой реальности, так как реальность - это совершенно иное дело. Об этом я вам только что говорил.
Я мог бы пойти еще дальше и обратить ваше внимание на то, что понятие реального отца несостоятельно с точки зрения науки. Есть только один реальный отец - это сперматозоид, и никому еще, пока свет стоит, не приходило в голову объявить себя сыном того или иного сперматозоида. Можно, естественно, ссылаясь на группу крови и резус-фактор, такие вещи оспаривать. Но эти новомодные штучки не имеют ничего общего с тем, что называли до сих пор отцовской функцией. Я понимаю, что вступаю на зыбкую почву, но что ж, тем хуже - не надо быть членом племени аранда, чтобы поинтересоваться при виде беременной женщины, кто является реальным отцом ребенка. Если есть вопрос, которым анализ вправе задаться, так это именно этот. Почему в психоанализе реальным отцом - подобные подозрения время от времени возникают - не может оказаться сам психоаналитик? Даже если это сперматозоиды совсем не его? Такое приходит иногда в голову, когда в связи, скажем мягко, с аналитической ситуацией, пациентка становится, в конце концов, матерью. Не нужно принадлежать к племени аранда, чтобы задаться вопросами о функции отца.
Заметим тут же, взглянув на вещи шире, что для того, чтобы этот вопрос возник, не обязательно обращаться к столь актуальному для нас примеру психоанализа. Можно отлично сделать ребенка от собственного мужа, и при этом ребенок этот останется ребенком кого-то другого, с которым мать даже и не спала - останется потому лишь, что хотела она ребенка именно от него. И только поэтому, собственно, ребенка и родила.
Это уводит нас, как видите, в сторону сновидения. Но единственная моя цель при этом - это вас разбудить. Заметив, что измышления Фрейда - не на уровне мифа, ко-
161
нечно, и не на уровне распознавания в сновидениях пациентов пожелания смерти - это его, Фрейда, сновидение, я хотел лишь сказать, что аналитик должен, на мой взгляд, из плоскости сновидения хотя бы немного вырваться.
То, что встретил психоаналитик, следуя Фрейду в его блестящих открытиях, то, что он из этой встречи извлек, не устоялось еще окончательно. В прошлую пятницу я демонстрировал на показе больных одного господина - я не знаю, собственно, почему надо его называть больным - с которым произошло нечто такое, в результате чего энцефалограмма его, как объяснила мне сестра, всегда соответствует пограничному состоянию между сном и бодрствованием, колеблясь таким образом, что никогда не известно, в какой момент он перейдет из одного состояния в другое, и в таком положении он постоянно и пребывает. Примерно так представляю я себе своих коллег-аналитиков и, возможно, себя самого. Шок, вызванная рождением анализа травма, погрузила их в подобное состояние. Поэтому они и хлопают крыльями, пытаясь вытянуть из фрейдовских формулировок что-нибудь ценное.
Не то, чтобы это совсем им не удавалось, но хотелось бы, чтобы они разглядели, например, вот что. Именно позицией реального отца - позицией, которая, по логике Фрейда, оказывается невозможной - обусловлено то, что отец непременно предстает в воображении как фигура, причиняющая лишение. Это не воображение мое или ваше, это связано с самой позицией. Не удивительно, что мы все время встречаемся с отцом воображаемым. И обусловлено это, повторяю, железной, структурной зависимостью от чего-то такого, что, напротив, ускользает от нас - от отца реального. А определить реального отца сколь-нибудь строго нельзя иначе, как в качестве агента кастрации.
Кастрация - это не то, что всякий, кто занимается психологией, под этим выражением понимает. Еще недавно один из членов аттестационной комиссии, явно склонный видеть в психоанализе род душепопечения, заявил так - знаете, сказал он, для нас кастрация это всего лишь фантазм. Ничуть не бывало. Кастрация - это реальная операция, являющаяся последствием вмешательства в отношения между
162
полами означающего, безразлично какого. Она-то, разумеется, и делает из отца то невозможное реальное, о котором мы говорили.
Нам предстоит теперь разобраться в том, что эта не являющаяся фантазмом кастрация - кастрация, вследствие которой не существует причины желания, не являющейся ее продуктом, а фантазм подчиняет себе всю реальность желания, то есть закон, - что конкретно она, кастрация эта, собой представляет.
Что касается сновидения, то все мы знаем теперь, что оно не что иное, как требование, означающее, которое оказалось на воле и теперь плачет и переминается с ноги на ногу, абсолютно не представляя себе, что оно хочет. Мысль о том, что в основе желания лежит всемогущий отец, опровергается тем фактом, что свои господствующие означающие Фрейд заимствовал из дискурса истерика. Не следует забывать, что именно отсюда исходил Фрейд, не скрывавший, что является для него центральным вопросом. Услышанное было усвоено им так бережно, что повторить это сумела даже ослица, понятия не имея, о чем идет речь. Вопрос этот, конечно - чего хочет женщина?