ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3087
Скачиваний: 1
Не случайно в историографии петровской эпохи в разной форме возникали вопросы и сомнения в отношении осуществленного под влиянием Петра сближения с Западной Европой. Не поставил ли Петр Россию в своем увлечении Западной Европой па службу чуждым ей и враждебным интересам? Не лучше ли было продолжать замкнутое, изолированное существование в духе старомосковского благолепия ради сохранения исконно русских начал? Короче, не оказалась ли петровская европеизация России делом антинациональным и антипатриотическим? Не ликвидировал ли Петр отсталость России ценой утраты русской самобытности и пресловутого «русского духа»?
В данном случае уместно прислушаться к мнению иностранца, например такого компетентного ученого, как Роже Порталь: «Когда в связи с Петром Великим ставят проблему иностранного влияния, ликвидации отставания от Запада, отречения от прошлого, то забывают главное, заключающееся в том, что в момент, когда Петр взял власть, Россия находилась под угрозой экономической колонизации, от которой правительство и русские купцы должны были защищаться. Поэтому вся деятельность Петра, несмотря на внешнюю видимость подражания западным модам и призыв иностранных техников, служила ответом на эту угрозу. Отставание в материальном развитии России от западных государств в конце XVII века было таким, что оно ставило под вопрос само ее политическое существование. Поэтому все царствование Петра проходило под знаком национальной независимости, дух этого царствования был национальным духом... Петр не только не повернулся спиной к русскому прошлому, он прославлял его исторических деятелей и их военные победы; он всегда связывал себя с великими царями, своими предшественниками, и стремился продолжать и дополнять их дела. Слово «патриот» появилось при Петре Великом, которого менее чем через четверть века после его смерти считали национальным героем».
Соглашаясь с этим, не следует поддаваться искушению и, как это часто случалось, идеализировать Петра и его деятельность. Отлитый в бронзе монументальный исполин, каким он предстает на скалистом пьедестале легендарного памятника,— лишь идеальное символическое воплощение Петра, его художественно обобщенный образ. А в реальной жизни, в исторической действительности, в практической деятельности то был крайне сложный, противоречивый, порой непонятный, словом, живой человек. Мы видели, как сказывалось это в петровской дипломатии. Внутренняя преобразовательная «служба» Петра оказалась еще более многоликой.
Нередко он оказывался перед неожиданными, злосчастными обстоятельствами, которых он вовсе не хотел. По случаю Ништадтского мира Петр устроил в столице великолепный праздник. А не успел он пройти, как на Петербург обрушилось страшное наводнение. Закончив Северную войну, Петр хотел дать облегчение народу, а в 1721 —1724 годах Россия стала жертвой сильного неурожая, голода, эпидемий. Он хотел обеспечить народное процветание, а тысячи мужиков умирали от непосильного труда на строительстве каналов, крепостей, Петербурга. Он хотел справедливо распределить налоговые тяготы, а укрепил социальную отсталость. Он пытался сделать из дворян работников, образованных офицеров, инженеров, ученых, администраторов, а через три десятка лет после его кончины они стали освобождаться от обязательной службы. При всем своем уважении к передовым представителям европейской цивилизации Петр предусмотрительно не доверял иноземцам высшей власти, а наградил Россию немецкой, но существу, династией...
Петр был крайне озабочен, чтобы начатое им дело прогрессивного преобразования России продолжалось преемниками. Ради обеспечения этого он принес в жертву собственного сына, пройдя через мучительные для него самого перипетии дела Алексея. Но вопреки тревоге Петра за дальнейшее преобразование России русский престол остался на произвол судьбы: он стал игрушкой случая. Наступает долгий период, когда вместо Петра Великого во главе Российской империи сменяются лица по меньшей мере посредственные, практически неспособные к государственной деятельности, а иногда просто физические и нравственные выродки.
Герцогиня Курляндская, будучи формально русской по происхождению, утвердилась у власти при помощи известного нам Остермана. Императрица Анна Иоановна боялась русских, не доверяла им и притащила в Петербург свору курляндских проходимцев: воцарилась печально знаменитая бироновщина. Как пишет Ключевский, «немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забрались на все доходные места в управлении... Стоп и вопль пошел по стране». На русском троне проходит галерея отпрысков захудалых немецких князей, всех этих герцогов Мекленбургских, Голштейн-Готторпских, принцев Вольфенбюттельских, Ангальт-Цербстских. Представительница последних правила под именем Екатерины II и от герцога Голштинского, выступавшего у нас под «псевдонимом» Петра III, произвела на свет Павла I, за которым последовали его сыновья Александр I и Николай I. Эти, правда, числились русскими.
Ключевский писал о них: «Павел, Александр и Николай владели, а не правили Россией, проводили в ней свой династический, а не государственный интерес.., не желая и не умея понять нужд народа, истощали в своих видах его силы и средства».
Иностранцы стояли за кулисами многочисленных переворотов: Остерман привел к власти Анну, придворный лекарь Лесток — Елизавету, Миних — Анну Леопольдовну... А русское дворянство оставалось политически пассивным и все более праздным классом. Петр заставлял их работать, но политического сознания не привил.
И все же среди них постепенно просыпается чувство политической и патриотической ответственности. Но прежде всего его стали выражать выходцы из простого народа. М. В. Ломоносов, возмущенный господством немцев в Петербурге, в одном из своих стихотворений вложил в уста обожаемого им Петра Великого такие слова:
«На то ль воздвиг я град священный,
Дабы врагами населенный
Россиянам ужасен был?»
Надо признать, что в этом плачевном для России положении в чем-то повинен и сам Петр. Вольно или невольно, но он сделал фигуру немца на Руси респектабельной и достойной уважения, хотя при нем-то многие из них и вправду честно служили Росой и. Император умел держать их в ежовых рукавицах, отводя им служебную, вспомогательную и в целом вполне оправданную историческую роль.
Иное дело его бездарные наследники. Для них немцы стали опорой династии, ибо русским людям, в том числе и дворянам, они не доверяли. Николай I со своим солдафонским цинизмом откровенно признавал: «Русские дворяне служат государству, немецкие — нам».
То, что было смыслом существования и деятельности Петра — государственный интерес, уступает место интересам сохранения и укрепления власти правящей династии. Поэтому все послепетровское правление Романовых представляет собой громадный шаг назад по сравнению с более высоким и просвещенным пониманием задач абсолютистского государства, которое являлось особенностью петровской политической мысли. Для Петра использование иностранных специалистов служило средством ликвидации отсталости России путем подготовки и обучения национальных кадров. Для его преемников — орудием сохранения господства своей династии. Но историческое воздаяние не заставит себя ждать: возникнет движение дворянских революционеров, прежде всего — декабристов. Они разбудят революционных демократов, а те окажутся предвестниками рабочего движения и его союза с крестьянством,..
Однако объяснить послепетровский застой в политическом и социальном развитии России только деятельностью получивших непомерную власть иноземцев было бы неверно. Это служило лишь фактором, усиливающим действие главных классовых причин такого положения, заключавшихся в хищнической, эксплуататорской роли самого русского дворянства. Не случайно сразу после смерти Петра его приближенные выступают с предложениями об отмене некоторых его нововведений. При этом они даже пользуются поддержкой вдовы Петра — воцарившейся на троне Екатерины I. Их аргументы и доводы в пользу контрреформ часто используются некоторыми историками в качестве доказательства ошибочности самих петровских реформ. Между тем попытки контрреформ отражали не заботу о государственных интересах, а частные цели отдельных лиц или группировок в борьбе за власть, за укрепление своих позиций и т. п.
Возвращаясь к «немецкому» наследию Петра и к роли онемеченной династии Романовых, которая отреклась от главного, доминирующего принципа деятельности Петра — государственного интереса, заменив его интересом династическим, следует подчеркнуть одно важное обстоятельство. К счастью, пренебрежение к государственному интересу в наименьшей степени сказывалось в дипломатии, во внешней политике. Более того, здесь династический интерес; часто даже совпадает с национальными интересами России. Тем не менее и в этой области петровское наследие предается забвению подчас в форме, граничащей с прямыми антигосударственными действиями. Примером могут служить мероприятия русской дипломатии в связи с заключением Белградского договора 1739 года, считающегося самым неудачным во всей истории русской дипломатии, поскольку плоды войны с Турцией, ради которых положили 100 тысяч солдат, упустили с преступной легкостью.
Другим ярким примером того, как «защищала» династия русские государственные интересы, была непродолжительная, но весьма «эффективная» деятельность герцога Голштинского Карла-Петра-Ульриха, воцарившегося на русском престоле под именем Петра III. Шла Семилетняя война, русские ценой больших жертв громили войска Пруссии, и ее король Фридрих II был на краю гибели, когда наши войска заняли Берлин. Но Петр III обожал Фридриха II и еще до своего воцарения посылал ему сведения о русской армии. Заняв трон, он немедленно заключил мир с Фридрихом и не только отказался от всех русских завоеваний, но и повернул армию против союзников. Можно было бы привести немало других случаев явной профанации дипломатических интересов России. Однако в целом русская внешняя политика служила интересам России, опираясь на еще не растраченное до конца наследие Петра, особенно при Екатерине 11. При ней были отвоеваны земли в основном с православным русским, украинским и белорусским населением в семь миллионов человек. В победоносных действиях тогдашней русской армии оживала традиция Петра, ее победы были триумфом дела, начатого под Полтавой. Отцы тогдашних славных полководцев Румянцева, Суворова, Кутузова учились в военных школах, созданных Петром. К нему же восходят большинство тактических и стратегических принципов, использованных русской армией в войне против нашествия Наполеона.
Разгром этого самого знаменитого во французской истории полководца, его прославленной армии вряд ли был возможен, если бы за век до этого русские не имели опыта Полтавы, не сохранили и не использовали опыт и пример Петра.
Победа в Отечественной войне 1812 года была явным плодом петровских преобразований. К несчастью, потом, особенно в царствование Николая I, слишком многое было упущено, забыто, растеряно, и в первую очередь в делах внутренних. Верно, что Россия и спустя век по-прежнему, как при Петре, сохраняла роль великой державы. Но эту роль она играла только в военных и дипломатических делах. В социальном и культурном отношениях она из-за крепостного права, теперь уже совершенно изжившего себя, оставалась одним из наименее развитых европейских государств. Дух Петра, его постоянный творческий порыв к обновлению, к преобразованиям, к движению вперед был окончательно утрачен царизмом. Теперь главным стало управление без всяких изменений.
В результате в конце XVIII и в самом начале XIX века начинают все больше ощущаться последствия вновь резко усилившегося отставания в экономическом развитии страны, которая сделала такой скачок вперед при Петре.
В России родилось двойственное отношение царизма к Петру. Представители царствующей династии порой пытались предстать в роли продолжателей его дела. Но, будучи прежде всего трусливыми консерваторами, они опасались, что петровский пример может усилить стремление русских людей к радикальным переменам, внушит им веру в их осуществимость, то есть так или иначе разбудит общественную активность, политическое сознание народа. Вторая тенденция особенно усиливается после французской революции конца XVIII века и получает выражение в сочинениях придворного историка и писателя Н. М. Карамзина.
Противоречивое, в сущности своей отрицательное, отношение царского дома Романовых к Петру сказалось в любопытной истории с личным имуществом царя. Это были его отнюдь не роскошная одежда, книги, карты, чертежи, разные предметы быта и т. п. Особенно много осталось после него разных орудий труда: десяток станков, огромный набор инструментов, которыми он сам работал. Сначала все хранилось в основанной Петром Кунсткамере, а потом Николай I приказал перенести коллекцию, включая «Лизетту» — чучело лошади, на которой скакал Петр в огне Полтавского сражения, и другие реликвии, в дворцовый музей Эрмитаж. Устроили специальную галерею Петра Великого, расставили вещи в длинном неудобном коридоре. Свободный доступ публике туда был закрыт на протяжении 60 лет. Боялись показывать народу странный для царя образ жизни Петра, заполненной неустанным трудом.
Что подумают люди, увидев предметы, бывавшие в руках Петра, например тяжелые полосы железа, которые он отковал молотом на одном из заводов? Не скажут ли они то же самое, что, по преданию, восхищенно воскликнул некий безвестный крестьянин: «Вот это был царь! Даром хлеба не ел, пуще мужика работал!» Вообще, сравнение оказалось бы не в пользу преемников Петра на царском троне.
Незадолго до революции 1917 года кабинет Петра Великого по высочайшему повелению приказано было убрать из Эрмитажа с глаз долой...
Двойственным, противоречивым оказалось и отношение к Петру большинства господствующего дворянского сословия. Только самые передовые его представители, подобно Пушкину, подымались до глубокого, верного понимания личности и деяний преобразователя. Иные же пытались поставить под сомнение и даже осудить их. Это старался, например, сделать в своем знаменитом памфлете «О повреждении нравов в России» историк екатерининских времен князь М. Щербатов. Предубеждение крепостника и консерватора вступает в резкий конфликт с его личной интеллектуальной честностью уже в курьезной формуле: «нужная, но, может быть, излишняя перемена Петром Великим». Взявшись доказать, что «развращение» пошло от Петра, он сам, обращаясь к фактам, признает, что преобразователь был врагом распространенных пороков, таких, к примеру, как пьянство, и пишет: «Петр Великий сам не любил и не имел времени при дворе своем делать пиршества». Князь отмечает, что Петр учредил знаменитые Ассамблеи, но при этом внушал, что «общество ни в опивании и обжирании состоит». Признав, что преобразования Петра были все-таки «нужные», он указывает, что если бы такие реформы делались постепенно, то заняли бы 200 лет! Наконец, изложив свою критику петровских нравов и его дел, князь под влиянием искреннего голоса сердца, опровергает сам себя: «Могу ли я после сего дерзнуть, какие хулы на сего монарха изречи? Могу ли я данное мне просвещение, яко некоторый изменник, похищенное оружие противу давшего мне во вред ему обратить?»