ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 19.10.2020
Просмотров: 1158
Скачиваний: 1
рения предметного поля политической географии, там, где в центре внимания исследователя оказались проблемы связи пространства географического и общественной жизни. «Развитие целой индустрии культурного наследия повело к осознанию важности формирования и культивирования образов тех или иных географических мест. Место, по сути, не стало фиксироваться в традиционных географических координатах, но выступало уже скорее как собственный образ или их совокупность. Подобная методологическая ориентированность базировалась на признании важности географического воображения, которое опиралось на реальное, физическое место, но затем разрабатывало на этой основе необходимые ему образы». Особое значение для нас имеют образы политико-географические или геополитические в терминологии Замятина. «Специфика политического мышления, в особенности структура традиционных политических переговоров, известный схематизм этого типа мышления и сравнительно высокая нацеленность на достижение политического компромисса ведут, как правило, к формированию довольно простых, четких и выпуклых политико-географических (геополитических) образов. Характерно, что в дальнейшем эти политико-географические образы могут формировать и достаточно сложную, разветвленную и часто иерархизированную единую систему — геополитическую картину мира», - пишет российский автор3. Геополитическая динамика зачастую может быть описана как динамика географических образов, более того, если мы выделим в географическом образе дискурсивную составляющую, то нетрудно увидеть на примере конкретных образов, как
они, выступая в качестве правящих дискурсов, начинают выполнять чисто политические функции власти и контроля.
Изучение географические образы, как отмечает российский исследователь Алексей Миллер, в западной географической и общественно политической мысли воплотилось в появлении такого направления как «ментальная картография», введенного Е.С.Толманом в 1948 г. Главные работы по этой тематике в 70-е годы были выполнены географом Р.М.Доунзом и психологом Д.Стеа. Эти авторы определяют ментальную картографию как «абстрактное понятие, охватывающее те ментальные и духовные способности, которые дают нам возможность собирать, упорядочивать, хранить, вызывать из памяти и перерабатывать информацию об окружающем пространстве». «Следовательно, ментальная карта - это «созданное человеком изображение части окружающего пространства./... / Она отражает мир так, как его себе представляет человек, и может не быть верной. Искажения действительно очень вероятны». Для представителей социальных наук в ментальной картографии интересны процессы формирования этих карт и присутствующих в них географических образов, то есть, если применять терминологию и методологию М. Фуко дискурсивные практики по формированию различных схем географического пространства и наделению тех или иных его частей определенными характеристиками»4.
Обращаясь к представителям исторической науки, Миллер упоминает, что прежде, чем писать об истории Центральной либо Восточной Европы, «дискурсы о Центральной Европе
сами должны быть предметом исторического, или, если угодно, историко-политологического исследования, прежде всего в области истории идей. Только выяснив для себя разнообразные интересы и "тенденциозности", связанные с различными концепциями Центральной Европы, историки могут использовать понятие Центральная Европа как инструмент исторического исследования. В противном случае тенденциозность даже помимо воли исследователя будет проникать в их труды вместе с самим понятием»5. Думаем, что этот призыв актуален не только для историков, но и для социологов и политологов, в особенности международников, занимающихся Восточной Европой или иным географическим регионом.
Именно этим в отношении концепта «Восточной Европы» занялся американский ученый Лари Вульф в своем знаменитом труде «Изобретая Восточную Европу, карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения». В этой достаточно известно книге он показывает, как создавался дискурс Восточной Европы и конструировался этот географический образ, отмечая, что «Восточная Европа» с тех самых пор, когда это понятие входит в язык политиков, всегда рассматривалась как нечто ущербное по отношению к Европе Западной. На «Восточной Европе» так же как на «Балканах» лежит печать недоразвитости, агрессивности, неустроенности, отставания в развитии и несоответствия общепринятым европейским социальным, политическим, культурным и экономическим стандартам. Эта печать не может быть снята хотя бы потому, что самому процессу создания образа Восточной Европы и было наделение ее этими атрибутами. Такой географический образ схож с рассматриваемый Эдвардом Саидом образом «Востока» как сконструированной западными европейцами реальности, за которыми скрываются колониалистские интенции Запада6.
Автор концепции ориентализма Эдвард Саид в своей книге «Ориентализм. Западные концепции Востока» утверждает, что само понятие «Восток» - исключительно западный концепт, навязанный азиатским и вообще незападным странам как единственно реальный и адекватный. Одной из целей создания образа Востока как страны загадочной и притягательной, но отсталой и нуждающейся в помощи цивилизованного и просвещенного Запада, является оправдание западного колониализма, второй - конструирование образа «Другого» по отношению к Западу. Таким образом, создавая концепт Востока, Запад и утверждает
самого себя в качестве Запада, в качестве не-варваров, в качестве центра просвещения, ума, науки, узаконивая на ментальном уровне отношения неравенства, колониального господства, либо претензий на такое господство по отношению к тем, странам, которые он рассматривает как «восточные».
С методологической точки зрения для интересно то, что Саид напрямую подходит к понятию географического образа и его политической функции, показывая, какую роль географический образ играет в геополитике. По Саиду существует два пространства. Одно - реальное, географическое. Второе - образное. Сначала создается образ Востока в интеллектуальном пространстве, который затем проецируется на реальность и используется как элемент управления, политической манипуляции7.
Восточная Европа или «Восток» Европы?
Концепцию Саида, применительно к географическому образу Восточной Европы и развивает Лари Вульф. Сам ориентализм, говорит Вульф, «это стиль, с помощью которого Запад подавлял, перекраивал и подчинял себе Восток». Современный
российский исследователь Восточной Европы Алексей Миллер, уже упоминавшийся ранее, в предисловии к изданию книги американского ученого на русском языке, суммируя главную идею работы, отмечает, что «Вульф описывает создание образа Восточной Европы как проект полуориентализации, в котором главной характеристикой обществ этой части континента становится некое переходное состояние между цивилизованным Западом и варварским Востоком, когда усвоение Запада оказывается поверхностным, а основа этих обществ оказывается варварской»8.
Образ Восточной Европы создается как один из субпродуктов ориентализма, показывает Вульф. С началом эпохи Просвещения и созданием описанного выше образа Востока, создается географический образ зоны, находящейся между чистым «Востоком» и чистым «Западом». Эта зона и получает название «Восточной Европы» и по отношению к ней начинают применяться стратегии, схожие со стратегиями ориентализации.
Если до эпохи Просвещения граница между цивилизацией и варварством в сознании европейцев проходила по линии Север-Юг, и образу культурного Средиземноморья противостоял варварский германский Север то с началом Нового Времени и появлением ориенталистского дискурса в сознании людей Запада происходят существенные перемены, позволяющие им поместить образ значимого «Другого» на Восток, таковым Другим оказываются, как отмечает и Вульф, и норвежский социолог Ивэр Нойманн, Османская империя, а потом Россия9.
Восточная Европа, «открытая» в таком качестве в начале XVIII века, сначала воспринималась как «внутренний Восток», или «Восток Европы», непосредственно примыкающий к османским владениям и территории России. Появившиеся тогда элементы восточноевропейского дискурса до сих пор довлеют над сознанием людей Запада, из века, в век разделяя Европу на две половины. Действительно, в XVIII веке впервые появляется и затем уже не исчезает представление о Восточной Европе как о «варварском крае» и «Склавонии», территории преимущественно со славянским населением; вызванный восстанием Ракоши интерес к венграм как со стороны поддерживающей ее французской короны и ее географов, так и со стороны ученых, поддерживавших Габсбургов, привносит в формирующийся образ восточной окраины континента и противоречивое представление об изначальной дикости, элементах «азиатчины» и свободолюбии здешних народов, стремящихся разорвать оковы рабства10.