Файл: Molchanov_Diplomatia_Petra_Pervogo-1.doc

ВУЗ: Не указан

Категория: Не указан

Дисциплина: Не указана

Добавлен: 18.10.2020

Просмотров: 3245

Скачиваний: 1

ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.


«Была та смутная пора,

Когда Россия молодая,

В бореньях силы напрягая,

Мужала с гением Петра.»


Некоторые авторы пишут, что Петр особенно не доверял Кура­кину. Возможно, не доверял как человеку, но как дипломату он доверял ему сложнейшие дела. Вообще, личные отношения Петра с Куракиным не отличались близостью или теплотой, хотя они бы­ли свояками: Куракин был женат на сестре первой жены Петра Евдокии Лопухиной. Конечно, такая родственная связь не могла сближать его с Петром, особенно после дела царевича Алексея. Но Петр умел проявлять к своим дипломатам поразительную для его характера внимательность в сочетании с жесткой требователь­ностью.

Любопытно, как он использовал подчас довольно сложные вза­имоотношения между ними. Царь, например, прекрасно знал о дли­тельном конфликте между канцлером Головкиным и его замести­телем Шафировым, который был гораздо более способным чело­веком, чем его непосредственный начальник. К сожалению, кроме этого, он обладал и другими качествами. Вот как писал о Шафирове французский резидент в Петербурге Лави: «Человек, преиспол­ненный тщеславия, честолюбивый, высокомерный и даже грубый, весьма корыстолюбивый и даже мстительный». Как раз весной 1719 года Посольская канцелярия превратилась в очаг ожесточен­ной склоки между ними. Подчиненные, конечно, пользовались рас­прями среди начальства и вообще перестали выполнять приказы

Шафирова: взбешенный вице-канцлер однажды избил палкой не­коего канцеляриста Рубина. После одной из ссор с Головкиным он побежал жаловаться царице Екатерине Алексеевне, а потом подал жалобу в Сенат. Своему другу Остсрману он признавался: «Боль­ше я не могу выдержать». Тогда Петр, не ввязываясь в эту сва­ру, в мае 1719 года неожиданно пожаловал Шафирову орден Анд­рея Первозванного, чем сразу его успокоил и побудил усердно тру­диться и дальше на тяжкой и неблагодарной дипломатической службе. Уже говорилось и о сложных отношениях между Брюсом и Остерманом, которые все еще сидели на Аландских островах. После того как план Герца был похоронен вместе с его автором, Остерман постепенно для вида смягчает свою вражду с Брюсом, тем более что Аландский конгресс явно не сулил дипломатической победы. Неудачу же выгоднее было разделить со старшим кол­легой, и теперь они чаще действуют вдвоем.

Правда, действовать особенно и не приходилось. Смена власти в Швеции не привела к прекращению Аландского конгресса. Воз­можно, она даже продлила его работу, если можно было назвать работой затянувшееся на полгода безделье дипломатов, которые на своем уединенном островке порой не знали, как убить время. Сначала неясно было, кто займет шведский трон. Только 23 янва­ря 1719 года официально решился вопрос о переходе власти к Ульрике-Элеоноре. Затем ждали указания королевы о продолжении конгресса. Когда оно последовало, стали ожидать назначения на место казненного Герца другого представителя, которым стал престарелый Лилиенштедт. Правда, оставшийся на Аландах Гилленборг продолжал общение с Брюсом и Остерманом, но это ско­рее был обмен личными мнениями, чем официальные и конкретные переговоры.


Тем не менее очень скоро выяснилось коренное изменение шведской позиции в вопросе о мире. При Карле XII проводился курс на заключение мирного договора с наиболее сильным и опас­ным его противником — Россией. Затем король намеревался отвое­вать свои потерянные владения в Северной Германии, а также за­хватить датскую Норвегию.

Теперь Швеция соглашалась на присоединение к России только Ингрии с Петербургом. Лифляндия, Эстляндия, Рига, Ревель и Вы­борг, не говоря уже о Финляндии, должны быть возвращены Шве­ции. Все это выглядело так, будто Швеция, потеряв своего воин­ственного короля, выиграла крупное сражение вроде Полтавы! Дело объяснялось тем, что быстро происходила переориентация шведской политики на основе английского плана так называемого «северного умиротворения». Швеция соглашалась уступить свои северогерманские владения, но хотела вернуть земли, завоеванные Петром в Восточной Прибалтике. Такое изменение позиции при поверхностном взгляде казалось оправданным, ибо Швеция рассчитывала на поддержку Англии, в руках которой находилось ру­ководство Четверным союзом, а также новым союзом трех стран, созданным Венским договором. Объединение всех сил Европы должно было вынудить московского царя уступить и принять «разумные» условия мира.

Для чего же тогда требовалось продолжение, а тем более намеренное затягивание конгресса? Во-первых, пытались оказать давление на Россию, чтобы склонить ее к уступкам. Во-вторых, сговор Швеции с Англией и другими западными участниками Се­верного союза еще только проектировался, и предстоял длительный и сложный дипломатический торг. В-третьих, с помощью конгрес­са надеялись удержать Петра от возобновления военных действий против Швеции, которые Россия фактически не вела больше двух лет.

Дипломатия Петра оказалась перед сложной, во многом неожи­данной ситуацией. В сочетании с другими событиями международ­ной жизни Европы обстановка на Аландском конгрессе отражала новое положение России. Действительно, это был период относи­тельного, временного отступления русской дипломатии. Считается аксиомой, что отступление — самое сложное в военном искусстве. Для дипломатии это верно в еще большей степени. Поскольку Петр в это время пошел на уступку в мекленбургском вопросе, то не рас­считывали ли его соперники, что и на Аландах он уступит? Они ошибались, ибо он уступил в Германии по вопросу, не представ­лявшему особо важного значения для России. Более того, сама эта уступка должна была укрепить ее позиции в деле жизненно необ­ходимом — в борьбе за мирное урегулирование, которое создавало бы географические, стратегические и экономические условия нор­мального развития русского национального государства. Но Петр совершенно не собирался уступать что-либо из завоеванного це­ной столь тяжких жертв и усилий русского народа. В его новых инструкциях от 15 марта 1719 года Врюсу и Остерману содержа­лись прежние территориальные требования. Но при этом проявля­ется определенная гибкость. Поскольку теперь уже речь не шла об «эквиваленте» такого рода, какой хотели получить Карл XII и Герц при помощи России, Петр считал возможным выплатить Швеции денежную компенсацию за Лифляндию в сумме одного миллиона рублей. Аландский конгресс, таким образом, должен был продолжаться, хотя Петр теперь уже не питал никаких иллю­зий относительно возможности его использования для достижения прежних дипломатических целей, то есть для оказания давления на Данию, Ганновер и Пруссию, чтобы побудить их к возобновле­нию сотрудничества с Россией в деле завершения Северной войны приемлемым для всех миром. Гибель Карла XII ослабила их страх за свои вновь обретенные владения, тем более что Англия уверен­но обещала добиться от Швеции признания их законности в сепаратных мирных договорах. К тому же новая позиция Швеции бы­ла столь далека от русской программы мира, что теперь думать об успехе конгресса в смысле его прямой цели и назначения, о заклю­чении мирного договора, совершенно не приходилось. Окончатель­но созрела решимость подкрепить дипломатические действия си­лой оружия. Петр пришел к выводу, что Швецию нельзя склонить к миру дипломатической перепиской, «ежели оружие при пере употреблено и присовокуплено не будет». Таким образом, для дипломатии вновь наступило время отойти на второй план, усту­пив главную роль пушкам. Но не было ли это авантюрой в усло­виях, когда против России выступила столь мощная группировка европейских держав, объединенных Четверным союзом и Венским договором?


Противники России как раз и рассчитывали на то, что Петр отступит перед коалицией небывалых в истории масштабов. Ему даже пытались внушить мысль о необходимости серьезных уступок в его программе мирного урегулирования. Кроме шведского представителя на Аландах Гилленборга этим занялся последний из «союзников» Петра король Пруссии Фридрих-Вильгельм. В пись­ме от 18 апреля 1719 года он советовал Петру идти на уступки и не рисковать всем. Король ссылался на опыт Испании, которая именно в этот момент вела неравную борьбу против Четверного союза, то есть одновременно с Англией, Австрией и Францией. Король считал, что затем эти державы объединятся с Швецией и набросятся на Россию с тем, чтобы лишить ее всех завоеваний и уничтожить молодой Балтийский флот.

В ответном письме Петра содержалась блестящая мотивировка смелого, но хорошо рассчитанного решения царя возобновить воен­ные действия против Швеции. ^)ти действия совершенно необхо­димы, поскольку все способы дипломатического убеждения уже испробованы и теперь, писал Петр, «никакого другого пути, кроме твердости, не вижу, через который бы мы резонабельный мир с Швецией получить могли». Что касается возможного расширения войны и участия на стороне Швеции других стран, то такая веро­ятность не могла создать положения, аналогичного тогдашнему положению Испании, прежде всего потому, что Россия стала гораз­до более могущественной и неуязвимой, чем Испания. Петр спра­ведливо полагал, что Франция не будет воевать за Швецию, ибо никакие ее жизненные интересы русскими завоеваниями не затро­нуты. В таком же положении находилась и Австрия. Единствен­ный потенциальный новый враг — Англия, вернее, Георг I, ибо английский парламент не поддержит войну за присоединение к Ганноверу Кремона и Вердена. К тому же Англии в тот момент надо было думать о собственной безопасности. Как раз в марте 1719 года в Шотландии вновь высадились войска якобитов во главе с герцогом Ормундским. Петр сравнивал, далее, боевые возможности английского и русского флотов и считал, что уже настало вре­мя, когда Россия может не опасаться британского морского могу­щества. Характерно, что сама мысль прусского короля о необхо­димости руководствоваться страхом перед угрозами вызывала категорическое возражение Петра: «Ежели б я инако поступал и при многих зело опасных случаях одними угрозами дал себя устрашить, то я б того не достиг, что ныне чрез божию помощь явно».

Письмо Петра написано с учетом того, что хищный, но трусли­вый прусский король уже вел тайный зондаж относительно заклю­чения сепаратного мира с Швецией. Поэтому соображения царя наверняка могли быть переданы его возможным противникам.

Между тем русский флот усиленно готовился к летней кампа­нии. Затем наступила первая проба сил. 24 мая произошел мор­ской бой с шведской эскадрой, который кончился тем, что рус­ские моряки привели в Ревель три шведских корабля с их экипа­жами, сдавшимися в плен. 24 мая Петр выезжает на остров Котлин. 9 июня оттуда вышла в море русская эскадра галер. Л 22 июня из Ревеля отправились главные силы флота. 20 могучих линейных кораблей, сотни галер и мелких судов собрались у Аландских ост­ровов. На борту русских кораблей находилось 26 тысяч десантных войск.


Однако речь шла не о том, чтобы начать широкое завоевание шведской территории, хотя для этого Петр имел псе возможности. Предпринималась своеобразная военно-дипломатическая операция с исключительной целью принуждения Швеции к подписанию мир­ного договора. 10 июля Петр вызвал на флагманский корабль Остермана, которому вручили документы для передачи их лично королеве Швеции. Фактически это был ультиматум. Швеции сле­довало заявить, что в ходе почти двухлетних переговоров Россия сделала все возможное для заключения мира. Однако ход Аланд­ского конгресса, особенно за последнее время, показал, что его ра­боту используют только для прикрытия ведущихся одновременно реальных, а не фиктивных мирных переговоров с Англией и за­падными странами — участницами Северного союза. Царь принял решение действовать «по-неприятельски», чтобы показать, каковы будут последствия дальнейшей задержки переговоров с Россией. Остерман должен был вновь напомнить о прежних условиях мира и о готовности пойти на уступки: вернуть всю Финляндию, Лифляндию присоединить к России не навечно, а лишь временно, на 40 или даже 20 лет, выплатить Швеции денежную компенсацию. Инструкция предписывала заявить, что никаких новых уступок с русской стороны сделано не будет. Ультиматум предъявлялся также и от имени Пруссии, хотя она уже вела сепаратные перего­воры с Швецией, но продолжала формально оставаться союзником России.

В Стокгольме Остерману ответили, что лучше им всем погиб­нуть, чем заключить такой невыгодный мир. С соблюдением всех протокольных церемоний Остерман без всякого успеха выполнил данное ему поручение. 6 августа он вернулся и доложил Петру о том, что ультиматум отвергнут. Вся эта процедура предпринима­лась исключительно для того, чтобы показать искреннее стремле­ние России к миру. А в то самое время, когда Остерман объяснял­ся с королевой, отряды русских высадились с кораблей на швед­ский берег в двух местах, севернее и южнее Стокгольма. Шведские войска кое-где пытались оказать сопротивление, но были лег­ко обращены в бегство. В результате рейда разрушению подверг­лись восемь шведских городов, в том числе самый крупный город после Стокгольма Норчёпинг. Русские войска уничтожили 21 за­вод, 1363 деревни, различные поместья, склады, много оружия, продовольствия и т. п. Петр приказал сохранять в неприкосновен­ности церкви и не трогать мирных жителей. Операция носила су­губо демонстративный характер и предназначалась для наглядного доказательства беззащитности Швеции, что и было достигнуто. Непосредственно руководивший десантом генерал-адмирал Апрак­син считал, что русские могли вступить и в Стокгольм. В манифе­сте от имени царя объявлялось, что совершенное русскими нападе­ние служит воздаянием за разорение русских земель войсками Карла XII. Русский посол сообщал из Копенгагена, что, по мне­нию шведов, они нанесенного ущерба «ни оплатить, ни оценить не могут и говорят, что и в пятьдесят лет поправить невозможно». Как же действовал английский флот, на помощь которого упо­вали в Стокгольме? А он под командованием адмирала Норриса находился в Балтийском море и даже пришел к шведской столице, но только тогда, когда русские корабли уже вернулись на свои стоянки. Затем последовала характерная для методов английской дипломатии инсценировка. 9 сентября, через несколько дней после того, как Аландский конгресс по требованию шведской стороны официально прекратился, но русские представители еще не успели уехать, к ним явился курьер от английского посла в Стокгольме Картерета. Он вручил Брюсу два письма на имя царя: одно — от посла, другое — от адмирала Норриса. Брюс ознакомился с содер­жанием писем и вернул их, сочтя, что они написаны «в непристой­ных выражениях». Вообще, посылка этих писем нарушала все су­ществующие дипломатические нормы и правила. К царю мог непосредственно писать только король Англии или посол, аккреди­тованный при русском дворе. В письме английского посла в Сток­гольме Картерета (в тех же выражениях и то же самое содержа­лось в письме адмирала) Петру заявляли: «Король великобри­танский, государь мой, повелел мне донести вашему царскому величеству, что королева шведская приняла его посредничество для заключения мира... Король, государь мой, повелел адмиралу Норрису прийти с флотом к здешним берегам как для защиты его подданных, так и для поддержания его медиации и что ого величе­ство... принял меры, чтобы его медиация получила ожидаемый успех».


Но о каком же успехе могла идти речь, если медиация, или посредничество. поручалась английскому военному флоту? Естест­венно, что этот наглый ультиматум был с презрением отвергнут Брюсом и никаких реальных последствий не имел. Но вся затея и предназначалась лить для того, чтобы служить демонстрацией мнимой защиты Англией интересов Швеции. Дело в том, что к этому времени они уже находились в новых союзнических отно­шениях.

Смерть Карла ХП устранила препятствия, с которыми сталки­валась Англия и Швеции. Если Карл проводил решительно враж­дебную ей линию и мечтал вторгнуться на Британские острова, чтобы свергнуть Георга I и передать власть Стюартам, то теперь в Стокгольме взяли верх сторонники сближения с Англией. Враж­дебная России политика Стэнгопа на Балтике неожиданно приоб­рела нужную ей опору. Вообще, неясные обстоятельства смерти Карла XII, по некоторым данным, убитого его секретарем-францу­зом, который сразу таинственно исчез, заставляют задуматься о том, была ли «случайной» эта смерть... Во всяком случае колеба­ния и сомнения английской дипломатии сменяются крайне реши­тельными действиями. Письмо Петра Георгу I от 15 марта — по­следняя попытка царя найти общий язык с Англией — не имело успеха; ответ Георга 1 отличался высокомерно-пренебрежитель­ным тоном. В начале 1719 года восстанавливаются дипломатиче­ские отношения между Лондоном и Стокгольмом, разорванные в 1717 году из-за ареста Гилленборга и конфликта, вызванного на­мерением Карла вторгнуться в Англию для поддержки якобитов. 11 июля в шведскую столицу прибывает лорд Картерет, молодой энергичный политик из партии вигов, которому в будущем пред­стоит большая политическая карьера. Но пока он только начинает ее, ярко представляя «ганноверское» направление в английской внешней политике, определяемое в значительной мере интересами Георга I как курфюрста Ганновера. Картерет — сторонник самых смелых действий против России вплоть до войны. Ему активно по­могает посол Ганновера (то есть того же Георга I) в Стокгольме. А затем прибывает французский посол Кампредон, который везет с собой увесистые аргументы — слитки золота на 300 тысяч крон. Одновременно английские дипломаты действуют против России в Берлине, Копенгагене, Париже, Вене, Константинополе, Варшаве и даже в Петербурге. Ведь формально остается в силе дружествен­ный русско-английский договор 1715 года и сохраняется види­мость нормальных отношений, прикрывающих ожесточенное на­ступление против России по всему дипломатическому фронту...

Британская дипломатия пытается вредить России везде, где только можно. Но главное направление — это «северное умиротво­рение», целью которого является вытеснение России с Балтики, лишение ее всех территориальных приобретений Петра, а также отделение Киева и Смоленска. За этим скрывается основная вож­деленная цель — отбросить Россию в прежнее, допетровское со­стояние, ликвидировать, свести на нет достигнутые успехи преоб­разования...