Файл: Srednevekovij roman i povestj.pdf

А я погибнуть обречен и бесконечно удручен не собственной судьбою: разлукою с тобою!..

О, если б понимала ты, венец добра и чистоты, какая в сердце рана!..» «Отчаиваться рано, — сказала девушка в ответ. — На то причин особых нет. Спасение возможно, — я говорю не ложно, —

коль все зависит от меня!..

Яне хочу терять и дня и к вашему же благу под нож в Салерно лягу!

И к вам вернется жизнь тогда. Все остальное — не беда. Ведь вы, избавясь от болезней, намного лучше и полезней

способны жизнь прожить, чем я…» Граф, восхищенья не тая, с глазами, влажными от слез, благоговейно произнес:

«Моя возлюбленная жена! Жизнь нам обоим равно нужна,

а смерть — не такая уж сладкая штука, но еще ужасней предсмертная мука. Все не так просто, как ты полагаешь, когда мне помощь свою предлагаешь.

Ятвой порыв оценил вполне… Немалое счастье выпало мне с подобной встретиться чистотою,

с безгрешным сердцем, с верой святою в великую силу любви и добра… О, я бы со смертного встал одра, когда бы это приказала ты, кто святость свою доказала.

Чудо Господь сотворил: сердце твое отворил

чужому страданью, чужой печали… Но кем бы люди меня считали, если б я принял жертву твою? Пред страшным выбором я стою!.. Супруга милая, прости, но ты еще дитя почти,

и хоть мечты твои безгрешны,

решенья чересчур поспешны. Все больше сердцем! Не умом! А сколько горьких слез потом

игорьких разочарований по исполнении желаний!.. Дитя мое, не я ли сам

взывал к бессмертным небесам, моля о скором избавленье?

В твоем же волеизъявленье есть прихоть детская, поверь! Еще не раз себя проверь!

Все взвесь и рассуди толково!.. Но окончательное слово не ты, мой друг, должна сказать, а лишь твои отец и мать.

Мы только их исполним волю! Неужто загубить позволю жизнь благодетелей моих, родную дочь отняв у них?!» Так он сказал и усмехнулся,

решив, что он и впрямь рехнулся: неужто все, что слышит он, явь, а не глупый, дикий сон?!

Но мать и отец сказали:

«Вы столько нам в жизни дали

истолько сделали для нас!

Мы не решимся на отказ

иза добро добром отплатим, хоть дочь любимую утратим! Она, в надежде вас спасти, на смерть отважилась пойти

иобъявила нам об этом,

мы долго медлили с ответом… Тому уж скоро третий день. Мы сами превратились в тень. Но дочь вам отдаем с любовью, во благо вашему здоровью. Того, как видно, хочет бог…»

И они затряслись с головы до ног, и в отчаянье руки ломали все трое…

Но вернемся к рассказу о нашем герое. Хоть чувство надежды в нем ожило, графу было особенно тяжело. Нестерпимо родного ребенка лишиться, но, однако, еще тяжелее решиться у родителей ребенка отнять…

Здесь мы бедного Генриха можем понять.

Он, как сказано в книге, рыдал и метался: то он принял их жертву, то вновь отказался, сожалея о том, что сам натворил… Наконец согласился и поблагодарил всю семью (разумеется, нелицемерно)

исказал, что пора собираться в Салерно. Ну, а дочь? Та затеяла пышные сборы: «Дорогих лошадей! Дорогие уборы! Бархат! Шелк! Кружева! Горностаевый мех! В этот день я хочу быть красивее всех!..» И опять родители зарыдали, как такую красавицу увидали.

«Ну за что, ну зачем нам ее отдавать? Как мы смеем позволить дитя убивать?..»

Нет, я просто рассказывать дальше не в силах об ужасных страданьях людей этих милых. Горе матери; вот оно, перед вами… Скорбь отца… Передать ли ее словами?..

Но держались они одним убежденьем: это все предначертано провиденьем, это Бог избрал их любимую дочь человеку страждущему помочь, и, конечно же, высшая сила бедной девочкой руководила,

иее позвала, и ее повела

на святые, на божеские дела… Ах, когда б они рассуждали иначе,

мы, пожалуй бы, не разрешили задачи: отчего же не разорвались сердца ни у страждущей матери, ни у отца. Но печаль их сменила отрада от сознанья: так надо! Так надо!..

Граф и девушка скачут в Салерно. Оба счастливы неимоверно, хоть ее огорчает немного, что так далека дорога.

Графа нужно быстрее спасти, но мешает дальность пути.

В Салерно они прискакали, врача того отыскали:

«Вот она, кем я буду спасен!..» Врач узнал его. Врач потрясен. А затем, состраданьем влекомый, к бедной девушке незнакомой

он подходит и молвит: «О дочь моя, расскажи, ничего не тая.

Что здесь: чистой любви побужденье?

Иль угроза? Приказ? Понужденье? Хочешь верность ему доказать иль не можешь ему отказать, повинуясь мольбам господина?..

Мне должна быть известна причина решенья страшного сего!» «Веленье сердца моего!» — не замедлила дева с ответом.

От нее не скрылось при этом, как врач на нее дивился.

Он в сторону с ней удалился и свой вопрос повторил:

«Не твой ли граф подговорил, в преступном бессердечье, тебя на эти речи? Достаточно тебе чуть-чуть себя, меня ли обмануть, хотя бы и под страхом, — как все пошло бы прахом: мое искусство, подвиг твой; ты не останешься живой

исердце изничтожишь, но графу не поможешь!

Как говорят: сто раз отмерь! Все взвесь, себя спроси, проверь, нет ли в душе сомненья

ине нашло ль затменья!..

И слушай, что произойдет, как в силу договор войдет. Воображаешь сцену?

Вот я тебя раздену,

иты, раздевшись догола, уже не встанешь со стола, но, стыд превозмогая, несчастная, нагая,

начнешь кричать беззвучным ртом… Сказать, что ждет тебя потом?

По правилам науки тебе свяжу я руки,

иноги я тебе свяжу,

ипрямо в сердце нож всажу,

и, грудь пронзив и спину, живое сердце выну!

Еще одно узнать изволь:

страшна не смерть. Ужасна боль!. Что? Ты в ответ ни слова?!

Ты лечь на стол готова?!

Адух тебя не подведет, когда дыхание сведет?

Апри упадке духа — полнейшая проруха! О, эта боль! О, этот ад!

При этом нет пути назад. О, сколь я сам несчастен, что к этому причастен!

Нет, в жизни мне не повезло: избрал я злое ремесло… Ах, погоди хоть малость!..» Но дева рассмеялась:

«Спасибо вам, великий врач!.. Мне тоже не везет, хоть плачь: сомнение тревожит и спасенье гложет.

Поди, и вправду откажусь не оттого, что не гожусь: не я оказалась слабой, — вы оказались бабой!

Да ведь у вас наверняка от страха задрожит рука.

Вы, первый врач Салерно, — и трусите безмерно!

Вы зайцу серому родня!

Но только жаль вам не меня, не смерти моей ранней, — своих вам жаль терзаний!

Аможет быть, давно мертво былое ваше мастерство и силы в вас иссякли?!

Ну! Я права? Не так ли?! Я женщина — и я сильна

и в действиях своих вольна, и я на стол ваш лягу, но вы — назад ни шагу!

Ачто наслушалась от вас

явсяких ужасов сейчас, то это все не ново:

як ним давно готова.

«Поймите же, что никогда

яб не приехала сюда, коль с самого начала

яглавного не знала;

не струшу и не отступлю, а господину жизнь куплю,

себе же — доступ в Царство Божье!

Так не тряситесь мелкой дрожью! Час избавленья чуя, сейчас плясать хочу я!

Граф исцелится наконец, меня к себе призовет Творец, и не во сне, а наяву, я в Царстве Божьем заживу, увенчана короной,

Господом даренной!..»

Ипонял мудрый врач тогда, что она в решенье своем тверда,

что не может она поступить по-иному, и ее повел он к графу больному. «Счастливейший из людей земли, о чем и мечтать нельзя — вы нашли! Все сомненья отпали. И вскорости от своей вы избавитесь хворости!..» Он повел ее в комнатку тайную, где все мраком покрыто и тайною, а графу за дверью велел остаться, в тайную комнату не соваться, сколько б это ни длилось часов, и запер дверь на тяжелый засов.

Там, где стояли различные склянки, он велел раздеться юной крестьянке, и она, повинуясь приказу, охотно и сразу

платье сняла, обнаженной осталась, но не стеснялась…

Иврач увидал: на диво

это юное тело красиво.

Итак жаль врачу ее стало, — прямо сердце стучать перестало и рассудок чуть не отказал…

Ион сам ей об этом сказал.

Но она его умоляла, вновь и вновь повторяла,

чтоб он продолжал свое дело и скорее разрезал ей тело. Вот и стол она видит высокий,

где обряд свершится жестокий. Лекарь девушку за руку взял, взобраться на стол приказал. Она легла без тени тревоги. Он связал ей руки и ноги, а потом стад подыскивать нож: который из них хорош?

(Их здесь много, широких и длинных, для дел отнюдь не невинных.)

Пусть внявшая голосу долга хотя бы страдает недолго,

илегко, и быстро умрет… Лекарь камень точильный берет,

иточит свой нож, и точит,

к делу все приступить не хочет!

Абедный Генрих, за дверью стоя, чувство испытывает не простое. Он удручен, озадачен, великим смятеньем охвачен.

Ах, ужель не увидит он снова черты лица дорогого?

Аесли он их увидит,

то здоровым отсюда не выйдет. Но ему нсцеленье обещано?

Вдруг в стене замечает он трещину и, прильнувши к ней, видит сквозь щель этот стол, что похож па постель, а вернее, на смертное ложе, на котором, — Господи Боже, — связанная, нагая, лежит его дорогая.

«О, как же ты глуп! — сказал он себе, — ты ждешь перемен в своей скорбной судьбе и требуешь избавленья без Божьего соизволенья!

Ты небом страдать осужден навек, а хочешь, чтоб спас тебя человек? Глумясь над Господним словом, надеешься стать здоровым?!

На что ты девушку подговорил? Да сам ли ведал ты, что творил? Смерть ее будет лишней, ибо все решает Всевышний!

Исцелит — ликуй, не простит — страдай. Только девушке умереть не дай, кровью чистой своей твой позор оплатить!..»

И, не выдержав, начал он в дверь колотить. «Отворите скорее, я вам говорю!» «Господин, как закончу, так и отворю:

ни мгновенья нельзя в этом деле терять!» «Отворите же! Сколько вам раз повторять! Надо кое-что нам обсудить непременно!» «Говорите… Мне слышно вас и сквозь стену», «Нет! Сквозь стену я не хочу говорить!»

Что поделать? Пришлось ему отворить.

ИГенрих в комнату вошел, увидел тот высокий стол, где связанная дева, нагая, словно Ева, исхода сладкого ждала…

Тут он, схватясь за край стола, вскричал: «Дитя невинное! Не буду я причиною ужасной гибели твоей!

Врач, развяжи ее! Скорей! Да будет освобождена та, что для жизни рождена и столь собой прекрасна.

За что ей гибнуть понапрасну! Спасибо за твое добро.

А золото да серебро, согласно уговора, ты, врач, получишь скоро!»

(И мы заметим мимоходом:

врач счастлив был таким исходом.) Но когда спасенная поняла, что судьба ее жертву не приняла, то, свой стыд позабыв девичий,

против всяких правил приличий, принялась она истошно рыдать, на себе в исступлении волосы рвать, так, что все, кто это видали, сами также рыдали.

Иметалась она, и кричала она:

«Боже мой! Я отныне всего лишена! Развеялся сон мой чудесный!

Не владеть мне короной небесной! Если бы мне удалось пострадать, то и впрямь корону небесную дать должны были б мне за страданья. Ах, напрасны, напрасны старанья! О ты, кто благ на небеси, меня, несчастную, спаси и господина со мною вместе.

Какой великой лишились мы чести: он — плоть спасти, я — дух спасти и, не ропща, свой крест нести!..» Так она голосила, о смерти просила,

охвачена безграничной тоской, к доброте взывая людской.

Но в столь необычном и страшном деле ей люди, конечно, помочь не хотели. Нет, никто ей, никто не помог.

Имолчали и люди и Бог…

Итогда господину пенять она стала: «Сколько я всего из-за вас испытала! Как глумились вы надо мной!

А всему ваша слабость виной. Это вы меня к жизни вернули! Да и люди меня обманули:

«Рыцарь! Мужествен! Неустрашим!..» Ах, зачем я поверила им и разгневала Господа Бога?

Мне совсем оставалось немного до конца, но в решающий миг вы отчаянный подняли крик. Вы за горе мое в ответе.

Вы трусливее всех на свете.

Я ведь на смерть пошла. А вы? Потерпеть не решились, увы!

Что ж вас так напугало, узнать нельзя ли? Может, то, что меня связали?

Но ведь, стоя за толстой стеной, как вы видеть могли, что со мной? Может, вы, бесстрашнейший витязь, обвиненья в убийстве боитесь, потому и вбежали к врачу?

Ну, так я вас заверить хочу, что, если меня не будет, вас никто не осудит, не обвинит в преступленье,

а напротив, вас ждет исцеленье». Все тщетно — деве быть живой!.. А Генрих тяжкий жребий свой как рыцарь набожный приял, он твердости не потерял и чистоты душевной, назло судьбе плачевной… Не выполнив обета, вновь девушка одета и снова жить обречена.

Врачу заплачено сполна.

ИГенрих с грустью необъятной

тотчас пустился в путь обратный, при этом был вполне готов услышать гогот наглых ртов, и вопль, и рев толпы презренной

на родине благословенной. Что ж! Пусть толпа гогочет! Все как Господь захочет!..

А дева так измождена была, так много слез горючих пролила, что силы ей внезапно изменили:

ивпрямь она близка к могиле. И тогда помог ей в беде тот, кто с нами всегда и везде,

кто людские сердца отворяет, радостью их одаряет, кто диво дивное свершил

иэтих двоих испытать решил, как Иова когда-то:

тверда ли их вера иль слабовата?.. И то был Иисус Христос, кто избавленье им принес

за то, что душа в них жила человечья, за их милосердье и добросердечье… Чем ближе к отческому дому, тем легче делалось больному. Проказа с Генриха сползла — Господня милость его спасла. Господь своей любовью вернул ему здоровье.

И Генрих снова жизни рад, как двадцать лет тому назад. Слух о чудесном исцеленье шел из селения в селенье, народ о чуде узнавал

инепритворно ликовал:

ведь милосердье и пощада и есть небесная услада.

Меж тем высокородные князья — всё Генриха ближайшие друзья

(которые в беде с ним не встречались) ему навстречу мчались.

Не веря слухам и словам, любой хотел увидеть сам, что исцеляет наш Господь не только дух, но также плоть от хвори беспощадной.

И вот — пример наглядный! А хуторянину с женой казалось: сгинул сон дурной, свершилось чудо Божье! (Скажу: была бы ложью