ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 18.12.2020
Просмотров: 1077
Скачиваний: 1
— Ну-с, посмотрим,— проговорил он наконец и, раскрыв газету, привычным глазом скользнул на три колонки вниз, и верно, вот оно самое: «Парламентские известия. Из округа Тейпиц-Цоссен». Прочитав заголовок, он вслух заметил: — Не знаю, как-то это странно звучит. Впрочем, как оно, собственно, должно звучать? Самый что ни на есть обычный заголовок; итак, что же дальше?
Дальше он прочитал: «Уже три дня в нашем тихом округе, обычно далеком от политических схваток, идет предвыборная кампания, и начала ее партия, видимо поставившая себе целью возместить пронырливостью недостаток исторических знаний, политического опыта и, можно смело сказать, обычного здравого смысла. Похоже, что данная партия, равно никого и ничего не знающая, в виде исключения знает сказку «Заяц и еж» и, надо думать, намерена в день, когда ей придется вступить в борьбу с настоящими партиями, встретить каждую из них известным возгласом из этой сказки: «А я уже здесь!» Только так можно объяснить преждевременную активность представителей этой партии. Все места, как на театральной премьере, видно, заранее расписаны лейтенантом Фогельзангом и его клевретами. Но ничего у них не выйдет. Лоб у этой партии медный, а вот то, что должно быть
374
за ним, начисто отсутствует; коробка на месте, но пустая...»
— Черт подери,— проговорил Трайбель,— этот спуску не дает!.. То, что здесь приходится на мою долю, не слишком приятно, а Фогельзангу поделом. В его программе что-то слепит глаза, вот я и попался. Однако чем больше я в нее вдумываюсь, тем сомнительнее она мне кажется. Среди этих хвастунов, воображающих, что они уже сорок лет назад растоптали гидру, всегда попадаются изобретатели perpetuum mobile или квадратуры круга, словом, те, кто стремится сотворить невозможное, само себя опровергающее. Фогельзанг из таких. А может, это просто афера? Как прикину, во что мне стала эта неделя... Но я ведь прочитал только первый абзац корреспонденции; во второй половине они, наверно, еще почище с ним расправятся, а может, и со мной.
Трайбель стал читать дальше: «Господина, вчера и позавчера осчастливившего своим посещением сначала Маркграф-Писке, засим Шторков и Гросс-Риц (не говоря уже о его прежних подвигах в нашем округе), вряд ли можно принимать всерьез, и тем менее, чем более серьезную мину он строит. Это господин из породы Мальволио, напыщенных дураков, которых, увы, гораздо больше, чем мы обычно предполагаем. Поскольку его галиматья еще не имеет имени, мы порешили назвать ее песенкой о трех «К». Кабинет, Курбранденбург и кантональная свобода — вот три «К», с помощью коих этот шарлатан намеревается спасти мир или, по крайней мере, Прусское государство. В его действиях наблюдается некая метода, но, как известно, метода есть и в безумии. Песенки лейтенанта Фогельзанга нам очень и очень не понравились. Он и его программа общественно опасны. Но более всего мы сожалеем о том, что он говорил не за себя и не от своего имени, а от имени одного из наиболее уважаемых берлинских промышленников, коммерции советника Трайбеля (фабрика берлинской лазури, Кёпникерштрассе), о котором мы были лучшего мнения. Новое доказательство, что можно быть хорошим человеком и плохим музыкантом, а также наглядный пример того, куда может завести политический дилетантизм».
Трайбель сложил газету, прихлопнул ее рукой и сказал: «Ясно одно, это написано не в Тейпиц-Цоссене. Это «выстрел Телля», произведенный на расстоянии нескольких шагов. Очевидно, это дело рук старшего учителя из нацио-
375
нал-либералов, который давеча у Буггенхагена не только полемизировал с нами, но силился нас высмеять. Что ему не удалось. Так или иначе, я на него не сержусь, и, уж во всяком случае, он мне симпатичнее Фогельзанга. Кроме того, редакция «Национальцейтунг» теперь чуть ли не «придворная партия» и действует заодно со свободными консерваторами. Как глупо, вернее, как опрометчиво, что я от них отошел. Если бы я не поторопился, я бы сейчас держал сторону правительства в куда лучшей компании. А я взял да и связался с дураком и доктринером. Но я выберусь из этой истории, и выберусь навсегда; кто обжегся на молоке, дует на воду... Собственно, я бы мог себя поздравить с тем, что отделался тысячью марок или немногим больше, не будь названо мое имя. Мое имя. Вот что ужасно...» Он вновь развернул газету. «Надо перечитать еще разок то самое место: «...один из наиболее уважаемых берлинских промышленников, коммерции советник Трайбель» — звучит недурно. А нынче, по милости Фогельзанга, я комическая фигура».
С этими словами он поднялся и вышел в сад, чтобы на свежем воздухе немножко развеять свою досаду.
Но не очень-то ему это удалось, ибо, едва обогнув дом по пути в сад, он увидел Патоке, которая сегодня, как и каждое утро, прогуливала болонку вокруг бассейна. Трайбель отпрянул, ибо беседа с этой чопорной особой отнюдь не входила в его намерения. Но его уже заметили, его приветствовали, а так как одной из добродетелей Трайбеля была редкая учтивость и к тому же на редкость доброе сердце, он круто повернулся и бодро зашагал к фрейлейн Патоке, тем паче что всегда доверял ее знаниям и суждениям.
— Очень, очень рад, сударыня, встретить вас здесь и к тому же совсем одну... У меня много чего накопилось на сердце, и я хотел бы открыться вам...
Фрейлейн Патоке вспыхнула, так как, несмотря на отличную репутацию Трайбеля, у нее мурашки пробежали по спине от боязливо-сладостного предчувствия, вся несостоятельность которого самым жестоким образом выяснилась уже в следующее мгновение.
— Меня очень беспокоит моя маленькая внучка, которую казнят гамбургским воспитанием, я нарочно прибегаю к этому жестокому слову. С моей, менее изысканной, берлинской точки зрения, меня это тревожит.
Болонка, по имени Чишка, в эту минуту натянула поводок, видимо намереваясь погнаться за цесаркой, которая
376
забрела в сад с птичьего двора; но Патоке не одобряла шалостей и дала собачонке шлепка. Чишка тявкнула и замотала головой, отчего бубенчики, густо нашитые на попонку, прикрывавшую ее туловище, зазвенели. Впрочем, она быстро утихомирилась, и прогулка вокруг бассейна продолжалась.
— Видите ли, фрейлейн Патоке, вот так же воспитывают и Лизихен. Ребенок всегда на поводке у матери, а если вдруг появится цесарка и Лизихен захочет ринуться за ней, немедленно воспоследует шлепок, совсем легонький, чуть слышный, разница только в том, что Лизихен не тявкает, не мотает головой и, конечно же, не обвешана бубенчиками.
— Лизихен — ангел,— заметила Патоке, которая шестнадцать лет жила в гувернантках и потому научилась выражаться осторожно.
— Вы вправду так думаете?
— Вправду, господин коммерции советник, если, конечно, мы с вами договоримся относительно понятия «ангел».
— Отлично, фрейлейн Патоке, нисколько не возражаю. Я хотел поговорить с вами о Лизихен, а услышу еще кое-что и об ангелах. Вообще-то человеку редко предоставляется возможность составить себе твердое суждение об ангелах. Ну, а теперь скажите, что вы понимаете под словом «ангел». Только, ради бога, не говорите о крыльях.
Патоке усмехнулась.
— Не беспокойтесь, господин коммерции советник, о крыльях я ни слова не скажу. По-моему, ангел — это значит «ни к чему земному не причастный».
— Превосходно! Ни к чему земному не причастный. Очень мило сказано. Я полностью с вами согласен и отныне все буду находить прекрасным, даже если Отто и моя сноха Елена пожелают сознательно и целеустремленно растить настоящую маленькую Геновеву, или непорочную Сусанну — pardon, в настоящую минуту я не могу добрать лучшего примера,—или, если уж говорить совсем серьезно, копию святой Елизаветы для какого-нибудь ландграфа Тюрингского или другого раба божия, чином поменьше. Я ровно ничего против этого иметь не буду. Решение подобной задачи представляется мне весьма трудным, но все же возможным, и — как было сказано однажды и говорится еще до сих пор — «стремиться к этому — уже немало».
377
Патоке кивнула, ей вспомнились собственные ее усилия, направленные на ту же цель.
— Вы согласны со мной,— продолжал Трайбель.— Я очень рад. Думается, мы придем к согласию и по второму пункту. Видите ли, милая фрейлейн, я вполне понимаю, хоть мне лично это и не по вкусу, что мать хочет воспитать доподлинного ангела из своего ребенка. Никто ведь точно не знает, как там будет, и когда дойдет до Страшного суда, кто же не захочет, чтобы его дитя в ангельском образе предстало перед всевышним? Должен признаться, я и сам бы этого хотел. Но, дорогая моя, ангел ангелу рознь, и ежели ангел всего только хорошо умыт и незапятнанность его души измеряется количеством изведенного мыла, а вся чистота дитяти, которому еще предстоит сделаться человеком, сводится к белизне его чулок, то меня охватывает ужас. А коли это твоя собственная внучка, чьи льняные кудряшки — вы, вероятно, тоже это заметили — от непрерывного мытья и расчесывания становятся бесцветными, как у альбиноса, то старое сердце деда сжимается страхом и болью. Не согласились ли бы вы повлиять на Вульстен? Вульстен — особа разумная, и внутренне она, как мне кажется, восстает против этих гамбургских штучек. Я был бы очень рад, если бы вы при случае...
В это мгновение Чишка опять встревожилась и залаяла громче прежнего. Трайбель, не любивший, чтобы прерывали его полемические рассуждения, собрался было рассердиться, но не успел, так как со стороны виллы появились три молодые дамы, две из них в одинаковых фуляровых платьях. Это были две барышни Фельгентрей, за ними следовала Елена.
— Слава богу, наконец-то я тебя вижу, Елена! — воскликнул Трайбель, прежде других обращаясь к снохе, возможно, потому, что у него была нечиста совесть.— Слава богу! Мы как раз говорили о тебе, вернее, о нашей милой Лизихен, и фрейлейн Патоке объявила, что Лизихен ангел. Ты, конечно, понимаешь, что я с ней не спорил. Кому же не охота быть дедом ангела? Но, сударыни, чему я обязан этой честью, да еще спозаранку? Или она воздается моей жене? Женни страдает своей обычной мигренью. Должен ли я послать за ней?
— О нет, папб, — дружелюбно сказала Елена, хотя дружелюбие отнюдь не было ее сильной стороной.— Мы пришли к тебе. Семейство Фельгентрей намеревается се-
378
годня предпринять поездку в Халензее, но лишь при условии, что в ней примут участие все Трайбели, а не только мы с Отто.
Сестры Фельгентрей подтвердили ее слова, покачав своими зонтиками, Елена же продолжала:
— И не позднее, чем в три. Следовательно, нам надо попытаться сделать из ленча нечто вроде обеда или же отложить обед на восемь вечера. Эльфрида и Бланка хотят еще съездить на Адлерштрассе, чтобы пригласить Шмидтов или хотя бы одну Коринну; возможно, что тогда приедет и профессор. Крола уже дал согласие, он привезет квартет, в его составе два референдария потсдамского правительства...
— И еще два офицера запаса, — дополнила эти сведения Бланка, младшая из сестер.
— Офицеры запаса, — с серьезной миной повторил Трайбель.— Да, сударыни, это решает дело. Думается, ни у одного из наших отцов семейства, даже если злой рок не даровал ему дочерей, не хватит духа отказаться от пикника в компании двух лейтенантов запаса. Итак, решено. Ровно в три. Мою супругу, конечно, огорчит, что окончательное решение было принято, так сказать, через ее голову, и я даже опасаюсь, как бы у нее тотчас не возобновился tic douloureux1 . Тем не менее я уверен в ней. Пикник с квартетом да еще в таком обществе. Женни, конечно, обрадуется. Тут уж не до мигрени. Может быть, вы хотите взглянуть на мои грядки с дынями? Или нам лучше слегка перекусить, совсем слегка, чтобы не испортить себе аппетит к ленчу?
Все трое поблагодарили и отказались, девицы Фельгенрей — потому что намеревались заехать к Коринне, Елена — потому что ей надо было спешить домой к Лизихен. Вульстен недостаточно внимательна к девочке и, случается, позволяет ей то, что она, Елена, не может определить наче как «shocking»2 . К счастью, Лизихен очень хороший ребенок, иначе она, Елена, уж совсем бы погрязла в заботах.
— Лизихен — ангел, вся в мать! — воскликнул Трайбель и обменялся взглядом с Патоке, которая все время кромно стояла поодаль.
__________________________
1Нервный тик (франц.).
2Возмутительно, ужасно (англ.).
379
Глава десятая
Шмидты тоже приняли приглашение; особенно радовалась ему Коринна, так как, со дня обеда у Трайбелей сидя дома, нестерпимо скучала в своем уединении; она уж давно знала наизусть и витиеватые фразы отца, и рассказы доброй Шмольке. Поэтому «день в Халензее» звучало для нее почти так же поэтично, как «месяц на Капри», и Коринна решила со всей тщательностью заняться своим туалетом, дабы не ударить лицом в грязь перед девицами Фельгентрей. В душе ее жило неясное предчувствие, что этот пикник будет не совсем обычным, там должно произойти нечто важное и значительное. Марсель не был приглашен на эту прогулку, что отнюдь не огорчило его кузину, за неделю его пристальное внимание уже успело ей надоесть. Все предвещало радостный день, тем более если принять во внимание подбор гостей. После того как отпало выдвинутое Трайбелем предложение всей компании ехать на линейке, «пожалуй, это самое удобное», было решено отказаться от совместного приезда в Халензее, но с условием всем прибыть точно в четыре и уж ни в коем случае не опаздывать больше чем на академические четверть часа.
И правда, в четыре все или почти все были в сборе. Старые и молодые Трайбели, а также Фельгентреи приехали в собственных экипажах, тогда как Крола, в сопровождении своего квартета, по непонятным причинам прибыл на паровике, а Коринна, одна, как перст,— отец обещал приехать позже — добиралась на конке. Из Трайбелей не было только Леопольда, который заранее предупредил, что опоздает на полчаса, так как ему необходимо написать письмо мистеру Нельсону. На мгновение Коринна огорчилась, но потом подумала, что так оно даже лучше: краткие встречи подчас содержательнее долгих.
— Ну-с, дорогие друзья,— взял слово Трайбель,— все по порядку. Первый вопрос: где мы остановимся? Выбор у нас немалый. Мы можем остаться здесь внизу, между этими длиннейшими рядами столиков, или же подняться на соседнюю веранду, которую, при желании, можно счесть за балкон или галерею. Или вы предпочитаете тишину внутренних покоев, нечто вроде «комнаты с камином в замке Халензее»? И наконец, четвертое, и последнее: может быть, вам угодно подняться на башню и увидеть этот чудесный мир, в котором человеческому глазу до сих пор не удалось разглядеть ни одной свежей травинки, иными
380
словами, увидеть простертую у ваших ног панораму пустыни, с вкрапленными в нее грядками спаржи и железнодорожными насыпями?
— Мне думается,— заметила госпожа Фельгентрей, ей едва перевалило за сорок, но тучность и астма делали ее похожей на шестидесятилетнюю,— мне думается, любезный Трайбель, лучше всего остаться там, где мы стоим. Я не охотница лазить по лестницам и к тому же считаю, что всегда следует довольствоваться тем, что имеешь.