ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 05.11.2020
Просмотров: 218
Скачиваний: 2
Батиев Л В Закон и право в философии Аристотеля
ПЕРСОНАЛИИ:
Аристотель Стагирит, - др.-греч. философ,
ученый-энциклопедист, - 384 - 322 до н. э.
ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ - ИСТОРИЯ ПРАВОВОЙ МЫСЛИ -
ПЕРСОНАЛИИ - ФИЛОСОФИЯ - ТЕОРИЯ ПРАВА -
ФИЛОСОФИЯ ПРАВА
Материал(ы):
Закон и право в философии Аристотеля
Батиев, Л. В.
Закон и право в философии Аристотеля
Л. В. БАТИЕВ*
Решение проблемы правопонимания в современной науке зависит от правильного прочтения и истолкования классических теорий права. История философии права и есть собственно философия права, рассматриваемая специфическим образом. Заметное место в дискуссиях о правопонимании занимает проблема соотношения права и закона, интерес к которой существенно вырос благодаря разрушению идеологизированной советской науки и стремлению заполнить обнаружившийся вакуум естественно-правовыми конструкциями самого разного качества.
Истоки естественно-правовых идей исследователи находят в глубокой древности. Первой цельной, хорошо разработанной естественно-правовой теорией, дошедшей до нас, является Аристотелева теория. Однако, несмотря на обязательные, можно сказать — «ритуальные», ссылки современных авторов на Аристотеля, правовое учение Стагирита занимает несоразмерно малое место в их исследованиях.[1] Ряд вопросов получил недостаточное и даже искаженное освещение в юридической литературе. Как представляется, анализ творчества Аристотеля дает возможность сформулировать ответы, которые не совпадают с распространенным сегодня мнением: речь идет прежде всего о проблеме соотношения закона и права и о правопонимании Аристотеля в целом.
Аристотель исходит из того, что «существует закон частный и закон общий» (Rhet. 1373b 5[2]). Общим является «тот закон, который признается всеми людьми, хотя он и не написан» (Rhet. 1368b). Естественным общий закон называется потому, что «есть нечто справедливое и несправедливое по природе, общее для всех, признаваемое таковым всеми народами, если даже между ними нет никакой связи и никакого соглашения относительно этого» (Rhet. 1373b 5–10). Следующей важной характеристикой общего закона является его сообразность с природой, а значит, и неизменность. «Правда и общий закон сообразны с природой, а писаные законы изменяются часто» (Rhet. 1375a 30).
Общие неписаные законы «бывают двух родов: одни из них имеют в виду крайние проявления добродетели и порока… например, признательность по отношению к благодетелям, воздаяние добром за добро, помощь друзьям и т. п. Другие же из неписаных законов восполняют недостатки частного писаного закона, так как правда, относясь, по-видимому, к области справедливости, есть то, что справедливо вопреки писаному закону» (Rhet. 1374a 20–25). Из данного положения следует, что Аристотель различает сферу, которую мы сегодня определили бы как сферу морали (здесь действует один род неписаных законов), и сферу юридическую (где действуют другой род неписаных законов и законы полисные). Но в обеих сферах действуют естественные законы — выделение высших моральных законов в сферу религии произойдет в христианстве.
Воздаянием за несоблюдение или соблюдение неписаных законов первого рода (относящихся к сфере морали) служат «порицания и похвалы, бесчестие и почести, изъявление общего уважения» (Rhet. 1374a 20). Следовательно, данная часть законов не обеспечена государственным принуждением в отличие от писаных законов. При этом, по мнению философа, «[большую важность получает поступок], нарушающий неписаные законы, потому что человек, обладающий лучшими нравственными качествами, бывает справедлив и без принуждения, а писаная правда имеет характер принуждения, чуждый неписаной» (Rhet. 1375a 15).[3] О принудительной силе полисного закона Аристотель пишет и в «Никомаховой этике»: «Закон же имеет принудительную силу, поскольку является суждением, основанным так или иначе на рассудительности или уме» (EN 1180а 20).[4] В «Политике» Аристотель вновь указывает, «что законы, основанные на обычае, имеют большее значение и касаются более важных дел, нежели законы писаные» (Pol. 1287b 5).[5]
Неписаный естественный закон выше закона писаного. Судья может и должен обращаться к неписаному закону, когда он видит недостатки писаного закона. Справедливость определяется прежде всего на основании неписаного закона, в том числе вопреки закону писаному. Поэтому в рекомендациях по выбору наилучшей линии защиты в суде Аристотель в «Риторике» предлагает прибегнуть к использованию общего закона. «Очевидно, что когда писаный закон не соответствует положению дела, следует пользоваться общим законом как более согласным с правдой и более справедливым» (Rhet. 1375a 25).
В «Никомаховой этике» Аристотель также пишет о том, что правосудие в государстве основано либо на законах государства, либо оно является естественным. «Государственное право[судие] частью естественно, частью — узаконено; оно естественно, если повсюду имеет одинаковую силу и не зависит от признания и непризнания [его людьми]. Но если изначально не важно, так [поступать] или иначе, а тогда важно, когда это [уже] установлено… — то [перед нами] узаконенное [право]» (EN 1134b 15–25). Ранний перевод (Э. Радлова) звучит несколько иначе: «…политическое право — частью естественное — частью условное». Это положение из «Этики» Аристотеля приводит исследователей к своеобразному выводу о политической природе естественного права.[6] Такое утверждение основано на неправомерной перестановке понятий. Аристотель говорит лишь о том, что государственное право(судие) осуществляется частью на основе естественных законов (поэтому оно естественно), а частью — на основе законов полиса (поэтому оно «узаконено»). Это значит, что естественный закон и закон государства составляют две части действующего в полисе законодательства.
О несовпадении правосудия (неправосудия) на основе естественного закона и закона полиса Аристотель пишет и далее: «…если в неведении [тех или иных обстоятельств] человек [кого-то] осудил, он не поступает неправосудно с точки зрения узаконенного правосудия и суд его не неправосудный, но в каком-то ином смысле этот человек все же неправосудный, ибо законное правосудие и первичное — разные вещи» (EN 1136b 30). Правда есть «то, что справедливо вопреки писаному закону» (Rhet. 1374a 25).
Вообще, в «Никомаховой этике» Аристотель решает проблему соотношения природы и закона тоньше, чем в «Риторике». «Иные считают, — пишет он, — узаконенными все [виды права], ибо природное неизменно и повсюду имеет ту же силу; так, например, и здесь, и в Персии огонь жжется; однако как меняется то, что [считается] правосудным, видят [своими глазами]. В таком виде это [мнение] не[верно], но в известном смысле может быть [верно]. Для богов во всяком случае [изменчивость], видимо, совершенно исключена, а для нас, хотя и возможно нечто [правое] от природы, все это, однако, изменчиво, и вместе с тем одно существует от природы, другое — не от природы» (EN 1134b 25–30). В приведенном отрывке, как и во всей «Никомаховой этике», Аристотель не использует понятие «закон» для характеристики «природного». Более того, философ считает необходимым отметить определенное отличие природных законов (на примере свойства огня) от природных законов, связанных с деятельностью человека. Если для первых изменчивость исключена, то для вторых изменчивость возможна. Вместе с тем, считает Аристотель, некоторая изменчивость не отрицает природного характера этих законов. Различить, где законы полиса, а где — «природное», вполне возможно: «Какое [право] от природы, а какое по закону и уговору, если речь идет о том, что может быть и так, и иначе, и при условии, что и то и другое подвержено изменениям, также ясно; и для других вещей подходит такое же разграничение. В самом деле, от природы сильней правая рука, но все-таки всем можно стать с двумя правыми руками» (EN 1134b 30–35). В «Большой этике» рассматриваемый вопрос изложен понятнее. «Справедливость может быть природная и установленная законом. Однако не надо понимать этого так, будто в [первом случае] не бывает никаких перемен. Ведь и с вещами, существующими от природы, происходят изменения. Скажем, если бы мы постоянно упражнялись в бросании левой рукой, обе наши руки стали бы правыми. Но по своей природе левая рука — это левая, и правая все равно лучше, чем левая, в силу своей природы, хотя бы мы все делали левой рукой как правой. Из-за этих перемен вещи не перестают быть по природе тем, что они есть. И если в большинстве случаев и большую часть времени левая рука остается левой, а правая — правой, это у них от природы» (MM 1194b 30).[7]
Пример с руками очень нагляден. Левая рука может действовать как правая, но от этого она не перестает быть левой. «Также обстоит дело и со справедливым от природы. Если при нашем обращении с ним оно изменяется, это не значит, что нет справедливого от природы. Оно есть. Остающееся в большинстве случаев справедливым, видимо, и есть справедливое от природы. То, что мы сами положим и признаем справедливым, становится после этого таковым, и мы называем его справедливым по закону. Справедливое от природы выше справедливого по закону, однако исследуем мы гражданское справедливое, а оно существует по закону, а не от природы» (ММ 1195а).
Таким образом, мы получаем ответ на вопрос о том, насколько естественный закон применительно к человеческому поведению является абсолютным и безусловным. В соответствии с общим характером своей системы Аристотель соглашается с природной определенностью человеческого поведения. Законы природы имеют общеобязательный, но не безусловный характер. Они могут быть скорректированы, но опять-таки не абсолютно. В той части, которая касается человеческого поведения, человек отчасти может преодолеть ограничения природы, не отменяя при этом самих ее законов.
Еще один важный вопрос — коллизия внутри общих законов. Решение Аристотеля как всегда свободно от догматизма. Это можно видеть на примере отношений займа. По общему правилу, «долг следует вернуть, но, если это даяние перевешивают нравственно прекрасное или необходимое, следует отклониться в их сторону» (EN 1165a).
Частный закон — закон полиса, действующий внутри данного государства: «Частным я называю написанный закон, согласно которому люди живут в государстве» (Rhet. 1368b 5). Этот закон, «который установлен каждым народом для самого себя; этот закон бывает писаный и неписаный» (Rhet. 1373b 5).
К неписаным частным законам относятся обычаи. При этом «законы, основанные на обычае, имеют большее значение и касаются более важных дел, нежели законы писаные, так что если какой-нибудь правящий человек и кажется более надежным, чем писаные законы, то он ни в коем случае не является таковым по сравнению с законами, основанными на обычае» (Pol. 1287b 5–10).
Интересно решается вопрос о соотношении договора и закона. С одной стороны, сила договоров основана на законах, но с другой — частные законы представляют собой своеобразный договор. Так, Аристотель указывает: «…ведь договор есть частный и частичный закон, и не договоры придают силу закону, а законы дают силу тем договорам, которые согласны с законом, и вообще самый закон есть некоторого рода договор, так что, кто не доверяет договору или упраздняет его, тот нарушает и закон. К тому же большая часть добровольных сношений между людьми покоится на договорном начале, так что с уничтожением силы договора уничтожается и самая возможность сношений людей между собой».[8] (Rhet. 1376b 5–10) В «Никомаховой этике» Аристотель также говорит о договорном характере неодинаковых у разных народов «правовых установлений». «Те из правовых [установлений], что основаны на уговоре и взаимной выгоде, можно уподобить мерам; действительно, меры для вина и хлеба не везде равны: у скупщиков они больше, у [розничных] торговцев — меньше. Подобным образом, и правовые [установления], не природные, а человеческие, не бывают повсюду тождественны, коль скоро и государственные устройства [не повсюду тождественны], между тем как лишь одно [из них] повсюду является лучшим по природе» (EN 1134b 35–1135a).
Следует обратить внимание на то, что Аристотелем дается определение закона, относящееся к закону полисному, а не природному.[9] Аристотелева характеристика закона как нормативного регулятора настолько прочно проникла в юридическое сознание, что кажется совершенно тривиальной. Законы, по Аристотелю, есть общие правила, относящиеся к будущему; «каждое [положение] права или закона есть как бы общее по отношению к частному, ибо поступки многообразны, а [положение] — как общее — всякий раз одно» (EN 1135a 5); в отличие от судейского «решение законодателя не относится к отдельным случаям, но касается будущего и имеет характер всеобщности» (Rhet. 1354b 5).
Специфика предмета регулирования (сфера нравственности) обусловливает и определенные особенности (недостатки) закона. Аристотель специально указывает: «…давать любое определение поступкам лучше в общих чертах и не точно, согласно сказанному вначале, что точность определений необходимо соизмерять с предметом. А ведь во всем, что связано с поступками, их пользой и вредом, нет ничего раз и навсегда установленного» (EN 1104a). Об этом же говорится и далее с указанием, как нужно поступать при обнаружении пробела в законодательстве: «…всякий закон [составлен] для общего [случая], но о некоторых вещах невозможно сказать верно в общем [виде]. Поэтому в тех случаях, когда необходимо сказать в общем виде, но нельзя [сделать это] правильно, закон охватывает то, что [имеет место] по преимуществу, вполне сознавая [возможную] погрешность. И тем не менее закон правилен, ибо погрешность [заложена] не в законе и не в законодателе, а в природе предмета, ибо именно такова материя поступков (hyle ton prakton). Так что, когда закон составлен для общего случая, а произошло [нечто] подсудное ему, но вне общего случая, тогда поступать правильно значит: там, где у законодателя, составившего закон без оговорок, пропуск или погрешность, поправить упущение, которое признал бы даже сам законодатель, окажись он тут, а если бы знал заранее, то внес бы [эту поправку] в законодательство» (EN 1137b 10–25. — См. также: Rhet. 1374a 25–30).[10]
В «Риторике» Аристотель отмечает и более конкретные причины пробелов: «Недостатки писаного закона допускаются законодателями иногда добровольно, а иногда и против воли, когда недостатки закона ускользают от их внимания, добровольно, когда они не могут дать никакого предписания относительно данного случая, потому что их определения должны отличаться характером всеобщности, а данный случай касается не того, что бывает всегда, но того, что случается по большей части. То же можно сказать о случаях, относительно которых трудно давать какие-нибудь указания вследствие их беспредельности…» (Rhet. 1374a 30).
Вместе с тем, по твердому убеждению Аристотеля, «хорошо составленные законы должны, насколько это возможно, все определять сами и оставлять как можно меньше произволу судей» (Rhet. 1354а 30).