Файл: Srednevekovij roman i povestj.pdf

Так подружился он с женой

Изавладел ее страной… Молва ту новость принесла В шатер французского посла.

Икапеллан бежит тайком

К герою в замок, прямиком,

Итут же, как бы по секрету, Тихонько шепчет Гамурету: «Той, кем вы с детства дорожили, О вас подробно доложили, Ей было радостно узнать, Что вы смогли завоевать, В своем геройстве неустанны,

Двух королев сердца, и страны, Великий заслужив почет. Теперь она вам отдает

В придачу к двум другим коронам Себя, отечество свое…» «Я научился у нее

Быть верным рыцарским законам.

Иколь велел высокий суд,

Япринужден остаться тут! Пускай мне боль терзает душу, Законов чести не нарушу, Своих отцов не оскорблю. Слова ей передайте эти, Добавив, что на белом свете

Ялишь одну ее люблю,

Ик ней стремиться буду вечно!» Так он сказал чистосердечно

Иодарить хотел посла

Дарами, коим несть числа, Но тот священник узколобый Его дары отверг со злобой. Зато три князя молодых Слезами горько обливались,

Когда с анжуйцем расставались. И он, рыдая, обнял их.

. .

Тут до анжуйских войск дошло, Что с князем их произошло: Пал властелин на бранном поле, Но восседает на престоле Его геройский младший брат, Муж Герпелойды величавой, Увенчанный военной славой, О коей всюду говорят…

Ик венценосцу самому Явились рыцари с поклоном:

«Стань и для нас отцом законным» «Быть, он ответил, посему!

Хотя судьба неумолима, А наша скорбь неутолима,

Ее должны мы превозмочь! Живущий да к живым вернется,

Искорбь отвагой обернется! Слезами горю не помочь. Рожденный доблестным Гандином, Я стану вашим властелином С моей возлюбленной женой. Отныне к верному причалу Моя судьба меня примчала.

Здесь я бросаю якорь свой!

И, положась на доблесть вашу,

Пантерой этот щит украшу:{164} Пусть славный герб моих отцов Вселяет в грудь моих бойцов Неукротимую отвагу!..» Все принесли ему присягу.

. .

Он, Герцелойдою влекомый, В покой вступает незнакомый. Дверь королева заперла

Ив эту полночь отдала Анжуйцу девственность свою. Нет, я от вас не утаю, Как наш герой, в боях суровый, Рот целовал ее пунцовый, Как оба не щадили губ,

И пусть рассказ мой слишком скуп, Сменились радостью печали, Те, что их душу омрачали… А вскорости на целый мир

Был справлен ими брачный пир

И господу благодаренье!

Тем состоялось примиренье Досель враждующих сторон… Князь Гамурет, взойдя на трон, Оставленный погибшим братом, Всех одарил арабским златом: От достославнейших бойцов Вплоть до бродячих игрецов.

. .

Так завершилось торжество…

Не раз пантера, герб его, Что щит анжуйский украшала, Князей строптивых укрощала. Носил герой поверх кольчуги Рубашку царственной супруги,

Вкоторую была она

Вчасы любви облачена,

Ив той священнейшей рубашке Он в битвах не давал промашки… В конце свидания ночного Рубашку получал он снова:

Их восемнадцать набралось, Пронзенных копьями насквозь.

. .

Да, обделен он не был славой,

Икняжество его цвело.

Зачем же снова в бой кровавый Он поспешил, судьбе назло? Назло судьбе, себе на горе, Вновь переплыть решил он море: Гонцов прислал за ним Барук. (Здесь, выражая сожаленье, Я сделать должен добавленье:

Князь поступил как верный друг…) Барук мы сведенья имеем Вновь атакован был Помпеем, Не тем, которым славен Рим,{165} А тем, кто дядею своим Взращен, Навуходоносором,{166} Тем властелином, о котором Шумела глупая молва, Что он соперник божества Изза его завоеваний,

А нынче, не без оснований, Посеявший раздоров семя, Осмеян он и проклят всеми…

. .

Барук безмерно рад подмоге… Идет нещадная война.

Изнают разве только боги, Чья одолеет сторона: Помпея или Гамурета? Дерется храбро та и эта…

Ах, кто под чьим падет мечом?

ИГерцелойда молодая, Домой супруга ожидая, Еще не знает ни о чем.

Что ждет ее: добро иль худо? Вестей тревожных нет покуда, Беспечно жизнь ее течет. Довольство, радость и почет Испанку нашу окружают.

Все королеву обожают, Ее вниманьем дорожат. Нет королевы благородней

Иблагостней!.. Притом сегодня Ей три страны принадлежат!..

. .

Ей ревность сердце не терзала, Любя супруга своего, Она с улыбкой узнавала О похождениях его.

Пусть он иным любезен дамам, Ее не ранит он тем самым: Какой ей может быть урон, Коль всеми привечаем он?.. Меж тем прошло уже полгода, А из далекого похода Не возвратился Гамурет.

Вестей о нем все нет и нет… Так радость горестью сменилась. Душа тревогой стеснена. Картина страшная приснилась Ей в час полуденного сна:

Внезапно вспыхнул полог звездный, Гром громыхнул грозою грозной, Кругом пожар заполыхал, Неслись хвостатые кометы Всемирной гибели приметы,

Исерный ливень не стихал.

В том гуле, грохоте и визге Метались огненные брызги… Но вот ужасный этот сон Другим ужасным сном сменен.

Иснится бедной королеве: Она дракона носит в чреве,

Идевять месяцев спустя На свет рождается дитя: На голове его корона… Она злосчастного дракона Своим вскормила молоком.

Но вскоре, к странствиям влеком, Он мать родимую покинул

Ивдруг исчез. Как будто сгинул…

Неотвратимую беду По высшей воле провиденья

Ей предвещали сновиденья. Она металась, как в бреду, Пока ее служанкой верной

Не прерван был сей сон прескверный.

. .

Сокрылось солнце. Ночь настала. Вдруг Герцелойда услыхала Шум голосов и стук копыт.

Без короля вернулась свита: «Отныне нам лишь бог защита! Восплачь, жена! Твой муж убит!» Как смерть испанка побелела, Скорбя, душа рвалась из тела. Глава ее клонится вниз, Глаза ее не видят света.

Но тут промолвил Тампанис,{167} Оруженосец Гамурета:

«Узнай, как пал твой муж достойный!.. Палил пустыню полдень знойный. Король был сильно утомлен, А шлем его столь раскален,

Что снял свой шлем он на мгновенье, Дав голове отдохновенье.

Вдруг подошел к нему один Наемник, некий сарацин,

Икровь убитого барана Из драгоценного стакана

Плеснул на королевский шлем, И, не замеченный никем, Отполз в сторонку… Но металл Тотчас же мягче губки стал… Долготерпение Христово, Кто оскорбить тебя посмел?..

Меж тем взметнулись тучи стрел,

Ибой кровавый вспыхнул снова. Смешенье копий и знамен!.. Мы наседаем, враг сметен. Бойцов восторженные клики Звучат в честь нашего владыки. Глядим: уже с коня слезает Помпея брат Ипомидон. Неужто в плен сдается он?..

О нет! Герою шлем пронзает Его коварное копье. Вонзилось в темя острие.

Наш повелитель покачнулся

Ивсе ж не выпал из седла. Он, умирающий, очнулся,

И вседержителю хвала! Хотя была смертельной рана, Домчался он до капеллана, Чтоб исповедаться пред ним: «Святой отец, я был любим

Иза любовь платил любовью…

Ипусть моя истлеет плоть,

Да будет милостив господь

Ктой, что познает участь вдовью. Прощанье с ней безмерно тяжко… Отдайте же моей жене Окровавленную рубашку, Что в смертный час была на мне… Благодарю, прощаясь с вами, Всех воинов моих и слуг…» Такими кончил он словами. Похоронил его Барук По христианскому обряду.

На удивление Багдаду, Король во гробе золотом

Лежит в могиле под крестом… Ах, с сотворения времен Таких не знали похорон! Причем не только христиане

Рыдали в славном нашем стане: И мавры все до одного! Потерю страшную осмыслив,

Ксвоим богам его причислив, Скорбя, оплакали его…» Вот что сказал оруженосец

Несчастнейшей из венценосиц… Она едва не умерла, Хотя беременна была

На восемнадцатой неделе. Стучало сердце елееле… Но както перед ней возник Седой и сгорбленный старик, Разжал он зубы королеве, Живую воду влил ей в рот, И тут же драгоценный плод В ее зашевелился чреве. Глаза усталые открыв И отдышавшись понемногу,

Она сказала: «Слава богу!

Коль я жива, ты будешь жив. Мой сын, мое родное чадо!..» (Осталась ей одна отрада:

На белый свет родить того, Кто цветом рыцарства всего Взрастет, мужаючи с годами,

Очем узнаете вы сами…)

. .

И принести она велела Рубашку с дорогого тела И смертоносное копье Наследство скорбное свое.

Припав к рубашке той кровавой, Насквозь проколотой, дырявой, Лицо прекрасное ее Вновь исказилось в страшном горе… (Рубашка эта и копье Погребены в святом соборе Высокородными князьями,

Анжуйца первыми друзьями.) Меж тем во многих странах света Оплакивали Гамурета.

А дней четырнадцать спустя Необычайное дитя Она рожает в страшной муке.

Сын крепконогий, большерукий, Богатырям иным под стать, Красавец княжеской породы, Едва не свел в могилу мать: Ужасны были эти роды… По лишь теперь, стремясь вперед, Моя история берет Свое исконное начало…

Так что б все это означало? Я долго шел кружным путем, Чтобы начать рассказ о том Великом муже достославном,

Кто станет здесь героем главным. Мы говорили без конца В повествовании предлинном

Оподвигах его отца.

Пришла пора заняться сыном. Мать берегла его от всех Опасных рыцарских утех, Чтоб оградить его от бедствий.

Военных игр не знал он в детстве. Над ним придворные тряслись,

И грамоты не разумею. Все, что узнал я и постиг, Я не заимствовал из книг.

На это есть поэт другой.{170} Его ученым внемля строчкам, Готов бежать я, как нагой,

Прикрывшись фиговым листочком…

III

Весьма прискорбно, господа, Что среди женщин иногда Нам попадаются особы, От чьей неверности и злобы

Мы терпим много разных бед.

Вих душах женственности нет, Они коварны и фальшивы, Жестокосердны и сварливы, Но так же, как и всех других, Мы числим женщинами их, Иного не найдя названья… Сии ужасные созданья Порой страшнее сатаны… На вид все женщины равны, И голоса у них прелестны.

Однако, признаюсь вам честно, Что, если бы достало сил, Я женский пол бы поделил

На две различных половины. Одни, как ангелы, невинны, Смиренны, женственны, верны, Другие в помыслах черны,

Вних фальшь гнездится и зловредность… Вот говорят: ужасна бедность.

Но той великая хвала, Что выбрать бедность предпочла

Во имя верности священной, Не осквернив себя изменой. Ну, кто из нас в расцвете лет Решился бы покинуть свет, Презреть несметные богатства, Страшась греха и святотатства, Земную власть с себя сложить,

Чтоб только господу служить

Изаслужить прощенье бога?.. Увы, средь нас совсем не много Столь праведных мужей и жен, Чем я безмерно удручен… Но Герцелойда порешила

(Ей Совесть эту мысль внушила), Вкушая божью благодать, Покинуть трон, корону снять

Искипетр свой сложить могучий, Чтоб удалиться в лес дремучий… Печали ей не превозмочь.

Ей все равно: что день, что ночь. Столь сердце скорбью истомилось, Что солнце для нее затмилось. Тоскою скованную грудь, Увы, не оживят ничуть Ни луговых цветов цветенье, Ни соловьев ночное пенье.

В лесу приют она нашла.

С ней горстка подданных ушла, И, повелительнице внемля, Они возделывали землю, Большие корчевали пни… Так потекли за днями дни.

У ней одна забота ныне: О мальчике своем, о сыне Хлопочет любящая мать.

Ивот она велит созвать

Всех взрослых жителей селенья И говорит без промедленья: «Постигнет смертный приговор Тех, кто затеет разговор При нашем сыне дорогом О рыцарях или о том, Как совершаются турниры.

Я родила его для мира,

Ичтоб не сделалась беда, Он знать не должен никогда

О страшных рыцарских забавах

Ио сражениях кровавых». Умолкли все, боясь угроз… А королевский мальчик рос В своем глухом уединенье, Вдали от рыцарских забав, Ни разу так и не узнав, Какого он происхожденья.