ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 07.11.2023
Просмотров: 387
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Сделать сцену всерьез? Но какими средствами и нужно ли это?
Перевести в иронию? Но где взять столь тонкие ходы, чтобы, не всерьез подавая призраков, выразить все же достаточно серьезную мысль о непременной гибели Дон Жуана?
К тому же гибели достаточно жестокой. Потому что эта жестокая смерть была заложена как бы в самой его жизни. Он обрекал себя на нее и с каждой секундой шел к ней бесповоротно.
Его поиски счастья и поиски истины несли в самих себе что-то насмерть поражающее мозг, и душу, и тело. Его сжигали и собственные страсти и собственные убеждения.
Он был натурой и сильной и мощной, но с каждым мгновением он будто оседал, перегружаясь, трещал по швам, сгорал. Он затевал дела, которые рушились. Он выбрасывал из себя отрицательные заряды с такой силой, что причинял боль и себе самому.
Когда заговорила и задвигалась статуя, он стал искать этому реалистическое объяснение: он отвергал возможность чуда. Впрочем, само это чудо было в какой-то степени плодом его собственного призыва и ожидания смерти.
Он отрицал всякие чудеса, но вместе с тем и ждал их, предчувствовал их, потому что все дальше и дальше заходил в дебри своих страстей и представлений.
И может быть, вовсе не привидения явились к нему? А все та же Эльвира, отец, дон Карлос, Диманш и т. д.? Он ведь уже заболел, он дал трещину. И на самой высокой ноте своего отрицания вдруг почувствовал страх и какую-то боль. И стал озираться. И увидел в Эльвире — призрака. И в доне Карлосе — призрака. И в самом Сганареле, своем верном слуге, — тоже призрака.
Теперь, для того чтобы он умер, его достаточно было бы тронуть за руку.
Один хирург говорил, что есть больные, настолько ждущие смерти от операции, что к ним достаточно прикоснуться карандашом, чтобы они умерли. Я не знаю, правда ли это. Наверное, правда. Для художественного вымысла — это правда бесспорная.
Часто хочется театрального начала — балагана, духового оркестра, костюмированного выхода, но не лучше ли, думаешь через минуту, выйти одному артисту на самую авансцену, подождать, пока зал затихнет, и спокойно, как самому себе, сказать о женитьбе, что, мол, подумавши, видишь, какая вокруг скверность, а выход, возможно, в женитьбе.
Подколесин откровенно формулирует нам, что жениться он решил потому, что ему скверно живется.
В зале все насторожатся
, но и слегка улыбнутся, так как такое начало, возможно, покажется уж очень простым и понятным.
Диалог со Степаном контрастен самому началу. За спокойной и грустной мыслью о скверности пришла тревожная мысль — не пропустил ли время?! И тогда — такая требовательность и такая стремительность, но и крупность притом, так как дело это большое и очень важное.
Но Степан все наизусть изучил, поскольку это и вчера так же было.
Спрашивая Степана, Подколесин навязывает ему ответы, он требует, чтобы Степан отвечал соответственно его желанию.
Ему хочется молниеносно опровергнуть собственную мысль, будто время пропущено.
Со сверхэнергичным натиском добиваясь нужного, он затем устает внезапно и свое «ступай» произносит уже в полном изнеможении.
Не торопясь, Подколесин решает затем, как лучше одеться, но вдруг забывает какое-то нужное слово. Он выходит вперед, силясь вспомнить забытое. Этот пробел волнует его. Он — как страшный симптом его скверной и скучной жизни.
И тут же опять он впадает в панику, кричит Степана, и стремительно проверяет что-то, и торопит время, потому что на самом деле все решить надо было еще вчерашним числом.
Степан от разговора уходит, но только однажды взрывается энергично, говоря, что сваха пришла. Теперь имей дело со свахой, а я отдохну!
И Подколесин начинает сцену со свахой. Все, что скажет она, он знает, но надо послушать еще и еще, чтобы легло на слух. А еще надо себя будоражить, потому что без этого гибель, ведь даже нужное слово стал забывать!
Он не сидит, а ходит и требует сообщений, он слушает их с какой-то страстью, как меломан давно знакомую музыку.
Иногда начинает казаться, что важно ему не то, что он слышит от свахи, а сам процесс разговора, потому что это хотя бы не спячка, это что-то другое, спячке противоположное.
Потому что, вдруг вдумавшись в происходящее, он внезапно теряет к нему интерес, так как речь идет о женитьбе, а он при том, что хочет жениться, в сильном сомнении — выход ли это!
Сваха же знает наперед, что сегодня будет все то же самое, что и вчера, и потому говорит она без азарта и даже вяло, стерто, лишь выполняя свой долг.
Подколесин до Кочкарева был сам себе хозяин. Он возгорался и потухал, повинуясь собственным мыслям и настроениям. Теперь же, с приходом приятеля, инициатива как бы ушла от него.
Кочкарев начал, правда, не сразу.
Придя достаточно скучным от повседневных дурацких мыслей, он вдруг как-то особенно прислушался к свахе. И узнал о женитьбе. Возможно, еще не отдав себе отчета в дальнейших планах и руководствуясь, можно сказать, одной интуицией, Кочкарев ринулся в бой.
Уже он вскочил и пошел к Подколесину. Уже напугал того из-за двери. А дальше, влекомый какой-то силой, пустился в борьбу.
В его натуре — особая гибкость, и связана эта гибкость не только с тем, что Подколесин упрям и тут нужна изворотливость. Гибкость его еще от того, что сам ход борьбы ему очень важен. Все каверзы этой борьбы важны, потому что женить, да и все — это не фокус! Проскочит — и не заметишь. А вот по этому поводу споры, мотивы, все переходы — вот это прекрасно! Поэтому спешка с женитьбой — и спешка и нет, поскольку дорого стоит сама борьба. Но уломать при этом тоже важно, конечно; не будет согласия, не будет женитьбы, не будет забавы надолго. И когда Подколесин сдается, приятель так благодарен ему, как будто речь идет об очень большом подарке. А сам Подколесин при Кочкареве будто уходит в кусты. Когда активен другой, можно обдумать все всесторонне. Ведь для сомнений — столько причин. Скверность-то скверностью, но будет ли лучше с женой!
Но однажды хорошо Подколесину снова выйти вперед и, совсем не заботясь о действии (пусть о нем Кочкарев заботится), сказать себе самому: какие бывают женские ручки...
Невеста гадает на картах, и вышла на картах дорога, значит, что-то сдвинется с места! Тогда невеста вскочила и побежала, она кричит свою тетку! Нужно в невесте найти подвижность и темперамент. Безумная радость — на картах дорога!
Захлебываясь, с полной верой, она про карты рассказывает!
А тетка тоже активна, она под шумок хочет внушить свою мысль.
Но невеста так отказывается, с такой силой, что та отступает. Невеста не хочет купца, у него борода, и все потечет по ней, когда купец будет есть!
Невеста не скучная дура, она живая, с воображением, и в ней — молодая энергия.
Нужно делать так, чтобы можно было болеть за нее. Тогда будет ясно, про что идет речь, а то — зряшное дело!
Когда входишь во вкус содержания, то начинает казаться, что вообще не нужна «театральность». При самом сухом аскетизме — сама философия вещи захватит. Хотя вначале ты думал иначе — что будет оркестр, какой-то старый военный оркестр, и декорации пышные — много тряпок и платьев, каких-то костюмов для будущей свадьбы, портреты купцов и купчих не только на сцене, но и в зале и даже в фойе. Все очень красиво и пышно. Потом все должно вдруг исчезнуть, и черная сцена зияет! А затем, когда надо, снова появятся все эти яркие тряпки. Я даже думал пустить на сцену живых собак! А иногда, чтоб люди выезжали на сцену на этаких велосипедах, как в цирке, где одно колесо большое, а за ним — колесо-лилипут.
А теперь мне хочется послать все это к черту, и чтобы была только тихая музыка Моцарта, прозрачная и какая-то детская.
Всё дурацкие крайности!
Но потом, когда пьеса выйдет, окажется, к сожалению, что крайностей вовсе и нет. И будет так скучно, скучно...
Но вот, предположим, театральность нашлась — все равно придется вернуться к разбору.
Самые трудные сцены и роли — те, что известны. Свах, например, столько раз и везде играли, что просто навязло в ушах. Хочешь не хочешь, а набившая оскомину характерность сама так и лезет в душу. Против нее только одно лекарство — разбор. Очень подробный разбор.
Вот сваха пришла и слышит — ее бранят, как всегда. Но сразу в этот спор включаться нет сил. Очень устала, забегалась, надо прийти в себя. Потом неожиданно вспомнила и рассказала, как где-то ее когда-то побили. Потом, опять совсем невзначай, подбросила мысль, что сегодня будут смотрины. Невеста и тетка зашевелились и уже не ругаются, лезут с вопросами. Нужно слегка потянуть, поволынить, пускай и они разгорятся. А потом, наконец, наступит время, и можно начать свой доклад, свой подробный доклад о каждом из претендентов. А невеста и тетка, напротив, тогда уйдут в сторону. Так уж странно устроена жизнь — диалог похож на зигзаг. Но это неплохо. А прямая от одного до другого пункта хороша только на железной дороге.
Зигзаги должны быть отчетливо видны, тогда интересно, тогда похоже на жизнь, тогда похоже на сложность, для жизни типичную. Тогда нет схемы, есть плоть, а плоть, как известно, соткана из контрастов.
Но чаще всего разбор примитивен и схематичен. «Моя задача такая» — и вот артист «лепит» себе впрямую эту задачу. Но даже у кошки сотни нюансов. Вопрос только в том, чтобы их разглядеть.
Есть смысл понятный, открытый, а есть достаточно скрытый, существенный. Так вот, чтобы все зигзаги были от более сложного, скрытого смысла — вот идеал. Но идеалы, конечно, у разных людей бывают различны. И для меня годится то, что для другого, возможно, смешно. У другого — свои законы. И если он их действительно знает и это законы — пускай себе верит в них. Когда же во всем сплошная случайность или законы эти прошлого века или дурного вкуса — тогда хоть караул кричи. Но все равно никто не услышит этих воплей, потому что искусство, как медицина — нашелся один, кому помогло, и вот он славит врача, нашелся другой, кому все равно не стало легче,— и вот он врача поносит.
Разговор женихов о Сицилии — одно из самых сильных мест в пьесе. Он возник совершенно случайно, но какой интерес к себе вызвал! И вот забыта невеста и то, что они все сидят в чужом доме. Рассказы, расспросы и снова рассказы... Интересно такие места доводить до самого края. До почти нелепого края. Совсем покинуть сюжет и азартно отвлечься. Все женихи так прекрасно в этом проявятся, а затем снова реальность.
И все-таки театральность нужна. Чтобы интересно было и увлекательно, чтобы выдумки было много.
А смысл, коли будет он — то просочится. Тут нужно придумать какой-то особый театр. Неизвестный и странный, забавный.
А потом, когда надо,— один только смысл. В чистом виде.
Вдруг быт затеять, страшнейший, подробный, а рядом, внезапно, условность.
Только условность бывает известная всем, надоевшая всем, как, впрочем, и быт. А как найти то и другое — свое? Вот вам проблема! Свое озорство плюс идея. Вот что такое «Женитьба». С идеей не так-то просто. Нужно одно нанизать на другое и чтобы сходилось все. А с озорством еще хуже, еще опаснее. Ведь голова полна подлых штампов — то где-то видел и это видел, а где же свое?
Зато как приятно что-то нащупать и в смысле и в форме!
Иногда, признаться, я не понимаю актеров. Они начинают кичиться друг перед другом количеством фильмов, в которых снимаются, количеством телепередач. Только и слышно в гримерных: «Этот в порядке, а тот не в порядке». Такими словами они определяют положение друг друга в связи со спросом на них, допустим, в кино или на телевидении. Еще несколько лет назад такого не было. Актеры дорожили своими театрами, не все и не всеми, но все-таки привязанность к театру, учреждению, в котором существует какая-то определенная художественная линия, какой-то почерк, была. Они берегли этот почерк, болели за эту линию.
Теперь, мне кажется, во многих театрах что-то резко изменилось. Актеры стали циничнее в отношении своих театров. Они как бы разуверились в том, что именно театр способен принести им благосостояние — творческое и всякое другое. И вот они уже летят впопыхах куда-то в Краснодар, чтобы отсняться там в эпизоде, а по приезде из Краснодара у них трактовая репетиция на телевидении, а затем, после фактически бессонной ночи и тяжелого утра, репетиция в театре.
А потом, вы думаете, они пойдут домой обедать, отдыхать или почитать что-то? Нет. Они снова где-то что-то играют или репетируют. И в чужом гриме являются на спектакль в свой театр.