ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3091
Скачиваний: 1
Царицу Наталью с сыном постепенно выживали из Кремля, хотя Петра и привозили туда для торжественных богослужений или приемов иностранных послов. Жили же они все больше не в Кремле, а в подмосковных селах: Коломенское, Воробьеве, а потом прочно осели в Преображенском. После Кремля, где все напоминало о кровавом побоище и дышало ненавистью, где ужас скрывался за монастырским обликом царской резиденции, здесь жилось привольно. В Кремле же и впрямь было два монастыря, подворья еще нескольких и десятки церквей. Затхлая атмосфера кремлевских покоев явно тяготила юного Петра. Не отсюда ли и пошла его неприязнь к старомосковской косности, сонной одури и коварству под маской благочестия!
Петр учился грамоте, или, как говорилось в первом русском букваре, «божественному писанию», по Часослову, Псалтырю, Евангелию и Апостолу. Дьяк Посольского приказа Никита Моисеевич Зотов требовал от ученика наизусть знать молитвы, догматы и заповеди православного богословия. Но жизнь, оказавшаяся главным учителем юного царевича, обучала его вещам, далеким от христианских добродетелей. Жестокая, грубая, кровавая сила — суровый наставник Петра с раннего детства. Если старших братьев, Федора и Ивана, наставлял образованнейший монах Симеон Полоцкий, то Петра после обучения грамоте у дьяка не учил никто. Позднее, застав как-то своих дочерей Анну и Елизавету за уроками, Петр вздохнул и с горечью сказал: «Ах, если б я в моей молодости был выучен как должно!» Предоставленный самому себе, он продолжал свое образование неслыханным для русских царей путем. Руки Петра тянутся к рабочим инструментам, а токарный станок приводит его в восторг. С изумлением и растерянностью смотрели старшие на царевича и диву давались: на Руси цари не только никогда не работали, но даже гнушались поставить свою подпись на государственных бумагах! За царя подписывался какой-нибудь думный дьяк, ибо цари «ни к каким делам руки не прикладывают».
Испытывая постоянный страх перед жестокой Софьей и ее стрельцами, Петр инстинктивно ищет средства защиты. Окружив себя сверстниками, он создает забавное тогда, по славное в будущем «потешное» войско. Из Оружейной палаты он требует оружия и притом вовсе не игрушечного, ибо его воинство подрастает вместе с ним. Эти «озорники», как их насмешливо называла Софья, станут ядром регулярной армии.
Но еще до приобщения к делам военным Петр соприкоснулся с дипломатией. Уже говорилось, как он принимал иностранных послов. Конечно, участие маленького Петра в официальных церемониях не могло иметь серьезного значения для его ознакомления с дипломатической деятельностью. Скорее это могло дать самое превратное представление о месте Московского государства в мире, о его международном положении, мощи и влиянии. Тогдашний русский дипломатический протокол — пестрая смесь византийских, татарских, европейских обычаев в доморощенном старомосковском исполнении — сводился в основном к возвеличению «царя всея Руси». От иностранных дипломатов с невероятной придирчивостью требовали: не умалить «чести» великого государя.
А вот об уважении достоинства европейских послов редко заботились допетровские политики. Европейцы считались нечистыми, еретиками. Обыкновенное прикосновение к ним было тяжким грехом. Вот, к примеру, как проходил прием послов императора Священной римской империи, или, как тогда говорили, «цесарских послов», царем Алексеем Михайловичем в 1661 году. После вручения верительной («верующей») грамоты царь допустил послов к целованию руки. «Пока мы подходили,— рассказывал один из членов посольства,— царь перенес скипетр из правой в левую руку и протянул нам правую для целования... Царский тесть Илья Милославский так и сторожил, чтобы кто-нибудь из нас не дотронулся до нее нечистыми руками». После целования царь тут же с целью «очищения» обмыл руку из приготовленного для этого серебряного рукомойника...
Правда, иностранцы, строго соблюдавшие для вида старомосковские ритуалы, потом отводили душу в своих донесениях, а особенно в многочисленных воспоминаниях и дневниках. Впрочем, тогдашние русские послы и резиденты тоже были не без греха. В своих донесениях в Кремль они часто изображали иностранных монархов как последних холопов великого государя, влагая в их уста наивнейшие подобострастные панегирики в адрес московских царей.
Как бы то ни было, разобраться в вопросе, каково реальное международное положение Руси в XVII веке, трудно было не только тогда, три сотни лет назад, подраставшему Петру, но и современным историкам. Нередко пишут о крупных дипломатических успехах России в XVII веке и об укреплении международного положения Москвы. Конечно, по сравнению с событиями начала века, когда в годы «смутного времени» Россия оказалась на краю гибели, положение явно нормализовалось. Польским и шведским интервентам пришлось убраться из разоренных и ограбленных центральных районов страны. Но Россия потеряла свои прибалтийские земли, и к Швеции отошли Ивангород, Ям, Копорье, Орешек с их уездами. Польша захватила смоленские, черниговские, новгород-северские земли. В обращении к городам московские бояре сокрушались: «Со всех сторон Московское государство неприятели рвут».
Правда, потом дипломатические связи Москвы расширились, а ее международные позиции укрепились. Тридцатилетняя война, охватившая Запад, побуждала ее участников искать поддержку повсюду, вплоть до государства, сила которого в то время заключалась главным образом в его географическом положении. Англия и Голландия стремятся оказать Москве дипломатические услуги ради выгод русского рынка и торговых путей через Россию в Азию. Шведский король пытается навязать ей союз против Австрии и Польши. В Москву одно за другим отправляются посольства, здесь живут резиденты западноевропейских стран. Досадно только, что это не сопровождалось ростом могущества России. Предпринятая в 1632 — 1634 годах попытка вернуть потерянные земли закончилась полным поражением: Поляновский мир 1634 года подтвердил условия унизительного Деулинского перемирия 1618 года. В 1653 году гетман Богдан Хмельницкий приходит к согласию с Москвой о воссоединении Украины с Россией; вскоре начинается война с Польшей. Русские сначала одерживают победы. Но потом дело осложняется одновременной войной со Швецией. И снова после первых успехов,— поражение московского войска. Со Швецией заключается перемирие, а в 1661 году — Кардисский мир, по которому были потеряны все завоевания в Ливонии. Истощенные войной Россия и Польша вынуждены были пойти на Андрусовское перемирие, утвердившее раздел Украины. В состав Московского государства вошла только Левобережная Украина и на два года Киев. Сложная обстановка на правом берегу Днепра вызвала в 1676 году столкновения с Турцией. И эта война окончилась безуспешно. По Бахчисарайскому мирному договору 1681 года Москва уступает украинское Правобережье туркам.
Войны крайне напрягали скудные ресурсы страны, обостряли ее внутреннее положение. Народные восстания вспыхивали одно за другим. Среди них — крестьянская война Степана Разина, потрясшая до основания Московское государство. Интересны некоторые цифры, хотя они довольно приблизительны из-за отсутствия в то время статистики, это скорее цифры-оценки. В XVII веке в Европе было 100 млн. жителей. Из них в России жило 14 млн., во Франции — 15, в Германии — 20, в Испании — 10 млн. Население Англии и Швеции составляло тогда по 3 млн. человек, Голландии — 1,2 млн. Однако военная и экономическая мощь этих стран превосходила силы Москвы, значительно отстававшей в экономическом, культурном и военном отношениях. И хотя доля русского населения в общеевропейском была уже сравнительно велика, Россия давала не более одного процента общеевропейского производства железа. Если в Западной Европе в городах жило 20 — 25 процентов населения, то в России — лишь 2,5 процента...
Конечно, далеко не все во внешних сношениях допетровской Руси выглядело неприглядно. Развивались, к примеру, отношения Москвы с морскими державами — Англией и Голландией. Они вели с Россией обширную, выгодную торговлю и, обладая монополией, часто диктовали ей свои условия. Английские и голландские купцы считали Россию торговым партнером и транзитным путем в Персию и Индию. Характерен состав тогдашнего русского импорта. Кроме предметов роскоши в нем — шерстяные ткани, металлы и изделия из них, порох, селитра и особенно огнестрельное оружие. Зависимость России от ввоза таких товаров все возрастала и приобретала опасный характер для ее независимости. В то время как Европа шла в военном деле по пути технического прогресса, Россия была не в состоянии самостоятельно одевать и вооружать армию. Огромный ущерб ей наносило, естественно, полное отсутствие флота.
Словом, Россию считали отнюдь не передовой страной, о ней вспоминали от случая к случаю. Французский историк К. Грюнвальд так оценивает престиж тогдашнего русского государства: «До Петра I о России судили как о стране наиболее отсталой в Европе. Об успехах русских в области военной, административной и даже в общей культуре не знал никто. Полагали, что Россия полностью находится под влиянием фанатичного, нетерпимого духовенства и невежественного, жадного, расточительного дворянства. Очень редко можно было увидеть в иностранных столицах русских; облаченные в долгополые кафтаны азиатского покроя и в высокие шапки, они вызывали насмешки толпы».
Но Россию все же не забывали в различных замыслах глобального характера, отвечавших духу времени. А он выражался в том, что, усиливаясь и приобретая доминирующее влияние (поочередно им пользовались Испания, Франция, Голландия, Англия), руководители крупнейших европейских стран в той или иной форме выдвигают претензии на мировое преобладание. Один из таких планов содержится еще в мемуарах выдающегося французского дипломата герцога Сюлли, главного помощника Генриха IV. Сюлли называл свой план «великим замыслом» и приписывал его авторство королю. Речь шла о том, чтобы перекроить политическую карту Европы и создать систему зависимых от Франции государств. В этом сочинении, в частности, упоминалось и о России: «Я не говорю о Московии или Руси Великой. Эти огромные земли, имеющие не менее 600 лье в длину и 400 лье в ширину, населены в значительной части идолопоклонниками, в меньшей части — раскольниками, как греки или армяне, и при этом множество суевериев и обычаев почти полностью отличают их от нас. Помимо этого русские принадлежат Азии столько же, сколько и Европе, и их следует рассматривать как народ варварский, относить к странам, подобным Турции, хотя уже пятьсот лет они стоят в ряду христианских государств».
Сюлли все же соглашался принять Россию в систему европейских государств, однако предупреждал при этом: «Если великий князь Московский или царь русский, которого считают князем скифским, откажется вступить в это объединение, когда ему будет сделано соответствующее предложение, то с ним следует обращаться как с турецким султаном, лишить его владений в Европе и отбросить в Азию».
Слабость отсталой России иногда превращала ее в беспомощный объект самого примитивного дипломатического шантажа. Вот небольшая, но весьма характерная история из дипломатической практики Москвы, происшедшая в 1676 году. После Андрусовского перемирия Россия и Польша одновременно вели войну с Турцией. В Польше очень хотели, чтобы русские, отвлекая на себя главные силы, действовали активнее. Поэтому русскому резиденту В. Тяпкину приходилось выдерживать сильное давление. При этом он постоянно убеждался, что сама Польша ведет с Турцией тайные переговоры о мире. Одновременно он доносил в Москву и о деятельности французской дипломатии, стремившейся вовлечь Польшу в большую авантюру, соблазнительную для влиятельной «французской» фракции шляхты. Тяпкин писал, что французский король хочет, используя свое влияние в Константинополе, добиться заключения мира Польши с Турцией для того, чтобы французские и польские войска вступили в войну против Пруссии и цесаря, то есть императора Священной римской империи, который после Вестфальского мира сохранял над тремя сотнями германских государств лишь номинальную власть. Непосредственно и реально он правил только Австрией (но размерам она была тогда значительно больше нынешней). После победы над Австрией и Пруссией Франция и Польша вместе со Швецией должны выступить против Москвы, а сокрушив ее, обратиться против Турции. В связи с этой информацией Тяпкин умолял Москву усилить войну против Турции, чтобы не дать польским сторонникам французского плана повода добиваться его осуществления. Эта сомнительная комбинация, вернее всего, была просто дипломатическим шантажом. Однако факт несомненный: польские феодалы с алчным вожделением взирали на чужие земли, многими из которых они уже владели. Как только становилось известно, что в Москве не все в порядке, начинались очередные происки. Смута 1682 года в момент только еще формального воцарения Петра побудила шляхту сразу затеять очередную махинацию. Выдумали создать под своей эгидой «особое удельное русское Киевское княжество». Украинского гетмана соблазняли этим замыслом, чтобы захватить для начала всю Левобережную Украину. К счастью, такие аппетиты не соответствовали возможностям раздираемой противоречиями Польши. Но каково было людям московского Посольского приказа? Не всегда могли они отличить правду от вымысла, ибо слишком слабо знали даже польские, а не только европейские дипломатические дела. С другой стороны, сознавая свою военную отсталость, они порой боялись всего. И не без основания; слишком мало делалось для преодоления этой слабости. Нетрудно представить, чем же была внешняя политика Москвы, насколько робко, неэффективно она действовала и каким неустойчивым было международное положение России!
Если на Западе плохо знали Россию, то еще хуже в России знали состояние международных отношений в Европе, что приводило к досадным дипломатическим ошибкам. Специальное дипломатическое ведомство существовало в России с середины XVI века, но методы его работы были столь же примитивны, как и вся деятельность неповоротливого московского государственного механизма. Самый выдающийся глава допетровской дипломатии Ордин-Нащокин мечтал, чтобы Посольский приказ был «оком всей великой России», а дипломатией занимались «беспорочные и избранные люди». Однако пока ему приходилось тщетно добиваться, чтобы Посольский приказ освободили от обязанности контролировать сборы с кабаков, что вменялось ему в обязанность. А между тем именно в сознании этого умнейшего политика допетровской Руси, каким был Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, родился внешнеполитический замысел, предвосхитивший кое в чем суть дипломатии Петра.
Против Швеции надо создать коалицию, отобрать у нее Ливонию и получить выход к морю. Но для этого следовало помириться с турками, а с Польшей даже заключить союз. Иначе говоря, надо резко и смело преобразить всю внешнюю политику. Тогдашний Кремль к такого рода делам оказался неспособен. И хотя Ордин-Нащокин был государственным канцлером, а точнее «царственные большие печати и государственных великих посольских дел сберегателем», хотя царь Алексей Михайлович любил и уважал его, ему не дали возможности сломить инерцию московского двора. Карьера «русского Ришелье», как называли иностранцы Ордин-Нащокина, кончилась тем, что он ушел в монастырь.
Высшая власть Кремля долгое время предпочитала баловать себя иллюзиями о собственном величии, нежели трезво оценивать свои силы. Еще Иван Грозный веком раньше считал, что «вся Германия» могла быть завоевана московским войском за одно лето, если бы не «злобесные претыкания» бояр. Алексей Михайлович был, конечно, неизмеримо более здравомыслящим монархом, но и он часто предавался сладостным, но, увы, совершенно несбыточным мечтам. К тому же его «собинный» друг Никон, ставший на время всемогущим патриархом, с присущей ему крайней самоуверенностью мешался в политику. Он сам вел переговоры с иностранными послами, склонил царя, воевавшего с Польшей, к неудачной войне со шведами. Мало того, он рьяно подогревал его еще более грандиозные вожделения. Алексей Михайлович всерьез грезил о создании вселенского православного государства, о восстановлении креста на храме Святой Софии в Константинополе и освобождении всех православных народов от басурманов. Это «неоцареградские» замыслы, кстати, послужили одной из причин изменения церковных обрядов по греческому образцу, что вызвало драматический раскол, так ослабивший русское государство в XVII веке. Конечно, утопические завоевательские планы не были, да и не могли быть осуществлены из-за польских и шведских забот... А внешняя политика Москвы продолжала плыть но течению. Иногда это течение прибивало Москву к тому или иному берегу. Так, в конце концов частично осуществилась идея Ордин-Нащокина о союзе с Польшей. Произошло это не только в результате целенаправленных действий московской дипломатии, но и под влиянием внешних событий: слабеющая Польша стала нуждаться в поддержке восточного соседа в страхе перед Турцией.