ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.10.2020
Просмотров: 3089
Скачиваний: 1
Начал он, естественно, с того, чем теперь начинались все обращения иностранных дипломатов к русским коллегам: «Его царское величество есть великий монарх, деяниями своими получил великую славу, распространил свое государство и в такую привел себя силу, что пользуется всеобщим уважением в Европе». В данном случае эти комплименты звучали тем более весомо, что тот же Дюбуа еще в 1717 году считал Петра способным самое большее на то, чтобы быть боцманом на голландском корабле...
Но главное, в чем заверял Дюбуа, состояло в его и регента пылком желании дружбы с Россией: «Когда Франция и Россия будут в тесном союзе, тогда они смогут держать в своих руках баланс европейских интересов, повелевать другими и могут оставаться всегда в дружбе». Из дальнейшего же Куракин легко понял, что речь идет о прежнем стремлении Франции использовать Россию в борьбе с Габсбургами. Вопрос этот становился все актуальнее по причине открывавшегося австрийского наследства: император не имел мужского потомства, и предстояла борьба за императорскую корону, да и в Германии назревали очаги столкновений, когда поддержка России была бы крайне необходима Франции. Кардинал Дюбуа хотел, чтобы «цесарь был в одиночестве», а поэтому России следовало бы помириться с Георгом I, дабы Англия не отдалилась от франко-русского союза, а соединилась бы с ним.
В картине, искусно нарисованной Дюбуа, оставалось неясным одно: что же реально может получить Россия от замышлявшейся комбинации, кроме не столь практически необходимых гарантий Ништадтского мира или признания императорского титула Петра.
Дружбы с Россией в это время домогались и другие европейские дворы, тем более что открывалась перспектива дележа еще одного богатого наследства. Август Л, в молодости получивший прозвище «сильный», основательно занемог. Еще будучи в Каспийском походе, Петр писал канцлеру в связи с сообщением о том, что Август болен: «При других дворах под рукою уже кандидатов приискивают, а с нашей стороны в том спят, а ежели вскоре то случится, то мы останемся: того ради не худо б в запас и нам сие чинить...»
О польском престоле усиленно хлопотали не только в Вене и Лондоне, но и особенно в Париже, где понимали, что решающий голос в этом деле принадлежит Петру. Здесь-то и попытались использовать его заветную мысль о том, чтобы выдать дочь царя Елизавету за Людовика XV. Однако регент-герцог Орлеанский, большой мастер брачных комбинаций, в 1721 году договорился женить Людовика на испанской инфанте (ей было 4 года), а смою дочь выдать за наследника испанского престола. Но цесаревна Елизавета забыта не была: ей предназначили в женихи другого, сына регента — герцога Шартрского. При этом желали получить в приданое Польшу, обеспечив избрание герцога на польский трон. Поскольку же это избрание — дело не такое простое и на него рассчитывать наверняка нельзя, ибо поляки могут и не проявить склонности к избранию королем герцога, супругой которого будет дочь императора России, то сначала надлежало провести избрание герцога королем Польши, а уже потом устроить его брак с Елизаветой. Желание получить сначала приданое, а уже потом невесту не понравилось Петру.
Французский посол в Петербурге Кампредон был горячим сторонником установления франко-русских брачных связей. Конечно, даже когда в своих донесениях он распространялся о достоинствах невесты (а Елизавета действительно была очаровательной девушкой, притом явно обладала «французским» характером), речь шла о политике. Кампредоиа увлекала идея франко-русского союза, который он считал крайне необходимым для обеспечения долговременных интересов Франции. Однако в Париже медлили, и Кампредон не получил никакого ответа на 16 своих донесений. Дело в том, что кардинал Дюбуа и регент не решались идти на союз с Россией без согласия Англии.
Осенью 1723 года кардинал умер, а через несколько месяцев скончался и регент. Людовику XV было еще только 13 лет, и его пребывание на троне с точки зрения европейских интересов Франции окажется крайне неудачным. Но реально управлять он еще не мог, и поскольку во Франции возникла обстановка неопределенности, Петр направил в Париж в помощь молодому Куракину его многоопытного отца. Управлять Францией стали герцог Бурбонский и его министр иностранных дел Морвиль. Они не только не ослабили зависимость французской политики от Англии, но еще больше усилили ее. Правда, переговоры о союзе с Россией продолжались, но требование о предварительном примирении ее с Англией стало еще более жестким. Что касается герцога Бурбонского, то он пытался предложить в женихи Елизавете собственную персону в расчете получить польскую корону. Это также вызвало отрицательное отношение Петра.
Матримониальные замыслы императора оживают лишь в связи с тем, что намеченный брак Людовика XV с испанской принцессой расстроился. Петр пишет Куракину: «Зело б мы желали, чтоб сей жених нам зятем был». Но брак по-прежнему служил лишь внешней формой больших политических замыслов, и здесь камнем преткновения стало французское требование уже не просто примирения, но союза с Англией, заключения трехстороннего союза России, Англии и Франции. Домогательства Англии в этом отношении понятны, ибо, к примеру, приобретение Георгом I как курфюрстом Ганновера Времена и Вердена не было гарантировано Россией — сильнейшей военной держаной континента. Если Петру не особенно нужны были английские гарантии, то Англия, напротив, сильно нуждалась в таком закреплении договоров «северного умиротворения». Перспектива борьбы за австрийское и польское наследства также побуждала Лондон стремиться связать Россию какими-то обязательствами. Что касается холодного отношения Петра к Георгу I, то оно попятно в свете еще слишком свежих воспоминаний о его вражеских действиях до Ништадтского мира. Собственно, в начале 1724 года Турция объявила войну России главным образом под давлением Англии.
И все же Петр в конце 1724 года пришел к согласию с мнением Б. И. Куракина о целесообразности нормализации отношений с Англией, хотя и не о союзе с ней. Петр одобрил проект союзного договора с Францией, в котором содержалось приглашение Англии присоединиться к нему. Видимо, позиция Петра смягчилась под влиянием надежд на союз с Францией и брак Елизаветы с Людовиком XV.
Таким образом, международное положение России в конце 1724 года было как никогда прочным, влияние ее росло и крупнейшие державы Европы внимательно прислушивались к голосу Петербурга. С. М. Соловьев писал о положении и роли России к Европе на исходе первой четверти XVIII века: «Одно из величайших событий европейской и всемирной истории совершилось: восточная половина Европы вошла в общую жизнь с западною: что бы ни задумывалось теперь на западе, взоры невольно обращались на восток: малейшее движение русских кораблей, русского войска приводило в великое волнение кабинеты; с беспокойством спрашивали, куда направится это движение?»
Но неукротимая энергия Петра направлена главным образом на решение внутренних дел. Поспешность и настойчивость, с какими Петр постарался в 1724 году предотвратить войну с Турцией, лишний раз подтвердили его миролюбие. Очень многое он начал делать по благоустройству собственной страны во всех без исключения проявлениях ее экономической, политической, культурной жизни. И почти все его дела были еще весьма далеки от завершения, а многие замыслы вообще и не воплотились в жизнь. Пожалуй, именно в своей дипломатической деятельности Петр больше всего успел завершить, хотя и здесь ему еще предстояли новые сложные и трудные дела. Но 28 января 1725 года на 53 году жизни император Петр Великий скончался.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, в первой четверти XVIII века обновленная Петром русская дипломатия становится важным фактором международных отношений. Опираясь на растущие силы русского народа, она решительно соперничает с давно сложившимися, опытными дипломатическими службами европейских держав. Постепенно, особенно после Полтавы, петровские дипломаты все успешнее противостоят им, энергично защищая национальные интересы России.
Международные отношения того времени характерны двумя знаменательными явлениями: на западе Европы выдвигается, оттесняя Францию, Англия, вступающая в эпоху так называемого английского преобладания; на востоке континента появляется новая молодая, сильная держава — Россия. До этого из-за ее слабости, отсталости и изоляции в дипломатических кругах Запада восточной границей Европы в политическом отношении считался Днепр. Теперь эта граница отодвигается до своих естественных географических рамок, то есть до Урала. Международные отношения на нашем континенте приобретают действительно общеевропейский характер.
Бросается в глаза поразительная разница в возвышении России и Англии. Долго, постепенно, на протяжении веков назревало английское преобладание. Его предопределил очень длительный процесс военного, промышленного, торгового, культурного роста Англии. В середине XVII века здесь произошла буржуазная революция. Возвышение России осуществлялось в необычайно короткий срок. Петровские реформы резко усилили ее развитие. Но не произвол Петра, не историческая случайность, а объективная необходимость социально-политического развития России предопределили ее возвышение. Петр сначала интуитивно, а потом сознательно выразил национальные потребности и энергично ускорил то, что было продиктовано объективным ходом истории.
Его деятельность остается истинным подвигом во имя величия, славы и могущества нашей родины в те далекие времена. Снова обратимся к словам нашего национального поэта, писавшего о Петре, что он
«...над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы».
Наша страна действительно оказалась тогда на краю бездны. Это уже было показано. Приведем, однако, еще один красноречивый пример. В 1670 году, то есть за два года до рождения Петра, Лейбниц разработал план создания Европейского союза, призванного обеспечить Европе вечный мир. Для этого естественная, по мнению Лейбница, завоевательная энергия европейских государств должна направиться в другие районы земного шара. Каждая из крупных тогдашних держав получала свою зону колониальной экспансии: Англии и Дании предназначалась Северная Америка, Франции — Африка и Египет, Испании — Южная Америка, Голландии — Восточная Индия, Швеции — Россия.
Итак, нашей родине, подобно странам Африки, Азии и Америки, угрожало колониальное рабство. Но не был ли план Лейбница беспочвенной мечтой? Не преувеличивал ли Пушкин опасность, когда он изобразил Россию перед «бездной»? К несчастью, для России конца XVII века это было жестокой реальностью. Академик Е. В. Тарле в результате глубокого научного исследования пришел к заключению, что тогдашнее положение России «поставило еще в допетровском поколении перед сколько-нибудь прогрессивно и самостоятельно мыслившими людьми грозный вопрос о возможности дальнейшего сохранения государственной безопасности и даже о национальном самосохранении в широком смысле этого слова, если остаться при рутинном быте, политическом и общественном, при рутинной непримиримо консервативной идеологии, при отказе от сколько-нибудь активной внешней политики». Поэтому пушкинская «бездна» — не случайный взлет поэтической фантазии, а гениально выраженное опасение за судьбу России. К счастью, этого не случилось. Ибо поднятая на дыбы железной уздой Петра Россия ценой страшного напряжения всех своих сил перемахнула через бездну.
Но не для того, чтобы устремиться к завоеванию Европы. Получив лишь самое необходимое для своего естественного развития, Россия стала органической составной частью европейской системы международных отношений. Таким образом, эта система обрела недостающее ей равновесие.
В пятом томе классической французской «Всеобщей истории цивилизаций», изданной под редакцией Мориса Крузе двадцать лет назад, говорится о международных отношениях начала XVIII века: «Европейское равновесие требует, чтобы никакое государство не было бы достаточно могучим, чтобы угрожать независимости других. Эта доктрина имеет давнее происхождение. Ее придерживались французы и англичане. Она объясняет английскую континентальную политику с конца Столетней войны, длительную борьбу французского королевского дома против Габсбургов». Политика европейского равновесия проводилась в жизнь и в последующие века. Она разрабатывалась и обосновывалась теоретически, особенно в XIX веке. Известный знаток дипломатической истории Европы А. Дебидур так определял ее смысл: «То, что называется европейским равновесием, есть такое состояние моральных и материальных сил, которое на всем пространстве от Уральских гор до Атлантического океана и от Ледовитого океана до Средиземного моря так или иначе обеспечивает уважение к существующим договорам, к установленному ими территориальному размежеванию и к санкционированным ими политическим правам. Это такой порядок, при котором все государства сдерживают друг друга, чтобы ни одно из них не могло силой навязать другим свою гегемонию или подчинить их своему господству».
К несчастью для Европы, теория равновесия часто использовалась лишь для прикрытия попыток разных держав установить свое господство в Европе. Вспомним наполеоновскую эпопею, претензии пангерманистов, политику Бисмарка и Вильгельма II, преступную гитлеровскую авантюру... В разных, подчас грозных исторических обстоятельствах странам Европы удалось сохранить свою независимость от подобных поползновений. И это оказалось возможным лишь благодаря тому, что решающим фактором европейского равновесия стала с времен Петра Россия. Только с учетом такого положения дел можно правильно оценить роль и место петровской дипломатии в истории Европы.
Но прежде всего она обеспечивала важнейшее условие для преобразования России — включала ее в европейскую систему. Она устанавливала более тесные, близкие отношения со странами, обогнавшими Россию на пути промышленного, торгового, культурного развития. Дипломатия помогала получать от них новейшую для того времени технологию, более современное оружие — от линейного корабля до штыка, средства для их производства — станки, оборудование, материалы. Все это дало толчок огромным творческим возможностям, дремавшим в массе русского народа, скованного цепями отсталой социально-политической структуры, узами духовно-церковного консерватизма.
Россия получила сильный импульс к независимому развитию во всех областях жизни: от производства материальных продуктов и предметов жизненной необходимости до создания духовных ценностей — науки, литературы, искусства.
Однако резкое расширение связей с Европой имело и отрицательные последствия. Процесс преодоления внутриевропейского сепаратизма, временного частично раздельного развития запада и востока континента, превращения региональных связей в подлинно общеевропейские не был простым, одпоплановым, безболезненным. Вступление России в Европу мало походило на появление на свет в дружной большой семье нового человека, которого старшие встречают ласковой заботой и спешат помочь ему встать на ноги.
Сближение России с Европой происходило в условиях острой борьбы, ибо возвышение новой активной и сильной страны натолкнулось на боязнь конкуренции, на страх перед опасностью утраты привилегированного положения и нарушения монополии, необходимости чем-то поделиться с новым участником общеевропейской жизни. Россия должна была обрести свое право на место под солнцем в общеевропейской жизни ценой тяжелой борьбы, военной и дипломатической.
Россия шла к Европе с целью укрепления, упрочения своей независимости. Но необходимые для этого разнообразные связи порождали неизбежно новые формы ее зависимости. Происходил процесс развития взаимозависимости, в котором независимость нуждалась в постоянной и терпеливой защите, военной и дипломатической.