ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.11.2023
Просмотров: 37
Скачиваний: 1
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
действа и причины расторгнуть завесу прошедшего и показать, что под нами, над нами, что в самих нас трудная обязанность Зато и призваны были три нации на этот важный подвиг. Родители сами отступились от воспитания, полагая, что все их заботы кончаются тем, чтоб, положась на рекомендацию добрых приятелей, нанять француза Пуле, для обучения французской литературе и другим наукам далее немца Шмита, потому что это принято – учиться, но отнюдь не выучиваться по-немецки; наконец, русского учителя Ивана Иваныча.
– Да они все такие нечесаные, – говорит мать, одеты так всегда дурно, хуже лакея на вид иногда еще от них вином пахнет Как же без русского учителя нельзя – решил
IV
– Отчего это Александр не ходит к нам я его месяца три не видал, – спросил однажды Петр Иваныч у жены, воротясь откуда-то домой Я уж потеряла надежду когда-нибудь увидеться с ним, – отвечала она Да что с ним. Опять влюблен, что ли Не знаю Он здоров Здоров Напиши, пожалуйста, к нему, мне нужно поговорить с ним. У них опять перемены в службе, а он, я думаю, и не знает. Не понимаю, что за беспечность Я уж десять раз писала, звала. Он говорит, что некогда, асам играет с какими-то чудаками в шашки или удит рыбу. Поди ты лучше сам ты бы узнал, что с ним Нет, не хочется. Послать человека Александр не пойдет Попробуем.
Послали. Человек вскоре воротился Ну что, он дома – спросил Петр Иваныч.
– Дома-с. Кланяться приказали Что он делает
– Лежат на диване Как, об эту пору Они, слышь, всегда лежат Да что ж он, спит Никак нет-с. Я сам сначала думал, что почивают,
да глазки-то у них открыты на потолок изволят смот- реть.
Петр Иваныч пожал плечами Он придет сюда – спросил он Никак нет-с. Кланяйся, говорит, доложи дяденьке, чтоб извинили не так, дескать, здоров ивам, сударыня, кланяться приказали Что еще там с ним Это удивительно, право!
Ведь уродится же этакой Не вели откладывать кареты. Нечего делать, съезжу. Но уж, право, в последний раз.
И Петр Иваныч застал Александра на диване. Он при входе дяди привстали сел Ты нездоров – спросил Петр Иваныч.
– Так – отвечал Александр, зевая Что же ты делаешь Ничего И ты можешь пробыть без дела Могу Я слышал, Александр, сегодня, что будто у вас
Иванов выходит
– Да, выходит Кто жена его место Говорят, Иченко.
– А ты что Я ничего Как ничего Отчего жене ты Не удостоивают. Что же делать верно, не гожусь Помилуй, Александр, надо хлопотать. Ты бы съездил к директору Нет, – сказал Александр, тряся головой Тебе, по-видимому, все равно Все равно Да ведь уж тебя в третий раз обходят Все равно пусть Вот посмотрим, что-то скажешь, когда твой бывший подчиненный станет приказывать тебе или когда войдет, а тебе надо встать и поклониться Что ж встану и поклонюсь А самолюбие У меня его нет Однако ж у тебя есть же какие-нибудь интересы в жизни Никаких. Были, да прошли Не может быть одни интересы сменяются другими. Отчего ж у тебя прошли, ау других не проходят?
Рано бы, кажется тебе еще и тридцати лет нет
V
Мало-помалу Александр успел забытьи Лизу, и неприятную сцену с ее отцом. Он опять стал покоен,
даже весел, часто хохотал плоским шуткам Костяко- ва. Его смешил взгляд этого человека на жизнь. Они строили даже планы уехать куда-нибудь подальше,
выстроить на берегу реки, где много рыбы, хижину и прожить там остаток дней. Душа Александра опять стала утопать в тине скудных понятий и материального быта. Но судьба не дремала, и ему не удавалось утонуть совсем в этой тине.
Осенью он получил от тетки записку с убедительнейшею просьбою проводить ее в концерт, потому что дядя был не совсем здоров. Приехал какой-то артист,
европейская знаменитость Как, в концерт – говорил Александр в сильной тревоге, – в концерт, опять в эту толпу, в самый блеск мишуры, лжи, притворства нет, не поеду Поди, чай, еще пять рублев стоит, – заметил бывший тут Костяков Билет стоит пятнадцать рублей, – сказал Александр ноя охотно бы дал пятьдесят, чтоб не ехать Пятнадцать – закричал Костяков, всплеснув руками вот мошенники анафемы ездят сюда надувать насобирать деньги. Дармоеды проклятые Не ездите, Александр Федорыч, плюньте Добро бы вещь какая-нибудь: взял бы домой, на стол поставил или съела то послушал только, да и на плати пятнадцать рублев! За пятнадцать рублев можно жеребенка купить Иногда зато, чтобы провести с удовольствием вечер, платят и дороже, – заметил Александр Провести вечер с удовольствием Да знаете что:
пойдемте в баню, славно проведем Я всякий раз, как соскучусь, иду туда – и любо пойдешь часов в шесть,
а выйдешь в двенадцать, и погреешься, и тело почешешь, а иногда и знакомство приятное сведешь придет духовное лицо, либо купец, либо офицер заведут речь о торговле, что ли, или о преставлении света…
и не вышел бы а всего по шести гривен с человека!
Не знают, где вечер провести!
Но Александр поехал. Он со вздохом вытащил давно ненадеванный, прошлогодний фрак, натянул белые перчатки Перчатки пять рублев, итого двадцать – считал
Костяков, присутствовавший при туалете Адуева. Двадцать рублев так вот, в один вечер кинули Послушать эко диво!
Александр отвык одеваться порядочно. Утром он ходил на службу в покойном вицмундире, вечером в
ренького неба, сломанного забора, калитки, грязного пруда и трепака Узкий щегольской фрак он заменил широким халатом домашней работы. Ив каждом явлении этой мирной жизни, в каждом впечатлении и утра, и вечера, и трапезы, и отдыха присутствовало недремлющее око материнской любви.
Она не могла нарадоваться, глядя, как Александр полнел, как на щеки его возвращался румянец, как глаза оживлялись мирным блеском. Только волоски не растут, – говорила она, – а были как шелк».
Александр часто гулял по окрестностям. Однажды он встретил толпу баб и девок, шедших в лес за грибами, присоединился к ними проходил целый день.
Воротясь домой, он похвалил девушку Машу за проворство и ловкость, и Маша взята была во двор ходить за барином Ездил он иногда смотреть полевые работы и на опыте узнавал то, о чем часто писали переводил для журнала. Как мы часто врали там думал он, качая головой, и стал вникать вдело глубже и пристальнее.
Однажды, в ненастную погоду, попробовал он за серенького неба, сломанного забора – ср. у Пушкина:Иные нужны мне картины:Люблю песчаный косогор,Перед избушкой две рябины,Ка- литку, сломанный забор,На небе серенькие тучи,Перед гумном соломы кучи Да пруд под сенью ив густых,Раздолье уток молодых;Теперь мила мне балалайкаДа пьяный топот трепака…(«Евгений Онегин», из
«Путешествия Онегина»)
Я делаю свое дело Послушай, Лиза – сказал Петр Иваныч после краткого молчания, – ты хочешь переделать свою натуру, осилить волю это нехорошо. Я никогда не принуждал тебя тыне уверишь меня, чтоб эти дрязги
(он указал на тетрадь) могли занимать тебя. Зачем ты хочешь стеснять себя Я предоставляю тебе полную свободу Боже мой зачем мне свобода – сказала Лизаве- та Александровна, – что я стану с ней делать Ты до сих пор так хорошо, так умно распоряжался и мной и собой, что я отвыкла от своей воли продолжай и вперед а мне свобода не нужна.
Оба замолчали Давно, – начал опять Петр Иваныч, – я не слыхал от тебя, Лиза, никакой просьбы, никакого желания, каприза Мне ничего ненужно заметила она У тебя нет никаких особенных скрытых желаний спросил он с участием, пристально глядя на нее.
Она колебалась, говорить или нет.
Петр Иваныч заметил это Скажи, ради бога, скажи – продолжал он, – твои желания будут моими желаниями, я исполню их как закон Ну хорошо, – отвечала она, – если ты можешь это сделать для меня то уничтожь наши пятницы…
эти обеды утомляют меня…
Петр Иваныч задумался Ты итак живешь взаперти, – сказал он, помолчав а когда к нам перестанут собираться приятели по пятницам, ты будешь совершенно в пустыне. Впрочем, изволь ты желаешь этого – будет исполнено. Что ж ты станешь делать Ты передай мне свои счеты, книги, делая займусь сказала она и потянулась под стол поднять расходную тетрадь.
Петру Иванычу это показалось худо скрытым притворством Лиза. – с упреком сказал он.
Книжка осталась под столом А я думал, не возобновишь литы некоторых знакомств, которые мы совсем оставили Для этого я хотел дать бал, чтоб ты рассеялась, выезжала бы сама Ахнет, нет – с испугом заговорила Лизавета
Александровна, – ради бога, ненужно Как можно…
бал!
– Что ж это так пугает тебя В твои лета бал не теряет своей занимательности ты еще можешь танцевать Нет, Петр Иваныч, прошу тебя, не затевай – заговорила она с живостью, – заботиться о туалете, одеваться, принимать толпу, выезжать – боже сохрани Ты, кажется, весь век хочешь проходить в блузе Да, если ты позволишь, я бы не сняла ее. Зачем наряжаться и трата денег, и лишние хлопоты без всякой пользы Знаешь что – вдруг сказал Петр Иваныч, – говорят, на нынешнюю зиму ангажирован сюда Рубини;
у нас будет постоянная итальянская опера я просил оставить для нас ложу – как ты думаешь?
Она молчала Лиза Напрасно – сказала она робко, – я думаю, и это будет мне утомительно я устаю…
Петр Иваныч склонил голову, подошел к камину и,
облокотясь на него, смотрел как бы это сказать?
с тоской нес тоской, ас тревогой, с беспокойством и с боязнью на нее
– Отчего, Лиза, это – начал было они не договорил слово равнодушие не сошло у него с языка.
Он долго молча глядел на нее. В ее безжизнен- но-матовых глазах, в лице, лишенном игры живой мысли и чувств, в ее ленивой позе и медленных движениях он прочитал причину того равнодушия, око- тором боялся спросить он угадал ответ тогда еще,
когда доктор только что намекнул ему о своих опасениях. Он тогда опомнился и стал догадываться, что,
ограждая жену методически от всех уклонений, которые могли бы повредить их супружеским интересам,
он вместе стем не представил ей в себе вознагради- тельных условий за те, может быть, непривилегированные законом радости, которые бы она встретила вне супружества, что домашний ее мир был нечто иное, как крепость, благодаря методе его неприступная для соблазна, но зато в ней встречались на каждом шагу рогатки и патрули и против всякого законного проявления чувства…
Методичность и сухость его отношений к ней простерлись без его ведома и воли до холодной и тонкой тирании, и над чем над сердцем женщины За эту тиранию он платил ей богатством, роскошью, всеми наружными и сообразными сего образом мыслей условиями счастья, – ошибка ужасная, тем более ужасная,
что она сделана была не от незнания, не от грубого
– Да они все такие нечесаные, – говорит мать, одеты так всегда дурно, хуже лакея на вид иногда еще от них вином пахнет Как же без русского учителя нельзя – решил
отец, – не беспокойся я сам выберу почище.
Вот француз принялся задело. Около него ухаживали и отец и мать. Его приглашали в дом как гостя,
обходились с ним очень почтительно это был дорогой француз.
Ему было легко учить Юлию она благодаря гувернантке болтала по-французски, читала и писала почти без ошибок. Месье Пуле оставалось только занять ее сочинениями. Он задавал ей разные темы то описать восходящее солнце, то определить любовь и дружбу, то написать поздравительное письмо родителям или излить грусть при разлуке с подругой.
А Юлии из своего окна видно было только, как солнце заходит задом купца Гирина с подругами она никогда не разлучалась, а дружба и любовь но тут впервые мелькнула у ней идея об этих чувствах. Надо же когда-нибудь узнать о них.
Истощив весь запас этих тем, Пуле решился наконец приступить к той заветной тоненькой тетрадке,
на заглавном листе которой крупными буквами написано Кто из нас не помнит этой тетради Через два месяца Юлия знала наизусть французскую литературу, то есть тоненькую тетрадку, а через три забыла ее но гибельные следы остались. Она знала, что был Вольтер, и иногда на Курс французской литературы (франц
Вот француз принялся задело. Около него ухаживали и отец и мать. Его приглашали в дом как гостя,
обходились с ним очень почтительно это был дорогой француз.
Ему было легко учить Юлию она благодаря гувернантке болтала по-французски, читала и писала почти без ошибок. Месье Пуле оставалось только занять ее сочинениями. Он задавал ей разные темы то описать восходящее солнце, то определить любовь и дружбу, то написать поздравительное письмо родителям или излить грусть при разлуке с подругой.
А Юлии из своего окна видно было только, как солнце заходит задом купца Гирина с подругами она никогда не разлучалась, а дружба и любовь но тут впервые мелькнула у ней идея об этих чувствах. Надо же когда-нибудь узнать о них.
Истощив весь запас этих тем, Пуле решился наконец приступить к той заветной тоненькой тетрадке,
на заглавном листе которой крупными буквами написано Кто из нас не помнит этой тетради Через два месяца Юлия знала наизусть французскую литературу, то есть тоненькую тетрадку, а через три забыла ее но гибельные следы остались. Она знала, что был Вольтер, и иногда на Курс французской литературы (франц
вязывала ему Мучеников, а Шатобриану приписывала. Монтаня называла и упоминала о нем иногда рядом с Гюго. Про Мольера говорила, что он пишет для театра из Расина выучила знаменитую тираду «A peine nous sortions des portes de В мифологии ей очень понравилась комедия,
разыгранная между Вулканом, Марсом и Венерой.
Она было заступилась за Вулкана, но, узнав, что он был хромой и неуклюжий, ипритом кузнец, сейчас перешла на сторону Марса. Она полюбила и басню о Семеле и Юпитере, и об изгнании Аполлона и его проказах на земле, принимая все это так, как оно написано, и не подозревая никакого другого значения в этих сказках. Подозревал лисам француз – бог знает На вопросы ее об этой религии древних он, намор-
30
Мученики (1809) – роман французского реакционного писате- ля-романтика Шатобриана Франсуа-Рене (1768–1848). К. Маркс отмечал в его творчестве фальшивую глубину, кокетничанье чувствами»,
театральность (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, Гиз, т. XXIV, стр. 425)
31
Философский словарь. – Имеется ввиду карманный Философский словарь (1764) крупнейшего французского просветителя XVIII в.
Вольтера Франсуа-Мари (1694–1778)
32
Монтень Мишель-Эйкем (1533–1592) – французский философ и писатель эпохи Возрождения. Его Опыты – образец нравственно-наста- вительной гуманистической литературы XVI в Едва мы вышли из Трезенских ворот (из трагедии Расина «Фед- ра»)
разыгранная между Вулканом, Марсом и Венерой.
Она было заступилась за Вулкана, но, узнав, что он был хромой и неуклюжий, ипритом кузнец, сейчас перешла на сторону Марса. Она полюбила и басню о Семеле и Юпитере, и об изгнании Аполлона и его проказах на земле, принимая все это так, как оно написано, и не подозревая никакого другого значения в этих сказках. Подозревал лисам француз – бог знает На вопросы ее об этой религии древних он, намор-
30
Мученики (1809) – роман французского реакционного писате- ля-романтика Шатобриана Франсуа-Рене (1768–1848). К. Маркс отмечал в его творчестве фальшивую глубину, кокетничанье чувствами»,
театральность (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, Гиз, т. XXIV, стр. 425)
31
Философский словарь. – Имеется ввиду карманный Философский словарь (1764) крупнейшего французского просветителя XVIII в.
Вольтера Франсуа-Мари (1694–1778)
32
Монтень Мишель-Эйкем (1533–1592) – французский философ и писатель эпохи Возрождения. Его Опыты – образец нравственно-наста- вительной гуманистической литературы XVI в Едва мы вышли из Трезенских ворот (из трагедии Расина «Фед- ра»)
щив лоб, с важностью отвечал ей «Des bêtises! Mais cette bête de Vulcain devait avoir une drôle de mine…
écoutez, – прибавил он потом, прищурив немного глаза и потрепав ее поруке Она ничего не отвечала, нов первый разв жизни покраснела по неизвестной ей причине.
Француз усовершенствовал наконец воспитание
Юлии тем, что познакомил ее уже не теоретически, а практически с новой школой французской литературы. Он давал ей наделавшие в свое время большого шуму «Le manuscrit wert», «Les sept péchés capitaux»,
«L’âne mort»
35
и целую фалангу книг, наводнявших тогда Францию и Европу.
Бедная девушка с жадностью бросилась в этот безбрежный океан. Какими героями казались ей Жанены,
Бальзаки, Друино – и целая вереница великих мужей!
Что перед их дивными изображениями жалкая сказка о Вулкане Венера перед этими новыми героинями просто невинность Иона жадно читала новую школу,
вероятно, читает и теперь.
Между тем как француз зашел так далеко, со Глупости Ноу этого дурака Вулкана, должно быть, было глупое выражение лица. Послушайте, что сделали бы вы на месте Венеры?
(франц.)
35
Зеленая рукопись (Гюстава Друино), Семь смертных грехов (Эжена Сю), Мертвый осел (Жюля Жанена) (франц
écoutez, – прибавил он потом, прищурив немного глаза и потрепав ее поруке Она ничего не отвечала, нов первый разв жизни покраснела по неизвестной ей причине.
Француз усовершенствовал наконец воспитание
Юлии тем, что познакомил ее уже не теоретически, а практически с новой школой французской литературы. Он давал ей наделавшие в свое время большого шуму «Le manuscrit wert», «Les sept péchés capitaux»,
«L’âne mort»
35
и целую фалангу книг, наводнявших тогда Францию и Европу.
Бедная девушка с жадностью бросилась в этот безбрежный океан. Какими героями казались ей Жанены,
Бальзаки, Друино – и целая вереница великих мужей!
Что перед их дивными изображениями жалкая сказка о Вулкане Венера перед этими новыми героинями просто невинность Иона жадно читала новую школу,
вероятно, читает и теперь.
Между тем как француз зашел так далеко, со Глупости Ноу этого дурака Вулкана, должно быть, было глупое выражение лица. Послушайте, что сделали бы вы на месте Венеры?
(франц.)
35
Зеленая рукопись (Гюстава Друино), Семь смертных грехов (Эжена Сю), Мертвый осел (Жюля Жанена) (франц
лидный немец не успел пройти и грамматики он очень важно составлял таблички склонений, спряжений, придумывал разные затейливые способы, как запомнить окончания падежей толковал, что иногда частица ставится на концу и т. п.
А когда от него потребовали литературы, бедняк перепугался. Ему показали тетрадь француза, он покачал головой и сказал, что по-немецки этому нельзя учить, а что есть хрестоматия Аллера, в которой все писатели с своими сочинениями состоят налицо. Но он этим не отделался к нему пристали, чтоб он познакомил Юлию, как m-r Пуле, с разными сочинителями.
Немец наконец обещали пришел домой в сильном раздумье. Он отворил, или, правильнее, вскрыл шкаф, вынул одну дверцу совсем и приставил ее к стенке, потому что шкаф с давних пор не имел ни петель, ни замка, – достал оттуда старые сапоги, полго- ловы сахару, бутылку с нюхательным табаком, графин сводкой икорку черного хлеба, потом изломанную кофейную мельницу, далее бритвенницу с куском мыла и с щеточкой в помадной банке, старые подтяжки,
оселок для перочинного ножа и еще несколько подобной дряни. Наконец за этим показалась книга, другая,
третья, четвертая – так, пять счетом – все тут. Он похлопал их одну об другую пыль поднялась облаком,
как дыми торжественно осенила голову педагога
А когда от него потребовали литературы, бедняк перепугался. Ему показали тетрадь француза, он покачал головой и сказал, что по-немецки этому нельзя учить, а что есть хрестоматия Аллера, в которой все писатели с своими сочинениями состоят налицо. Но он этим не отделался к нему пристали, чтоб он познакомил Юлию, как m-r Пуле, с разными сочинителями.
Немец наконец обещали пришел домой в сильном раздумье. Он отворил, или, правильнее, вскрыл шкаф, вынул одну дверцу совсем и приставил ее к стенке, потому что шкаф с давних пор не имел ни петель, ни замка, – достал оттуда старые сапоги, полго- ловы сахару, бутылку с нюхательным табаком, графин сводкой икорку черного хлеба, потом изломанную кофейную мельницу, далее бритвенницу с куском мыла и с щеточкой в помадной банке, старые подтяжки,
оселок для перочинного ножа и еще несколько подобной дряни. Наконец за этим показалась книга, другая,
третья, четвертая – так, пять счетом – все тут. Он похлопал их одну об другую пыль поднялась облаком,
как дыми торжественно осенила голову педагога
Первая книга была Идиллии Геснера,
36
–
«Gut!»
37
– сказал немец и с наслаждением прочел идиллию о разбитом кувшине. Развернул вторую книгу Готский календарь 1804 года. Он перелистовал ее там династии европейских государей, картинки разных замков, водопадов, – «Sehr gut!»
38
– сказал немец. Третья – Библия он отложил ее в сторону,
пробормотав набожно «Nein!»
39
Четвертая – «Юнго- вы ночи он покачал головой и пробормотал Последняя – Вейссе!
40
– и немец торжественно улыбнулся сказал он. Когда ему сказали, что есть еще Шиллер, Гете и другие, он покачал головой и упрямо затвердил Юлия зевнула, только что немец перевел ей первую страницу из Вейссе, и потом вовсе не слушала. Так от немца у ней в памяти и осталось только, что частица zu ставится иногда на концу Идиллии Геснера. – Геснер Соломон (1730–1788) немецкий поэт и художник Известен был своими сентиментальными «Идиллиями».
Первые русские переводы Идиллий Василия Левшина, Ми И.
Тимковского, М. 1802–1803 37
Хорошо (нем Очень хорошо (нем Нет (нем Вейсе Христиан-Феликс (1726–1804) – немецкий писатель, автор рассказов для детей Вот, нашел (нем
36
–
«Gut!»
37
– сказал немец и с наслаждением прочел идиллию о разбитом кувшине. Развернул вторую книгу Готский календарь 1804 года. Он перелистовал ее там династии европейских государей, картинки разных замков, водопадов, – «Sehr gut!»
38
– сказал немец. Третья – Библия он отложил ее в сторону,
пробормотав набожно «Nein!»
39
Четвертая – «Юнго- вы ночи он покачал головой и пробормотал Последняя – Вейссе!
40
– и немец торжественно улыбнулся сказал он. Когда ему сказали, что есть еще Шиллер, Гете и другие, он покачал головой и упрямо затвердил Юлия зевнула, только что немец перевел ей первую страницу из Вейссе, и потом вовсе не слушала. Так от немца у ней в памяти и осталось только, что частица zu ставится иногда на концу Идиллии Геснера. – Геснер Соломон (1730–1788) немецкий поэт и художник Известен был своими сентиментальными «Идиллиями».
Первые русские переводы Идиллий Василия Левшина, Ми И.
Тимковского, М. 1802–1803 37
Хорошо (нем Очень хорошо (нем Нет (нем Вейсе Христиан-Феликс (1726–1804) – немецкий писатель, автор рассказов для детей Вот, нашел (нем
А русский этот еще добросовестнее немца делал свое дело. Он почти со слезами уверял Юлию, что
существительное имя или глагол есть такая часть речи, а предлог вот такая-то, и наконец достиг, что она поверила ему и выучила наизусть определения всех частей речи. Она могла даже разом исчислить все предлоги, союзы, наречия, и когда учитель важно вопрошал А какие суть междометия страха или удивления – она вдруг, не переводя духу, проговаривала ах, ох, эх, увы, о, а, ну, эге И наставник был в восторге.
Она узнала несколько истин и из синтаксиса, ноне могла никогда приложить их к делу и осталась при грамматических ошибках на всю жизнь.
Из истории она узнала, что был Александр Македонский, что он много воевал, был прехрабрый… и,
конечно, прехорошенький а что еще он значили что значил его век, об этом ни ей, ни учителю ив голову не приходило, да и Кайданов не распространяется очень об этом.
Когда от учителя потребовали литературы, он притащил кучу старых, подержанных книг. Тут были и
Кантемир, и Сумароков, потом Ломоносов, Держа- вин, Озеров. Все удивились осторожно развернули одну книгу, понюхали, потом бросили и потребовали чего-нибудь поновее. Учитель принес Карамзина. Но
существительное имя или глагол есть такая часть речи, а предлог вот такая-то, и наконец достиг, что она поверила ему и выучила наизусть определения всех частей речи. Она могла даже разом исчислить все предлоги, союзы, наречия, и когда учитель важно вопрошал А какие суть междометия страха или удивления – она вдруг, не переводя духу, проговаривала ах, ох, эх, увы, о, а, ну, эге И наставник был в восторге.
Она узнала несколько истин и из синтаксиса, ноне могла никогда приложить их к делу и осталась при грамматических ошибках на всю жизнь.
Из истории она узнала, что был Александр Македонский, что он много воевал, был прехрабрый… и,
конечно, прехорошенький а что еще он значили что значил его век, об этом ни ей, ни учителю ив голову не приходило, да и Кайданов не распространяется очень об этом.
Когда от учителя потребовали литературы, он притащил кучу старых, подержанных книг. Тут были и
Кантемир, и Сумароков, потом Ломоносов, Держа- вин, Озеров. Все удивились осторожно развернули одну книгу, понюхали, потом бросили и потребовали чего-нибудь поновее. Учитель принес Карамзина. Но
после новой французской школы читать Карамзина!
Юлия прочла Бедную Лизу несколько страниц из
«Путешествий»
43
и отдала назад.
Антрактов у бедной ученицы между этими занятиями оставалось пропасть, и никакой благородной, здоровой пищи для мысли Ум начинал засыпать, а сердце бить тревогу. Вот тут-то подвернулся услужливый кузен и кстати привез ей несколько глав «Онегина»,
«Кавказского пленника и проч. И дева познала сладость русского стиха. «Онегин» был выучен наизусть и не покидал изголовья Юлии. И кузен, как прочие наставники, неумел растолковать ей значения и достоинства этого произведения. Она взяла себе за образец Татьяну и мысленно повторяла своему идеалу пламенные строки Татьянина письма к Онегину, и сердце ее ныло, билось. Воображение искало то Оне- гина, то какого-нибудь героя мастеров новой школы бледного, грустного, разочарованного…
Итальянец и другой француз довершили ее воспитание, дав ее голосу и движениям стройные размеры,
то есть выучили танцевать, петь, играть или, лучше,
поиграть до замужества на фортепиано, но музыке не Бедная Лиза (1792) – сентиментальная повесть НМ. Карамзина
(1766–1826), пользовавшаяся успехом у современников Путешествия – Письма русского путешественника (1791–1804)
Карамзина
Юлия прочла Бедную Лизу несколько страниц из
«Путешествий»
43
и отдала назад.
Антрактов у бедной ученицы между этими занятиями оставалось пропасть, и никакой благородной, здоровой пищи для мысли Ум начинал засыпать, а сердце бить тревогу. Вот тут-то подвернулся услужливый кузен и кстати привез ей несколько глав «Онегина»,
«Кавказского пленника и проч. И дева познала сладость русского стиха. «Онегин» был выучен наизусть и не покидал изголовья Юлии. И кузен, как прочие наставники, неумел растолковать ей значения и достоинства этого произведения. Она взяла себе за образец Татьяну и мысленно повторяла своему идеалу пламенные строки Татьянина письма к Онегину, и сердце ее ныло, билось. Воображение искало то Оне- гина, то какого-нибудь героя мастеров новой школы бледного, грустного, разочарованного…
Итальянец и другой француз довершили ее воспитание, дав ее голосу и движениям стройные размеры,
то есть выучили танцевать, петь, играть или, лучше,
поиграть до замужества на фортепиано, но музыке не Бедная Лиза (1792) – сентиментальная повесть НМ. Карамзина
(1766–1826), пользовавшаяся успехом у современников Путешествия – Письма русского путешественника (1791–1804)
Карамзина
выучили. И вот она осьмнадцати летно уже с постоянно задумчивым взором, с интересной бледностью,
с воздушной талией, с маленькой ножкой, явилась в салонах напоказ свету.
Ее заметил Тафаев, человек со всеми атрибутами жениха, то есть с почтенным чином, с хорошим состоянием, с крестом на шее, словом, с карьерой и фортуной. Нельзя сказать про него, чтоб он был только простой и добрый человек. О нет он в обиду себя не давали судил весьма здраво о нынешнем состоянии
России, о том, чего ей недостает в хозяйственном и промышленном состоянии, ив своей сфере считался деловым человеком.
Бледная, задумчивая девушка, по какому-то странному противоречию сего плотной натурой, сделала на него сильное впечатление. Он на вечерах уходил из-за карт и погружался в непривычную думу, глядя на этот полувоздушный призрак, летавший передним. Когда на него падал ее томный взор, разумеется,
случайно, он, бойкий гладиатор в салонных разговорах, смущался перед робкой девочкой, хотел ей иногда сказать что-нибудь, ноне мог. Это надоело ему, ион решился действовать положительнее, чрез разных теток.
Справки о приданом оказались удовлетворительны. Что же нас пара – рассуждал он сам с собой. –
с воздушной талией, с маленькой ножкой, явилась в салонах напоказ свету.
Ее заметил Тафаев, человек со всеми атрибутами жениха, то есть с почтенным чином, с хорошим состоянием, с крестом на шее, словом, с карьерой и фортуной. Нельзя сказать про него, чтоб он был только простой и добрый человек. О нет он в обиду себя не давали судил весьма здраво о нынешнем состоянии
России, о том, чего ей недостает в хозяйственном и промышленном состоянии, ив своей сфере считался деловым человеком.
Бледная, задумчивая девушка, по какому-то странному противоречию сего плотной натурой, сделала на него сильное впечатление. Он на вечерах уходил из-за карт и погружался в непривычную думу, глядя на этот полувоздушный призрак, летавший передним. Когда на него падал ее томный взор, разумеется,
случайно, он, бойкий гладиатор в салонных разговорах, смущался перед робкой девочкой, хотел ей иногда сказать что-нибудь, ноне мог. Это надоело ему, ион решился действовать положительнее, чрез разных теток.
Справки о приданом оказались удовлетворительны. Что же нас пара – рассуждал он сам с собой. –
Мне только сорок пять лет, ей осьмнадцать: с нашим состоянием и не двое прожили бы хорошо. Наружность она еще зауряд хорошенькая, а я, что называется, мужчина видный. Образована она, говорят:
что же И я когда-то учился помню, учили и по-латы- ни и римскую историю. Еще и теперь помню там консул этот – как его ну, черт с ним Помню, и о реформации читали и эти стихи Beatus ille…
44
как дальше нет, не то, черт знает – все перезабыл. Да ведь, ей-богу, затем и учат, чтобы забыть. Ну, вот хоть зарежь меня, а я говорю, что вони этот, и тот, все эти чиновные и умные люди, ни один не скажет, какой это консул там или в котором году были олимпийские игры, стало быть, учат так потому что порядок такой чтоб по глазам только было видно,
что учился. Да и как не забыть ведь в свете об этом уж потом ничего никогда не говорят, а заговори-ка кто,
так, я думаю, просто выведут Нет, нас пара».
И вот, когда Юлия вышла из детства, ее на первом шагу встретила самая печальная действительность обыкновенный муж. Как он далек был от тех героев,
которых создало ей воображение и поэты!
Пять лет провела она в этом скучном сне, как она называла замужество без любви, и вдруг явились сво-
44
Блажен тот (лат отрок, отрока, отроку (лат
что же И я когда-то учился помню, учили и по-латы- ни и римскую историю. Еще и теперь помню там консул этот – как его ну, черт с ним Помню, и о реформации читали и эти стихи Beatus ille…
44
как дальше нет, не то, черт знает – все перезабыл. Да ведь, ей-богу, затем и учат, чтобы забыть. Ну, вот хоть зарежь меня, а я говорю, что вони этот, и тот, все эти чиновные и умные люди, ни один не скажет, какой это консул там или в котором году были олимпийские игры, стало быть, учат так потому что порядок такой чтоб по глазам только было видно,
что учился. Да и как не забыть ведь в свете об этом уж потом ничего никогда не говорят, а заговори-ка кто,
так, я думаю, просто выведут Нет, нас пара».
И вот, когда Юлия вышла из детства, ее на первом шагу встретила самая печальная действительность обыкновенный муж. Как он далек был от тех героев,
которых создало ей воображение и поэты!
Пять лет провела она в этом скучном сне, как она называла замужество без любви, и вдруг явились сво-
44
Блажен тот (лат отрок, отрока, отроку (лат
бода и любовь. Она улыбнулась, простерла к ним горячие объятия и предалась своей страсти, как человек предается быстрому бегуна коне. Он несется с могучим животным, забывая пространство. Дух замирает, предметы бегут назад в лицо веет свежесть;
грудь едва выносит ощущение неги или как человек, предающийся беспечно в челноке течению волн:
солнце греет его, зеленые берега мелькают в глазах,
игривая волна ласкает корму итак сладко шепчет, забегает впереди манит все дальше, дальше, показывая путь бесконечной струей Ион влечется. Некогда смотреть и думать тогда, чем кончится путь мчит ли конь в пропасть, влечет ли волна на скалу. Мысли уносит ветер, глаза закрываются, обаяние непреодолимо таки она не преодолевала его, а все влеклась, влеклась Для нее наконец настали поэтические мгновения жизни она полюбила эту то сладостную, то мучительную тревожность души, искала сама волнений, выдумывала себе и муку и счастье. Она пристрастилась к своей любви, как пристращаются к опиуму, и жадно пила сердечную отраву.
Юлия была уж взволнована ожиданием. Она стояла у окна, и нетерпение ее возрастало с каждой минутой. Она ощипывала китайскую розу и с досадой бросала листья на пола сердце таки замирало это был момент муки. Она мысленно играла в вопрос и ответ
грудь едва выносит ощущение неги или как человек, предающийся беспечно в челноке течению волн:
солнце греет его, зеленые берега мелькают в глазах,
игривая волна ласкает корму итак сладко шепчет, забегает впереди манит все дальше, дальше, показывая путь бесконечной струей Ион влечется. Некогда смотреть и думать тогда, чем кончится путь мчит ли конь в пропасть, влечет ли волна на скалу. Мысли уносит ветер, глаза закрываются, обаяние непреодолимо таки она не преодолевала его, а все влеклась, влеклась Для нее наконец настали поэтические мгновения жизни она полюбила эту то сладостную, то мучительную тревожность души, искала сама волнений, выдумывала себе и муку и счастье. Она пристрастилась к своей любви, как пристращаются к опиуму, и жадно пила сердечную отраву.
Юлия была уж взволнована ожиданием. Она стояла у окна, и нетерпение ее возрастало с каждой минутой. Она ощипывала китайскую розу и с досадой бросала листья на пола сердце таки замирало это был момент муки. Она мысленно играла в вопрос и ответ
придет или не придет вся сила ее соображения была устремлена на то, чтоб решить эту мудреную задачу.
Если соображения говорили утвердительно, она улыбалась, если нет – бледнела.
Когда Александр подъехал, она, бледная, опустилась в кресла от изнеможения – так сильно работали в ней нервы. Когда он вошел невозможно описать этого взгляда, которым она встретила его, этой радости, которая мгновенно разлилась по всем ее чертам,
как будто они год не видались, а они виделись накануне. Она молча указала настенные часы но едва он заикнулся, чтоб оправдаться, она, не выслушав, поверила, простила, забыла всю боль нетерпения, подала ему руку, и оба сели на диван и долго говорили, долго молчали, долго смотрели друг на друга. Не напомни человек, они непременно забыли бы обедать.
Сколько наслаждений Никогда Александру и не мечталось о такой полноте искренних, сердечных излияний Летом прогулки вдвоем за городом если толпу привлекали куда-нибудь музыка, фейерверк, вдали между деревьями мелькали они, гуляя под руку. Зимой Александр приезжал к обеду, и после они сидели рядом у камина до ночи. Иногда велели закладывать санки и, промчавшись по темным улицам, спешили продолжать нескончаемую беседу за самоваром.
Каждое явление кругом, каждое мимолетное движение мысли и чувства – все замечалось и делилось вдвоем.
Александр боялся встречи с дядей, как огня. Он иногда приходил к Лизавете Александровне, но она никогда не успевала расшевелить в нем откровенности. Он всегда был в беспокойстве, чтоб не застал дядя и не разыграл с ним опять какой-нибудь сцены, и оттого всегда сокращал свои визиты.
Был ли он счастлив Про других можно сказать в таком случае и да и нет а про него нету него любовь начиналась страданием. Минутами, когда он успевал забыть прошлое, он верил в возможность счастья, в Юлию ив ее любовь. В другое время он вдруг смущался в пылу самых искренних излияний с боязнию слушал ее страстный, восторженный бред.
Ему казалось, что вот, того и гляди, она изменит или какой-нибудь другой неожиданный удар судьбы мигом разрушит великолепный мир блаженства. Вкушая минуту радости, он знал, что ее надо выкупить страданием, и хандра опять находила на него.
Однако ж прошла зима, настало лето, а любовь не кончалась. Юлия привязывалась к нему все сильнее. Ни измены, ни удара судьбы не было случилось совсем другое. Взор его просветлел. Он свыкся с мыслию о возможности постоянной привязанности.
«Только эта любовь уж не так пылка – думал он однажды, глядя на Юлию, – но зато прочна, может быть вечна Да, нет сомнения. А наконец я понимаю тебя,
судьба! Ты хочешь вознаградить меня запрошлые мучения и ввести после долгого странствования в мирную пристань. Так вот где приют счастья Юлия воскликнул он вслух.
Она вздрогнула Что выспросила она Нет так Нет скажите у вас была какая-то мысль?
Александр упрямился. Она настаивала Я думал, что для полноты нашего счастья недостает Чего – с беспокойством спросила она Так, ничего мне пришла странная идея.
Юлия смутилась Ах, не мучьте меня, говорите скорей – сказала она.
Александр задумался и говорил вполголоса, как будто с собой Приобрести право не покидать ее ни на минуту,
не уходить домой быть всюду и всегда с ней. Быть в глазах света законным ее обладателем Она назовет меня громко, не краснея и не бледнея, своими так на всю жизнь и гордиться этим вечно…
Говоря этим высоким слогом, слово за слово, он добрался наконец до слова супружество Юлия вздрогнула, потом заплакала. Она подала ему руку с чувством невыразимой нежности и признательности, и они оба оживились, оба вдруг заговорили. Положено было Александру поговорить с теткой и просить ее содействия в этом мудреном деле.
В радости они не знали, что делать. Вечер был прекрасный. Они отправились куда-то за город, в глушь,
и, нарочно отыскав с большим трудом где-то холм,
просидели целый вечер на нем, смотрели на заходящее солнце, мечтали о будущем образе жизни, предполагали ограничиться тесным кругом знакомых, не принимать и не делать пустых визитов.
Потом воротились домой и начали толковать о будущем порядке в доме, о распределении комнат и прочее. Пришли к тому, как убрать комнаты. Александр предложил обратить ее уборную в свой кабинет, так, чтоб это было подле спальни Какую же мебель хотите вы в кабинет – спросила она Я бы желал орехового дерева с синей бархатной покрышкой Это очень мило и не марко для мужского кабинета надобно выбирать непременно темные цвета светлые скоро портятся от дыму. А вот здесь, в маленьком пассаже, который ведет из будущего вашего кабинета
Если соображения говорили утвердительно, она улыбалась, если нет – бледнела.
Когда Александр подъехал, она, бледная, опустилась в кресла от изнеможения – так сильно работали в ней нервы. Когда он вошел невозможно описать этого взгляда, которым она встретила его, этой радости, которая мгновенно разлилась по всем ее чертам,
как будто они год не видались, а они виделись накануне. Она молча указала настенные часы но едва он заикнулся, чтоб оправдаться, она, не выслушав, поверила, простила, забыла всю боль нетерпения, подала ему руку, и оба сели на диван и долго говорили, долго молчали, долго смотрели друг на друга. Не напомни человек, они непременно забыли бы обедать.
Сколько наслаждений Никогда Александру и не мечталось о такой полноте искренних, сердечных излияний Летом прогулки вдвоем за городом если толпу привлекали куда-нибудь музыка, фейерверк, вдали между деревьями мелькали они, гуляя под руку. Зимой Александр приезжал к обеду, и после они сидели рядом у камина до ночи. Иногда велели закладывать санки и, промчавшись по темным улицам, спешили продолжать нескончаемую беседу за самоваром.
Каждое явление кругом, каждое мимолетное движение мысли и чувства – все замечалось и делилось вдвоем.
Александр боялся встречи с дядей, как огня. Он иногда приходил к Лизавете Александровне, но она никогда не успевала расшевелить в нем откровенности. Он всегда был в беспокойстве, чтоб не застал дядя и не разыграл с ним опять какой-нибудь сцены, и оттого всегда сокращал свои визиты.
Был ли он счастлив Про других можно сказать в таком случае и да и нет а про него нету него любовь начиналась страданием. Минутами, когда он успевал забыть прошлое, он верил в возможность счастья, в Юлию ив ее любовь. В другое время он вдруг смущался в пылу самых искренних излияний с боязнию слушал ее страстный, восторженный бред.
Ему казалось, что вот, того и гляди, она изменит или какой-нибудь другой неожиданный удар судьбы мигом разрушит великолепный мир блаженства. Вкушая минуту радости, он знал, что ее надо выкупить страданием, и хандра опять находила на него.
Однако ж прошла зима, настало лето, а любовь не кончалась. Юлия привязывалась к нему все сильнее. Ни измены, ни удара судьбы не было случилось совсем другое. Взор его просветлел. Он свыкся с мыслию о возможности постоянной привязанности.
«Только эта любовь уж не так пылка – думал он однажды, глядя на Юлию, – но зато прочна, может быть вечна Да, нет сомнения. А наконец я понимаю тебя,
судьба! Ты хочешь вознаградить меня запрошлые мучения и ввести после долгого странствования в мирную пристань. Так вот где приют счастья Юлия воскликнул он вслух.
Она вздрогнула Что выспросила она Нет так Нет скажите у вас была какая-то мысль?
Александр упрямился. Она настаивала Я думал, что для полноты нашего счастья недостает Чего – с беспокойством спросила она Так, ничего мне пришла странная идея.
Юлия смутилась Ах, не мучьте меня, говорите скорей – сказала она.
Александр задумался и говорил вполголоса, как будто с собой Приобрести право не покидать ее ни на минуту,
не уходить домой быть всюду и всегда с ней. Быть в глазах света законным ее обладателем Она назовет меня громко, не краснея и не бледнея, своими так на всю жизнь и гордиться этим вечно…
Говоря этим высоким слогом, слово за слово, он добрался наконец до слова супружество Юлия вздрогнула, потом заплакала. Она подала ему руку с чувством невыразимой нежности и признательности, и они оба оживились, оба вдруг заговорили. Положено было Александру поговорить с теткой и просить ее содействия в этом мудреном деле.
В радости они не знали, что делать. Вечер был прекрасный. Они отправились куда-то за город, в глушь,
и, нарочно отыскав с большим трудом где-то холм,
просидели целый вечер на нем, смотрели на заходящее солнце, мечтали о будущем образе жизни, предполагали ограничиться тесным кругом знакомых, не принимать и не делать пустых визитов.
Потом воротились домой и начали толковать о будущем порядке в доме, о распределении комнат и прочее. Пришли к тому, как убрать комнаты. Александр предложил обратить ее уборную в свой кабинет, так, чтоб это было подле спальни Какую же мебель хотите вы в кабинет – спросила она Я бы желал орехового дерева с синей бархатной покрышкой Это очень мило и не марко для мужского кабинета надобно выбирать непременно темные цвета светлые скоро портятся от дыму. А вот здесь, в маленьком пассаже, который ведет из будущего вашего кабинета
в спальню, я устрою боскет – неправда ли, это будет прекрасно Там поставлю одно кресло, так, чтобы я могла, сидя на нем, читать или работать и видеть вас в кабинете Недолго мне так прощаться с вами, – говорил,
прощаясь, Александр.
Она зажала ему рот рукой.
На другой день Александр отправился к Лизавете
Александровне открывать то, что ей давно было известно, и требовать ее совета и помощи. Петра Ива- ныча не было дома Что ж, хорошо – сказала она, выслушав его исповедь вы теперь не мальчик можете судить о своих чувствах и располагать собой. Только не торопитесь:
узнайте ее хорошенько Ах, ma tante, если б вы ее знали Сколько достоинств Например Она так любит меня Это, конечно, важное достоинство, да не одно это нужно в супружестве.
Тут она сказала несколько общих истин насчет супружеского состояния, о том, какова должна быть жена, каков муж Только погодите. Теперь осень наступает, – прибавила она, – съедутся все в город. Тогда я сделаю
прощаясь, Александр.
Она зажала ему рот рукой.
На другой день Александр отправился к Лизавете
Александровне открывать то, что ей давно было известно, и требовать ее совета и помощи. Петра Ива- ныча не было дома Что ж, хорошо – сказала она, выслушав его исповедь вы теперь не мальчик можете судить о своих чувствах и располагать собой. Только не торопитесь:
узнайте ее хорошенько Ах, ma tante, если б вы ее знали Сколько достоинств Например Она так любит меня Это, конечно, важное достоинство, да не одно это нужно в супружестве.
Тут она сказала несколько общих истин насчет супружеского состояния, о том, какова должна быть жена, каков муж Только погодите. Теперь осень наступает, – прибавила она, – съедутся все в город. Тогда я сделаю
визит вашей невесте мы познакомимся, и я примусь задело горячо. Вы не оставляйте ее я уверена, что выбудете счастливейший муж.
Она обрадовалась.
Женщины страх как любят женить мужчин иногда они и видят, что брак как-то не клеится и не должен бы клеиться, но всячески помогают делу. Им лишь бы устроить свадьбу, а там новобрачные как себе хотят.
Бог знает, из чего они хлопочут.
Александр просил тетку до окончания дела ничего не говорить Петру Иванычу.
Промелькнуло лето, протащилась и скучная осень.
Наступила другая зима. Свидания Адуева с Юлией были также часты.
У ней как будто сделан был строгий расчет дням,
часам и минутам, которые можно было провести вместе. Она выискивала все случаи к тому Рано ли вы завтра отправитесь на службу – спрашивала она иногда Часов в одиннадцать А в десять приезжайте ко мне, будем завтракать вместе. Да нельзя лине ходить совсем будто уж там без вас Как же отечество долг – говорил Александр Вот прекрасно А выскажите, что вы любите и любимы. Неужели начальник ваш никогда не любил Если у него есть сердце, он поймет. Или принесите сюда свою работу кто вам мешает заниматься здесь?
В другой раз не пускала его в театра к знакомым решительно почти никогда. Когда Лизавета Александровна приехала к ней с визитом, Юлия долго не могла прийти в себя, увидев, как молода и хороша тетка Александра. Она воображала ее так себе теткой:
пожилой, нехорошей, как большая часть теток, а тут,
прошу покорнейше, женщина лет двадцати шести, семи, и красавица Она сделала Александру сцену и стала реже пускать его к дяде.
Но что значили ее ревность и деспотизм в сравнении с деспотизмом Александра Он уж убедился в ее привязанности, видел, что измена и охлаждение не в ее натуре, и – ревновал но как ревновал Это не была ревность от избытка любви плачущая, стонущая, вопиющая от мучительной боли в сердце, трепещущая от страха потерять счастье, – но равнодушная, холодная, злая. Он тиранил бедную женщину из любви, как другие не тиранят из ненависти. Ему покажется, например, что вечером, при гостях, она недовольно долго и нежно или часто глядит на него, ион осматривается, как зверь, кругом, – и горе, если в это время около Юлии есть молодой человек, и даже немолодой, а просто человек, часто женщина, иногда вещь. Оскорбления, колкости, черные подозрения и упреки сыпались градом. Она тут же должна была оправдываться и откупаться разными пожертвованиями, безусловною покорностью не говорить с тем,
не сидеть там, не подходить туда, переносить лукавые улыбки и шепот хитрых наблюдателей, краснеть,
бледнеть, компрометировать себя.
Если она получала приглашение куда-нибудь, она,
не отвечая, прежде всего обращала на него вопросительный взгляд, – и чуть он наморщит брови, она,
бледная и трепещущая, в туже минуту отказывалась.
Иногда он даст позволение – она соберется, оденется, готовится сесть в карету, – как вдруг он, поминутному капризу, произносит грозное veto!
46
– иона раздевалась, карета откладывалась. После он, пожалуй,
начнет просить прощенья, предлагает ехать, но когда же опять делать туалет, закладывать карету Таки остается. Он ревновал не к красавцам, не к достоинству ума или таланта, а даже к уродам, наконец к тем,
чья физиономия просто не нравилась ему.
Однажды приехал какой-то гость из ее стороны, где жили ее родные. Гость был пожилой, некрасивый человек, говорил все об урожае дао своем сенатском деле, так что Александр, соскучившись слушать его,
ушел в соседнюю комнату. Ревновать было не к чему.
Наконец гость стал прощаться запрещаю (лат
– Я слышал, – сказал он, – что вы по средам дома;
не позволите ли мне присоединиться к обществу ваших знакомых?
Юлия улыбнулась и готовилась сказать Прошу как вдруг из другой комнаты раздался шепот громче всякого крика Не хочу Не хочу – торопливо, вслух повторила Юлия гостю, вздрогнув.
Но Юлия сносила все. Она запиралась от гостей,
никуда не выезжала и сидела сглазу на глаз с Алек- сандром.
Они продолжали систематически упиваться блаженством. Истратив весь запас известных и готовых наслаждений, она начала придумывать новые, разнообразить этот и без того богатый удовольствиями мир.
Какой дар изобретательности обнаружила Юлия Но и этот дар истощился. Начались повторения. Желать и испытывать было нечего.
Не было ни одного загородного места, которого бы они не посетили, ни одной пьесы, которой бы они невидали вместе, ни одной книги, которую бы не прочитали и не обсудили. Они изучили чувства, образ мыслей, достоинства и недостатки друг друга, и ничто уже не мешало им привести в исполнение задуманный план.
Искренние излияния стали редки. Они иногда по целым часам сидели, не говоря ни слова. Но Юлия была счастлива и молча.
Она изредка перекинется с Александром вопросом и получит да или нет – и довольна а не получит этого, так посмотрит на него пристально он улыбнется ей, иона опять счастлива. Не улыбнись они не ответь ничего, она начнет стеречь каждое движение,
каждый взгляд и толковать по-своему, и тогда не оберешься упреков.
О будущем они перестали говорить, потому что
Александр при этом чувствовал какое-то смущение,
неловкость, которой не мог объяснить себе, и старался замять разговор. Он стал размышлять, задумываться. Магический круг, в который заключена была его жизнь любовью, местами разорвался, и ему вдали показались то лица приятелей и ряд разгульных удовольствий, то блистательные балы с толпой красавиц,
то вечно занятой и деловой дядя, то покинутые занятия В таком расположении духа сидел он однажды вечером у Юлии. На дворе была метель. Снег бил в окна и клочьями прилипал к стеклам. В комнате слышалось однообразное качанье маятника столовых часов да изредка вздохи Юлии.
Александр окинул взглядом, от нечего делать, комнату, потом посмотрел на часы – десять, а надо просидеть еще часа два он зевнул. Взгляд его остановился на Юлии.
Она, прислонясь спиной к камину, стояла, склонив бледное лицо к плечу, и следила глазами за Александром, ноне с выражением недоверчивости и допроса,
а неги, любви и счастья. Она, по-видимому, боролась стайным ощущением, с сладкой мечтой и казалась утомленной.
Нервы так сильно действовали, что и самый трепет неги повергал ее в болезненное томление мука и блаженство были у ней неразлучны.
Александр отвечал ей сухим, беспокойным взором.
Он подошел кокну и начал слегка барабанить пальцами по стеклу, глядя на улицу.
С улицы доносился до них смешанный шум голосов, езды экипажей. В окнах везде светились огни, мелькали тени. Ему казалось, что там, где больше освещено, собралась веселая толпа там, может быть, происходил живой размен мыслей, огненных,
летучих ощущений там живут шумно и радостно. А
вон, в том слабо освещенном окне, вероятно, сидит над дельным трудом благородный труженик. И Александр подумал, что почти два года уже он влачит праздную, глупую жизнь, – и вот два года вон из итога годов жизни, – а все любовь Тут он напал на любовь.
«И что это за любовь – думал он, – какая-то сонная, без энергии. Эта женщина поддалась чувству без борьбы, без усилий, без препятствий, как жертва слабая, бесхарактерная женщина осчастливила своей любовью первого, кто попался не будь меня, она полюбила бы точно также Суркова, и уже начала любить да как она ни защищайся – я видел приди кто- нибудь побойчее и поискуснее меня, она отдалась бы тому это просто безнравственно Это ли любовь!
где же тут симпатия душ, о которой проповедуют чувствительные души А уж тут лине тянуло душ друг к другу казалось, слиться бы им навек, а вот поди ж ты!
Черт знает, что это такое, не разберешь – шепнул он с досадой Что вы там делаете О чем думаете – спросила
Юлия.
– Так – сказал он, зевая, и сел на диван подальше от нее, обхватив одной рукой угол шитой подушки Сядьте здесь, поближе.
Он не сели ничего не отвечал Что с вами – продолжала она, подходя к нему, вы несносны сегодня Яне знаю – сказал он вяло, – мне что-то… как будто я…
Он не знал, что отвечать ей и самому себе. Он еще все хорошенько не объяснил себе, что с ним делается Она села подле него, начала говорить о будущем и мало-помалу оживилась. Она представляла счастливую картину семейной жизни, порой шутила и заключила очень нежно Вымой муж смотрите, – сказала она, показывая вокруг, – скоро все это будет ваше. Вы здесь будете владычествовать в доме, как у меня в сердце. Яте- перь независима, могу делать, что хочу, поехать куда глаза глядят, а тогда ничто здесь не тронется с места без вашего приказания я сама буду связана вашей волей но какая прекрасная цепь Заковывайте же поскорей когда же. Всю жизнь мечтала я о таком человеке, о такой любви и вот мечта исполняется…
и счастье близко я едва верю Знаете ли это мне кажется сном. Не награда ли это за все мои прошедшие страдания?..
Александру мучительно было слышать эти слова А если б я вас разлюбил – вдруг спросил он, стараясь придать голосу шутливый тон Я бы вам уши выдрала – отвечала она, взяв егоза ухо, потом вздохнула и задумалась от одного шутливого намека. Он молчал Да что с вами – вдруг спросила она с живостию, вы молчите, едва слушаете меня, смотрите в сторону Тут она подвинулась к нему и, положив ему на плечо руку, стала говорить тихо, почти шепотом, на туже тему, ноне так положительно. Она напомнила начало их сближения, начало любви, первые ее признаки и первые радости. Она почти задыхалась от неги ощущений на бледных ее щеках зарделись два розовых пятнышка. Они постепенно разгорались, глаза блистали, потом сделались томны и полузакрылись;
грудь дышала сильно. Она говорила едва внятно и одной рукой играла мягкими волосами Александра, потом заглянула ему в глаза. Он тихо освободил голову от ее руки, вынул из кармана гребенку и тщательно причесал приведенные ею в беспорядок волосы. Она встала и посмотрела на него пристально Что с вами, Александр – спросила она с беспо- койством.
«Вот пристала почем я знаю – думал он, но молчал Вам скучно – вдруг сказала она, ив голосе ее слышались и вопрос и сомнение.
«Скучно! – подумал он, – слово найдено Да это мучительная, убийственная скука вот уж с месяц этот червь вполз ко мне в сердце и точит его О, боже мой, что мне делать а она толкует о любви, о супружестве. Как ее образумить?»
Она села за фортепиано и сыграла несколько любимых его пьес. Он не слушали все думал свою думу
Она обрадовалась.
Женщины страх как любят женить мужчин иногда они и видят, что брак как-то не клеится и не должен бы клеиться, но всячески помогают делу. Им лишь бы устроить свадьбу, а там новобрачные как себе хотят.
Бог знает, из чего они хлопочут.
Александр просил тетку до окончания дела ничего не говорить Петру Иванычу.
Промелькнуло лето, протащилась и скучная осень.
Наступила другая зима. Свидания Адуева с Юлией были также часты.
У ней как будто сделан был строгий расчет дням,
часам и минутам, которые можно было провести вместе. Она выискивала все случаи к тому Рано ли вы завтра отправитесь на службу – спрашивала она иногда Часов в одиннадцать А в десять приезжайте ко мне, будем завтракать вместе. Да нельзя лине ходить совсем будто уж там без вас Как же отечество долг – говорил Александр Вот прекрасно А выскажите, что вы любите и любимы. Неужели начальник ваш никогда не любил Если у него есть сердце, он поймет. Или принесите сюда свою работу кто вам мешает заниматься здесь?
В другой раз не пускала его в театра к знакомым решительно почти никогда. Когда Лизавета Александровна приехала к ней с визитом, Юлия долго не могла прийти в себя, увидев, как молода и хороша тетка Александра. Она воображала ее так себе теткой:
пожилой, нехорошей, как большая часть теток, а тут,
прошу покорнейше, женщина лет двадцати шести, семи, и красавица Она сделала Александру сцену и стала реже пускать его к дяде.
Но что значили ее ревность и деспотизм в сравнении с деспотизмом Александра Он уж убедился в ее привязанности, видел, что измена и охлаждение не в ее натуре, и – ревновал но как ревновал Это не была ревность от избытка любви плачущая, стонущая, вопиющая от мучительной боли в сердце, трепещущая от страха потерять счастье, – но равнодушная, холодная, злая. Он тиранил бедную женщину из любви, как другие не тиранят из ненависти. Ему покажется, например, что вечером, при гостях, она недовольно долго и нежно или часто глядит на него, ион осматривается, как зверь, кругом, – и горе, если в это время около Юлии есть молодой человек, и даже немолодой, а просто человек, часто женщина, иногда вещь. Оскорбления, колкости, черные подозрения и упреки сыпались градом. Она тут же должна была оправдываться и откупаться разными пожертвованиями, безусловною покорностью не говорить с тем,
не сидеть там, не подходить туда, переносить лукавые улыбки и шепот хитрых наблюдателей, краснеть,
бледнеть, компрометировать себя.
Если она получала приглашение куда-нибудь, она,
не отвечая, прежде всего обращала на него вопросительный взгляд, – и чуть он наморщит брови, она,
бледная и трепещущая, в туже минуту отказывалась.
Иногда он даст позволение – она соберется, оденется, готовится сесть в карету, – как вдруг он, поминутному капризу, произносит грозное veto!
46
– иона раздевалась, карета откладывалась. После он, пожалуй,
начнет просить прощенья, предлагает ехать, но когда же опять делать туалет, закладывать карету Таки остается. Он ревновал не к красавцам, не к достоинству ума или таланта, а даже к уродам, наконец к тем,
чья физиономия просто не нравилась ему.
Однажды приехал какой-то гость из ее стороны, где жили ее родные. Гость был пожилой, некрасивый человек, говорил все об урожае дао своем сенатском деле, так что Александр, соскучившись слушать его,
ушел в соседнюю комнату. Ревновать было не к чему.
Наконец гость стал прощаться запрещаю (лат
– Я слышал, – сказал он, – что вы по средам дома;
не позволите ли мне присоединиться к обществу ваших знакомых?
Юлия улыбнулась и готовилась сказать Прошу как вдруг из другой комнаты раздался шепот громче всякого крика Не хочу Не хочу – торопливо, вслух повторила Юлия гостю, вздрогнув.
Но Юлия сносила все. Она запиралась от гостей,
никуда не выезжала и сидела сглазу на глаз с Алек- сандром.
Они продолжали систематически упиваться блаженством. Истратив весь запас известных и готовых наслаждений, она начала придумывать новые, разнообразить этот и без того богатый удовольствиями мир.
Какой дар изобретательности обнаружила Юлия Но и этот дар истощился. Начались повторения. Желать и испытывать было нечего.
Не было ни одного загородного места, которого бы они не посетили, ни одной пьесы, которой бы они невидали вместе, ни одной книги, которую бы не прочитали и не обсудили. Они изучили чувства, образ мыслей, достоинства и недостатки друг друга, и ничто уже не мешало им привести в исполнение задуманный план.
Искренние излияния стали редки. Они иногда по целым часам сидели, не говоря ни слова. Но Юлия была счастлива и молча.
Она изредка перекинется с Александром вопросом и получит да или нет – и довольна а не получит этого, так посмотрит на него пристально он улыбнется ей, иона опять счастлива. Не улыбнись они не ответь ничего, она начнет стеречь каждое движение,
каждый взгляд и толковать по-своему, и тогда не оберешься упреков.
О будущем они перестали говорить, потому что
Александр при этом чувствовал какое-то смущение,
неловкость, которой не мог объяснить себе, и старался замять разговор. Он стал размышлять, задумываться. Магический круг, в который заключена была его жизнь любовью, местами разорвался, и ему вдали показались то лица приятелей и ряд разгульных удовольствий, то блистательные балы с толпой красавиц,
то вечно занятой и деловой дядя, то покинутые занятия В таком расположении духа сидел он однажды вечером у Юлии. На дворе была метель. Снег бил в окна и клочьями прилипал к стеклам. В комнате слышалось однообразное качанье маятника столовых часов да изредка вздохи Юлии.
Александр окинул взглядом, от нечего делать, комнату, потом посмотрел на часы – десять, а надо просидеть еще часа два он зевнул. Взгляд его остановился на Юлии.
Она, прислонясь спиной к камину, стояла, склонив бледное лицо к плечу, и следила глазами за Александром, ноне с выражением недоверчивости и допроса,
а неги, любви и счастья. Она, по-видимому, боролась стайным ощущением, с сладкой мечтой и казалась утомленной.
Нервы так сильно действовали, что и самый трепет неги повергал ее в болезненное томление мука и блаженство были у ней неразлучны.
Александр отвечал ей сухим, беспокойным взором.
Он подошел кокну и начал слегка барабанить пальцами по стеклу, глядя на улицу.
С улицы доносился до них смешанный шум голосов, езды экипажей. В окнах везде светились огни, мелькали тени. Ему казалось, что там, где больше освещено, собралась веселая толпа там, может быть, происходил живой размен мыслей, огненных,
летучих ощущений там живут шумно и радостно. А
вон, в том слабо освещенном окне, вероятно, сидит над дельным трудом благородный труженик. И Александр подумал, что почти два года уже он влачит праздную, глупую жизнь, – и вот два года вон из итога годов жизни, – а все любовь Тут он напал на любовь.
«И что это за любовь – думал он, – какая-то сонная, без энергии. Эта женщина поддалась чувству без борьбы, без усилий, без препятствий, как жертва слабая, бесхарактерная женщина осчастливила своей любовью первого, кто попался не будь меня, она полюбила бы точно также Суркова, и уже начала любить да как она ни защищайся – я видел приди кто- нибудь побойчее и поискуснее меня, она отдалась бы тому это просто безнравственно Это ли любовь!
где же тут симпатия душ, о которой проповедуют чувствительные души А уж тут лине тянуло душ друг к другу казалось, слиться бы им навек, а вот поди ж ты!
Черт знает, что это такое, не разберешь – шепнул он с досадой Что вы там делаете О чем думаете – спросила
Юлия.
– Так – сказал он, зевая, и сел на диван подальше от нее, обхватив одной рукой угол шитой подушки Сядьте здесь, поближе.
Он не сели ничего не отвечал Что с вами – продолжала она, подходя к нему, вы несносны сегодня Яне знаю – сказал он вяло, – мне что-то… как будто я…
Он не знал, что отвечать ей и самому себе. Он еще все хорошенько не объяснил себе, что с ним делается Она села подле него, начала говорить о будущем и мало-помалу оживилась. Она представляла счастливую картину семейной жизни, порой шутила и заключила очень нежно Вымой муж смотрите, – сказала она, показывая вокруг, – скоро все это будет ваше. Вы здесь будете владычествовать в доме, как у меня в сердце. Яте- перь независима, могу делать, что хочу, поехать куда глаза глядят, а тогда ничто здесь не тронется с места без вашего приказания я сама буду связана вашей волей но какая прекрасная цепь Заковывайте же поскорей когда же. Всю жизнь мечтала я о таком человеке, о такой любви и вот мечта исполняется…
и счастье близко я едва верю Знаете ли это мне кажется сном. Не награда ли это за все мои прошедшие страдания?..
Александру мучительно было слышать эти слова А если б я вас разлюбил – вдруг спросил он, стараясь придать голосу шутливый тон Я бы вам уши выдрала – отвечала она, взяв егоза ухо, потом вздохнула и задумалась от одного шутливого намека. Он молчал Да что с вами – вдруг спросила она с живостию, вы молчите, едва слушаете меня, смотрите в сторону Тут она подвинулась к нему и, положив ему на плечо руку, стала говорить тихо, почти шепотом, на туже тему, ноне так положительно. Она напомнила начало их сближения, начало любви, первые ее признаки и первые радости. Она почти задыхалась от неги ощущений на бледных ее щеках зарделись два розовых пятнышка. Они постепенно разгорались, глаза блистали, потом сделались томны и полузакрылись;
грудь дышала сильно. Она говорила едва внятно и одной рукой играла мягкими волосами Александра, потом заглянула ему в глаза. Он тихо освободил голову от ее руки, вынул из кармана гребенку и тщательно причесал приведенные ею в беспорядок волосы. Она встала и посмотрела на него пристально Что с вами, Александр – спросила она с беспо- койством.
«Вот пристала почем я знаю – думал он, но молчал Вам скучно – вдруг сказала она, ив голосе ее слышались и вопрос и сомнение.
«Скучно! – подумал он, – слово найдено Да это мучительная, убийственная скука вот уж с месяц этот червь вполз ко мне в сердце и точит его О, боже мой, что мне делать а она толкует о любви, о супружестве. Как ее образумить?»
Она села за фортепиано и сыграла несколько любимых его пьес. Он не слушали все думал свою думу
У Юлии опустились руки. Она вздохнула, завернулась в шаль и бросилась в другой угол дивана, откуда взорами с тоской наблюдала за Александром.
Он взял шляпу Куда выспросила она с удивлением Домой Еще нет одиннадцати часов Мне надо писать к маменьке я давно не писал к ней Как давно вы третьего дня писали.
Он молчал сказать было нечего. Он точно писали как-то вскользь сказал ей тогда об этом, но забыла любовь не забывает ни одной мелочи. В глазах ее все, что ни касается до любимого предмета, все важный факт. В уме любящего человека плетется многосложная ткань из наблюдений, тонких соображений,
воспоминаний, догадок обо всем, что окружает любимого человека, что творится в его сфере, что имеет на него влияние. В любви довольно одного слова, намека чего намека взгляда, едва приметного движения губ, чтобы составить догадку, потом перейти от нее к соображению, от соображения к решительному заключению и потом мучиться или блаженствовать от собственной мысли. Логика влюбленных, иногда фальшивая, иногда изумительно верная, быстро возводит здание догадок, подозрений, носила любви
Он взял шляпу Куда выспросила она с удивлением Домой Еще нет одиннадцати часов Мне надо писать к маменьке я давно не писал к ней Как давно вы третьего дня писали.
Он молчал сказать было нечего. Он точно писали как-то вскользь сказал ей тогда об этом, но забыла любовь не забывает ни одной мелочи. В глазах ее все, что ни касается до любимого предмета, все важный факт. В уме любящего человека плетется многосложная ткань из наблюдений, тонких соображений,
воспоминаний, догадок обо всем, что окружает любимого человека, что творится в его сфере, что имеет на него влияние. В любви довольно одного слова, намека чего намека взгляда, едва приметного движения губ, чтобы составить догадку, потом перейти от нее к соображению, от соображения к решительному заключению и потом мучиться или блаженствовать от собственной мысли. Логика влюбленных, иногда фальшивая, иногда изумительно верная, быстро возводит здание догадок, подозрений, носила любви
еще быстрее разрушает его до основания часто довольно для этого одной улыбки, слезы, много, много двух, трех слови прощай подозрения. Этого рода контроля ни усыпить, ни обмануть невозможно ничем.
Влюбленный то вдруг заберет в голову то, чего другому бы и во сне не приснилось, тоне видит того, что делается у него подносом, то проницателен до ясновидения, то недальновиден до слепоты.
Юлия вскочила с дивана, как кошка, и схватила егоза руку Что это значит куда выспросила она Да ничего, право, ничего ну, мне просто спать хочется я нынче мало спал – вот и все Мало спали как же сами сказали давеча утром,
что спали девять часов и что у вас даже оттого голова заболела?..
Опять нехорошо Ну, голова болит – сказал он, смутившись немного, – оттого и еду А после обеда сказали, что голова прошла Боже мой, какая у вас память Это несносно Ну,
мне просто хочется домой Разве вам здесь нехорошо Что у вас там, дома?
Она, глядя ему в глаза, недоверчиво покачала головой. Он кое-как успокоил ее и уехал.
«Что, ежели я не поеду сегодня к Юлии – задал
Влюбленный то вдруг заберет в голову то, чего другому бы и во сне не приснилось, тоне видит того, что делается у него подносом, то проницателен до ясновидения, то недальновиден до слепоты.
Юлия вскочила с дивана, как кошка, и схватила егоза руку Что это значит куда выспросила она Да ничего, право, ничего ну, мне просто спать хочется я нынче мало спал – вот и все Мало спали как же сами сказали давеча утром,
что спали девять часов и что у вас даже оттого голова заболела?..
Опять нехорошо Ну, голова болит – сказал он, смутившись немного, – оттого и еду А после обеда сказали, что голова прошла Боже мой, какая у вас память Это несносно Ну,
мне просто хочется домой Разве вам здесь нехорошо Что у вас там, дома?
Она, глядя ему в глаза, недоверчиво покачала головой. Он кое-как успокоил ее и уехал.
«Что, ежели я не поеду сегодня к Юлии – задал
себе вопрос Александр, проснувшись на другой день поутру.
Он прошелся раза три по комнате. Право, не поеду прибавил он решительно Евсей одеваться. – И пошел бродить по городу.
«Как весело, как приятно гулять одному – думал он, – пойти – куда хочется, остановиться, прочитать вывеску, заглянуть в окно магазина, зайти туда, сюда очень, очень хорошо Свобода – великое благо!
Да! именно свобода в обширном, высоком смысле значит – гулять одному!»
Он постукивал тростью по тротуару, весело кланялся со знакомыми Проходя по Морской, он увидел в окне одного дома знакомое лицо. Знакомый приглашал его рукой войти. Он поглядел. Ба! да это Дюмэ! И вошел, отобедал, просидел до вечера, вечером отправился в театр, из театра ужинать. О доме он старался не вспоминать он знал, что́ там ждет его.
В самом деле, по возвращении он нашел до полдюжины записок на столе и сонного лакея в передней.
Слуге не велено было уходить, не дождавшись его. В
записках – упреки, допросы и следы слез. На другой день надо было оправдываться. Он отговорился делом по службе. Кое-как помирились.
Дня через три истой и с другой стороны повторилось тоже самое. Потом опять и опять. Юлия похудела, никуда не выезжала и никого не принимала, но молчала, потому что Александр сердился за упреки.
Недели через две после того Александр условился с приятелями выбрать день и повеселиться напропалую нов тоже утро он получил записку от Юлии с просьбой пробыть с ней целый день и приехать пораньше. Она писала, что она больна, грустна, что нервы ее страдают и т. п. Он рассердился, однако ж поехал предупредить ее, что он не может остаться с ней,
что у него много дела Да, конечно обеду Дюмэ, театр, катанье на горах очень важные дела – сказала она томно Это что значит – спросил он с досадой, – вы, кажется, присматриваете за мной я этого не потерплю.
Он встали хотел идти Постойте, послушайте – сказала она, – погово- римте.
– Мне некогда Одну минуту сядьте.
Он сел нехотя на край стула.
Она, сложив руки, беспокойно вглядывалась в него,
как будто старалась прочесть на лице его заранее ответ на то, что ей хотелось сказать.
Он от нетерпения вертелся на месте Поскорей мне некогда – сказал он сухо.
Она вздохнула
– Вы меня уж не любите – спросила она, слегка качая головой Старая песня – сказал он, поглаживая шляпу рукавом Как она вам надоела – отвечала она.
Он встали начал скорыми шагами ходить по комнате. Через минуту послышалось всхлипыванье.
– Этого только недоставало – сказал он почти с яростью, остановясь передней мало вы мучили меня Я мучила – воскликнула она и зарыдала сильнее Это нестерпимо – сказал Александр, готовясь уйти Ну, не стану, не стану – торопливо заговорила она, отирая слезы, – видите, я не плачу, только не уходите, сядьте.
Она старалась улыбнуться, а слезы таки капали на щеки. Александр почувствовал жалость. Он сели начал качать ногой. Он стал задавать себе мысленно вопрос за вопросом и дошел до заключения, что он охладел, не любит Юлию. Аза что Бог знает Она любит его с каждым днем сильнее и сильнее не оттого ли Боже мой какое противоречие Все условия счастья тут. Ничто не препятствует им, даже и другое чувство не отвлекает, а он охладел О, жизнь Но как успокоить Юлию Пожертвовать собой влачить с
Он прошелся раза три по комнате. Право, не поеду прибавил он решительно Евсей одеваться. – И пошел бродить по городу.
«Как весело, как приятно гулять одному – думал он, – пойти – куда хочется, остановиться, прочитать вывеску, заглянуть в окно магазина, зайти туда, сюда очень, очень хорошо Свобода – великое благо!
Да! именно свобода в обширном, высоком смысле значит – гулять одному!»
Он постукивал тростью по тротуару, весело кланялся со знакомыми Проходя по Морской, он увидел в окне одного дома знакомое лицо. Знакомый приглашал его рукой войти. Он поглядел. Ба! да это Дюмэ! И вошел, отобедал, просидел до вечера, вечером отправился в театр, из театра ужинать. О доме он старался не вспоминать он знал, что́ там ждет его.
В самом деле, по возвращении он нашел до полдюжины записок на столе и сонного лакея в передней.
Слуге не велено было уходить, не дождавшись его. В
записках – упреки, допросы и следы слез. На другой день надо было оправдываться. Он отговорился делом по службе. Кое-как помирились.
Дня через три истой и с другой стороны повторилось тоже самое. Потом опять и опять. Юлия похудела, никуда не выезжала и никого не принимала, но молчала, потому что Александр сердился за упреки.
Недели через две после того Александр условился с приятелями выбрать день и повеселиться напропалую нов тоже утро он получил записку от Юлии с просьбой пробыть с ней целый день и приехать пораньше. Она писала, что она больна, грустна, что нервы ее страдают и т. п. Он рассердился, однако ж поехал предупредить ее, что он не может остаться с ней,
что у него много дела Да, конечно обеду Дюмэ, театр, катанье на горах очень важные дела – сказала она томно Это что значит – спросил он с досадой, – вы, кажется, присматриваете за мной я этого не потерплю.
Он встали хотел идти Постойте, послушайте – сказала она, – погово- римте.
– Мне некогда Одну минуту сядьте.
Он сел нехотя на край стула.
Она, сложив руки, беспокойно вглядывалась в него,
как будто старалась прочесть на лице его заранее ответ на то, что ей хотелось сказать.
Он от нетерпения вертелся на месте Поскорей мне некогда – сказал он сухо.
Она вздохнула
– Вы меня уж не любите – спросила она, слегка качая головой Старая песня – сказал он, поглаживая шляпу рукавом Как она вам надоела – отвечала она.
Он встали начал скорыми шагами ходить по комнате. Через минуту послышалось всхлипыванье.
– Этого только недоставало – сказал он почти с яростью, остановясь передней мало вы мучили меня Я мучила – воскликнула она и зарыдала сильнее Это нестерпимо – сказал Александр, готовясь уйти Ну, не стану, не стану – торопливо заговорила она, отирая слезы, – видите, я не плачу, только не уходите, сядьте.
Она старалась улыбнуться, а слезы таки капали на щеки. Александр почувствовал жалость. Он сели начал качать ногой. Он стал задавать себе мысленно вопрос за вопросом и дошел до заключения, что он охладел, не любит Юлию. Аза что Бог знает Она любит его с каждым днем сильнее и сильнее не оттого ли Боже мой какое противоречие Все условия счастья тут. Ничто не препятствует им, даже и другое чувство не отвлекает, а он охладел О, жизнь Но как успокоить Юлию Пожертвовать собой влачить с
нею скучные, долгие дни притворяться – он не умеет,
а не притворяться – значит видеть ежеминутно слезы, слышать упреки, мучить ее и себя Заговорить ей вдруг о дядиной теории измени охлаждений – прошу покорнейше она, ничего не видя, плачет, а тогда!
что делать?
Юлия, видя, что он молчит, взяла егоза руку и поглядела ему в глаза. Он медленно отвернулся и тихо высвободил свою руку. Он не только не чувствовал влечения к ней, но от прикосновения ее по телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила ласки. Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг оторвала от него свою руку и вспыхнула. В ней проснулись женская гордость,
оскорбленное самолюбие, стыд. Она выпрямила голову, стан, покраснела от досады Оставьте меня – сказала она отрывисто.
Он проворно пошел вон, без всякого возражения.
Но когда шум шагов его стал затихать, она бросилась вслед за ним Александр Федорыч! Александр Федорыч! – закричала она.
Он воротился Куда же вы Да ведь вы велели уйти А вы и рады бежать. Останьтесь
– Мне некогда!
Она взяла егоза руку и – опять полилась нежная,
пламенная речь, мольбы, слезы. Он ни взглядом, ни словом, ни движением не обнаружил сочувствия, стоял точно деревянный, переминаясь с ноги на ногу. Его хладнокровие вывело ее из себя. Посыпались угрозы и упреки. Кто бы узнал в ней кроткую, слабонервную женщину Локоны у ней распустились, глаза горели лихорадочным блеском, щеки пылали, черты лица странно разложились. Как она нехороша думал Александр, глядя на нее с гримасой Я отмщу вам, – говорила она, – выдумаете, что так легко можно шутить судьбой женщины Вкрались в сердце лестью, притворством, овладели мной совершенно, а потом кинули, когда я уж не в силах выбросить вас из памяти нет я вас не оставлю я буду вас всюду преследовать. Вы никуда не уйдете от меня поедете в деревню – и я завами, заграницу и я туда же, всегда и везде. Яне легко расстанусь с своим счастьем. Мне все равно, какова ни будет жизнь моя мне больше нечего терять ноя отравлю ива- шу я отмщу, отмщу у меня должна быть соперница!
Не может быть, чтоб вы так оставили меняя найду ее – и посмотрите, что я сделаю вы не будете рады и жизни С каким бы наслаждением я услыхала теперь о вашей гибели я бы сама убила вас – крикнула она
а не притворяться – значит видеть ежеминутно слезы, слышать упреки, мучить ее и себя Заговорить ей вдруг о дядиной теории измени охлаждений – прошу покорнейше она, ничего не видя, плачет, а тогда!
что делать?
Юлия, видя, что он молчит, взяла егоза руку и поглядела ему в глаза. Он медленно отвернулся и тихо высвободил свою руку. Он не только не чувствовал влечения к ней, но от прикосновения ее по телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила ласки. Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг оторвала от него свою руку и вспыхнула. В ней проснулись женская гордость,
оскорбленное самолюбие, стыд. Она выпрямила голову, стан, покраснела от досады Оставьте меня – сказала она отрывисто.
Он проворно пошел вон, без всякого возражения.
Но когда шум шагов его стал затихать, она бросилась вслед за ним Александр Федорыч! Александр Федорыч! – закричала она.
Он воротился Куда же вы Да ведь вы велели уйти А вы и рады бежать. Останьтесь
– Мне некогда!
Она взяла егоза руку и – опять полилась нежная,
пламенная речь, мольбы, слезы. Он ни взглядом, ни словом, ни движением не обнаружил сочувствия, стоял точно деревянный, переминаясь с ноги на ногу. Его хладнокровие вывело ее из себя. Посыпались угрозы и упреки. Кто бы узнал в ней кроткую, слабонервную женщину Локоны у ней распустились, глаза горели лихорадочным блеском, щеки пылали, черты лица странно разложились. Как она нехороша думал Александр, глядя на нее с гримасой Я отмщу вам, – говорила она, – выдумаете, что так легко можно шутить судьбой женщины Вкрались в сердце лестью, притворством, овладели мной совершенно, а потом кинули, когда я уж не в силах выбросить вас из памяти нет я вас не оставлю я буду вас всюду преследовать. Вы никуда не уйдете от меня поедете в деревню – и я завами, заграницу и я туда же, всегда и везде. Яне легко расстанусь с своим счастьем. Мне все равно, какова ни будет жизнь моя мне больше нечего терять ноя отравлю ива- шу я отмщу, отмщу у меня должна быть соперница!
Не может быть, чтоб вы так оставили меняя найду ее – и посмотрите, что я сделаю вы не будете рады и жизни С каким бы наслаждением я услыхала теперь о вашей гибели я бы сама убила вас – крикнула она
дико, бешено.
«Как это глупо нелепо – думал Александр, пожимая плечами.
Видя, что Александр равнодушен и к угрозам, она вдруг перешла в тихий, грустный тон, потом молча глядела на него Сжальтесь надомной заговорила она, – не покидайте меня что я теперь без вас буду делать я не вынесу разлуки. Я умру Подумайте женщины любят иначе, нежели мужчины нежнее, сильнее. Для них любовь – все, особенно для меня другие кокетничают, любят свет, шум, суету я не привыкла к этому, у меня другой характер. Я люблю тишину, уединение,
книги, музыку, но вас более всего на свете…
Александр обнаружил нетерпение Ну, хорошо не любите меня, – с живостию продолжала она, – но исполните ваше обещание женитесь на мне, будьте только со мной выбудете свободны делайте, что хотите, даже любите, кого хотите,
лишь бы я иногда, изредка видела вас О, ради бога,
сжальтесь, сжальтесь!..
Она заплакала и не могла продолжать. Волнение истощило ее, она упала на диван, закрыла глаза, зубы ее стиснулись, рот судорожно искривился. С ней сделался истерический припадок. Через час она опомнилась, пришла в себя. Около нее суетилась горничная
«Как это глупо нелепо – думал Александр, пожимая плечами.
Видя, что Александр равнодушен и к угрозам, она вдруг перешла в тихий, грустный тон, потом молча глядела на него Сжальтесь надомной заговорила она, – не покидайте меня что я теперь без вас буду делать я не вынесу разлуки. Я умру Подумайте женщины любят иначе, нежели мужчины нежнее, сильнее. Для них любовь – все, особенно для меня другие кокетничают, любят свет, шум, суету я не привыкла к этому, у меня другой характер. Я люблю тишину, уединение,
книги, музыку, но вас более всего на свете…
Александр обнаружил нетерпение Ну, хорошо не любите меня, – с живостию продолжала она, – но исполните ваше обещание женитесь на мне, будьте только со мной выбудете свободны делайте, что хотите, даже любите, кого хотите,
лишь бы я иногда, изредка видела вас О, ради бога,
сжальтесь, сжальтесь!..
Она заплакала и не могла продолжать. Волнение истощило ее, она упала на диван, закрыла глаза, зубы ее стиснулись, рот судорожно искривился. С ней сделался истерический припадок. Через час она опомнилась, пришла в себя. Около нее суетилась горничная
Она огляделась кругом. А где же – спросила она Они уехали Уехал – уныло повторила она и долго сидела молча и неподвижно.
На другой день записка за запиской к Александру.
Он не являлся и не давал ответа. На третий, на четвертый день тоже. Юлия написала к Петру Иванычу,
приглашая его к себе по важному делу. Жену его она не любила, потому что она была молода, хороша и приходилась Александру теткой.
Петр Иваныч застал ее не шутя больной, чуть неумирающей. Он пробыл у ней часа два, потом отправился к Александру Каков притворщика сказал он Что такое – спросил Александр Смотрите, как будто не его дело Не умеет влюбить в себя женщину, асам сума сводит Яне понимаю, дядюшка Чего тут не понимать понимаешь Я был у Тафа- евой: она мне все сказала Как – пробормотал Александр в сильном смущении Все сказала Все. Как она любит тебя Счастливец Ну, вот ты все плакал, что не находишь страсти вот тебе и страсть утешься Она сума сходит, ревнует, плачет,
бесится… Только зачем вы меня путаете в свои дела Вот ты женщин стал навязывать мне на руки. Этого только недоставало потерял целое утро с ней. Я
думал, за каким там делом неимение ли хочет заложить в Опекунский совет она как-то говорила а вот за каким ну дело Зачем же вы у ней были Она звала, жаловалась на тебя. В самом деле, как тебе не стыдно так неглижировать? четыре дня глаз не казал – шутка ли Она, бедная, умирает Ступай,
поезжай скорее Что ж вы ей сказали Обыкновенно что что ты также ее любишь без ума что ты давно искал нежного сердца что тебе страх как нравятся искренние излияния и без любви ты тоже не можешь жить сказал, что напрасно она беспокоится ты воротишься советовал не очень стеснять тебя, позволить иногда и пошалить а то,
говорю, вы наскучите друг другу ну, обыкновенно,
что говорится в таких случаях. Она стала такая веселая, проговорилась, что у вас положено быть свадьбе,
что и жена моя тут вмешалась. А мне ни словака- ковы! Ну, что ж дай богу этой хоть что-нибудь есть;
проживете вдвоем. Я сказал ей, что ты непременно исполнишь свое обещание Я уж нынче постарался для тебя, Александр, в благодарность за услугу, которую ты мне оказал уверил ее, что ты любишь так
На другой день записка за запиской к Александру.
Он не являлся и не давал ответа. На третий, на четвертый день тоже. Юлия написала к Петру Иванычу,
приглашая его к себе по важному делу. Жену его она не любила, потому что она была молода, хороша и приходилась Александру теткой.
Петр Иваныч застал ее не шутя больной, чуть неумирающей. Он пробыл у ней часа два, потом отправился к Александру Каков притворщика сказал он Что такое – спросил Александр Смотрите, как будто не его дело Не умеет влюбить в себя женщину, асам сума сводит Яне понимаю, дядюшка Чего тут не понимать понимаешь Я был у Тафа- евой: она мне все сказала Как – пробормотал Александр в сильном смущении Все сказала Все. Как она любит тебя Счастливец Ну, вот ты все плакал, что не находишь страсти вот тебе и страсть утешься Она сума сходит, ревнует, плачет,
бесится… Только зачем вы меня путаете в свои дела Вот ты женщин стал навязывать мне на руки. Этого только недоставало потерял целое утро с ней. Я
думал, за каким там делом неимение ли хочет заложить в Опекунский совет она как-то говорила а вот за каким ну дело Зачем же вы у ней были Она звала, жаловалась на тебя. В самом деле, как тебе не стыдно так неглижировать? четыре дня глаз не казал – шутка ли Она, бедная, умирает Ступай,
поезжай скорее Что ж вы ей сказали Обыкновенно что что ты также ее любишь без ума что ты давно искал нежного сердца что тебе страх как нравятся искренние излияния и без любви ты тоже не можешь жить сказал, что напрасно она беспокоится ты воротишься советовал не очень стеснять тебя, позволить иногда и пошалить а то,
говорю, вы наскучите друг другу ну, обыкновенно,
что говорится в таких случаях. Она стала такая веселая, проговорилась, что у вас положено быть свадьбе,
что и жена моя тут вмешалась. А мне ни словака- ковы! Ну, что ж дай богу этой хоть что-нибудь есть;
проживете вдвоем. Я сказал ей, что ты непременно исполнишь свое обещание Я уж нынче постарался для тебя, Александр, в благодарность за услугу, которую ты мне оказал уверил ее, что ты любишь так
пламенно, так нежно Что вы наделали, дядюшка – заговорил Александр, меняясь в лицея я не люблю ее больше!..
я не хочу жениться. Я холоден к ней, как лед. скорей вводу чем Баба, ба! – сказал Петр Иваныч с притворным изумлением, – тебя ли я слышу Да не ты ли говорил помнишь – что презираешь человеческую натуру и особенно женскую что нет сердца в мире, достойного тебя. Что еще ты говорил. дай бог памяти Ради бога, ни слова, дядюшка довольно и этого упрека зачем еще нравоучение Выдумаете, что я так не понимаю О люди люди!
Он вдруг начал хохотать, ас ними дядя Вот так-то лучше – сказал Петр Иваныч, – я говорил, что ты сам будешь смеяться над собою – вот оно…
И опять оба захохотали Ну-ка, скажи, – продолжал Петр Иваныч, – какого ты мнения теперь об этой как ее. Пашенька, что лис бородавкой-то?
– Дядюшка, это невеликодушно Нет, я только говорю, чтоб узнать, всели ты еще презираешь ее любишь так пламенно, так нежно – у Пушкина Любил так искренно, так нежно (из стих. Я вас любил
– Оставьте это, ради бога, а лучше помогите мне теперь выйти из ужасного положения. Вы так умны,
так рассудительны А теперь комплименты, лесть Нет, ты женись-ка поди Низа что, дядюшка Умоляю, помогите То-то и есть, Александр хорошо, что я давно догадался о твоих проделках Как, давно Да так я знаю о твоей связи с самого начала Вам, верно, сказала ma tante.
– Как не так я ей сказал. Что тут мудреного у тебя все на лице было написано. Ну, не тужи я уж помог тебе Как когда Сегодня же утром. Не беспокойся Тафаева больше не станет тревожить тебя Как же вы сделали Что вы ей сказали Долго повторять, Александр скучно Но, может быть, вы бог знает что наговорили ей.
Она ненавидит, презирает меня Не всели равно я успокоил ее – этого и довольно сказал, что ты любить не можешь, что не стоит о тебе и хлопотать Что ж она Она теперь даже рада, что ты оставил ее
– Как, рада – сказал Александр задумчиво Так, рада Вы не заметили в ней ни сожаления, ни тоски ей все равно Это ни на что не похоже!
Он начал в беспокойстве ходить по комнате Рада, покойна – твердил он, – прошу покорнейше сейчас же еду к ней Вот люди – заметил Петр Иваныч, – вот сердце:
живи им – хорошо будет. Да не ты ли боялся, чтоб она не прислала за тобой не ты ли просил помочь а теперь встревожился, что она, расставаясь с тобой, не умирает с тоски Рада, довольна – говорил, ходя взад и вперед,
Александр, и не слушая дяди. – Атак она не любила меня ни тоски, ни слез. Нет, я увижу ее.
Петр Иваныч пожал плечами Воля ваша я не могу оставить так, дядюшка прибавил Александр, хватаясь за шляпу Ну так поди к ней опять тогда и не отвяжешься,
а уж ко мне потом не приставай я не стану вмешиваться и теперь вмешался только потому, что сам же ввел тебя в это положение. Ну, полно, что еще повесил нос Стыдно жить на свете. – сказал со вздохом Александр И не заниматься делом, – примолвил дядя. – Полно приходи сегодня к нам за обедом посмеемся над твоей историей, а потом прокатаемся на завод Как я мелок, ничтожен – говорил в раздумье Александр нету меня сердца я жалок, нищ духом А все от любви – прервал Петр Иваныч. – Какое глупое занятие предоставь его какому-нибудь Сурко- ву. А ты дельный малый можешь заняться чем-ни- будь поважнее. Полно тебе гоняться за женщинами Но ведь вы любите же вашу жену Да, конечно. Я очень к ней привык, но это не мешает мне делать свое дело. Ну, прощай же, приходи.
Александр сидел смущенный, угрюмый. К нему подкрался Евсей с сапогом, в который опустил руку Извольте-ка посмотреть, сударь, – сказал он умильно, – какая вакса-то: вычистишь, словно зеркало, а всего четвертак стоит.
Александр очнулся, посмотрел машинально на сапог, потом на Евсея Пошел вон – сказал он, – ты дурак В деревню бы послать – начал опять Евсей Пошел, говорю тебе, пошел – закричал Александр, почти плача, – ты измучил меня, ты своими сапогами сведешь меня в могилу ты варвар!
Евсей проворно убрался в переднюю
я не хочу жениться. Я холоден к ней, как лед. скорей вводу чем Баба, ба! – сказал Петр Иваныч с притворным изумлением, – тебя ли я слышу Да не ты ли говорил помнишь – что презираешь человеческую натуру и особенно женскую что нет сердца в мире, достойного тебя. Что еще ты говорил. дай бог памяти Ради бога, ни слова, дядюшка довольно и этого упрека зачем еще нравоучение Выдумаете, что я так не понимаю О люди люди!
Он вдруг начал хохотать, ас ними дядя Вот так-то лучше – сказал Петр Иваныч, – я говорил, что ты сам будешь смеяться над собою – вот оно…
И опять оба захохотали Ну-ка, скажи, – продолжал Петр Иваныч, – какого ты мнения теперь об этой как ее. Пашенька, что лис бородавкой-то?
– Дядюшка, это невеликодушно Нет, я только говорю, чтоб узнать, всели ты еще презираешь ее любишь так пламенно, так нежно – у Пушкина Любил так искренно, так нежно (из стих. Я вас любил
– Оставьте это, ради бога, а лучше помогите мне теперь выйти из ужасного положения. Вы так умны,
так рассудительны А теперь комплименты, лесть Нет, ты женись-ка поди Низа что, дядюшка Умоляю, помогите То-то и есть, Александр хорошо, что я давно догадался о твоих проделках Как, давно Да так я знаю о твоей связи с самого начала Вам, верно, сказала ma tante.
– Как не так я ей сказал. Что тут мудреного у тебя все на лице было написано. Ну, не тужи я уж помог тебе Как когда Сегодня же утром. Не беспокойся Тафаева больше не станет тревожить тебя Как же вы сделали Что вы ей сказали Долго повторять, Александр скучно Но, может быть, вы бог знает что наговорили ей.
Она ненавидит, презирает меня Не всели равно я успокоил ее – этого и довольно сказал, что ты любить не можешь, что не стоит о тебе и хлопотать Что ж она Она теперь даже рада, что ты оставил ее
– Как, рада – сказал Александр задумчиво Так, рада Вы не заметили в ней ни сожаления, ни тоски ей все равно Это ни на что не похоже!
Он начал в беспокойстве ходить по комнате Рада, покойна – твердил он, – прошу покорнейше сейчас же еду к ней Вот люди – заметил Петр Иваныч, – вот сердце:
живи им – хорошо будет. Да не ты ли боялся, чтоб она не прислала за тобой не ты ли просил помочь а теперь встревожился, что она, расставаясь с тобой, не умирает с тоски Рада, довольна – говорил, ходя взад и вперед,
Александр, и не слушая дяди. – Атак она не любила меня ни тоски, ни слез. Нет, я увижу ее.
Петр Иваныч пожал плечами Воля ваша я не могу оставить так, дядюшка прибавил Александр, хватаясь за шляпу Ну так поди к ней опять тогда и не отвяжешься,
а уж ко мне потом не приставай я не стану вмешиваться и теперь вмешался только потому, что сам же ввел тебя в это положение. Ну, полно, что еще повесил нос Стыдно жить на свете. – сказал со вздохом Александр И не заниматься делом, – примолвил дядя. – Полно приходи сегодня к нам за обедом посмеемся над твоей историей, а потом прокатаемся на завод Как я мелок, ничтожен – говорил в раздумье Александр нету меня сердца я жалок, нищ духом А все от любви – прервал Петр Иваныч. – Какое глупое занятие предоставь его какому-нибудь Сурко- ву. А ты дельный малый можешь заняться чем-ни- будь поважнее. Полно тебе гоняться за женщинами Но ведь вы любите же вашу жену Да, конечно. Я очень к ней привык, но это не мешает мне делать свое дело. Ну, прощай же, приходи.
Александр сидел смущенный, угрюмый. К нему подкрался Евсей с сапогом, в который опустил руку Извольте-ка посмотреть, сударь, – сказал он умильно, – какая вакса-то: вычистишь, словно зеркало, а всего четвертак стоит.
Александр очнулся, посмотрел машинально на сапог, потом на Евсея Пошел вон – сказал он, – ты дурак В деревню бы послать – начал опять Евсей Пошел, говорю тебе, пошел – закричал Александр, почти плача, – ты измучил меня, ты своими сапогами сведешь меня в могилу ты варвар!
Евсей проворно убрался в переднюю
IV
– Отчего это Александр не ходит к нам я его месяца три не видал, – спросил однажды Петр Иваныч у жены, воротясь откуда-то домой Я уж потеряла надежду когда-нибудь увидеться с ним, – отвечала она Да что с ним. Опять влюблен, что ли Не знаю Он здоров Здоров Напиши, пожалуйста, к нему, мне нужно поговорить с ним. У них опять перемены в службе, а он, я думаю, и не знает. Не понимаю, что за беспечность Я уж десять раз писала, звала. Он говорит, что некогда, асам играет с какими-то чудаками в шашки или удит рыбу. Поди ты лучше сам ты бы узнал, что с ним Нет, не хочется. Послать человека Александр не пойдет Попробуем.
Послали. Человек вскоре воротился Ну что, он дома – спросил Петр Иваныч.
– Дома-с. Кланяться приказали Что он делает
– Лежат на диване Как, об эту пору Они, слышь, всегда лежат Да что ж он, спит Никак нет-с. Я сам сначала думал, что почивают,
да глазки-то у них открыты на потолок изволят смот- реть.
Петр Иваныч пожал плечами Он придет сюда – спросил он Никак нет-с. Кланяйся, говорит, доложи дяденьке, чтоб извинили не так, дескать, здоров ивам, сударыня, кланяться приказали Что еще там с ним Это удивительно, право!
Ведь уродится же этакой Не вели откладывать кареты. Нечего делать, съезжу. Но уж, право, в последний раз.
И Петр Иваныч застал Александра на диване. Он при входе дяди привстали сел Ты нездоров – спросил Петр Иваныч.
– Так – отвечал Александр, зевая Что же ты делаешь Ничего И ты можешь пробыть без дела Могу Я слышал, Александр, сегодня, что будто у вас
Иванов выходит
– Да, выходит Кто жена его место Говорят, Иченко.
– А ты что Я ничего Как ничего Отчего жене ты Не удостоивают. Что же делать верно, не гожусь Помилуй, Александр, надо хлопотать. Ты бы съездил к директору Нет, – сказал Александр, тряся головой Тебе, по-видимому, все равно Все равно Да ведь уж тебя в третий раз обходят Все равно пусть Вот посмотрим, что-то скажешь, когда твой бывший подчиненный станет приказывать тебе или когда войдет, а тебе надо встать и поклониться Что ж встану и поклонюсь А самолюбие У меня его нет Однако ж у тебя есть же какие-нибудь интересы в жизни Никаких. Были, да прошли Не может быть одни интересы сменяются другими. Отчего ж у тебя прошли, ау других не проходят?
Рано бы, кажется тебе еще и тридцати лет нет
Александр пожал плечами.
Петру Иванычу ужине хотелось продолжать этого разговора. Он называл все это капризами но он знал,
что по возвращении домой ему не избежать вопросов жены, и оттого нехотя продолжал Ты бы развлекся чем-нибудь, посещал бы общество сказал он, – читал бы Не хочется, дядюшка Про тебя уж начинают поговаривать, что ты того…
этак… тронулся от любви, делаешь бог знает что, водишься с какими-то чудаками Я бы для одного этого пошел Пусть их говорят, что хотят Послушай, Александр, шутки в сторону. Это все мелочи можешь кланяться или не кланяться, посещать общество или нет – дело не в том. Но вспомни,
что тебе, как и всякому, надо сделать какую-нибудь карьеру. Думаешь литы иногда об этом Как жене думаю я уж сделал Как так Я очертил себе круг действия и не хочу выходить из этой черты. Тут я хозяин вот моя карьера Это лень Может быть Тыне вправе лежать на боку, когда можешь делать что-нибудь, пока есть силы. Сделано ли твое дело Я делаю дело. Никто не упрекнет меня в праздности. Утро я занят в службе, а трудиться сверх того это роскошь, произвольная обязанность. Зачем я буду хлопотать Все хлопочут из чего-нибудь: иной потому, что считает своим долгом делать сколько есть сил, другой из денег, третий из почета Ты что за исключение Почет, деньги особенно деньги Зачем они Ведь я сыт, одет на это станет И одет-то теперь плохо, – заметил дядя. – Да будто тебе только и надобно Только А роскошь умственных и душевных наслаждений,
а искусство – начал было Петр Иваныч, подделываясь под тон Александра. – Ты можешь идти вперед:
твое назначение выше долг твой призывает тебя к благородному труду А стремления к высокому – забыл Бог сними Бог сними сказал с беспокойством
Александр. – Ивы, дядюшка, начали дико говорить!
Этого прежде не водилось завами. Не для меняли Напрасный труд Я стремился выше – вы помните?
Что ж вышло Помню, как ты вдруг сразу в министры захотела потом в писатели. А как увидал, что к высокому званию ведет длинная и трудная дорога, а для писателя нужен талант, таки назад. Много вашей братьи приезжают сюда с высшими взглядами, а дела своего подносом не видят. Как понадобится бумагу написать смотришь, итого Яне про тебя говорю ты доказал,
что можешь заниматься, а со временем и быть чем- нибудь. Да скучно, долго ждать. Мы вдруг хотим не удалось – и нос повесили Да я стремиться выше не хочу. Я хочу так остаться, как есть разве я не вправе избрать себе занятие,
ниже ли оно моих способностей, или нет – что нужды?
если я делаю дело добросовестно – я исполняю свой долг. Пусть упрекают меня в неспособности к высшему меня нисколько не огорчило бы, если б это была и правда. Сами же выговорили, что есть поэзия в скромном уделе, а теперь упрекаете, что я избрал скромнейший. Кто мне запретит сойти несколькими ступенями ниже и стать на той, которая мне нравится Яне хочу высшего назначения – слышите лине хочу Слышу я не глух, только все это жалкие софизмы Нужды нет. Вот я нашел себе место и буду сидеть на нем век. Нашел простых, незатейливых людей, нужды нет, что ограниченных умом, играю сними в шашки и ужу рыбу – и прекрасно Пусть я, по-ваше- му, буду наказан за это, пусть лишусь наград, денег
Петру Иванычу ужине хотелось продолжать этого разговора. Он называл все это капризами но он знал,
что по возвращении домой ему не избежать вопросов жены, и оттого нехотя продолжал Ты бы развлекся чем-нибудь, посещал бы общество сказал он, – читал бы Не хочется, дядюшка Про тебя уж начинают поговаривать, что ты того…
этак… тронулся от любви, делаешь бог знает что, водишься с какими-то чудаками Я бы для одного этого пошел Пусть их говорят, что хотят Послушай, Александр, шутки в сторону. Это все мелочи можешь кланяться или не кланяться, посещать общество или нет – дело не в том. Но вспомни,
что тебе, как и всякому, надо сделать какую-нибудь карьеру. Думаешь литы иногда об этом Как жене думаю я уж сделал Как так Я очертил себе круг действия и не хочу выходить из этой черты. Тут я хозяин вот моя карьера Это лень Может быть Тыне вправе лежать на боку, когда можешь делать что-нибудь, пока есть силы. Сделано ли твое дело Я делаю дело. Никто не упрекнет меня в праздности. Утро я занят в службе, а трудиться сверх того это роскошь, произвольная обязанность. Зачем я буду хлопотать Все хлопочут из чего-нибудь: иной потому, что считает своим долгом делать сколько есть сил, другой из денег, третий из почета Ты что за исключение Почет, деньги особенно деньги Зачем они Ведь я сыт, одет на это станет И одет-то теперь плохо, – заметил дядя. – Да будто тебе только и надобно Только А роскошь умственных и душевных наслаждений,
а искусство – начал было Петр Иваныч, подделываясь под тон Александра. – Ты можешь идти вперед:
твое назначение выше долг твой призывает тебя к благородному труду А стремления к высокому – забыл Бог сними Бог сними сказал с беспокойством
Александр. – Ивы, дядюшка, начали дико говорить!
Этого прежде не водилось завами. Не для меняли Напрасный труд Я стремился выше – вы помните?
Что ж вышло Помню, как ты вдруг сразу в министры захотела потом в писатели. А как увидал, что к высокому званию ведет длинная и трудная дорога, а для писателя нужен талант, таки назад. Много вашей братьи приезжают сюда с высшими взглядами, а дела своего подносом не видят. Как понадобится бумагу написать смотришь, итого Яне про тебя говорю ты доказал,
что можешь заниматься, а со временем и быть чем- нибудь. Да скучно, долго ждать. Мы вдруг хотим не удалось – и нос повесили Да я стремиться выше не хочу. Я хочу так остаться, как есть разве я не вправе избрать себе занятие,
ниже ли оно моих способностей, или нет – что нужды?
если я делаю дело добросовестно – я исполняю свой долг. Пусть упрекают меня в неспособности к высшему меня нисколько не огорчило бы, если б это была и правда. Сами же выговорили, что есть поэзия в скромном уделе, а теперь упрекаете, что я избрал скромнейший. Кто мне запретит сойти несколькими ступенями ниже и стать на той, которая мне нравится Яне хочу высшего назначения – слышите лине хочу Слышу я не глух, только все это жалкие софизмы Нужды нет. Вот я нашел себе место и буду сидеть на нем век. Нашел простых, незатейливых людей, нужды нет, что ограниченных умом, играю сними в шашки и ужу рыбу – и прекрасно Пусть я, по-ваше- му, буду наказан за это, пусть лишусь наград, денег
почета, значения – всего, что так льстит вам. Я навсегда отказываюсь Ты, Александр, хочешь притвориться покойными равнодушным ко всему, а в твоих словах таки кипит досада ты и говоришь как будто не словами, а слезами. Много желчи в тебе тыне знаешь, на кого излить ее, потому что виноват только сам Пусть – сказал Александр Что ж ты хочешь Человек должен же хотеть че- го-нибудь?
– Хочу, чтоб мне не мешали быть в моей темной сфере, не хлопотать ни о чем и быть покойным Да разве это жизнь А по-моему, та жизнь, которою выживете, не жизнь стало быть, и я прав Тебе бы хотелось переделать жизнь по-своему: я воображаю, хороша была бы. У тебя, я думаю, среди розовых кустов гуляли бы всё попарно любовники да друзья…
Александр ничего не сказал.
Петр Иваныч молча глядел на него. Он опять похудел. Глаза впали. На щеках и на лбу появились преждевременные складки.
Дядя испугался. Душевным страданиям он мало верил, но боялся, не кроется ли под этим унынием начало какого-нибудь физического недуга. Пожалуй, –
– Хочу, чтоб мне не мешали быть в моей темной сфере, не хлопотать ни о чем и быть покойным Да разве это жизнь А по-моему, та жизнь, которою выживете, не жизнь стало быть, и я прав Тебе бы хотелось переделать жизнь по-своему: я воображаю, хороша была бы. У тебя, я думаю, среди розовых кустов гуляли бы всё попарно любовники да друзья…
Александр ничего не сказал.
Петр Иваныч молча глядел на него. Он опять похудел. Глаза впали. На щеках и на лбу появились преждевременные складки.
Дядя испугался. Душевным страданиям он мало верил, но боялся, не кроется ли под этим унынием начало какого-нибудь физического недуга. Пожалуй, –
думал он, – малый рехнется, а там поди разделывайся с матерью то-то заведется переписка того гляди,
еще прикатит сюда Даты, Александр, разочарованный, я вижу, – сказал он.
«Как бы, – думал он, – повернуть его назад, к его любимым идеям. Постой-ка, я прикинусь Послушай, Александр, – сказал он, – ты очень опустился. Стряхни с себя эту апатию. Нехорошо И
отчего? Ты, может быть, принял слишком горячо к сердцу, что я иногда небрежно отзывался о любви, о дружбе. Ведь это я делал шутя, больше для того, чтоб умерить в тебе восторженность, которая в наш положительный век как-то неуместна, особенно здесь, в
Петербурге, где все уравнено, как моды, таки страсти,
и дела, и удовольствия, все взвешено, узнано, оценено всему назначены границы. Зачем одному отступать наружно от этого общего порядка Неужели же ты в самом деле думаешь, что я бесчувственный, что я не признаю любви Любовь – чувство прекрасное:
нет ничего святее союза двух сердец, или дружба, например Я внутренне убежден, что чувство должно быть постоянно, вечно…
Александр засмеялся Что ты – спросил Петр Иваныч.
– Дико, дико говорите, дядюшка. Не прикажете ли
еще прикатит сюда Даты, Александр, разочарованный, я вижу, – сказал он.
«Как бы, – думал он, – повернуть его назад, к его любимым идеям. Постой-ка, я прикинусь Послушай, Александр, – сказал он, – ты очень опустился. Стряхни с себя эту апатию. Нехорошо И
отчего? Ты, может быть, принял слишком горячо к сердцу, что я иногда небрежно отзывался о любви, о дружбе. Ведь это я делал шутя, больше для того, чтоб умерить в тебе восторженность, которая в наш положительный век как-то неуместна, особенно здесь, в
Петербурге, где все уравнено, как моды, таки страсти,
и дела, и удовольствия, все взвешено, узнано, оценено всему назначены границы. Зачем одному отступать наружно от этого общего порядка Неужели же ты в самом деле думаешь, что я бесчувственный, что я не признаю любви Любовь – чувство прекрасное:
нет ничего святее союза двух сердец, или дружба, например Я внутренне убежден, что чувство должно быть постоянно, вечно…
Александр засмеялся Что ты – спросил Петр Иваныч.
– Дико, дико говорите, дядюшка. Не прикажете ли
сигару закурим выбудете продолжать говорить, а я послушаю Да что с тобой Так, ничего. Вздумали поддеть меня А называли когда-то неглупым человеком хотите играть мной, как мячиком, – это обидно Не век же быть юношей. К че- му-нибудь да пригодилась школа, которую я прошел.
Как выпустились ораторствовать будто у меня нет глаз Вы только устроили фокуса я смотрел.
«Не за свое дело взялся, – подумал Петр Иваныч, к жене послать Приходи к нам, – сказал он, – жена очень хочет видеть тебя Не могу, дядюшка Хорошо литы делаешь, что забываешь ее Может быть, очень дурно, но, ради бога, извините меня и теперь не ждите. Погодите еще несколько времени, приду Ну, как хочешь, – сказал Петр Иваныч. Он махнул рукой и поехал домой.
Он сказал жене, что отступается от Александра, что как он хочет, так пусть и делает, а он, Петр Иваныч,
сделал все, что мог, и теперь умывает руки.
Александр, бежав Юлии, бросился в вихрь шумных радостей. Он твердил стихи известного нашего поэта
Как выпустились ораторствовать будто у меня нет глаз Вы только устроили фокуса я смотрел.
«Не за свое дело взялся, – подумал Петр Иваныч, к жене послать Приходи к нам, – сказал он, – жена очень хочет видеть тебя Не могу, дядюшка Хорошо литы делаешь, что забываешь ее Может быть, очень дурно, но, ради бога, извините меня и теперь не ждите. Погодите еще несколько времени, приду Ну, как хочешь, – сказал Петр Иваныч. Он махнул рукой и поехал домой.
Он сказал жене, что отступается от Александра, что как он хочет, так пусть и делает, а он, Петр Иваныч,
сделал все, что мог, и теперь умывает руки.
Александр, бежав Юлии, бросился в вихрь шумных радостей. Он твердил стихи известного нашего поэта
Пойдем туда, где дышит радость,
Где шумный вихрь забав шумит,
Где не живут, но тратят жизнь и младость!
Среди веселых игр за радостным столом,
На час упившись счастьем ложным,
Я приучусь к мечтам ничтожным,
С судьбою примирюсь вином.
Я сердца усмирю заботы,
Я думам не велю летать;
Небес на тихое сиянье
Я не велю глазам своим взирать,
и проч.
Явилась семья друзей, и сними неизбежная чаша.
Друзья созерцали лики свои в пенистой влаге, потом в лакированных сапогах. Прочь горе, – восклицали они, ликуя, – прочь заботы Истратим, уничтожим, испепелим, выпьем жизнь и молодость Ура Стаканы и бутылки с треском летели на пол.
На некоторое время свобода, шумные сборища,
беспечная жизнь заставили его забыть Юлию и тоску. Но все одно да одно, обеды у рестораторов, те же лица смутными глазами ежедневно все тот же глупый и пьяный бред собеседников и, вдобавок к этому,
еще постоянно расстроенный желудок нет, это не по нем. Слабый организм тела и душа Александра, настроенная на грустный, элегический тонне вынесли
Где шумный вихрь забав шумит,
Где не живут, но тратят жизнь и младость!
Среди веселых игр за радостным столом,
На час упившись счастьем ложным,
Я приучусь к мечтам ничтожным,
С судьбою примирюсь вином.
Я сердца усмирю заботы,
Я думам не велю летать;
Небес на тихое сиянье
Я не велю глазам своим взирать,
и проч.
Явилась семья друзей, и сними неизбежная чаша.
Друзья созерцали лики свои в пенистой влаге, потом в лакированных сапогах. Прочь горе, – восклицали они, ликуя, – прочь заботы Истратим, уничтожим, испепелим, выпьем жизнь и молодость Ура Стаканы и бутылки с треском летели на пол.
На некоторое время свобода, шумные сборища,
беспечная жизнь заставили его забыть Юлию и тоску. Но все одно да одно, обеды у рестораторов, те же лица смутными глазами ежедневно все тот же глупый и пьяный бред собеседников и, вдобавок к этому,
еще постоянно расстроенный желудок нет, это не по нем. Слабый организм тела и душа Александра, настроенная на грустный, элегический тонне вынесли
этих забав.
Он бежал веселых игр за радостным столом и очутился один в своей комнате, наедине с собой, с забытыми книгами. Но книга вываливалась из рук, перо не слушалось вдохновения. Шиллер, Гете, Байрон являли ему мрачную сторону человечества – светлой он не замечал ему было не до нее.
А как счастлив бывал он в этой комнате некогда он был не один около него присутствовал тогда прекрасный призраки осенял его днем за заботливым трудом,
ночью бодрствовал над его изголовьем. Там жили с ним тогда мечты, будущее было одето туманом, ноне тяжелым, предвещающим ненастье, а утренним,
скрывающим светлую зарю. Затем туманом таилось что-то, вероятно – счастье А теперь не только его комната, для него опустел целый мири в нем самом холод, тоска…
Вглядываясь в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что нитам, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды все уже было назади; туман рассеялся передним разостла- лась, как степь, голая действительность. Боже какое необозримое пространство какой скучный, безотрадный вид Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет все химера – а живи!
Чего он хотели сам не знала как многого не хотел
Он бежал веселых игр за радостным столом и очутился один в своей комнате, наедине с собой, с забытыми книгами. Но книга вываливалась из рук, перо не слушалось вдохновения. Шиллер, Гете, Байрон являли ему мрачную сторону человечества – светлой он не замечал ему было не до нее.
А как счастлив бывал он в этой комнате некогда он был не один около него присутствовал тогда прекрасный призраки осенял его днем за заботливым трудом,
ночью бодрствовал над его изголовьем. Там жили с ним тогда мечты, будущее было одето туманом, ноне тяжелым, предвещающим ненастье, а утренним,
скрывающим светлую зарю. Затем туманом таилось что-то, вероятно – счастье А теперь не только его комната, для него опустел целый мири в нем самом холод, тоска…
Вглядываясь в жизнь, вопрошая сердце, голову, он с ужасом видел, что нитам, ни сям не осталось ни одной мечты, ни одной розовой надежды все уже было назади; туман рассеялся передним разостла- лась, как степь, голая действительность. Боже какое необозримое пространство какой скучный, безотрадный вид Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет все химера – а живи!
Чего он хотели сам не знала как многого не хотел
Голова его была как будто в тумане. Он не спал, но был, казалось, в забытьи. Тяжелые мысли бесконечной вереницей тянулись в голове. Он думал:
«Что могло увлечь его Пленительных надежд, беспечности нет он знал все, что впереди. Почет,
стремление по пути честей? Да что ему в них. Стоит ли, для каких-нибудь двадцати, тридцати лет, биться как рыба об лед И греет ли это сердце Отрадно ли душе, когда тебе несколько человек поклонятся низко, асами подумают, может быть Черт бы тебя взял!“
Любовь? Да, вот еще Он знает ее наизусть, да и потерял уже способность любить. А услужливая память, как на смех, напоминала ему Наденьку, ноне невинную, простодушную Наденьку – этого она никогда не напоминала – а непременно Наденьку-измен- ницу, со всею обстановкой, с деревьями, с дорожкой,
с цветами, и среди всего этот змеенок, с знакомой ему улыбкой, с краской неги и стыда и все для другого,
не для него. Он со стоном хватался за сердце.
«Дружба, – подумал он, – другая глупость Все изведано, нового ничего нет, старое не повторится, а жи- ви!»
Он никому и ничему не верил, не забывался в наслаждении вкушал его, как человек без аппетита вкушает лакомое блюдо, холодно, зная, что за этим наступит скука, что наполнить душевной пустоты ничем
«Что могло увлечь его Пленительных надежд, беспечности нет он знал все, что впереди. Почет,
стремление по пути честей? Да что ему в них. Стоит ли, для каких-нибудь двадцати, тридцати лет, биться как рыба об лед И греет ли это сердце Отрадно ли душе, когда тебе несколько человек поклонятся низко, асами подумают, может быть Черт бы тебя взял!“
Любовь? Да, вот еще Он знает ее наизусть, да и потерял уже способность любить. А услужливая память, как на смех, напоминала ему Наденьку, ноне невинную, простодушную Наденьку – этого она никогда не напоминала – а непременно Наденьку-измен- ницу, со всею обстановкой, с деревьями, с дорожкой,
с цветами, и среди всего этот змеенок, с знакомой ему улыбкой, с краской неги и стыда и все для другого,
не для него. Он со стоном хватался за сердце.
«Дружба, – подумал он, – другая глупость Все изведано, нового ничего нет, старое не повторится, а жи- ви!»
Он никому и ничему не верил, не забывался в наслаждении вкушал его, как человек без аппетита вкушает лакомое блюдо, холодно, зная, что за этим наступит скука, что наполнить душевной пустоты ничем
нельзя. Ввериться чувству – оно обманет и только взволнует душу и прибавит еще несколько ран к прежним. Глядя на людей, связанных любовью, не помнящих себя от восторга, он улыбался иронически иду- мал Погодите, опомнитесь после первых радостей начнется ревность, сцены примирения, слезы. Живучи вместе, надоедите друг другу смертельно, а расстанетесь вдвое заплачете. Сойдетесь опять – еще хуже. Сумасшедшие беспрерывно ссорятся, дуются друг на друга, ревнуют, потом мирятся на минуту, чтоб сильнее поссориться это у них любовь, преданность!
а всё вместе, с пеной на устах, иногда со слезами отчаяния на глазах, упрямо называют счастьем А дружба ваша брось-ка кость так что твои собаки!»
Желать он боялся, зная, что часто, в момент достижения желаемого судьба вырвет из рук счастье и предложит совсем другое, чего вовсе не хочешь – так,
дрянь какую-нибудь; а если наконец и даст желаемое, то прежде измучит, истомит, унизит в собственных глазах и потом бросит, как бросают подачку собаке, заставивши ее прежде проползти до лакомого куска, смотреть на него, держать наносу, завалять в пыли, стоять на задних лапах, и тогда – пиль!
Его пугали периодический прилив счастья и несча-
48
…брось-ка кость, так что твои собаки – в басне И.А. Крылова Собачья дружба А только кинь им кость, так что твои собаки
а всё вместе, с пеной на устах, иногда со слезами отчаяния на глазах, упрямо называют счастьем А дружба ваша брось-ка кость так что твои собаки!»
Желать он боялся, зная, что часто, в момент достижения желаемого судьба вырвет из рук счастье и предложит совсем другое, чего вовсе не хочешь – так,
дрянь какую-нибудь; а если наконец и даст желаемое, то прежде измучит, истомит, унизит в собственных глазах и потом бросит, как бросают подачку собаке, заставивши ее прежде проползти до лакомого куска, смотреть на него, держать наносу, завалять в пыли, стоять на задних лапах, и тогда – пиль!
Его пугали периодический прилив счастья и несча-
48
…брось-ка кость, так что твои собаки – в басне И.А. Крылова Собачья дружба А только кинь им кость, так что твои собаки
стья в жизни. Радостей он не предвидела горе всенепременно впереди, его не избежишь все подвержены общему закону всем, как казалось ему, отпущена ровная доля и счастья и несчастья. Счастье для него кончилось, и какое счастье фантасмагория, обман.
Только горе реально, а оно впереди. Там и болезни, и старость, и разные утраты, может быть еще нужда…
Все эти удары рока как говорит деревенская тетушка,
стерегут его а отрады какие Высокое поэтическое назначение изменило на него наваливают тяжкую ношу и называют это долгом Остаются жалкие блага деньги, комфорт, чины Бог сними О, как грустно разглядеть жизнь, понять, какова она, и не понять, зачем она!
Так хандрил они не видел исхода из омута этих сомнений. Опыты только понапрасну измяли его, а здоровья не подбавили в жизнь, не очистили воздуха в ней и не дали света. Он не знал, что делать ворочался сбоку набок на диване, стал перебирать в уме знакомых – и пуще затосковал. Один служит отлично,
пользуется почетом, известностью, как хороший администратор другой обзавелся семьей и предпочитает тихую жизнь всем суетным благам мира, никому не завидуя, ничего не желая третий да что все, все как-то пристроились, основались и идут по своему ясному и угаданному пути. Один я только да что же
Только горе реально, а оно впереди. Там и болезни, и старость, и разные утраты, может быть еще нужда…
Все эти удары рока как говорит деревенская тетушка,
стерегут его а отрады какие Высокое поэтическое назначение изменило на него наваливают тяжкую ношу и называют это долгом Остаются жалкие блага деньги, комфорт, чины Бог сними О, как грустно разглядеть жизнь, понять, какова она, и не понять, зачем она!
Так хандрил они не видел исхода из омута этих сомнений. Опыты только понапрасну измяли его, а здоровья не подбавили в жизнь, не очистили воздуха в ней и не дали света. Он не знал, что делать ворочался сбоку набок на диване, стал перебирать в уме знакомых – и пуще затосковал. Один служит отлично,
пользуется почетом, известностью, как хороший администратор другой обзавелся семьей и предпочитает тихую жизнь всем суетным благам мира, никому не завидуя, ничего не желая третий да что все, все как-то пристроились, основались и идут по своему ясному и угаданному пути. Один я только да что же
я такое?»
Тут он стал допытываться у самого себя могли бы он быть администратором, каким-нибудь командиром эскадрона могли бы довольствоваться семейною жизнью и увидел, что ни тони другое, ни третье не удовлетворило бы его. Какой-то бесенок все шевелился в нем, все шептал ему, что это мелко для него,
что ему бы летать выше а где и как – он не мог решить. В авторстве он ошибся. Что же делать, что начать спрашивал он себя и не знал, что отвечать.
А досада таки грызла его ну, хоть, пожалуй, администратором или эскадронным командиром да нет:
время ушло, надо начинать с азбуки.
Отчаяние выдавило у него слезы из глаз – слезы досады, зависти, недоброжелательства ко всем, самые мучительные слезы. Он горько каялся, что не послушал материи бежал из глуши.
«Маменька сердцем чуяла отдаленное горе, – думал он, – там эти беспокойные порывы спали бы непробудным сном там не было бы бурного брожения этой сложной жизни. Между теми там посетили бы меня всечеловеческие чувства и страсти и самолюбие, и гордость, и честолюбие – все, в малом размере, коснулось бы сердца в тесных границах нашего уезда – и все бы удовлетворилось. Первый в уезде!
да! все условно. Божественная искра небесного огня
Тут он стал допытываться у самого себя могли бы он быть администратором, каким-нибудь командиром эскадрона могли бы довольствоваться семейною жизнью и увидел, что ни тони другое, ни третье не удовлетворило бы его. Какой-то бесенок все шевелился в нем, все шептал ему, что это мелко для него,
что ему бы летать выше а где и как – он не мог решить. В авторстве он ошибся. Что же делать, что начать спрашивал он себя и не знал, что отвечать.
А досада таки грызла его ну, хоть, пожалуй, администратором или эскадронным командиром да нет:
время ушло, надо начинать с азбуки.
Отчаяние выдавило у него слезы из глаз – слезы досады, зависти, недоброжелательства ко всем, самые мучительные слезы. Он горько каялся, что не послушал материи бежал из глуши.
«Маменька сердцем чуяла отдаленное горе, – думал он, – там эти беспокойные порывы спали бы непробудным сном там не было бы бурного брожения этой сложной жизни. Между теми там посетили бы меня всечеловеческие чувства и страсти и самолюбие, и гордость, и честолюбие – все, в малом размере, коснулось бы сердца в тесных границах нашего уезда – и все бы удовлетворилось. Первый в уезде!
да! все условно. Божественная искра небесного огня
который, более или менее, горит во всех нас, сверкнула бы там незаметно во мне и скоро потухла бы в праздной жизни или зажглась бы в привязанности к жене и детям. Существование не было бы отравлено.
Я прошел бы гордо свое назначение путь жизни был бы тих, казался бы и прости понятен мне, жизнь была бы по силам, я бы вынес борьбу с ней А любовь?
Она цвела бы пышным цветом и наполнила бы всю жизнь мою. Софья пролюбила бы меня в тишине. Яне терял бы веры ни во что, рвал бы одни розы, не зная шипов, не испытывая даже ревности, за недостатком соперничества Зачем же так сильно и слепо влекло меня вдаль, в туманна неровную и неизвестную борьбу с судьбой А как прекрасно понимал я тогда и жизнь и людей так понимал бы их еще и теперь,
ничего не понимая. Я ждал тогда от жизни так много,
и, не рассмотрев ее пристально, ждал бы там от нее чего-нибудь еще и до сих пор. Сколько сокровищ открыл я в душе своей куда они делись Я пустил их в размен по свету, я отдал искренность сердца, первую заветную страсть – и что получил горькое разочарование, узнал, что все обман, все непрочно, что нельзя надеяться ни на себя, ни на других – и стал бояться и других и себя Яне мог, среди этого анализа, признать мелочей жизни и быть ими доволен, как дядюшка и многие другие И вот теперь
Я прошел бы гордо свое назначение путь жизни был бы тих, казался бы и прости понятен мне, жизнь была бы по силам, я бы вынес борьбу с ней А любовь?
Она цвела бы пышным цветом и наполнила бы всю жизнь мою. Софья пролюбила бы меня в тишине. Яне терял бы веры ни во что, рвал бы одни розы, не зная шипов, не испытывая даже ревности, за недостатком соперничества Зачем же так сильно и слепо влекло меня вдаль, в туманна неровную и неизвестную борьбу с судьбой А как прекрасно понимал я тогда и жизнь и людей так понимал бы их еще и теперь,
ничего не понимая. Я ждал тогда от жизни так много,
и, не рассмотрев ее пристально, ждал бы там от нее чего-нибудь еще и до сих пор. Сколько сокровищ открыл я в душе своей куда они делись Я пустил их в размен по свету, я отдал искренность сердца, первую заветную страсть – и что получил горькое разочарование, узнал, что все обман, все непрочно, что нельзя надеяться ни на себя, ни на других – и стал бояться и других и себя Яне мог, среди этого анализа, признать мелочей жизни и быть ими доволен, как дядюшка и многие другие И вот теперь
Теперь он желал только одного забвения прошедшего, спокойствия, сна души. Он охлаждался более и более к жизни, на все смотрел сонными глазами. В
толпе людской, в шуме собраний он находил скуку, бежал от них, а скука за ним.
Он удивлялся, как могут люди веселиться, беспрестанно заниматься чем-нибудь, увлекаться каждый день новыми интересами. Ему странно казалось, как это все не ходят сонные, как он, не плачут и, вместо того чтоб болтать о погоде, не говорят о тоске и взаимных страданиях, а если и говорят, так о тоске в ногах или в другом месте, о ревматизме или геморрое.
Одно тело наводит на них заботу, а души ив помине нет Пустые, ничтожные люди, животные – думал он. А иногда таки впадал в глубокое раздумье. Их так много, этих ничтожных людей, – говорил он себе с некоторым беспокойством, – а я один неужели все они пусты неправы а я?..»
Тут ему казалось, что чуть лине он один виноват, ион делался от этого еще несчастнее.
Со старыми знакомыми он перестал видеться приближение нового лица обдавало его холодом. После разговора с дядей он еще глубже утонул в апатическом сне душа его погрузилась в совершенную дремоту. Он предался какому-то истуканному равнодушию, жил праздно, упрямо удалялся от всего, что
толпе людской, в шуме собраний он находил скуку, бежал от них, а скука за ним.
Он удивлялся, как могут люди веселиться, беспрестанно заниматься чем-нибудь, увлекаться каждый день новыми интересами. Ему странно казалось, как это все не ходят сонные, как он, не плачут и, вместо того чтоб болтать о погоде, не говорят о тоске и взаимных страданиях, а если и говорят, так о тоске в ногах или в другом месте, о ревматизме или геморрое.
Одно тело наводит на них заботу, а души ив помине нет Пустые, ничтожные люди, животные – думал он. А иногда таки впадал в глубокое раздумье. Их так много, этих ничтожных людей, – говорил он себе с некоторым беспокойством, – а я один неужели все они пусты неправы а я?..»
Тут ему казалось, что чуть лине он один виноват, ион делался от этого еще несчастнее.
Со старыми знакомыми он перестал видеться приближение нового лица обдавало его холодом. После разговора с дядей он еще глубже утонул в апатическом сне душа его погрузилась в совершенную дремоту. Он предался какому-то истуканному равнодушию, жил праздно, упрямо удалялся от всего, что
только напоминало образованный мир.
«Как бы ни прожить, лишь бы прожить – говорил он, – всякий волен понимать жизнь, как хочет а там,
как умрешь…»
Он искал беседы людей с желчным, озлобленным умом, с ожесточенным сердцем и отводил душу, слушая злые насмешки над судьбой или проводил время с людьми, неравными ему ни по уму, ни по воспитанию, всего чаще со стариком Костяковым, с которым
Заезжалов хотел познакомить Петра Иваныча.
Костяков жил на Песках и ходил по своей улице в лакированном картузе, в халате, подпоясавшись носовым платком. У него жила кухарка, с которой он играл по вечерам в свои козыри. Если случался пожар, он являлся первый и уходил последний. Проходя мимо церкви, в которой отпевали покойника, он продирался сквозь толпу взглянуть мертвому в лицо и потом шел провожать его на кладбище. Вообще он был страстный любитель всяких церемоний,
и веселых и печальных любил также присутствовать при разных экстраординарных происшествиях, как-то:
драках, несчастных смертных случаях, провалах потолков и т. пи читал с особенным наслаждением исчисление подобных случаев в газетах. Читал он, кроме этого, еще медицинские книги, для того, говорил он, чтоб знать, что в человеке есть. Зимой Александр
«Как бы ни прожить, лишь бы прожить – говорил он, – всякий волен понимать жизнь, как хочет а там,
как умрешь…»
Он искал беседы людей с желчным, озлобленным умом, с ожесточенным сердцем и отводил душу, слушая злые насмешки над судьбой или проводил время с людьми, неравными ему ни по уму, ни по воспитанию, всего чаще со стариком Костяковым, с которым
Заезжалов хотел познакомить Петра Иваныча.
Костяков жил на Песках и ходил по своей улице в лакированном картузе, в халате, подпоясавшись носовым платком. У него жила кухарка, с которой он играл по вечерам в свои козыри. Если случался пожар, он являлся первый и уходил последний. Проходя мимо церкви, в которой отпевали покойника, он продирался сквозь толпу взглянуть мертвому в лицо и потом шел провожать его на кладбище. Вообще он был страстный любитель всяких церемоний,
и веселых и печальных любил также присутствовать при разных экстраординарных происшествиях, как-то:
драках, несчастных смертных случаях, провалах потолков и т. пи читал с особенным наслаждением исчисление подобных случаев в газетах. Читал он, кроме этого, еще медицинские книги, для того, говорил он, чтоб знать, что в человеке есть. Зимой Александр
играл с ним в шашки, а летом за городом удил рыбу. Старик разговаривало том, о сем. Когда шли к полю, он говорило хлебе, о посеве поберегу о рыбе,
о судоходстве по улице – делал замечания о домах,
о постройке, о материалах и доходах отвлеченно- стей никаких. На жизнь смотрел как на хорошую вещь,
когда есть деньги, и наоборот. Такой человек был неопасен Александру и душевных волнений пробудить не мог.
Александр также усердно старался умертвить в себе духовное начало, как отшельники стараются об умерщвлении плоти. На службе он был молчалив, при встрече с знакомыми отделывался двумя, тремя словами и, отговариваясь недосугом, бежал прочь. Зато с своим приятелем Костяковым он виделся каждый день. То старик сидит у него целый день, то зазовет к себе Адуева на щи. Уж он выучил Александра делать настойку, варить селянку и рубцы. Потом они отправляются вместе куда-нибудь в окрестную деревню – в поле. У Костякова везде было много знакомых. С мужиками он рассуждало их житье-бытье, с бабами шутили точно был балагур, как рекомендовал его За- езжалов. Александр предоставлял ему полную волю говорить, асам большею частью молчал.
Он уже чувствовал, что идеи покинутого мира посещали его реже, вращаясь в голове медленнее и, не
о судоходстве по улице – делал замечания о домах,
о постройке, о материалах и доходах отвлеченно- стей никаких. На жизнь смотрел как на хорошую вещь,
когда есть деньги, и наоборот. Такой человек был неопасен Александру и душевных волнений пробудить не мог.
Александр также усердно старался умертвить в себе духовное начало, как отшельники стараются об умерщвлении плоти. На службе он был молчалив, при встрече с знакомыми отделывался двумя, тремя словами и, отговариваясь недосугом, бежал прочь. Зато с своим приятелем Костяковым он виделся каждый день. То старик сидит у него целый день, то зазовет к себе Адуева на щи. Уж он выучил Александра делать настойку, варить селянку и рубцы. Потом они отправляются вместе куда-нибудь в окрестную деревню – в поле. У Костякова везде было много знакомых. С мужиками он рассуждало их житье-бытье, с бабами шутили точно был балагур, как рекомендовал его За- езжалов. Александр предоставлял ему полную волю говорить, асам большею частью молчал.
Он уже чувствовал, что идеи покинутого мира посещали его реже, вращаясь в голове медленнее и, не
находя в окружающем ни отражения, ни сопротивления, не сходили на языки умирали не плодясь. В душе было дико и пусто, как в заглохшем саду. Ему оставалось уж немного до состояния совершенной одеревенелости. Еще несколько месяцев – и прощай Но вот что случилось.
Однажды Александр с Костяковым удили рыбу. Костяков, в архалуке, в кожаной фуражке, водрузив на берегу несколько удочек разной величины, и донных,
и с поплавками, с бубенчиками и с колокольчиками,
курил из коротенькой трубки, асам наблюдал, не смея мигнуть, за всей этой батареей удочек, в том числе и за удочкой Адуева, потому что Александр стоял, при- слонясь к дереву, и смотрел в другую сторону. Долго так стояли они молча У вас клюет, смотрите, Александр Федорыч! вдруг шепотом сказал Костяков.
Адуев посмотрел на воду и опять отвернулся Нет, это так показалось вам от зыби, – сказал он Смотрите, смотрите – закричал Костяков, – клюет, ей-богу, клюет ай, ай тащите, тащите держите!
В самом деле, поплавок нырнул вводу, леса проворно побежала за ним же, за лесой поползла и палка с куста. Александр ухватился за палку, потом за лесу Тише, полегоньку, не так что вы это – кричал
Костяков, проворно перехватывая лесу. – Батюшки
Однажды Александр с Костяковым удили рыбу. Костяков, в архалуке, в кожаной фуражке, водрузив на берегу несколько удочек разной величины, и донных,
и с поплавками, с бубенчиками и с колокольчиками,
курил из коротенькой трубки, асам наблюдал, не смея мигнуть, за всей этой батареей удочек, в том числе и за удочкой Адуева, потому что Александр стоял, при- слонясь к дереву, и смотрел в другую сторону. Долго так стояли они молча У вас клюет, смотрите, Александр Федорыч! вдруг шепотом сказал Костяков.
Адуев посмотрел на воду и опять отвернулся Нет, это так показалось вам от зыби, – сказал он Смотрите, смотрите – закричал Костяков, – клюет, ей-богу, клюет ай, ай тащите, тащите держите!
В самом деле, поплавок нырнул вводу, леса проворно побежала за ним же, за лесой поползла и палка с куста. Александр ухватился за палку, потом за лесу Тише, полегоньку, не так что вы это – кричал
Костяков, проворно перехватывая лесу. – Батюшки
тяжесть какая не дергайте водите, водите, а то оборвет. Вот так, направо, налево, сюда, к берегу Отходите дальше теперь тащите, тащите, только не вдруг вот так, вот так…
На поверхности воды показалась огромная щука.
Она быстро свилась кольцом, сверкнув серебристой чешуей, хлестнула хвостом направо, налево и обдала их обоих брызгами. Костяков побледнел Какая щука-то! – закричал он почти с испугом и распростерся над водой, падал, спотыкался о свои удочки и ловил обеими руками вертевшуюся над водой щуку. – Ну, на берег, на берег, туда, дальше там уж наша будет, как ни вертись. Вишь как скользит:
словно бес Ах, какая!
«Ах!» – кто-то повторил сзади.
Александр обернулся. В двух шагах от них стоял старик, под руку с ним хорошенькая девушка, высокого роста, с открытой головой и с зонтиком в руках.
Брови у ней слегка нахмурились. Она немного нагнулась впереди с сильным участием следила глазами за каждым движением Костякова. Она даже не заметила Александра.
Адуева смутило это неожиданное явление. Он выпустил из рук палку, щука бухнулась вводу, грациозно вильнула хвостом и умчалась вглубь, увлекая за собой лесу. Все это сделалось водно мгновение
– Александр Федорыч! что вы это – как бешеный закричал Костяков и начал хватать лесу. Он дернул ее и вытащил только конец, но без крючка и без щуки.
Он, весь бледный, оборотился к Александру, показывая ему конец лесы, и с яростью посмотрел на него с минуту молча, потом плюнул Никогда не пойду с вами рыбу ловить, будь я анафема промолвил они отошел к своим удочкам.
В это время девушка заметила, что Александр смотрит на нее, покраснела и отступила назад. Старик, по-видимому ее отец, поклонился Адуеву. Адуев угрюмо отвечал на поклон, бросил удочку и сел шагах в десяти оттуда на скамью под деревом.
«И тут покоя нет – думал он. – Вот какой-то Эдип с
Антигоной. Опять женщина Никуда не уйдешь. Боже мой какая их пропасть везде Эх вы, рыболовы – говорил между тем Костяков, поправляя свои удочки и поглядывая по временам злобно на Александра, – куда вам рыбу ловить!
ловили бы вы мышей, сидя там у себя, на диване а то рыбу ловить Где уж ловить, коли из рук ушла чуть во рту не была, только что не жареная Диво еще, как у вас с тарелки не уходит А есть клев – спросил старик Да, вот видите, – отвечал Костяков, – вону меня на шести удочках хоть бы поганый ершишка на смех
На поверхности воды показалась огромная щука.
Она быстро свилась кольцом, сверкнув серебристой чешуей, хлестнула хвостом направо, налево и обдала их обоих брызгами. Костяков побледнел Какая щука-то! – закричал он почти с испугом и распростерся над водой, падал, спотыкался о свои удочки и ловил обеими руками вертевшуюся над водой щуку. – Ну, на берег, на берег, туда, дальше там уж наша будет, как ни вертись. Вишь как скользит:
словно бес Ах, какая!
«Ах!» – кто-то повторил сзади.
Александр обернулся. В двух шагах от них стоял старик, под руку с ним хорошенькая девушка, высокого роста, с открытой головой и с зонтиком в руках.
Брови у ней слегка нахмурились. Она немного нагнулась впереди с сильным участием следила глазами за каждым движением Костякова. Она даже не заметила Александра.
Адуева смутило это неожиданное явление. Он выпустил из рук палку, щука бухнулась вводу, грациозно вильнула хвостом и умчалась вглубь, увлекая за собой лесу. Все это сделалось водно мгновение
– Александр Федорыч! что вы это – как бешеный закричал Костяков и начал хватать лесу. Он дернул ее и вытащил только конец, но без крючка и без щуки.
Он, весь бледный, оборотился к Александру, показывая ему конец лесы, и с яростью посмотрел на него с минуту молча, потом плюнул Никогда не пойду с вами рыбу ловить, будь я анафема промолвил они отошел к своим удочкам.
В это время девушка заметила, что Александр смотрит на нее, покраснела и отступила назад. Старик, по-видимому ее отец, поклонился Адуеву. Адуев угрюмо отвечал на поклон, бросил удочку и сел шагах в десяти оттуда на скамью под деревом.
«И тут покоя нет – думал он. – Вот какой-то Эдип с
Антигоной. Опять женщина Никуда не уйдешь. Боже мой какая их пропасть везде Эх вы, рыболовы – говорил между тем Костяков, поправляя свои удочки и поглядывая по временам злобно на Александра, – куда вам рыбу ловить!
ловили бы вы мышей, сидя там у себя, на диване а то рыбу ловить Где уж ловить, коли из рук ушла чуть во рту не была, только что не жареная Диво еще, как у вас с тарелки не уходит А есть клев – спросил старик Да, вот видите, – отвечал Костяков, – вону меня на шести удочках хоть бы поганый ершишка на смех
клюнула там об эту пору, – диви бы на донную, – а то с поплавком, вот что привалило щука фунтов в десять, да и тут прозевали. Вот, говорят, на ловца зверь бежит Как не так сорвись-ка у меня, так я бы ее вводе достала тут щука сама в зубы лезет, а мы спим а еще рыболовы называются Какие это рыболовы этакие ли рыболовы бывают Нет, настоящий-то рыболов, хоть из пушки рядом пали, не смигнет. А то это рыболовы Куда вам рыбу ловить!
Девушка между тем успела разглядеть, что Александр был совсем другого рода человек, нежели Костяков. И костюм Александра был не такой, как Костя- кова, и талия, и лета, и манеры, да и все. Она быстро заметила в нем признаки воспитания, на лице прочла мысль от нее не ускользнул даже и оттенок грусти.
«Но что ж он убежал – подумала она. – Странно,
кажется, я не такая, чтоб бегать от меня…»
Она гордо выпрямилась, опустила ресницы, потом подняла их и неблагосклонно взглянула на Алек- сандра.
Ей уж было досадно. Она увлекла отца и величаво прошла мимо Адуева. Старик опять раскланялся с
Александром; но дочь не удостоила его даже взгляда.
«Пусть узнает он, что им вовсе не занимаются думала она, поглядывая украдкой, смотрит ли Адуев.
Александр, хотя и не взглянул на нее, однако
Девушка между тем успела разглядеть, что Александр был совсем другого рода человек, нежели Костяков. И костюм Александра был не такой, как Костя- кова, и талия, и лета, и манеры, да и все. Она быстро заметила в нем признаки воспитания, на лице прочла мысль от нее не ускользнул даже и оттенок грусти.
«Но что ж он убежал – подумала она. – Странно,
кажется, я не такая, чтоб бегать от меня…»
Она гордо выпрямилась, опустила ресницы, потом подняла их и неблагосклонно взглянула на Алек- сандра.
Ей уж было досадно. Она увлекла отца и величаво прошла мимо Адуева. Старик опять раскланялся с
Александром; но дочь не удостоила его даже взгляда.
«Пусть узнает он, что им вовсе не занимаются думала она, поглядывая украдкой, смотрит ли Адуев.
Александр, хотя и не взглянул на нее, однако
невольно принял позу поживописнее.
«Каково! они не смотрит – думала девушка. – Какая дерзость!»
Костяков на другой же день повлек Александра опять на рыбную ловлю и таким образом, по собственному заклятию, стал анафемой.
Два дня ничто не нарушало их уединения. Александр сначала оглядывался, будто с боязнию; ноне видя никого, успокоился опять. Во второй день он вытащил огромного окуня. Костяков вполовину помирился с ним Но все это не щука – говорил он со вздохом, – было счастье в руках, да не умели пользоваться дважды этого не случится Ау меня опять ничего на шесть удочек – ничего А вы позвоните в колокольчики-то! – сказал ка- кой-то крестьянин, остановившийся мимоходом посмотреть на успех ловли, – может, рыба на благо- вест-то итого пойдет.
Костяков злобно посмотрел на него Молчи ты, необразованный человек – сказал он, – мужик!
Мужик пошел прочь Дубина – кричал вслед ему Костяков, – скот, так скот и есть. Шутил бы с своим братом, анафема этакая скот, говорю тебе, мужик
«Каково! они не смотрит – думала девушка. – Какая дерзость!»
Костяков на другой же день повлек Александра опять на рыбную ловлю и таким образом, по собственному заклятию, стал анафемой.
Два дня ничто не нарушало их уединения. Александр сначала оглядывался, будто с боязнию; ноне видя никого, успокоился опять. Во второй день он вытащил огромного окуня. Костяков вполовину помирился с ним Но все это не щука – говорил он со вздохом, – было счастье в руках, да не умели пользоваться дважды этого не случится Ау меня опять ничего на шесть удочек – ничего А вы позвоните в колокольчики-то! – сказал ка- кой-то крестьянин, остановившийся мимоходом посмотреть на успех ловли, – может, рыба на благо- вест-то итого пойдет.
Костяков злобно посмотрел на него Молчи ты, необразованный человек – сказал он, – мужик!
Мужик пошел прочь Дубина – кричал вслед ему Костяков, – скот, так скот и есть. Шутил бы с своим братом, анафема этакая скот, говорю тебе, мужик
Боже сохрани раздразнить охотника в минуту неудачи!
На третий день, когда они молча удили, устремив неподвижный взор на воду, сзади послышался шорох.
Александр обернулся и вздрогнул, как будто его укусил комар, ни более, ни менее. Старики девушка были тут.
Адуев, косясь на них, едва отвечал на поклон старика, но, кажется, он ожидал этого посещения. Обыкновенно он ходил на рыбную ловлю очень небрежно одетый а тут надел новое пальто и кокетливо повязал на шею голубую косыночку, волосы расправил, даже,
кажется, немного позавил и стал походить на идиллического рыбака. Выждав столько времени, сколько требовало приличие, он ушел и сел поддерево подумала Антиго- на, вспыхнув от гнева Извините – сказал Эдип Адуеву, – мы, может быть, помешали вам Нет – отвечал Адуев. – Я устал Есть ли клев – спросил старик Костякова.
– Какой клев, когда под руку говорят, – отвечал тот сердито. – Вот тут прошел какой-то леший, болтнул под руку – и хоть бы клюнуло с тех пор. А вы, видно,
близко в этих местах изволите жить – спросил он у Это переходит всякие границы (франц
Эдипа.
– Вон наша дача, с балконом, – отвечал тот Дорого изволите платить Пятьсот рублей за лето Дача, кажется, хорошая, хозяйственная, и на дворе строения много. Тысяч тридцать, чай, стала хозяину Да, около того Такс А это дочка ваша Дочь Такс. Славная барышня Гулять изволите Да, гуляем. На даче жить – надо гулять Точно, точно, как не гулять время стоит хорошее;
не то что на той неделе какая была погода, ай, ай, ай!
не приведи бог Чай, озими досталось Бог даст, поправится Дай бог Так у вас нынче не ловится У меня ничего, ау них так вот, извольте посмот- реть.
Он показал окуня Доложу вам, – продолжал он, – это редкость, как они счастливы Жаль, что думают не об этом, а то бы сих счастьем мы никогда с пустыми руками не уходили.
Упустить этакую щуку
На третий день, когда они молча удили, устремив неподвижный взор на воду, сзади послышался шорох.
Александр обернулся и вздрогнул, как будто его укусил комар, ни более, ни менее. Старики девушка были тут.
Адуев, косясь на них, едва отвечал на поклон старика, но, кажется, он ожидал этого посещения. Обыкновенно он ходил на рыбную ловлю очень небрежно одетый а тут надел новое пальто и кокетливо повязал на шею голубую косыночку, волосы расправил, даже,
кажется, немного позавил и стал походить на идиллического рыбака. Выждав столько времени, сколько требовало приличие, он ушел и сел поддерево подумала Антиго- на, вспыхнув от гнева Извините – сказал Эдип Адуеву, – мы, может быть, помешали вам Нет – отвечал Адуев. – Я устал Есть ли клев – спросил старик Костякова.
– Какой клев, когда под руку говорят, – отвечал тот сердито. – Вот тут прошел какой-то леший, болтнул под руку – и хоть бы клюнуло с тех пор. А вы, видно,
близко в этих местах изволите жить – спросил он у Это переходит всякие границы (франц
Эдипа.
– Вон наша дача, с балконом, – отвечал тот Дорого изволите платить Пятьсот рублей за лето Дача, кажется, хорошая, хозяйственная, и на дворе строения много. Тысяч тридцать, чай, стала хозяину Да, около того Такс А это дочка ваша Дочь Такс. Славная барышня Гулять изволите Да, гуляем. На даче жить – надо гулять Точно, точно, как не гулять время стоит хорошее;
не то что на той неделе какая была погода, ай, ай, ай!
не приведи бог Чай, озими досталось Бог даст, поправится Дай бог Так у вас нынче не ловится У меня ничего, ау них так вот, извольте посмот- реть.
Он показал окуня Доложу вам, – продолжал он, – это редкость, как они счастливы Жаль, что думают не об этом, а то бы сих счастьем мы никогда с пустыми руками не уходили.
Упустить этакую щуку
Он вздохнул.
Антигона начала живее вслушиваться, но Костяков замолчал.
Появление старика с дочерью стало повторяться чаще и чаще. И Адуев удостоил их внимания. Он иногда тоже перемолвит слова два со стариком, ас дочерью все ничего. Ей сначала было досадно, потом обидно, наконец стало грустно. А поговори с ней Аду- ев или даже обрати на нее обыкновенное внимание она бы забыла о нема теперь совсем другое. Сердце людское только, кажется, и живет противоречиями не будь их, и его как будто нет в груди.
Антигона обдумала было какой-то ужасный план мщения, но потом мало-помалу оставила его.
Однажды, когда старик с дочерью подошли к нашим приятелям, Александр, погодя немного, положил удочку на куста сам по обыкновению сел на свое место и машинально смотрел тона отца, тона дочь.
Они стояли к нему боком. В отце он не открыл ничего особенного. Белая блуза, нанковые панталоны и низенькая шляпа с большими полями, подбитыми зеленым плюшем. Но зато дочь как грациозно оперлась она на руку старика Ветер по временам отвевал то локон от ее лица, как будто нарочно, чтобы показать Александру прекрасный профиль и белую шею, то приподнимал шелковую мантилью и выказывал стройную талию, то заигрывал с платьем и открывал маленькую ножку. Она задумчиво смотрела на во- ду.
Александр долго не мог отвести глаз от нее и почувствовал, что по телу его пробежала лихорадочная дрожь. Он отвернулся от соблазна и стал прутом срывать головки с цветов.
«А! знаю я, что это такое – думал он, – дай волю,
оно бы и пошло Вот и любовь готова глупо Дядюшка прав. Но одно животное чувство меня не увлечет, нет, я до этого не унижусь Можно мне поудить – робко спросила девушка у Костякова.
– Можно, сударыня, отчего неможно? – отвечал тот,
подавая ей удочку Адуева.
– Ну вот вами товарищ – сказал отец Костякову и,
оставя дочь, пошел бродить вдоль берега Смотри же, Лиза, налови рыбы к ужину, – прибавил он.
Несколько минут длилось молчание Отчего это ваш товарищ такой угрюмый – спросила Лиза тихо у Костякова.
– Третий раз местом обошли, сударыня Что – спросила она, сдвинув слегка брови В третий размол, места не дают.
Она покачала головой
Антигона начала живее вслушиваться, но Костяков замолчал.
Появление старика с дочерью стало повторяться чаще и чаще. И Адуев удостоил их внимания. Он иногда тоже перемолвит слова два со стариком, ас дочерью все ничего. Ей сначала было досадно, потом обидно, наконец стало грустно. А поговори с ней Аду- ев или даже обрати на нее обыкновенное внимание она бы забыла о нема теперь совсем другое. Сердце людское только, кажется, и живет противоречиями не будь их, и его как будто нет в груди.
Антигона обдумала было какой-то ужасный план мщения, но потом мало-помалу оставила его.
Однажды, когда старик с дочерью подошли к нашим приятелям, Александр, погодя немного, положил удочку на куста сам по обыкновению сел на свое место и машинально смотрел тона отца, тона дочь.
Они стояли к нему боком. В отце он не открыл ничего особенного. Белая блуза, нанковые панталоны и низенькая шляпа с большими полями, подбитыми зеленым плюшем. Но зато дочь как грациозно оперлась она на руку старика Ветер по временам отвевал то локон от ее лица, как будто нарочно, чтобы показать Александру прекрасный профиль и белую шею, то приподнимал шелковую мантилью и выказывал стройную талию, то заигрывал с платьем и открывал маленькую ножку. Она задумчиво смотрела на во- ду.
Александр долго не мог отвести глаз от нее и почувствовал, что по телу его пробежала лихорадочная дрожь. Он отвернулся от соблазна и стал прутом срывать головки с цветов.
«А! знаю я, что это такое – думал он, – дай волю,
оно бы и пошло Вот и любовь готова глупо Дядюшка прав. Но одно животное чувство меня не увлечет, нет, я до этого не унижусь Можно мне поудить – робко спросила девушка у Костякова.
– Можно, сударыня, отчего неможно? – отвечал тот,
подавая ей удочку Адуева.
– Ну вот вами товарищ – сказал отец Костякову и,
оставя дочь, пошел бродить вдоль берега Смотри же, Лиза, налови рыбы к ужину, – прибавил он.
Несколько минут длилось молчание Отчего это ваш товарищ такой угрюмый – спросила Лиза тихо у Костякова.
– Третий раз местом обошли, сударыня Что – спросила она, сдвинув слегка брови В третий размол, места не дают.
Она покачала головой
Нет не может быть – подумала она, – не то Вы мне не верите, сударыня будь я анафема И
щуку-то, помните, упустил – все от этого.
«Не тоне то, – подумала она уже суверенностью, я знаю, отчего он упустил щуку Ахах закричала она вдруг, – посмотрите, шевелится, шевелится.
Она дернула и ничего не поймала Сорвалась – сказал Костяков, глядя на удочку, вишь, как червяка-то схватила большой окунь должен быть. А вы не умеете, сударыня не дали ему клюнуть хорошенько Да разве и тут надо уметь Как и во всем, – сказал Александр машинально.
Она вспыхнула и с живостью обернулась, уронив в свою очередь удочку вводу. Но Александр смотрел уже в другую сторону Как же достичь этого, чтобы уметь – сказала она с легким трепетом в голосе Чаще упражняться, – отвечал Александр.
«А, вот что – думала она, замирая от удовольствия то есть чаще приходить сюда – понимаю Хорошо, я буду приходить, ноя помучаю вас, господин дикарь, за все ваши дерзости…»
Так кокетство перевело ей ответ Александра, а он в тот день больше ничего и не сказал
щуку-то, помните, упустил – все от этого.
«Не тоне то, – подумала она уже суверенностью, я знаю, отчего он упустил щуку Ахах закричала она вдруг, – посмотрите, шевелится, шевелится.
Она дернула и ничего не поймала Сорвалась – сказал Костяков, глядя на удочку, вишь, как червяка-то схватила большой окунь должен быть. А вы не умеете, сударыня не дали ему клюнуть хорошенько Да разве и тут надо уметь Как и во всем, – сказал Александр машинально.
Она вспыхнула и с живостью обернулась, уронив в свою очередь удочку вводу. Но Александр смотрел уже в другую сторону Как же достичь этого, чтобы уметь – сказала она с легким трепетом в голосе Чаще упражняться, – отвечал Александр.
«А, вот что – думала она, замирая от удовольствия то есть чаще приходить сюда – понимаю Хорошо, я буду приходить, ноя помучаю вас, господин дикарь, за все ваши дерзости…»
Так кокетство перевело ей ответ Александра, а он в тот день больше ничего и не сказал
Она подумает, пожалуй, бог знает что – говорил он сам себе, – станет жеманиться, кокетничать это глупо!»
С того дня посещения старика и девушки повторялись ежедневно. Иногда Лиза приходила без старика,
с нянькой. Она приносила с собою работу, книги и садилась поддерево, показывая вид совершенного равнодушия к присутствию Александра.
Она думала тем затронуть его самолюбие и, как она говорила, помучить Она вслух разговаривала с нянькой о доме, о хозяйстве, чтобы показать, что она даже и не видит Адуева. А он иногда и точно не видал ее, увидев же, сухо кланялся – и ни слова.
Видя, что этот обыкновенный маневр ей не удался, она переменила план атаки и раза два заговаривала с ним сама иногда брала у него удочку. Александр мало-помалу стал с ней разговорчивее, но был очень осторожен и не допускал никакой искренности.
Расчет ли то был сего стороны, или еще прежних ран,
что ли, ничто не излечило как он говорил, только он был довольно холоден с ней ив разговоре.
Однажды старик велел принести на берег самовар.
Лиза разливала чай. Александр упрямо отказался от прежних ран, что ли, ничто не излечило – в стихотворении А.С.
Пушкина Погасло дневное светило Но прежних сердца ран, глубоких ран любви, ничто не излечило
С того дня посещения старика и девушки повторялись ежедневно. Иногда Лиза приходила без старика,
с нянькой. Она приносила с собою работу, книги и садилась поддерево, показывая вид совершенного равнодушия к присутствию Александра.
Она думала тем затронуть его самолюбие и, как она говорила, помучить Она вслух разговаривала с нянькой о доме, о хозяйстве, чтобы показать, что она даже и не видит Адуева. А он иногда и точно не видал ее, увидев же, сухо кланялся – и ни слова.
Видя, что этот обыкновенный маневр ей не удался, она переменила план атаки и раза два заговаривала с ним сама иногда брала у него удочку. Александр мало-помалу стал с ней разговорчивее, но был очень осторожен и не допускал никакой искренности.
Расчет ли то был сего стороны, или еще прежних ран,
что ли, ничто не излечило как он говорил, только он был довольно холоден с ней ив разговоре.
Однажды старик велел принести на берег самовар.
Лиза разливала чай. Александр упрямо отказался от прежних ран, что ли, ничто не излечило – в стихотворении А.С.
Пушкина Погасло дневное светило Но прежних сердца ран, глубоких ран любви, ничто не излечило
чаю, сказав, что он не пьет его по вечерам.
«Все эти чаи ведут за собой сближение знакомства не хочу – подумал он Что вы да вчера четыре стакана выпили – сказал Костяков Яна воздухе не пью, – поспешно прибавил Александр Напрасно – сказал Костяков, – чай славнейший,
цветочный, поди, рублев пятнадцать. Пожалуйте-ка еще, сударыня, да хорошо бы ромку!
Принесли и ром.
Старик зазывал Александра к себе, но он отказался наотрез. Лиза, услышав отказ, надула губки. Она стала добиваться от него причины нелюдимости. Как ни хитро наводила она разговор на этот предмет, Александр еще хитрее отделывался.
Эта таинственность только раздражала любопытство, а может быть, и другое чувство Лизы. На лице ее, до тех пор ясном, как летнее небо, появилось облачко беспокойства, задумчивости. Она часто устремляла на Александра грустный взгляд, со вздохом отводила глаза и потупляла в землю, а сама, кажется,
думала: Вы несчастливы может быть, обмануты…
О, как бы я умела сделать вас счастливым как бы берегла вас, как бы любила я бы защитила вас от самой судьбы, я бы и прочее
«Все эти чаи ведут за собой сближение знакомства не хочу – подумал он Что вы да вчера четыре стакана выпили – сказал Костяков Яна воздухе не пью, – поспешно прибавил Александр Напрасно – сказал Костяков, – чай славнейший,
цветочный, поди, рублев пятнадцать. Пожалуйте-ка еще, сударыня, да хорошо бы ромку!
Принесли и ром.
Старик зазывал Александра к себе, но он отказался наотрез. Лиза, услышав отказ, надула губки. Она стала добиваться от него причины нелюдимости. Как ни хитро наводила она разговор на этот предмет, Александр еще хитрее отделывался.
Эта таинственность только раздражала любопытство, а может быть, и другое чувство Лизы. На лице ее, до тех пор ясном, как летнее небо, появилось облачко беспокойства, задумчивости. Она часто устремляла на Александра грустный взгляд, со вздохом отводила глаза и потупляла в землю, а сама, кажется,
думала: Вы несчастливы может быть, обмануты…
О, как бы я умела сделать вас счастливым как бы берегла вас, как бы любила я бы защитила вас от самой судьбы, я бы и прочее
Так думает большая часть женщин и большая часть обманывает тех, кто верит этому пению сирен. Александр будто ничего не замечает. Он говорит с ней,
как бы говорил с приятелем, с дядей никакого оттенка той нежности, которая невольно вкрадывается в дружбу мужчины и женщины и делает эти отношения непохожими на дружбу. Оттого и говорят, что между мужчиной и женщиной нет и не может быть дружбы,
что называемое дружбой между ними – есть нечто иное, как или начало, или остатки любви, или, наконец, самая любовь. Но, глядя на обращение Адуева с Лизой, можно было поверить, что такая дружба су- ществует.
Однажды только он отчасти открыл или хотел открыть ей образ своих мыслей. Он взял со скамьи принесенную ею книгу и развернул. То был «Чайльд-Га- рольд» во французском переводе. Александр покачал головой, вздохнули молча положил книгу на место Вам не нравится Байрон? Вы против Байрона? сказала она. – Байрон такой великий поэт – и не нравится вам Я ничего не говорю, а вы уж напали на меня, отвечал он Отчего же вы покачали головой Так мне жаль, что эта книга попалась вам в руки
– Кого же жаль книги или меня?
Александр молчал Отчего же мне не читать Байрона? – спросила она По двум причинам, – сказал Александр, помолчав. Он положил свою руку на ее руку, для большего ли убеждения или потому, что у ней была беленькая и мягкая ручка, – и начал говорить тихо, мерно, поводя глазами то по локонам Лизы, то по шее, топота- лии. По мере этих переходов возвышался постепенно и голос его Во-первых, потому, – говорил он, – что вычитаете Байрона по-французски, и, следовательно, для вас потеряны красота и могущество языка поэта. Посмотрите, какой здесь бледный, бесцветный, жалкий язык!
Это прах великого поэта идеи его как будто расплылись вводе. Во-вторых, потому бы я не советовал вам читать Байрона, что он, может быть, пробудит в душе вашей такие струны, которые бы век молчали без того…
Тут он крепко и выразительно сжал ее руку, как будто хотел придать тем вес своим словам Зачем вам читать Байрона? – продолжал он, может быть, жизнь ваша протечет тихо, как этот ручей видите, как он мал, мелок он не отразит ни целого неба в себе, ни тучна берегах его нет ни скал
как бы говорил с приятелем, с дядей никакого оттенка той нежности, которая невольно вкрадывается в дружбу мужчины и женщины и делает эти отношения непохожими на дружбу. Оттого и говорят, что между мужчиной и женщиной нет и не может быть дружбы,
что называемое дружбой между ними – есть нечто иное, как или начало, или остатки любви, или, наконец, самая любовь. Но, глядя на обращение Адуева с Лизой, можно было поверить, что такая дружба су- ществует.
Однажды только он отчасти открыл или хотел открыть ей образ своих мыслей. Он взял со скамьи принесенную ею книгу и развернул. То был «Чайльд-Га- рольд» во французском переводе. Александр покачал головой, вздохнули молча положил книгу на место Вам не нравится Байрон? Вы против Байрона? сказала она. – Байрон такой великий поэт – и не нравится вам Я ничего не говорю, а вы уж напали на меня, отвечал он Отчего же вы покачали головой Так мне жаль, что эта книга попалась вам в руки
– Кого же жаль книги или меня?
Александр молчал Отчего же мне не читать Байрона? – спросила она По двум причинам, – сказал Александр, помолчав. Он положил свою руку на ее руку, для большего ли убеждения или потому, что у ней была беленькая и мягкая ручка, – и начал говорить тихо, мерно, поводя глазами то по локонам Лизы, то по шее, топота- лии. По мере этих переходов возвышался постепенно и голос его Во-первых, потому, – говорил он, – что вычитаете Байрона по-французски, и, следовательно, для вас потеряны красота и могущество языка поэта. Посмотрите, какой здесь бледный, бесцветный, жалкий язык!
Это прах великого поэта идеи его как будто расплылись вводе. Во-вторых, потому бы я не советовал вам читать Байрона, что он, может быть, пробудит в душе вашей такие струны, которые бы век молчали без того…
Тут он крепко и выразительно сжал ее руку, как будто хотел придать тем вес своим словам Зачем вам читать Байрона? – продолжал он, может быть, жизнь ваша протечет тихо, как этот ручей видите, как он мал, мелок он не отразит ни целого неба в себе, ни тучна берегах его нет ни скал
ни пропастей он бежит игриво чуть-чуть лишь легкая зыбь рябит его поверхность отражает он только зелень берегов, клочок неба да маленькие облака…
Так, вероятно, протекла бы и жизнь ваша, а вы напрашиваетесь на напрасные волнения, на бури хотите взглянуть на жизнь и людей сквозь мрачное стекло…
Оставьте, не читайте глядите на все с улыбкой, не смотрите вдаль, живите день заднем, не разбирайте темных сторон в жизни и людях, а то А то что Ничего – сказал Александр, будто опомнившись Нет, скажите мне вы, верно, испытали что-ни- будь Где моя удочка Позвольте, мне пора.
Он казался встревоженным, что высказался так неосторожно Нет, еще слово, – заговорила Лиза, – ведь поэт должен пробуждать сочувствие к себе. Байрон великий поэт, отчего же вы не хотите, чтоб я сочувствовала ему разве я так глупа, ничтожна, что не пойму?..
Она обиделась Не то совсем сочувствуйте тому, что свойственно вашему женскому сердцу ищите того, что под лад ему, иначе может случиться страшный разладив голове, ив сердце. – Тут он покачал головой, намекая на то, что он сам – жертва этого разлада
– Один покажет вам, – говорил он, – цветок и заставит наслаждаться его запахом и красотой, а другой укажет только ядовитый сок в его чашечке тогда для вас пропадут и красота, и благоухание Он заставит вас сожалеть о том, зачем там этот соки вы забудете,
что есть и благоухание Есть разница между этими обоими людьми и между сочувствием к ним. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается снами и около нас не ищите ненужной опытности неона ведет к счастью.
Он замолчал. Она доверчиво и задумчиво слушала его Говорите, говорите – сказала она с детской покорностью я готова слушать вас целые дни, повиноваться вам во всем Мне – сказал Александр холодно, – помилуйте!
какое я имею право располагать вашей волей Извините, что я позволил себе сделать замечание. Читайте что угодно «Чайльд-Гарольд» – очень хорошая книга, Байрон – великий поэт Нет, не притворяйтесь не говорите так. Скажите,
что мне читать?
Он с педантическою важностью предложил было ей несколько исторических книг, путешествий, но она сказала, что это ей ив пансионе надоело. Тогда он указал ей Вальтер Скотта, Купера, несколько французских и английских писателей и писательниц, из русских двух или трех авторов, стараясь при этом, будто нечаянно, обнаружить свой литературный вкуси такт.
Потом между ними уже не было подобного разговора.
Александр все хотел бежать прочь. Что мне женщины говорил он, – любить я не могу я отжил для них…»
«Ладно, ладно – возражал на это Костяков, – вот женитесь, так увидите. Я сам, бывало, только бы играть с молодыми девками да бабами, а как пришла пора к венцу, словно кол в голову вбили так кто-то и пихал жениться!»
И Александр не бежал. В нем зашевелились все прежние мечты. Сердце стало биться усиленным тактом. В глазах его мерещились то талия, то ножка, то локон Лизы, и жизнь опять немного просветлела. Дня три уж не Костяков звал его, а он сам тащил Костякова на рыбную ловлю. Опять опять прежнее – говорил
Александр, – ноя тверди между тем торопливо шел на речку.
Лиза всякий раз с нетерпением поджидала прихода приятелей. Костякову каждый вечер готовилась чашка душистого чаю с ромом – и, может быть, Лиза отчасти обязана была этой хитрости тем, что они не пропускали ни одного вечера. Если они опаздывали, Лиза с отцом шла им навстречу. Когда ненастная погода
Так, вероятно, протекла бы и жизнь ваша, а вы напрашиваетесь на напрасные волнения, на бури хотите взглянуть на жизнь и людей сквозь мрачное стекло…
Оставьте, не читайте глядите на все с улыбкой, не смотрите вдаль, живите день заднем, не разбирайте темных сторон в жизни и людях, а то А то что Ничего – сказал Александр, будто опомнившись Нет, скажите мне вы, верно, испытали что-ни- будь Где моя удочка Позвольте, мне пора.
Он казался встревоженным, что высказался так неосторожно Нет, еще слово, – заговорила Лиза, – ведь поэт должен пробуждать сочувствие к себе. Байрон великий поэт, отчего же вы не хотите, чтоб я сочувствовала ему разве я так глупа, ничтожна, что не пойму?..
Она обиделась Не то совсем сочувствуйте тому, что свойственно вашему женскому сердцу ищите того, что под лад ему, иначе может случиться страшный разладив голове, ив сердце. – Тут он покачал головой, намекая на то, что он сам – жертва этого разлада
– Один покажет вам, – говорил он, – цветок и заставит наслаждаться его запахом и красотой, а другой укажет только ядовитый сок в его чашечке тогда для вас пропадут и красота, и благоухание Он заставит вас сожалеть о том, зачем там этот соки вы забудете,
что есть и благоухание Есть разница между этими обоими людьми и между сочувствием к ним. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается снами и около нас не ищите ненужной опытности неона ведет к счастью.
Он замолчал. Она доверчиво и задумчиво слушала его Говорите, говорите – сказала она с детской покорностью я готова слушать вас целые дни, повиноваться вам во всем Мне – сказал Александр холодно, – помилуйте!
какое я имею право располагать вашей волей Извините, что я позволил себе сделать замечание. Читайте что угодно «Чайльд-Гарольд» – очень хорошая книга, Байрон – великий поэт Нет, не притворяйтесь не говорите так. Скажите,
что мне читать?
Он с педантическою важностью предложил было ей несколько исторических книг, путешествий, но она сказала, что это ей ив пансионе надоело. Тогда он указал ей Вальтер Скотта, Купера, несколько французских и английских писателей и писательниц, из русских двух или трех авторов, стараясь при этом, будто нечаянно, обнаружить свой литературный вкуси такт.
Потом между ними уже не было подобного разговора.
Александр все хотел бежать прочь. Что мне женщины говорил он, – любить я не могу я отжил для них…»
«Ладно, ладно – возражал на это Костяков, – вот женитесь, так увидите. Я сам, бывало, только бы играть с молодыми девками да бабами, а как пришла пора к венцу, словно кол в голову вбили так кто-то и пихал жениться!»
И Александр не бежал. В нем зашевелились все прежние мечты. Сердце стало биться усиленным тактом. В глазах его мерещились то талия, то ножка, то локон Лизы, и жизнь опять немного просветлела. Дня три уж не Костяков звал его, а он сам тащил Костякова на рыбную ловлю. Опять опять прежнее – говорил
Александр, – ноя тверди между тем торопливо шел на речку.
Лиза всякий раз с нетерпением поджидала прихода приятелей. Костякову каждый вечер готовилась чашка душистого чаю с ромом – и, может быть, Лиза отчасти обязана была этой хитрости тем, что они не пропускали ни одного вечера. Если они опаздывали, Лиза с отцом шла им навстречу. Когда ненастная погода
удерживала приятелей дома, на другой день упреками ими погоде, не было конца.
Александр думал, думали решился на время прекратить свои прогулки, бог знает с какою целью, они сам не знал этого, и не ходил ловить рыбу целую неделю. И Костяков не ходил. Наконец пошли.
Еще за версту до того места, где они ловили, встретили они Лизу с нянькой. Она вскрикнула, завидя их,
потом вдруг смешалась, покраснела. Адуев холодно поклонился, Костяков пустился болтать Вот и мы, – сказал он, – вы не ждали хе, хе, хе!
вижу, что не ждали и самовара нет Давненько, сударыня, давненько не видались Есть ли клев Я все порывался, да вот Александра Федорыча не мог уговорить сидит дома или нет, бишь, все лежит.
Она с упреком взглянула на Адуева.
– Что это значит – спросила она Что Вы небыли целую неделю Да, кажется, с неделю не был Отчего же Так, не хотелось Не хотелось – сказала она с изумлением Да, а что?
Она молчала, но, кажется, думала Да разве вам может не хотеться идти сюда
– Я хотела послать папеньку в город к вам, – сказала она, – да не знала, где выживете В город, ко мне зачем Прекрасный вопрос – сказала она обиженным тоном зачем Проведать, не случилось лис вами че- го-нибудь, здоровы ли вы Да что же вам Что мне Боже Что боже Как что. да ведь у меня ваши книги есть Она смешалась. – Неделю не быть – прибавила она Разве я непременно должен бывать здесь каждый день Непременно Зачем Зачем, зачем – Она печально глядела на него и твердила – зачем, зачем!
Он взглянул на нее. Что это слезы, смятение, и радость, и упреки Она бледна, немного похудела, глаза покраснели.
«Так вот что уже – подумал Александр, – я не ожидал так скоро Потом он громко засмеялся Зачем – говорите вы. Послушайте – продолжала она. У ней в глазах блеснула какая-то решимость.
Она, по-видимому, готовилась сказать что-то важное,
но в ту минуту подходил к ним ее отец
– До завтра, – сказала она, – завтра мне надо с вами поговорить сегодня я не могу сердце мое слишком полно Завтра вы придете да, слышите вы не забудете нас не покинете?..
И побежала, не дождавшись ответа.
Отец поглядел пристально на нее, потом на Адуе- ва и покачал головой. Александр молча смотрел ей вслед. Он будто и жалели досадовал на себя, что незаметно довел ее до этого положения кровь бросилась ему не к сердцу, а в голову.
«Она любит меня, – думал Александр, едучи домой Боже мой, какая скука как это нелепо теперь нельзя и приехать сюда, а в этом месте рыба славно клюет досадно!»
А между тем внутренне он, кажется, почему-то был не недоволен этим, стал весели болтал поминутно с
Костяковым.
Услужливое воображение, как нарочно, рисовало ему портрет Лизы во весь рост, с роскошными плечами, с стройной талией, не забыло и ножку. В нем зашевелилось странное ощущение, опять по телу пробежала дрожь, ноне добралась до души – и замерла.
Он разобрал это ощущение от источника до самого конца.
«Животное! – бормотал он про себя, – так вот какая мысль бродит у тебя в уме а обнаженные плечи, бюст, ножка воспользоваться доверчивостью,
неопытностью… обмануть ну, хорошо, обмануть, а там что – Та же скука, да еще, может быть, угрызение совести, а из чего Нет нет не допущу себя, не доведу и ее О, я тверд чувствую в себе довольно чистоты души, благородства сердца Яне паду во прахи не увлеку ее».
Лиза ждала его целый день стрепетом удовольствия, а потом сердце у ней сжалось она оробела,
сама не зная отчего, стала грустна и почти не желала прихода Александра. Когда же урочный час настала Александра не было, нетерпение ее превратилось в томительную тоску. С последним лучом солнца исчезла всякая надежда она заплакала.
На другой день опять ожила, опять сутра была весела, а к вечеру сердце стало пуще ныть и замирать и страхом, и надеждой. Опять не пришли.
На третий, на четвертый день тоже. А надежда все влекла ее на берег чуть вдали покажется лодка или мелькнут поберегу две человеческие тени, она затрепещет и изнеможет под бременем радостного ожидания. Но когда увидит, что в лодке не они, что тени не их, она опустит уныло голову на грудь, отчаяние сильнее наляжет надушу Через минуту опять коварная надежда шепчет ей утешительный предлог промедления и сердце опять забьется ожиданием. А Александр медлил, как будто нарочно.
Наконец, когда она, полубольная, с безнадежностью в душе, сидела однажды на своем месте поддеревом, вдруг послышался ей шорох она обернулась и задрожала от радостного испуга передней, сложа руки крестом, стоял Александр.
Она с радостными слезами протянула ему руки и долго не могла прийти в себя. Он взял ее за руку и жадно, также с волнением, вглядывался ей в лицо Вы похудели – сказал он тихо, – выстрадаете Она вздрогнула Как вы долго небыли промолвила она А выждали меня Я – с живостью отвечала она. – О, если б вызнали Она докончила ответ крепким пожатием его руки А я пришел проститься с вами – сказал они остановился, наблюдая, что будет с ней.
Она с испугом и недоверчивостью взглянула на него Неправда, – сказала она Правда – отвечал он Послушайте – вдруг заговорила она, робко оглядываясь вовсе стороны, – не уезжайте, ради бога, не уезжайте я вам скажу тайну Здесь нас увидит папенька из окошек пойдемте к нам в сад, в беседку
Александр думал, думали решился на время прекратить свои прогулки, бог знает с какою целью, они сам не знал этого, и не ходил ловить рыбу целую неделю. И Костяков не ходил. Наконец пошли.
Еще за версту до того места, где они ловили, встретили они Лизу с нянькой. Она вскрикнула, завидя их,
потом вдруг смешалась, покраснела. Адуев холодно поклонился, Костяков пустился болтать Вот и мы, – сказал он, – вы не ждали хе, хе, хе!
вижу, что не ждали и самовара нет Давненько, сударыня, давненько не видались Есть ли клев Я все порывался, да вот Александра Федорыча не мог уговорить сидит дома или нет, бишь, все лежит.
Она с упреком взглянула на Адуева.
– Что это значит – спросила она Что Вы небыли целую неделю Да, кажется, с неделю не был Отчего же Так, не хотелось Не хотелось – сказала она с изумлением Да, а что?
Она молчала, но, кажется, думала Да разве вам может не хотеться идти сюда
– Я хотела послать папеньку в город к вам, – сказала она, – да не знала, где выживете В город, ко мне зачем Прекрасный вопрос – сказала она обиженным тоном зачем Проведать, не случилось лис вами че- го-нибудь, здоровы ли вы Да что же вам Что мне Боже Что боже Как что. да ведь у меня ваши книги есть Она смешалась. – Неделю не быть – прибавила она Разве я непременно должен бывать здесь каждый день Непременно Зачем Зачем, зачем – Она печально глядела на него и твердила – зачем, зачем!
Он взглянул на нее. Что это слезы, смятение, и радость, и упреки Она бледна, немного похудела, глаза покраснели.
«Так вот что уже – подумал Александр, – я не ожидал так скоро Потом он громко засмеялся Зачем – говорите вы. Послушайте – продолжала она. У ней в глазах блеснула какая-то решимость.
Она, по-видимому, готовилась сказать что-то важное,
но в ту минуту подходил к ним ее отец
– До завтра, – сказала она, – завтра мне надо с вами поговорить сегодня я не могу сердце мое слишком полно Завтра вы придете да, слышите вы не забудете нас не покинете?..
И побежала, не дождавшись ответа.
Отец поглядел пристально на нее, потом на Адуе- ва и покачал головой. Александр молча смотрел ей вслед. Он будто и жалели досадовал на себя, что незаметно довел ее до этого положения кровь бросилась ему не к сердцу, а в голову.
«Она любит меня, – думал Александр, едучи домой Боже мой, какая скука как это нелепо теперь нельзя и приехать сюда, а в этом месте рыба славно клюет досадно!»
А между тем внутренне он, кажется, почему-то был не недоволен этим, стал весели болтал поминутно с
Костяковым.
Услужливое воображение, как нарочно, рисовало ему портрет Лизы во весь рост, с роскошными плечами, с стройной талией, не забыло и ножку. В нем зашевелилось странное ощущение, опять по телу пробежала дрожь, ноне добралась до души – и замерла.
Он разобрал это ощущение от источника до самого конца.
«Животное! – бормотал он про себя, – так вот какая мысль бродит у тебя в уме а обнаженные плечи, бюст, ножка воспользоваться доверчивостью,
неопытностью… обмануть ну, хорошо, обмануть, а там что – Та же скука, да еще, может быть, угрызение совести, а из чего Нет нет не допущу себя, не доведу и ее О, я тверд чувствую в себе довольно чистоты души, благородства сердца Яне паду во прахи не увлеку ее».
Лиза ждала его целый день стрепетом удовольствия, а потом сердце у ней сжалось она оробела,
сама не зная отчего, стала грустна и почти не желала прихода Александра. Когда же урочный час настала Александра не было, нетерпение ее превратилось в томительную тоску. С последним лучом солнца исчезла всякая надежда она заплакала.
На другой день опять ожила, опять сутра была весела, а к вечеру сердце стало пуще ныть и замирать и страхом, и надеждой. Опять не пришли.
На третий, на четвертый день тоже. А надежда все влекла ее на берег чуть вдали покажется лодка или мелькнут поберегу две человеческие тени, она затрепещет и изнеможет под бременем радостного ожидания. Но когда увидит, что в лодке не они, что тени не их, она опустит уныло голову на грудь, отчаяние сильнее наляжет надушу Через минуту опять коварная надежда шепчет ей утешительный предлог промедления и сердце опять забьется ожиданием. А Александр медлил, как будто нарочно.
Наконец, когда она, полубольная, с безнадежностью в душе, сидела однажды на своем месте поддеревом, вдруг послышался ей шорох она обернулась и задрожала от радостного испуга передней, сложа руки крестом, стоял Александр.
Она с радостными слезами протянула ему руки и долго не могла прийти в себя. Он взял ее за руку и жадно, также с волнением, вглядывался ей в лицо Вы похудели – сказал он тихо, – выстрадаете Она вздрогнула Как вы долго небыли промолвила она А выждали меня Я – с живостью отвечала она. – О, если б вызнали Она докончила ответ крепким пожатием его руки А я пришел проститься с вами – сказал они остановился, наблюдая, что будет с ней.
Она с испугом и недоверчивостью взглянула на него Неправда, – сказала она Правда – отвечал он Послушайте – вдруг заговорила она, робко оглядываясь вовсе стороны, – не уезжайте, ради бога, не уезжайте я вам скажу тайну Здесь нас увидит папенька из окошек пойдемте к нам в сад, в беседку
она выходит в поле, я вас проведу.
Они пошли. Александр не сводил глаз с ее плеч,
стройной талии и чувствовал лихорадочную дрожь.
«Что ж за важность, – думал он, идучи за ней, – что я пойду ведь я так только взгляну, как у них там, в беседке отец звал же меня ведь я мог бы идти прямо и открыто ноя далек от соблазна, ей-богу, далеки докажу это вот нарочно пришел сказать, что еду…
хотя и не еду никуда – Нет, демон меня не соблазнишь. Но тут, кажется, как будто Крылова бесенок,
явившийся из-за печки затворнику шепнули ему «А
зачем ты пришел сказать это в этом не было надобности ты бы не явился, и недели через две был бы забыт…»
Но Александру казалось, что он поступает благородно, являясь на подвиг самоотвержения, бороться с соблазном лицом к лицу. Первым трофеем его победы над собой был поцелуй, похищенный им у Лизы, потом он обнял ее за талию, сказал, что никуда не едет, что выдумал это, чтоб испытать ее, узнать, есть ливней чувство к нему. Наконец, к довершению победы, он обещал на другой день явиться в этот же час в беседку. Идучи домой, он рассуждало своем поступке, и его обдавало то холодом, то жаром. Он замирал Крылова бесенок, явившийся из-за печки затворнику, – Имеется ввиду басня И.А. Крылова Напраслина
Они пошли. Александр не сводил глаз с ее плеч,
стройной талии и чувствовал лихорадочную дрожь.
«Что ж за важность, – думал он, идучи за ней, – что я пойду ведь я так только взгляну, как у них там, в беседке отец звал же меня ведь я мог бы идти прямо и открыто ноя далек от соблазна, ей-богу, далеки докажу это вот нарочно пришел сказать, что еду…
хотя и не еду никуда – Нет, демон меня не соблазнишь. Но тут, кажется, как будто Крылова бесенок,
явившийся из-за печки затворнику шепнули ему «А
зачем ты пришел сказать это в этом не было надобности ты бы не явился, и недели через две был бы забыт…»
Но Александру казалось, что он поступает благородно, являясь на подвиг самоотвержения, бороться с соблазном лицом к лицу. Первым трофеем его победы над собой был поцелуй, похищенный им у Лизы, потом он обнял ее за талию, сказал, что никуда не едет, что выдумал это, чтоб испытать ее, узнать, есть ливней чувство к нему. Наконец, к довершению победы, он обещал на другой день явиться в этот же час в беседку. Идучи домой, он рассуждало своем поступке, и его обдавало то холодом, то жаром. Он замирал Крылова бесенок, явившийся из-за печки затворнику, – Имеется ввиду басня И.А. Крылова Напраслина
от ужаса и не верил самому себе наконец решился не быть завтра – и явился ранее назначенного часа.
Это было в августе месяце. Уж смеркалось. Александр обещал быть в девять часов, а пришел в восемь, один, без удочки. Он, как вор, пробирался к беседке, то боязливо оглядывался, то бежал опрометью. Но кто-то опередил его. Тот тоже торопливо, запыхавшись, вбежал в беседку и сел на диван в темном углу.
Александра как будто стерегли. Он тихо отворил дверь, в сильном волнении, на цыпочках, подошел к дивану и тихо взял за руку – отца Лизы. Александр вздрогнул, отскочил, хотел бежать, но старик поймал егоза фалду и посадил насильно подле себя на диван Как это вы, батюшка, зашли сюда – спросил он Я за рыбой – бормотал Александр, едва шевеля губами. Зубы у него стучали один о другой. Старик был вовсе нестрашен, но Александр, как и всякий вор, пойманный наделе, дрожал, как в лихорадке За рыбой – повторил старик насмешливо. – Знаете ли, что это значит ловить рыбу в мутной воде Давно я замечаю завами и вот узнал вас наконец а Лизу свою знаю с пелен: она добра и доверчива, а вы, вы опасный плут…
Александр хотел встать, но старик удержал егоза руку Да, батюшка, не погневайтесь. Вы прикинулись несчастным, притворно избегали Лизы, завлекли ее,
уверились, да и хотели воспользоваться Хорошее ли это дело Как вас назвать Клянусь честью, я не предвидел последствий сказал Александр голосом глубокого убеждения, – я не хотел…
Старик молчал несколько минут А может быть, и то – сказал он, – может быть,
вы не по любви, атак, от праздности, сбивали столку бедную девочку, не зная сами, что из этого будет?..
удастся – хорошо, не удастся – нужды нет В Петербурге много этаких молодцов Знаете, как поступают с такими франтами?..
Александр сидел потупя взоры. У него недоставало духу оправдываться А сначала я думал лучше об вас, да ошибся, крепко ошибся Видишь, ведь каким тихеньким прикинулся слава богу, что спохватился вовремя Слушайте:
терять времени некогда глупая девчонка, того и гляди, явится на свидание. Я вчера подкараулил вас. Ненужно, чтоб она видела нас вместе вы уйдете и, разумеется, не воротитесь никогда она подумает, что вы обманули ее, и это послужит ей уроком. Только смотрите, чтоб вас здесь никогда не было найдите другое место для рыбной ловли, а не то я провожу вас неласково Счастье ваше, что Лиза еще может прямо глядеть мне в глаза я целый день наблюдал за нею иначе вы не этой дорогой вышли бы отсюда…
Прощайте!
Александр что-то хотел сказать, но старик отворил дверь и почти вытолкал его.
Александр вышел, в каком положении – пусть судит читатель, если только ему не совестно будет на минуту поставить себя на его место. У моего героя брызнули даже слезы из глаз, слезы стыда, бешенства на самого себя, отчаяния…
«Зачем я живу – громко сказал он, – отвратительная, убийственная жизнь А я, я нет если у меня недостало твердости устоять против обольщения…
то достанет духу прекратить это бесполезное, позорное существование…»
Он скорыми шагами подошел к речке. Она была черна. По волнам перебегали какие-то длинные, фантастические, уродливые тени. Берег, где стоял Александр, был мелок Тут и умереть нельзя – сказал он презрительно и пошел на мост, бывший оттуда во ста шагах. Александр облокотился на перила посредине моста и стал вглядываться вводу. Он мысленно прощался с жиз- нию, посылал вздохи к матери, благословлял тетку
Это было в августе месяце. Уж смеркалось. Александр обещал быть в девять часов, а пришел в восемь, один, без удочки. Он, как вор, пробирался к беседке, то боязливо оглядывался, то бежал опрометью. Но кто-то опередил его. Тот тоже торопливо, запыхавшись, вбежал в беседку и сел на диван в темном углу.
Александра как будто стерегли. Он тихо отворил дверь, в сильном волнении, на цыпочках, подошел к дивану и тихо взял за руку – отца Лизы. Александр вздрогнул, отскочил, хотел бежать, но старик поймал егоза фалду и посадил насильно подле себя на диван Как это вы, батюшка, зашли сюда – спросил он Я за рыбой – бормотал Александр, едва шевеля губами. Зубы у него стучали один о другой. Старик был вовсе нестрашен, но Александр, как и всякий вор, пойманный наделе, дрожал, как в лихорадке За рыбой – повторил старик насмешливо. – Знаете ли, что это значит ловить рыбу в мутной воде Давно я замечаю завами и вот узнал вас наконец а Лизу свою знаю с пелен: она добра и доверчива, а вы, вы опасный плут…
Александр хотел встать, но старик удержал егоза руку Да, батюшка, не погневайтесь. Вы прикинулись несчастным, притворно избегали Лизы, завлекли ее,
уверились, да и хотели воспользоваться Хорошее ли это дело Как вас назвать Клянусь честью, я не предвидел последствий сказал Александр голосом глубокого убеждения, – я не хотел…
Старик молчал несколько минут А может быть, и то – сказал он, – может быть,
вы не по любви, атак, от праздности, сбивали столку бедную девочку, не зная сами, что из этого будет?..
удастся – хорошо, не удастся – нужды нет В Петербурге много этаких молодцов Знаете, как поступают с такими франтами?..
Александр сидел потупя взоры. У него недоставало духу оправдываться А сначала я думал лучше об вас, да ошибся, крепко ошибся Видишь, ведь каким тихеньким прикинулся слава богу, что спохватился вовремя Слушайте:
терять времени некогда глупая девчонка, того и гляди, явится на свидание. Я вчера подкараулил вас. Ненужно, чтоб она видела нас вместе вы уйдете и, разумеется, не воротитесь никогда она подумает, что вы обманули ее, и это послужит ей уроком. Только смотрите, чтоб вас здесь никогда не было найдите другое место для рыбной ловли, а не то я провожу вас неласково Счастье ваше, что Лиза еще может прямо глядеть мне в глаза я целый день наблюдал за нею иначе вы не этой дорогой вышли бы отсюда…
Прощайте!
Александр что-то хотел сказать, но старик отворил дверь и почти вытолкал его.
Александр вышел, в каком положении – пусть судит читатель, если только ему не совестно будет на минуту поставить себя на его место. У моего героя брызнули даже слезы из глаз, слезы стыда, бешенства на самого себя, отчаяния…
«Зачем я живу – громко сказал он, – отвратительная, убийственная жизнь А я, я нет если у меня недостало твердости устоять против обольщения…
то достанет духу прекратить это бесполезное, позорное существование…»
Он скорыми шагами подошел к речке. Она была черна. По волнам перебегали какие-то длинные, фантастические, уродливые тени. Берег, где стоял Александр, был мелок Тут и умереть нельзя – сказал он презрительно и пошел на мост, бывший оттуда во ста шагах. Александр облокотился на перила посредине моста и стал вглядываться вводу. Он мысленно прощался с жиз- нию, посылал вздохи к матери, благословлял тетку
даже простил Наденьку. Слезы умиления текли у него по щекам Он закрыл лицо руками Неизвестно, чтобы он сделал, как вдруг мост заколебался у него под ногами он оглянулся боже мой он на краю пропасти:
перед ним зияет могила половина моста отделилась и отплывает прочь проходят барки еще минута и прощай Он собрал все силы и сделал отчаянный прыжок на ту сторону. Там он остановился, перевел духи схватился за сердце Что, барин, испужался? – спросил его сторож Чего, братец, чуть было в середину не попал, отвечал дрожащим голосом Александр Боже храни долго ль до греха – промолвил сторож, зевая, – в запрошлом лете один барочники так упал.
Александр пошел домой, придерживаясь рукой за сердце. Он по временам оглядывался нареку, на разведенный мост и, вздрагивая, тотчас же отворачивался и ускорял шаги.
Между тем Лиза кокетливо одевалась, не брала с собой ни отца, ни няньки и каждый вечер просиживала до поздней ночи под деревом.
Настали темные вечера она все ждала но о приятелях ни слуху ни духу.
Пришла осень. Желтые листья падали с деревьев и усеяли берега зелень полиняла река приняла свинцовый цвет небо было постоянно серо дул холодный ветер с мелким дождем. Берега реки опустели неслышно было ни веселых песен, ни смеху, ни звонких голосов по берегам лодки и барки перестали сновать взад и вперед. Ни одно насекомое не прожужжит в траве, ни одна птичка не защебечет на дереве только галки и вороны криком наводили уныние надушу и рыба перестала клевать.
А Лиза все ждала ей непременно нужно было поговорить с Александром открыть ему тайну. Она все сидела на скамье, поддеревом, в кацавейке. Она похудела глаза у ней немного впали щеки были подвязаны платком. Так застал ее однажды отец Пойдем, полно тут сидеть, – сказал он, морщась и дрожа от холода, – посмотри, у тебя руки посинели;
ты озябла. Лиза слышишь ли пойдем Куда Домой мы сегодня переезжаем в город Зачем – спросила она с удивлением Как зачем осень на дворе мы одни только остались на даче Ах, боже мой – сказала она, – здесь и зимой будет хорошо останемтесь.
– Вот что еще вздумала Полно, полно, пойдем Погодите – сказала она умоляющим голосом, еще воротятся красные дни
– Послушай – отвечал отец, трепля ее по щеке и указывая на то место, где удили приятели, – они не воротятся Не воротятся – повторила она вопроситель- но-печальным голосом, потом подала отцу руку и тихо, склонив голову, пошла домой, оглядываясь по временам назад.
А Адуев с Костяковым давно уже удили где-то в противоположной стороне от этого места
перед ним зияет могила половина моста отделилась и отплывает прочь проходят барки еще минута и прощай Он собрал все силы и сделал отчаянный прыжок на ту сторону. Там он остановился, перевел духи схватился за сердце Что, барин, испужался? – спросил его сторож Чего, братец, чуть было в середину не попал, отвечал дрожащим голосом Александр Боже храни долго ль до греха – промолвил сторож, зевая, – в запрошлом лете один барочники так упал.
Александр пошел домой, придерживаясь рукой за сердце. Он по временам оглядывался нареку, на разведенный мост и, вздрагивая, тотчас же отворачивался и ускорял шаги.
Между тем Лиза кокетливо одевалась, не брала с собой ни отца, ни няньки и каждый вечер просиживала до поздней ночи под деревом.
Настали темные вечера она все ждала но о приятелях ни слуху ни духу.
Пришла осень. Желтые листья падали с деревьев и усеяли берега зелень полиняла река приняла свинцовый цвет небо было постоянно серо дул холодный ветер с мелким дождем. Берега реки опустели неслышно было ни веселых песен, ни смеху, ни звонких голосов по берегам лодки и барки перестали сновать взад и вперед. Ни одно насекомое не прожужжит в траве, ни одна птичка не защебечет на дереве только галки и вороны криком наводили уныние надушу и рыба перестала клевать.
А Лиза все ждала ей непременно нужно было поговорить с Александром открыть ему тайну. Она все сидела на скамье, поддеревом, в кацавейке. Она похудела глаза у ней немного впали щеки были подвязаны платком. Так застал ее однажды отец Пойдем, полно тут сидеть, – сказал он, морщась и дрожа от холода, – посмотри, у тебя руки посинели;
ты озябла. Лиза слышишь ли пойдем Куда Домой мы сегодня переезжаем в город Зачем – спросила она с удивлением Как зачем осень на дворе мы одни только остались на даче Ах, боже мой – сказала она, – здесь и зимой будет хорошо останемтесь.
– Вот что еще вздумала Полно, полно, пойдем Погодите – сказала она умоляющим голосом, еще воротятся красные дни
– Послушай – отвечал отец, трепля ее по щеке и указывая на то место, где удили приятели, – они не воротятся Не воротятся – повторила она вопроситель- но-печальным голосом, потом подала отцу руку и тихо, склонив голову, пошла домой, оглядываясь по временам назад.
А Адуев с Костяковым давно уже удили где-то в противоположной стороне от этого места
1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15
V
Мало-помалу Александр успел забытьи Лизу, и неприятную сцену с ее отцом. Он опять стал покоен,
даже весел, часто хохотал плоским шуткам Костяко- ва. Его смешил взгляд этого человека на жизнь. Они строили даже планы уехать куда-нибудь подальше,
выстроить на берегу реки, где много рыбы, хижину и прожить там остаток дней. Душа Александра опять стала утопать в тине скудных понятий и материального быта. Но судьба не дремала, и ему не удавалось утонуть совсем в этой тине.
Осенью он получил от тетки записку с убедительнейшею просьбою проводить ее в концерт, потому что дядя был не совсем здоров. Приехал какой-то артист,
европейская знаменитость Как, в концерт – говорил Александр в сильной тревоге, – в концерт, опять в эту толпу, в самый блеск мишуры, лжи, притворства нет, не поеду Поди, чай, еще пять рублев стоит, – заметил бывший тут Костяков Билет стоит пятнадцать рублей, – сказал Александр ноя охотно бы дал пятьдесят, чтоб не ехать Пятнадцать – закричал Костяков, всплеснув руками вот мошенники анафемы ездят сюда надувать насобирать деньги. Дармоеды проклятые Не ездите, Александр Федорыч, плюньте Добро бы вещь какая-нибудь: взял бы домой, на стол поставил или съела то послушал только, да и на плати пятнадцать рублев! За пятнадцать рублев можно жеребенка купить Иногда зато, чтобы провести с удовольствием вечер, платят и дороже, – заметил Александр Провести вечер с удовольствием Да знаете что:
пойдемте в баню, славно проведем Я всякий раз, как соскучусь, иду туда – и любо пойдешь часов в шесть,
а выйдешь в двенадцать, и погреешься, и тело почешешь, а иногда и знакомство приятное сведешь придет духовное лицо, либо купец, либо офицер заведут речь о торговле, что ли, или о преставлении света…
и не вышел бы а всего по шести гривен с человека!
Не знают, где вечер провести!
Но Александр поехал. Он со вздохом вытащил давно ненадеванный, прошлогодний фрак, натянул белые перчатки Перчатки пять рублев, итого двадцать – считал
Костяков, присутствовавший при туалете Адуева. Двадцать рублев так вот, в один вечер кинули Послушать эко диво!
Александр отвык одеваться порядочно. Утром он ходил на службу в покойном вицмундире, вечером в
старом сюртуке или в пальто. Ему было неловко во фраке. Там теснило, тут чего-то недоставало шее было слишком жарко в атласном платке.
Тетка встретила его приветливо, с чувством благодарности зато, что он решился для нее покинуть свое затворничество, но ни слова о его образе жизни и за- нятиях.
Отыскав в зале место для Лизаветы Александровны, Адуев прислонился к колонне, под сенью како- го-то плечистого меломана, и начал скучать. Он тихонько зевнул в руку, ноне успел закрыть рта, как раздались оглушительные рукоплескания, приветствовавшие артиста. Александр и не взглянул на него.
Заиграли интродукцию. Через несколько минут оркестр стал стихать. К последним его звукам прицепились чуть-чуть слышно другие, сначала резвые, игривые, как будто напоминавшие игры детства слышались точно детские голоса, шумные, веселые потом звуки стали плавнее и мужественнее они, казалось,
выражали юношескую беспечность, отвагу, избыток жизни и сил. Потом полились медленнее, тише, как будто передавали нежное излияние любви, задушевный разговори, ослабевая, мало-помалу, слились в страстный шепот и незаметно смолкли…
Никто несмел пошевелиться. Масса людей замерла в безмолвии. Наконец вырвалось у всех единодушное ахи шепотом пронеслось по зале. Толпа было зашевелилась, но вдруг звуки снова проснулись, полились потоком, потом раздробились на тысячу каскадов и запрыгали, тесня и подавляя друг друга. Они гремели, будто упреками ревности, кипели бешенством страсти ухо не успевало ловить их и вдруг прервались, как точно у инструмента не стало более ни сил, ни голоса. Из-под смычка стал вырываться то глухой, отрывистый стон, то слышались плачущие, умоляющие звуки, и все окончилось болезненным, продолжительным вздохом. Сердце надрывалось звуки как будто пели об обманутой любви и безнадежной тоске. Все страдания, вся скорбь души человеческой слышались в них.
Александр трепетал. Он поднял голову и поглядел сквозь слезы через плечо соседа. Худощавый немец,
согнувшись над своим инструментом, стоял перед толпой и могущественно повелевал ею. Он кончили равнодушно отер платком руки и лоб. В зале раздался реви страшные рукоплескания. И вдруг этот артист согнулся в свой черед перед толпой и начал униженно кланяться и благодарить.
«И он поклоняется ей, – думал Александр, глядя с робостью на эту тысячеглавую гидру, – он, стоящий так высоко передней усиливаясь (итал
– Постойте что я вам сделала что с вами, Александр Отчего вы такие отчего равнодушны ко всему, никуда не ходите, живете в обществе не по вас Да так, ma tante; этот образ жизни мне нравится:
так покойно жить, хорошо это по мне По вас вы находите пищу для ума и сердца в такой жизни, с такими людьми?
Александр кивнул головой Вы притворяетесь, Александр вы чем-нибудь сильно огорчены и молчите. Прежде, бывало, вы находили, кому поверить ваше горе вызнали, что всегда найдете утешение или, по крайней мере, сочувствие а теперь разве у вас никого уж нет Никого Вы никому не верите Никому Разве вы не вспоминаете иногда о вашей матушке о ее любви к вам ласках. Неужели вам не приходило в голову, что, может быть, кто-нибудь и здесь любит вас, если не так, как она, то, по крайней мере, как сестра или, еще больше, как друг Прощайте, ma tante! – сказал он Прощайте, Александр я вас не удерживаю более отвечала тетка. У ней навернулись слезы.
Александр взял было шляпу, но потом положили поглядел на Лизавету Александровну
– Нет, не могу бежать от вас недостает сил – сказал он, – что выделаете со мной Будьте опять прежним Александром, хоть на одну минуту. Расскажите, поверьте мне все Да, я не могу молчать перед вами вам выскажу все, что у меня на душе, – сказал он. – Выспрашиваете, отчего я прячусь от людей, отчего яко всему равнодушен, отчего не вижусь даже с вами. отчего?
Знайте же, что жизнь давно опротивела мне, и я избрал себе такой быт, где она меньше заметна. Я ничего не хочу, не ищу, кроме покоя, сна души. Я изведал всю пустоту и всю ничтожность жизни – и глубоко презираю ее. Кто жили мыслил, тот не может
в душе не презирать людей Деятельность, хлопоты, заботы, развлечение – все надоело мне. Я ничего не хочу добиваться и искать у меня нет цели, потому что к чему повлечешься, достигнешь – и увидишь,
что все призрак. Радости для меня миновали як ним охладел. В образованном мире, с людьми, я сильнее чувствую невыгоды жизни, ау себя, один, вдалеке от толпы, я одеревенел случись что хочет в этом сне я не замечаю ни людей, ни себя. Я ничего не делаю и не вижу ни чужих, ни своих поступков – и покоен…
мне все равно счастья не может быть, а несчастье не Кто жили мыслил, тот не может в душе не презирать людей – из
«Евгения Онегина» АС. Пушкина (гл. 1, строфа XLVI)
Тетка встретила его приветливо, с чувством благодарности зато, что он решился для нее покинуть свое затворничество, но ни слова о его образе жизни и за- нятиях.
Отыскав в зале место для Лизаветы Александровны, Адуев прислонился к колонне, под сенью како- го-то плечистого меломана, и начал скучать. Он тихонько зевнул в руку, ноне успел закрыть рта, как раздались оглушительные рукоплескания, приветствовавшие артиста. Александр и не взглянул на него.
Заиграли интродукцию. Через несколько минут оркестр стал стихать. К последним его звукам прицепились чуть-чуть слышно другие, сначала резвые, игривые, как будто напоминавшие игры детства слышались точно детские голоса, шумные, веселые потом звуки стали плавнее и мужественнее они, казалось,
выражали юношескую беспечность, отвагу, избыток жизни и сил. Потом полились медленнее, тише, как будто передавали нежное излияние любви, задушевный разговори, ослабевая, мало-помалу, слились в страстный шепот и незаметно смолкли…
Никто несмел пошевелиться. Масса людей замерла в безмолвии. Наконец вырвалось у всех единодушное ахи шепотом пронеслось по зале. Толпа было зашевелилась, но вдруг звуки снова проснулись, полились потоком, потом раздробились на тысячу каскадов и запрыгали, тесня и подавляя друг друга. Они гремели, будто упреками ревности, кипели бешенством страсти ухо не успевало ловить их и вдруг прервались, как точно у инструмента не стало более ни сил, ни голоса. Из-под смычка стал вырываться то глухой, отрывистый стон, то слышались плачущие, умоляющие звуки, и все окончилось болезненным, продолжительным вздохом. Сердце надрывалось звуки как будто пели об обманутой любви и безнадежной тоске. Все страдания, вся скорбь души человеческой слышались в них.
Александр трепетал. Он поднял голову и поглядел сквозь слезы через плечо соседа. Худощавый немец,
согнувшись над своим инструментом, стоял перед толпой и могущественно повелевал ею. Он кончили равнодушно отер платком руки и лоб. В зале раздался реви страшные рукоплескания. И вдруг этот артист согнулся в свой черед перед толпой и начал униженно кланяться и благодарить.
«И он поклоняется ей, – думал Александр, глядя с робостью на эту тысячеглавую гидру, – он, стоящий так высоко передней усиливаясь (итал
Артист поднял смычок и – все мгновенно смолкло.
Заколебавшаяся толпа слилась опять водно неподвижное тело. Потекли другие звуки, величавые, торжественные от этих звуков спина слушателя выпрямлялась, голова поднималась, нос вздергивался выше:
они пробуждали в сердце гордость, рождали мечты о славе. Оркестр начал глухо вторить, как будто отдаленный гул толпы, как народная молва…
Александр побледнели поник головой. Эти звуки,
как нарочно, внятно рассказывали ему прошедшее,
всю жизнь его, горькую и обманутую Посмотри, какая мина у этого – сказал кто-то, указывая на Александра, – я не понимаю, как можно так обнаружиться я Паганини слыхал, да у меня и бровь не шевельнулась.
Александр проклинали приглашение тетки, и артиста, а более всего судьбу, что она не дает ему забыть- ся.
«И к чему с какой целью – думал он, – чего она добивается от меня к чему напоминать мне мое бессилие, бесполезность прошедшего, которого не воротишь Проводив тетку до дому, он хотел было ехать к себе,
но она удержала егоза руку Неужели вы не зайдете – спросила она с упреком Нет Отчего же Теперь уже поздно когда-нибудь в другой раз И это вы мне отказываете Вам более, нежели кому-нибудь.
– Почему же Долго говорить. Прощайте Полчаса, Александр, слышите не более. Если откажете, значит вы никогда ни на волос не имели ко мне дружбы.
Она просила с таким чувством, так убедительно,
что у Александра не стало духу отказаться, ион пошел за ней, склонив голову. Петр Иваныч был у себя в кабинете Неужели я заслужила от вас одно пренебрежение, Александр – спросила Лизавета Александровна, усадив его у камина Вы ошибаетесь это не пренебрежение, – отвечал он Что же это значит как это назвать сколько разя писала к вам, звала к себе, вы не шли, наконец перестали отвечать на записки Это не пренебрежение Что же Так – сказал Александр и вздохнул. – Прощайте tante.
Заколебавшаяся толпа слилась опять водно неподвижное тело. Потекли другие звуки, величавые, торжественные от этих звуков спина слушателя выпрямлялась, голова поднималась, нос вздергивался выше:
они пробуждали в сердце гордость, рождали мечты о славе. Оркестр начал глухо вторить, как будто отдаленный гул толпы, как народная молва…
Александр побледнели поник головой. Эти звуки,
как нарочно, внятно рассказывали ему прошедшее,
всю жизнь его, горькую и обманутую Посмотри, какая мина у этого – сказал кто-то, указывая на Александра, – я не понимаю, как можно так обнаружиться я Паганини слыхал, да у меня и бровь не шевельнулась.
Александр проклинали приглашение тетки, и артиста, а более всего судьбу, что она не дает ему забыть- ся.
«И к чему с какой целью – думал он, – чего она добивается от меня к чему напоминать мне мое бессилие, бесполезность прошедшего, которого не воротишь Проводив тетку до дому, он хотел было ехать к себе,
но она удержала егоза руку Неужели вы не зайдете – спросила она с упреком Нет Отчего же Теперь уже поздно когда-нибудь в другой раз И это вы мне отказываете Вам более, нежели кому-нибудь.
– Почему же Долго говорить. Прощайте Полчаса, Александр, слышите не более. Если откажете, значит вы никогда ни на волос не имели ко мне дружбы.
Она просила с таким чувством, так убедительно,
что у Александра не стало духу отказаться, ион пошел за ней, склонив голову. Петр Иваныч был у себя в кабинете Неужели я заслужила от вас одно пренебрежение, Александр – спросила Лизавета Александровна, усадив его у камина Вы ошибаетесь это не пренебрежение, – отвечал он Что же это значит как это назвать сколько разя писала к вам, звала к себе, вы не шли, наконец перестали отвечать на записки Это не пренебрежение Что же Так – сказал Александр и вздохнул. – Прощайте tante.
– Постойте что я вам сделала что с вами, Александр Отчего вы такие отчего равнодушны ко всему, никуда не ходите, живете в обществе не по вас Да так, ma tante; этот образ жизни мне нравится:
так покойно жить, хорошо это по мне По вас вы находите пищу для ума и сердца в такой жизни, с такими людьми?
Александр кивнул головой Вы притворяетесь, Александр вы чем-нибудь сильно огорчены и молчите. Прежде, бывало, вы находили, кому поверить ваше горе вызнали, что всегда найдете утешение или, по крайней мере, сочувствие а теперь разве у вас никого уж нет Никого Вы никому не верите Никому Разве вы не вспоминаете иногда о вашей матушке о ее любви к вам ласках. Неужели вам не приходило в голову, что, может быть, кто-нибудь и здесь любит вас, если не так, как она, то, по крайней мере, как сестра или, еще больше, как друг Прощайте, ma tante! – сказал он Прощайте, Александр я вас не удерживаю более отвечала тетка. У ней навернулись слезы.
Александр взял было шляпу, но потом положили поглядел на Лизавету Александровну
– Нет, не могу бежать от вас недостает сил – сказал он, – что выделаете со мной Будьте опять прежним Александром, хоть на одну минуту. Расскажите, поверьте мне все Да, я не могу молчать перед вами вам выскажу все, что у меня на душе, – сказал он. – Выспрашиваете, отчего я прячусь от людей, отчего яко всему равнодушен, отчего не вижусь даже с вами. отчего?
Знайте же, что жизнь давно опротивела мне, и я избрал себе такой быт, где она меньше заметна. Я ничего не хочу, не ищу, кроме покоя, сна души. Я изведал всю пустоту и всю ничтожность жизни – и глубоко презираю ее. Кто жили мыслил, тот не может
в душе не презирать людей Деятельность, хлопоты, заботы, развлечение – все надоело мне. Я ничего не хочу добиваться и искать у меня нет цели, потому что к чему повлечешься, достигнешь – и увидишь,
что все призрак. Радости для меня миновали як ним охладел. В образованном мире, с людьми, я сильнее чувствую невыгоды жизни, ау себя, один, вдалеке от толпы, я одеревенел случись что хочет в этом сне я не замечаю ни людей, ни себя. Я ничего не делаю и не вижу ни чужих, ни своих поступков – и покоен…
мне все равно счастья не может быть, а несчастье не Кто жили мыслил, тот не может в душе не презирать людей – из
«Евгения Онегина» АС. Пушкина (гл. 1, строфа XLVI)
проймет меня Это ужасно Александр, – сказала тетка, – в эти лета такое охлаждение ко всему Чему вы удивляетесь, ma tante? Отделитесь на минуту от тесного горизонта, в котором вы заключены, посмотрите на жизнь, на мир что это такое. Что вчера велико, сегодня ничтожно чего хотел вчера, не хочешь сегодня вчерашний друг – сегодня враг. Стоит ли хлопотать из чего-нибудь, любить, привязываться, ссориться, мириться – словом, жить не лучше ли спать и умом и сердцем Я и сплю, оттого и не хожу никуда, и к вам особенно Я уснул было совсем, а вы будите и ум и сердце и толкаете их опять в омут. Если хотите видеть меня веселым, здоровым, может быть живым, даже, пожалуй, по понятиям дядюшки, счастливым оставьте меня там, где я теперь. Дайте успокоиться этим волнениям пусть мечты улягутся, пусть ум оцепенеет совсем, сердце окаменеет, глаза отвыкнут от слез, губы от улыбки – и тогда, через год, через два, я приду к вам совсем готовый на всякое испытание тогда не пробудите, как ни старайтесь, а теперь…
Он сделал отчаянный жест Смотрите, Александр, – живо перебила тетка, вы в одну минуту изменились у вас слезы на глазах;
вы еще все те жене притворяйтесь жене удерживайте чувства, дайте ему волю
– Зачем я не буду лучше от этого я буду только сильнее мучиться. Нынешний вечер уничтожил меня в собственных глазах. Я ясно понял, что не имею права никого винить в своей тоске. Я сам погубил свою жизнь. Я мечтало славе, бог знает с чего, и пренебрег своим делом я испортил свое скромное назначение и теперь не поправлю прошлого поздно Я бежал толпы, презирал ее, – а этот немец, с своей глубокой,
сильной душой, с поэтической натурой, не отрекается от мира и не бежит от толпы он гордится ее рукоплесканиями. Он понимает, что он едва заметное кольцо в бесконечной цепи человечества он тоже все знает,
что я ему знакомы страдания. Слышали, как он рассказал в звуках всю жизнь и радости, и горечь ее, и счастье, и скорбь души она понятна ему. Как стал я сегодня вдруг мелок, ничтожен в собственных глазах,
с своей тоской, страданиями. Он пробудил во мне горькое сознание, что я горд – и бессилен Ах, зачем вы вызвали меня Прощайте, пустите меня Чем же я виновата, Александр неужели я могла пробудить в вас горькое чувство – я Вот то-то и беда ваше ангельское, доброе лицо tante, кроткие речи, дружеское пожатие руки – все это смущает и трогает меня мне хочется плакать, хочется опять жить, томиться а зачем Как зачем Останьтесь всегда снами и если высчитаете меня хоть немного достойною вашей дружбы, стало быть, вы найдете утешение ив другой не одна я такая вас оценят Да выдумаете, это всегда будет утешать меня?
вы думаете, я поверю этому минутному умилению?
Вы, точно, женщина в благороднейшем смысле слова вы созданы на радость, на счастье мужчины да можно ли надеяться на это счастье можно ли поручиться, что оно прочно, что сегодня, завтра судьба не обернет вверх дном этой счастливой жизни, – вот вопрос Можно ли верить чему-нибудь и кому-нибудь,
даже себе Не лучше ли жить без всяких надежд и волнений, не ожидать ничего, не искать радостей и,
стало быть, не оплакивать потерь От судьбы вы нигде не уйдете, Александр и там,
где вы теперь, она все будет преследовать вас Да, правда только там судьбе не над чем забавляться, больше забавляюсь я над нею смотришь, то рыба сорвется судочки, когда уж протянул к ней руку,
то дождь пойдет, когда собрался загородили погода хороша, да самому не хочется ну и смешно…
У Лизаветы Александровны недоставало более возражений Вы женитесь будете любить – сказала она нерешительно Женюсь вот еще Неужели выдумаете, что я вверю свое счастье женщине, если б даже и полюбил ее,
чего тоже быть не может или неужели вы думаете,
что я взялся бы сделать женщину счастливой Нет, я знаю, что мы обманем друг друга и оба обманемся.
Дядюшка Петр Иваныч и опыт научили меня Петр Иваныч! да, он много виноват – сказала Ли- завета Александровна со вздохом, – новы имели право не слушать его и были бы счастливы в супружестве Дав деревне, конечно а теперь Нет, ma супружество не для меня. Я теперь не могу притвориться, когда разлюблю и перестану быть счастлив;
не могу также не увидеть, когда жена притворится будем оба хитрить, как хитрите например, вы идя- дюшка…
– Мыс изумлением и с испугом спросила Лиза- вета Александровна Да, вы Скажите-ка, так ли вы счастливы, как мечтали некогда Не так, как мечтала но счастлива иначе, нежели мечтала, разумнее, может быть, больше – не всели это равно. – с замешательством отвечала Лизавета
Александровна, – ивы тоже Разумнее Ах, ma tante, не вы бы говорили так дядюшкой и отзывается Знаю я это счастье по его методе разумнее – так, но больше ли ведь у него все
Он сделал отчаянный жест Смотрите, Александр, – живо перебила тетка, вы в одну минуту изменились у вас слезы на глазах;
вы еще все те жене притворяйтесь жене удерживайте чувства, дайте ему волю
– Зачем я не буду лучше от этого я буду только сильнее мучиться. Нынешний вечер уничтожил меня в собственных глазах. Я ясно понял, что не имею права никого винить в своей тоске. Я сам погубил свою жизнь. Я мечтало славе, бог знает с чего, и пренебрег своим делом я испортил свое скромное назначение и теперь не поправлю прошлого поздно Я бежал толпы, презирал ее, – а этот немец, с своей глубокой,
сильной душой, с поэтической натурой, не отрекается от мира и не бежит от толпы он гордится ее рукоплесканиями. Он понимает, что он едва заметное кольцо в бесконечной цепи человечества он тоже все знает,
что я ему знакомы страдания. Слышали, как он рассказал в звуках всю жизнь и радости, и горечь ее, и счастье, и скорбь души она понятна ему. Как стал я сегодня вдруг мелок, ничтожен в собственных глазах,
с своей тоской, страданиями. Он пробудил во мне горькое сознание, что я горд – и бессилен Ах, зачем вы вызвали меня Прощайте, пустите меня Чем же я виновата, Александр неужели я могла пробудить в вас горькое чувство – я Вот то-то и беда ваше ангельское, доброе лицо tante, кроткие речи, дружеское пожатие руки – все это смущает и трогает меня мне хочется плакать, хочется опять жить, томиться а зачем Как зачем Останьтесь всегда снами и если высчитаете меня хоть немного достойною вашей дружбы, стало быть, вы найдете утешение ив другой не одна я такая вас оценят Да выдумаете, это всегда будет утешать меня?
вы думаете, я поверю этому минутному умилению?
Вы, точно, женщина в благороднейшем смысле слова вы созданы на радость, на счастье мужчины да можно ли надеяться на это счастье можно ли поручиться, что оно прочно, что сегодня, завтра судьба не обернет вверх дном этой счастливой жизни, – вот вопрос Можно ли верить чему-нибудь и кому-нибудь,
даже себе Не лучше ли жить без всяких надежд и волнений, не ожидать ничего, не искать радостей и,
стало быть, не оплакивать потерь От судьбы вы нигде не уйдете, Александр и там,
где вы теперь, она все будет преследовать вас Да, правда только там судьбе не над чем забавляться, больше забавляюсь я над нею смотришь, то рыба сорвется судочки, когда уж протянул к ней руку,
то дождь пойдет, когда собрался загородили погода хороша, да самому не хочется ну и смешно…
У Лизаветы Александровны недоставало более возражений Вы женитесь будете любить – сказала она нерешительно Женюсь вот еще Неужели выдумаете, что я вверю свое счастье женщине, если б даже и полюбил ее,
чего тоже быть не может или неужели вы думаете,
что я взялся бы сделать женщину счастливой Нет, я знаю, что мы обманем друг друга и оба обманемся.
Дядюшка Петр Иваныч и опыт научили меня Петр Иваныч! да, он много виноват – сказала Ли- завета Александровна со вздохом, – новы имели право не слушать его и были бы счастливы в супружестве Дав деревне, конечно а теперь Нет, ma супружество не для меня. Я теперь не могу притвориться, когда разлюблю и перестану быть счастлив;
не могу также не увидеть, когда жена притворится будем оба хитрить, как хитрите например, вы идя- дюшка…
– Мыс изумлением и с испугом спросила Лиза- вета Александровна Да, вы Скажите-ка, так ли вы счастливы, как мечтали некогда Не так, как мечтала но счастлива иначе, нежели мечтала, разумнее, может быть, больше – не всели это равно. – с замешательством отвечала Лизавета
Александровна, – ивы тоже Разумнее Ах, ma tante, не вы бы говорили так дядюшкой и отзывается Знаю я это счастье по его методе разумнее – так, но больше ли ведь у него все
счастье, несчастья нет. Бог с ним Нет моя жизнь исчерпана я устал, утомился жить…
Оба замолчали. Александр поглядывал на шляпу;
тетка придумывала, чем бы еще остановить его А талант – вдруг сказала она с живостью Э ma tante! охота вам смеяться надомной Вы забыли русскую пословицу лежачего не бьют Уме- ня таланта нет, решительно нет. У меня есть чувство,
была горячая голова мечты я принял за творчество и творил. Недавно еще я нашел кое-что из старых грехов, прочел – и самому смешно стало. Дядюшка прав,
что принудил меня сжечь все, что было. Ах, если б я мог воротить прошедшее Не так я распорядился им Не разочаровывайтесь до конца – сказала она, всякому из нас послан тяжкий крест Кому это крест – спросил Петр Иваныч, входя в комнату. – Здравствуй, Александр тебе, что ли?
Петр Иваныч сгорбился и шел, едва передвигая ноги Только не такой, как ты думаешь, – сказала Лиза- вета Александровна, – я говорю о тяжком кресте, который несет Александр Что он там еще несет – спросил Петр Иваныч,
опускаясь с величайшею осторожностью в кресла. Ох какая боль что это за наказание!
Лизавета Александровна помогла ему сесть, подложила под спину подушку, под ноги подвинула скамеечку Что с вами, дядюшка – спросил Александр Видишь тяжкий крест несу Ох, поясница Вот крест так крест дослужился-таки до него Ох, боже мой Вольно же тебе так много сидеть ты знаешь здешний климат, – сказала Лизавета Александровна доктор велел больше ходить, так нет утро пишет,
а вечером в карты играет Что ж, я стану разиня рот по улицам ходить да время терять Вот и наказан Этого здесь не минуешь, если хочешь заниматься делом. У кого не болит поясница Это почти вроде знака отличия у всякого делового человека ох не разогнешь спины. Ну, а что ты, Александр, делаешь Все тоже, что прежде А ну так у тебя поясница не заболит. Это удивительно, право Что ж ты удивляешься не ты лисам отчасти виноват, что он стал такой – сказала Лизавета Александровна Я вот это мне нравится я приучил его ничего не делать Точно, дядюшка, вам нечему удивляться, – сказал Александр, – вы много помогли обстоятельствам сделать из меня то, что я теперь ноя вас не виню. Я
сам виноват, что неумел или, лучше сказать, не мог воспользоваться вашими уроками как следует, потому что не был приготовлен к ним. Вы, может быть, отчасти виноваты тем, что поняли мою натуру с первого раза и, несмотря на то, хотели переработать ее вы,
как человек опытный, должны были видеть, что это невозможно вы возбудили во мне борьбу двух различных взглядов на жизнь и не могли примирить их:
что ж вышло Все превратилось во мне в сомнение,
в какой-то хаос Ох, поясница – стонал Петр Иваныч. – Хаос ну,
вот из хаоса я и хотел сделать что-нибудь.
– Да а что сделали представили мне жизнь в самой безобразной наготе, ив какие лета когда я должен был понимать ее только с светлой стороны То есть я старался представить тебе жизнь, как она есть, чтоб тыне забирал себе в голову, чего нет. Я
помню, каким ты молодцом приехал из деревни надо ж было предостеречь тебя, что здесь таким быть нельзя. Я предостерег тебя, может быть, от многих ошибок и глупостей если б не я, ты бы их еще не столько наделал Может быть. Новы только выпустили одно из виду, дядюшка счастье. Вы забыли, что человек счастлив заблуждениями, мечтами и надеждами действительность не счастливит…
– Какую ты дичь несешь Это мнение привез ты прямо с азиатской границы в Европе давно перестали верить этому. Мечты, игрушки, обман – все это годится для женщин и детей, а мужчине надо знать дело, как оно есть. По-твоему, это хуже, нежели обманываться Да, дядюшка, что ни говорите, а счастье соткано из иллюзий, надежд, доверчивости к людям, уверенности в самом себе, потом из любви, дружбы А
вы твердили мне, что любовь – вздор, пустое чувство,
что легко, и даже лучше, прожить без него, что любить страстно – невеликое достоинство, что этим не перещеголяешь животное Даты вспомни, как ты хотел любить сочинял плохие стихи, говорил диким языком, так что до смерти надоел этой твоей Груне, что ли Этим ли привязывают женщину Чем же – сухо спросила Лизавета Александровна мужа Ох, как колет поясницу – простонал Петр Иваныч.
– Потом вытвердили продолжал Александр, что привязанности глубокой, симпатической нет, а есть одна привычка…
Лизавета Александровна молча и глубоко посмотрела на мужа
– То есть я, вот видишь ли, я говорил тебе для того чтоб ты того ой, ой, поясница Ивы говорили это, – продолжал Александр, – двадцатилетнему мальчику, для которого любовь – все,
которого деятельность, цель – все вертится около этого чувства им он может спастись или погибнуть Точно двести лет назад родился – бормотал Петр
Иваныч, – жить бы тебе при царе Горохе Вы растолковали мне, – говорил Александр, теорию любви, обманов, измен, охлаждений… зачем я знал все это прежде, нежели начал любить;
а любя, я уж анализировал любовь, как ученик анатомирует тело под руководством профессора и вместо красоты форм видит только мускулы, нервы Однако, я помню, это не помешало тебе сходить сума по этой как ее. Дашеньке, что ли Дано вы не дали мне обмануться я бы видел в измене Наденьки несчастную случайность и ожидал бы до тех пор, когда уж ненужно было бы любви, а вы сейчас подоспели с теорией и показали мне, что это общий порядок, – и я, в двадцать пять лет, потерял доверенность к счастью и к жизни и состарелся душой.
Дружбу вы отвергали, называли и ее привычкой называли себя, и то, вероятно, шутя, лучшим моим другом, потому разве, что успели доказать, что дружбы нет
Оба замолчали. Александр поглядывал на шляпу;
тетка придумывала, чем бы еще остановить его А талант – вдруг сказала она с живостью Э ma tante! охота вам смеяться надомной Вы забыли русскую пословицу лежачего не бьют Уме- ня таланта нет, решительно нет. У меня есть чувство,
была горячая голова мечты я принял за творчество и творил. Недавно еще я нашел кое-что из старых грехов, прочел – и самому смешно стало. Дядюшка прав,
что принудил меня сжечь все, что было. Ах, если б я мог воротить прошедшее Не так я распорядился им Не разочаровывайтесь до конца – сказала она, всякому из нас послан тяжкий крест Кому это крест – спросил Петр Иваныч, входя в комнату. – Здравствуй, Александр тебе, что ли?
Петр Иваныч сгорбился и шел, едва передвигая ноги Только не такой, как ты думаешь, – сказала Лиза- вета Александровна, – я говорю о тяжком кресте, который несет Александр Что он там еще несет – спросил Петр Иваныч,
опускаясь с величайшею осторожностью в кресла. Ох какая боль что это за наказание!
Лизавета Александровна помогла ему сесть, подложила под спину подушку, под ноги подвинула скамеечку Что с вами, дядюшка – спросил Александр Видишь тяжкий крест несу Ох, поясница Вот крест так крест дослужился-таки до него Ох, боже мой Вольно же тебе так много сидеть ты знаешь здешний климат, – сказала Лизавета Александровна доктор велел больше ходить, так нет утро пишет,
а вечером в карты играет Что ж, я стану разиня рот по улицам ходить да время терять Вот и наказан Этого здесь не минуешь, если хочешь заниматься делом. У кого не болит поясница Это почти вроде знака отличия у всякого делового человека ох не разогнешь спины. Ну, а что ты, Александр, делаешь Все тоже, что прежде А ну так у тебя поясница не заболит. Это удивительно, право Что ж ты удивляешься не ты лисам отчасти виноват, что он стал такой – сказала Лизавета Александровна Я вот это мне нравится я приучил его ничего не делать Точно, дядюшка, вам нечему удивляться, – сказал Александр, – вы много помогли обстоятельствам сделать из меня то, что я теперь ноя вас не виню. Я
сам виноват, что неумел или, лучше сказать, не мог воспользоваться вашими уроками как следует, потому что не был приготовлен к ним. Вы, может быть, отчасти виноваты тем, что поняли мою натуру с первого раза и, несмотря на то, хотели переработать ее вы,
как человек опытный, должны были видеть, что это невозможно вы возбудили во мне борьбу двух различных взглядов на жизнь и не могли примирить их:
что ж вышло Все превратилось во мне в сомнение,
в какой-то хаос Ох, поясница – стонал Петр Иваныч. – Хаос ну,
вот из хаоса я и хотел сделать что-нибудь.
– Да а что сделали представили мне жизнь в самой безобразной наготе, ив какие лета когда я должен был понимать ее только с светлой стороны То есть я старался представить тебе жизнь, как она есть, чтоб тыне забирал себе в голову, чего нет. Я
помню, каким ты молодцом приехал из деревни надо ж было предостеречь тебя, что здесь таким быть нельзя. Я предостерег тебя, может быть, от многих ошибок и глупостей если б не я, ты бы их еще не столько наделал Может быть. Новы только выпустили одно из виду, дядюшка счастье. Вы забыли, что человек счастлив заблуждениями, мечтами и надеждами действительность не счастливит…
– Какую ты дичь несешь Это мнение привез ты прямо с азиатской границы в Европе давно перестали верить этому. Мечты, игрушки, обман – все это годится для женщин и детей, а мужчине надо знать дело, как оно есть. По-твоему, это хуже, нежели обманываться Да, дядюшка, что ни говорите, а счастье соткано из иллюзий, надежд, доверчивости к людям, уверенности в самом себе, потом из любви, дружбы А
вы твердили мне, что любовь – вздор, пустое чувство,
что легко, и даже лучше, прожить без него, что любить страстно – невеликое достоинство, что этим не перещеголяешь животное Даты вспомни, как ты хотел любить сочинял плохие стихи, говорил диким языком, так что до смерти надоел этой твоей Груне, что ли Этим ли привязывают женщину Чем же – сухо спросила Лизавета Александровна мужа Ох, как колет поясницу – простонал Петр Иваныч.
– Потом вытвердили продолжал Александр, что привязанности глубокой, симпатической нет, а есть одна привычка…
Лизавета Александровна молча и глубоко посмотрела на мужа
– То есть я, вот видишь ли, я говорил тебе для того чтоб ты того ой, ой, поясница Ивы говорили это, – продолжал Александр, – двадцатилетнему мальчику, для которого любовь – все,
которого деятельность, цель – все вертится около этого чувства им он может спастись или погибнуть Точно двести лет назад родился – бормотал Петр
Иваныч, – жить бы тебе при царе Горохе Вы растолковали мне, – говорил Александр, теорию любви, обманов, измен, охлаждений… зачем я знал все это прежде, нежели начал любить;
а любя, я уж анализировал любовь, как ученик анатомирует тело под руководством профессора и вместо красоты форм видит только мускулы, нервы Однако, я помню, это не помешало тебе сходить сума по этой как ее. Дашеньке, что ли Дано вы не дали мне обмануться я бы видел в измене Наденьки несчастную случайность и ожидал бы до тех пор, когда уж ненужно было бы любви, а вы сейчас подоспели с теорией и показали мне, что это общий порядок, – и я, в двадцать пять лет, потерял доверенность к счастью и к жизни и состарелся душой.
Дружбу вы отвергали, называли и ее привычкой называли себя, и то, вероятно, шутя, лучшим моим другом, потому разве, что успели доказать, что дружбы нет
Петр Иваныч слушали поглаживал одной рукой спину. Он возражал небрежно, как человек, который,
казалось, одним словом мог уничтожить все взводимые на него обвинения И дружбу хорошо ты понимал, – сказал он, – тебе хотелось от друга такой же комедии, какую разыграли,
говорят, в древности вон эти два дурака каких что один еще остался в залоге, пока друг его съездил повидаться Что, если б все-то так делали, ведь просто весь мир был бы дом сумасшедших Я любил людей, – продолжал Александр, – верил в их достоинства, видел в них братьев, простер было к ним горячие объятия Да, очень нужно Помню твои объятия, – перебил
Петр Иваныч, – ты мне ими тогда порядочно надоел А вы показали мне, чего они стоят. Вместо того чтоб руководствовать мое сердце в привязанностях,
вы научили меня не чувствовать, а разбирать, рассматривать и остерегаться людей я рассмотрел их и разлюбил Кто ж тебя знал Видишь, ведь ты какой прыткий:
я думал, что ты от этого будешь только снисходительнее к ним. Я вот знаю их, да не возненавидел Что ж, ты любишь людей – спросила Лизавета
Александровна.
– Привык к ним
– Привык – повторила она монотонно Ион бы привык, – сказал Петр Иваныч, – да он уж прежде был сильно испорчен в деревне теткой да желтыми цветами, оттого так туго и развивается Потом я верил в самого себя, – начал опять Александр вы показали мне, что я хуже других, – я возненавидели себя Если б ты рассматривал дело похладнокровнее,
так увидел бы, что тыне хуже других и не лучше, чего я и хотел от тебя тогда не возненавидел бы ни других, ни себя, а только равнодушнее сносил бы людские глупости и был бы повнимательнее к своим. Я
вот знаю цену себе, вижу, что нехороша признаюсь,
очень люблю себя А тут любишь а не привык – холодно заметила
Лизавета Александровна Ох, поясница – заохал Петр Иваныч.
– Наконец вы, одним ударом, без предостережения, без жалости, разрушили лучшую мечту мою я думал, что во мне есть искра поэтического дарования вы жестоко доказали мне, что я не создан жрецом изящного вы с болью вырвали у меня эту занозу из сердца и предложили мне труд, который был мне противен. Без вас я писал бы И был бы известен публике как бездарный писатель перебил Петр Иваныч.
– Что мне до публики Я хлопотало себе, я приписывал бы свои неудачи злости, зависти, недоброжелательству и мало-помалу свыкся бы с мыслью, что писать ненужно, и самбы принялся за другое. Чему же вы удивляетесь, что я, узнавши все, упал духом Ну, что скажешь – спросила Лизавета Александровна Не хочется и говорить-то: как отвечать на такой вздор Я виноват, что ты, едучи сюда, воображал, что здесь все цветы желтые, любовь да дружба что люди только и делают, что одни пишут стихи, другие слушают да изредка, так, для разнообразия, примутся за прозу. Я доказывал тебе, что человеку вообще везде, а здесь в особенности, надо работать, и много работать, даже до боли в пояснице цветов желтых нет,
есть чины, деньги это гораздо лучше Вот что я хотел доказать тебе я не отчаивался, что ты поймешь наконец, что такое жизнь, особенно как ее теперь понимают. Ты и понял, да как увидел, что в ней мало цветов и стихов, и вообразил, что жизнь – большая ошибка, что ты видишь это и оттого имеешь право скучать другие не замечают и оттого живут припеваючи. Ну чем ты недоволен чего тебе недостает Другой на твоем месте благословил бы судьбу. Ни нужда, ни болезнь, никакое реальное горе не дотрогивалось до тебя. Чего у тебя нет Любви, что ли Мало еще тебе любил ты
казалось, одним словом мог уничтожить все взводимые на него обвинения И дружбу хорошо ты понимал, – сказал он, – тебе хотелось от друга такой же комедии, какую разыграли,
говорят, в древности вон эти два дурака каких что один еще остался в залоге, пока друг его съездил повидаться Что, если б все-то так делали, ведь просто весь мир был бы дом сумасшедших Я любил людей, – продолжал Александр, – верил в их достоинства, видел в них братьев, простер было к ним горячие объятия Да, очень нужно Помню твои объятия, – перебил
Петр Иваныч, – ты мне ими тогда порядочно надоел А вы показали мне, чего они стоят. Вместо того чтоб руководствовать мое сердце в привязанностях,
вы научили меня не чувствовать, а разбирать, рассматривать и остерегаться людей я рассмотрел их и разлюбил Кто ж тебя знал Видишь, ведь ты какой прыткий:
я думал, что ты от этого будешь только снисходительнее к ним. Я вот знаю их, да не возненавидел Что ж, ты любишь людей – спросила Лизавета
Александровна.
– Привык к ним
– Привык – повторила она монотонно Ион бы привык, – сказал Петр Иваныч, – да он уж прежде был сильно испорчен в деревне теткой да желтыми цветами, оттого так туго и развивается Потом я верил в самого себя, – начал опять Александр вы показали мне, что я хуже других, – я возненавидели себя Если б ты рассматривал дело похладнокровнее,
так увидел бы, что тыне хуже других и не лучше, чего я и хотел от тебя тогда не возненавидел бы ни других, ни себя, а только равнодушнее сносил бы людские глупости и был бы повнимательнее к своим. Я
вот знаю цену себе, вижу, что нехороша признаюсь,
очень люблю себя А тут любишь а не привык – холодно заметила
Лизавета Александровна Ох, поясница – заохал Петр Иваныч.
– Наконец вы, одним ударом, без предостережения, без жалости, разрушили лучшую мечту мою я думал, что во мне есть искра поэтического дарования вы жестоко доказали мне, что я не создан жрецом изящного вы с болью вырвали у меня эту занозу из сердца и предложили мне труд, который был мне противен. Без вас я писал бы И был бы известен публике как бездарный писатель перебил Петр Иваныч.
– Что мне до публики Я хлопотало себе, я приписывал бы свои неудачи злости, зависти, недоброжелательству и мало-помалу свыкся бы с мыслью, что писать ненужно, и самбы принялся за другое. Чему же вы удивляетесь, что я, узнавши все, упал духом Ну, что скажешь – спросила Лизавета Александровна Не хочется и говорить-то: как отвечать на такой вздор Я виноват, что ты, едучи сюда, воображал, что здесь все цветы желтые, любовь да дружба что люди только и делают, что одни пишут стихи, другие слушают да изредка, так, для разнообразия, примутся за прозу. Я доказывал тебе, что человеку вообще везде, а здесь в особенности, надо работать, и много работать, даже до боли в пояснице цветов желтых нет,
есть чины, деньги это гораздо лучше Вот что я хотел доказать тебе я не отчаивался, что ты поймешь наконец, что такое жизнь, особенно как ее теперь понимают. Ты и понял, да как увидел, что в ней мало цветов и стихов, и вообразил, что жизнь – большая ошибка, что ты видишь это и оттого имеешь право скучать другие не замечают и оттого живут припеваючи. Ну чем ты недоволен чего тебе недостает Другой на твоем месте благословил бы судьбу. Ни нужда, ни болезнь, никакое реальное горе не дотрогивалось до тебя. Чего у тебя нет Любви, что ли Мало еще тебе любил ты
два раза и был любим. Тебе изменили, ты поквитался. Мы решили, что друзья у тебя есть, какие у другого редко бывают не фальшивые вводу за тебя, правда,
не бросятся и на костер не полезут, обниматься тоже не охотники да ведь это до крайности глупо пойми,
наконец! но зато совет, помощь, даже деньги – всегда найдешь Это ли еще не друзья Со временем ты женишься карьера перед тобой займись только;
а вместе с ней и фортуна. Делай все, как другие, судьба не обойдет тебя найдешь свое. Смешно воображать себя особенным, великим человеком, когда тыне создан таким Ну о чем же ты горюешь Я вас не виню, дядюшка, напротив, я умею ценить ваши намерения и от души благодарю за них. Что делать, что они не удались Не вините же и меня. Мы не поняли друг друга – вот в чем наша беда Что может нравиться и годиться вам, другому, третьему – не нравится мне Нравится мне, другому, третьему. не то говоришь, милый разве я один так думаю и действую, как учил думать и действовать тебя. Посмотри кругом:
рассмотри массу – толпу как ты называешь ее, – нету, что в деревне живет туда это долго не дойдет, а современную, образованную, мыслящую и действующую чего она хочет и к чему стремится как мыслит?
и увидишь, что именно так, как я учил тебя. Чего я требовал от тебя – не я все это выдумал Кто же – спросила Лизавета Александровна Век Так непременно и надо следовать всему, что выдумает твой век – спросила она, – так все и свято,
все и правда Все и свято – сказал Петр Иваныч.
– Как правда, что надо больше рассуждать, нежели чувствовать Не давать воли сердцу, удерживаться от порывов чувства не предаваться и не верить искреннему излиянию Да, – сказал Петр Иваныч.
– Действовать везде по методе, меньше доверять людям, считать все ненадежными жить одному про себя Да И это свято, что любовь не главное в жизни, что надо больше любить свое дело, нежели любимого человека, не надеяться ни на чью преданность, верить,
что любовь должна кончаться охлаждением, изменой или привычкой что дружба привычка Это все правда Это была всегда правда, – отвечал Петр Ива- ныч, – только прежде не хотели верить ей, а нынче это сделалось общеизвестной истиной Свято и это, что все надо рассматривать, все рассчитывать и обдумывать, не позволять себе забыться,
помечтать, увлечься хоть и обманом, лишь бы быть оттого счастливым Свято, потому что разумно, – сказал Петр Иваныч.
– Правда и это, что умом надобно действовать и с близкими сердцу например, с женой У меня еще никогда так не болела поясница…
ох! – сказал Петр Иваныч, корчась на стуле А поясница Хорош век нечего сказать Очень хорош, милая так, из капризов, ничего не делается везде разум, причина, опыт, постепенность и, следовательно, успех все стремится к совершенствованию и добру В ваших словах, дядюшка, может быть, есть и правда, – сказал Александр, – но она не утешает меня. Я по вашей теории знаю все, смотрю на вещи вашими глазами я воспитанник вашей школы, а между тем мне скучно жить, тяжело, невыносимо Отчего же это А от непривычки к новому порядку. Не один ты такой еще есть отсталые это всё страдальцы Они точно жалки но что ж делать Нельзя же для горсти людей оставаться назади целой массе. На все, в чем ты меня сейчас обвинил, – сказал Петр Иваныч, подумав у меня есть одно и главное оправдание помнишь ли, когда ты явился сюда, я, после пятиминутного разговора с тобой, советовал тебе ехать назад?
Ты не послушал. За что ж теперь нападаешь на меня Я предсказал тебе, что тыне привыкнешь к настоящему порядку вещей, а ты понадеялся на мое руководство, просил советов говорил высоким слогом о современных успехах ума, о стремлениях человечества о практическом направлении века – ну вот тебе Нельзя же мне было нянчиться с тобой сутра до вечера что мне за надобность Яне мог ни закрывать тебе рта платком на ночь от мух, ни крестить тебя. Я говорил тебе дело, потому что ты просил меня об этом а что из этого вышло, то уж до меня не касается. Тыне ребенок и неглуп можешь рассудить и сам Тут чем бы свое дело делать, ты – то стонешь от измены девчонки, то плачешь в разлуке с другом, то страдаешь от душевной пустоты, то от полноты ощущений ну что это за жизнь Ведь это пытка Посмот- ри-ка на нынешнюю молодежь что за молодцы Как все кипит умственною деятельностью, энергией, как ловко и легко управляются они совсем этим вздором,
что на вашем старом языке называется треволнениями, страданиями и черт знает что еще Как ты легко рассуждаешь – сказала Лизавета
Александровна, – и тебе не жаль Александра Нет. Вот если б у него болела поясница, так я бы пожалел это не вымысел, не мечта, не поэзия, ареальное горе Ох Научите же меня, дядюшка, по крайней мере, что мне делать теперь Как вы вашим умом разрешите эту задачу Что делать Да ехать в деревню В деревню – повторила Лизавета Александровна в умели ты, Петр Иваныч? Что он там станет делать В деревню – повторил Александр, и оба глядели на Петра Иваныча.
– Дав деревню там ты увидишься с матерью, утешишь ее. Ты же ищешь покойной жизни здесь вон тебя все волнует а где покойнее, как не там, на озере,
с теткой Право, поезжай А кто знает может быть,
ты итого Ох!
Он схватился за спину.
Недели через две Александр вышел в отставку и пришел проститься с дядей и теткой. Тетка и Александр были грустны и молчаливы. У Лизаветы Александровны висели слезы на глазах. Петр Иваныч говорил один Ни карьеры, ни фортуны – говорил он, качая головою стоило приезжать осрамил род Адуевых!
– Да полно, Петр Иваныч, – сказала Лизавета Александровна ты надоел с своей карьерой Как же, милая, в восемь лет ничего не сделать
– Прощайте, дядюшка, – сказал Александр. – Благодарю вас за все, за все Не за что Прощай, Александр Не надо ли денег на дорогу Нет, благодарю мне станет Что это, никогда не возьмет это, наконец, бесит меня. Ну, с богом, с богом И тебе не жаль расстаться с ним – промолвила
Лизавета Александровнам промычал Петр Иваныч, – я привык к нему. Помни же, Александр, что у тебя есть дядя и друг – слышишь и если понадобятся служба, занятия и презренный металл, смело обратись ко мне всегда найдешь и то, и другое, и третье А если понадобится участие, – сказала Лизавета
Александровна, – утешение в горе, теплая, надежная дружба И искренние излияния, – прибавил Петр Иваныч.
– так вспомните, – продолжала Лизавета Александровна что у вас есть тетка и друг Ну, этого, милая, ив деревне не занимать стать:
все есть и цветы, и любовь, и излияния, и даже тетка.
Александр был растроган он не мог сказать ни слова. Прощаясь с дядей, он простер было к нему объятия, хоть и не так живо, как восемь лет назад. Петр
Иваныч не обнял его, а взял только егоза обе руки и
не бросятся и на костер не полезут, обниматься тоже не охотники да ведь это до крайности глупо пойми,
наконец! но зато совет, помощь, даже деньги – всегда найдешь Это ли еще не друзья Со временем ты женишься карьера перед тобой займись только;
а вместе с ней и фортуна. Делай все, как другие, судьба не обойдет тебя найдешь свое. Смешно воображать себя особенным, великим человеком, когда тыне создан таким Ну о чем же ты горюешь Я вас не виню, дядюшка, напротив, я умею ценить ваши намерения и от души благодарю за них. Что делать, что они не удались Не вините же и меня. Мы не поняли друг друга – вот в чем наша беда Что может нравиться и годиться вам, другому, третьему – не нравится мне Нравится мне, другому, третьему. не то говоришь, милый разве я один так думаю и действую, как учил думать и действовать тебя. Посмотри кругом:
рассмотри массу – толпу как ты называешь ее, – нету, что в деревне живет туда это долго не дойдет, а современную, образованную, мыслящую и действующую чего она хочет и к чему стремится как мыслит?
и увидишь, что именно так, как я учил тебя. Чего я требовал от тебя – не я все это выдумал Кто же – спросила Лизавета Александровна Век Так непременно и надо следовать всему, что выдумает твой век – спросила она, – так все и свято,
все и правда Все и свято – сказал Петр Иваныч.
– Как правда, что надо больше рассуждать, нежели чувствовать Не давать воли сердцу, удерживаться от порывов чувства не предаваться и не верить искреннему излиянию Да, – сказал Петр Иваныч.
– Действовать везде по методе, меньше доверять людям, считать все ненадежными жить одному про себя Да И это свято, что любовь не главное в жизни, что надо больше любить свое дело, нежели любимого человека, не надеяться ни на чью преданность, верить,
что любовь должна кончаться охлаждением, изменой или привычкой что дружба привычка Это все правда Это была всегда правда, – отвечал Петр Ива- ныч, – только прежде не хотели верить ей, а нынче это сделалось общеизвестной истиной Свято и это, что все надо рассматривать, все рассчитывать и обдумывать, не позволять себе забыться,
помечтать, увлечься хоть и обманом, лишь бы быть оттого счастливым Свято, потому что разумно, – сказал Петр Иваныч.
– Правда и это, что умом надобно действовать и с близкими сердцу например, с женой У меня еще никогда так не болела поясница…
ох! – сказал Петр Иваныч, корчась на стуле А поясница Хорош век нечего сказать Очень хорош, милая так, из капризов, ничего не делается везде разум, причина, опыт, постепенность и, следовательно, успех все стремится к совершенствованию и добру В ваших словах, дядюшка, может быть, есть и правда, – сказал Александр, – но она не утешает меня. Я по вашей теории знаю все, смотрю на вещи вашими глазами я воспитанник вашей школы, а между тем мне скучно жить, тяжело, невыносимо Отчего же это А от непривычки к новому порядку. Не один ты такой еще есть отсталые это всё страдальцы Они точно жалки но что ж делать Нельзя же для горсти людей оставаться назади целой массе. На все, в чем ты меня сейчас обвинил, – сказал Петр Иваныч, подумав у меня есть одно и главное оправдание помнишь ли, когда ты явился сюда, я, после пятиминутного разговора с тобой, советовал тебе ехать назад?
Ты не послушал. За что ж теперь нападаешь на меня Я предсказал тебе, что тыне привыкнешь к настоящему порядку вещей, а ты понадеялся на мое руководство, просил советов говорил высоким слогом о современных успехах ума, о стремлениях человечества о практическом направлении века – ну вот тебе Нельзя же мне было нянчиться с тобой сутра до вечера что мне за надобность Яне мог ни закрывать тебе рта платком на ночь от мух, ни крестить тебя. Я говорил тебе дело, потому что ты просил меня об этом а что из этого вышло, то уж до меня не касается. Тыне ребенок и неглуп можешь рассудить и сам Тут чем бы свое дело делать, ты – то стонешь от измены девчонки, то плачешь в разлуке с другом, то страдаешь от душевной пустоты, то от полноты ощущений ну что это за жизнь Ведь это пытка Посмот- ри-ка на нынешнюю молодежь что за молодцы Как все кипит умственною деятельностью, энергией, как ловко и легко управляются они совсем этим вздором,
что на вашем старом языке называется треволнениями, страданиями и черт знает что еще Как ты легко рассуждаешь – сказала Лизавета
Александровна, – и тебе не жаль Александра Нет. Вот если б у него болела поясница, так я бы пожалел это не вымысел, не мечта, не поэзия, ареальное горе Ох Научите же меня, дядюшка, по крайней мере, что мне делать теперь Как вы вашим умом разрешите эту задачу Что делать Да ехать в деревню В деревню – повторила Лизавета Александровна в умели ты, Петр Иваныч? Что он там станет делать В деревню – повторил Александр, и оба глядели на Петра Иваныча.
– Дав деревню там ты увидишься с матерью, утешишь ее. Ты же ищешь покойной жизни здесь вон тебя все волнует а где покойнее, как не там, на озере,
с теткой Право, поезжай А кто знает может быть,
ты итого Ох!
Он схватился за спину.
Недели через две Александр вышел в отставку и пришел проститься с дядей и теткой. Тетка и Александр были грустны и молчаливы. У Лизаветы Александровны висели слезы на глазах. Петр Иваныч говорил один Ни карьеры, ни фортуны – говорил он, качая головою стоило приезжать осрамил род Адуевых!
– Да полно, Петр Иваныч, – сказала Лизавета Александровна ты надоел с своей карьерой Как же, милая, в восемь лет ничего не сделать
– Прощайте, дядюшка, – сказал Александр. – Благодарю вас за все, за все Не за что Прощай, Александр Не надо ли денег на дорогу Нет, благодарю мне станет Что это, никогда не возьмет это, наконец, бесит меня. Ну, с богом, с богом И тебе не жаль расстаться с ним – промолвила
Лизавета Александровнам промычал Петр Иваныч, – я привык к нему. Помни же, Александр, что у тебя есть дядя и друг – слышишь и если понадобятся служба, занятия и презренный металл, смело обратись ко мне всегда найдешь и то, и другое, и третье А если понадобится участие, – сказала Лизавета
Александровна, – утешение в горе, теплая, надежная дружба И искренние излияния, – прибавил Петр Иваныч.
– так вспомните, – продолжала Лизавета Александровна что у вас есть тетка и друг Ну, этого, милая, ив деревне не занимать стать:
все есть и цветы, и любовь, и излияния, и даже тетка.
Александр был растроган он не мог сказать ни слова. Прощаясь с дядей, он простер было к нему объятия, хоть и не так живо, как восемь лет назад. Петр
Иваныч не обнял его, а взял только егоза обе руки и
пожал их крепче, нежели восемь лет назад. Лизавета
Александровна залилась слезами Ух гора с плеч, слава богу – сказал Петр Иваныч,
когда Александр уехал, – как будто и пояснице легче стало Что он тебе сделал – промолвила сквозь слезы жена Что просто мученье хуже, чем с фабричными:
тех, если задурят, так посечешь ас ним что станешь делать?
Тетка проплакала целый день, и когда Петр Иваныч спросил обедать, ему сказали, что стола не готовили,
что барыня заперлась у себя в кабинете и не приняла повара А все Александр – сказал Петр Иваныч. – Что это за мука с ним!
Он поворчал, поворчали поехал обедать в английский клуб.
Дилижанс рано утром медленно тащился из города и увозил Александра Федорыча и Евсея.
Александр, высунув голову из окна кареты, всячески старался настроить себя на грустный тони наконец мысленно разрешился монологом.
Проезжали мимо куаферов, дантистов, модисток,
барских палат. Прощай, – говорил он, покачивая головой и хватаясь за свои жиденькие волосы, – прощай, город поддельных волос, вставных зубов, ваточных подражаний природе, круглых шляп, город учтивой спеси, искусственных чувств, безжизненной суматохи Прощай, великолепная гробница глубоких, сильных, нежных и теплых движений души. Я здесь восемь лет стоял лицом к лицу с современною жизнью, но спиною к природе, иона отвернулась отменяя утратил жизненные силы и состарился в двадцать девять лета было время…
Прощай, прощай, город,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
54
К вам простираю объятия, широкие поляк вам,
благодатные веси и пажити моей родины примите меня в свое лоно, да оживу и воскресну душой!»
Тут он прочел стихотворение Пушкина Художник варвар кистью сонной и т. дотер влажные глаза и спрятался в глубину кареты Где я страдал, где я любил – из Евгения Онегина» АС. Пушкина
(гл. 1, строфа L)
Александровна залилась слезами Ух гора с плеч, слава богу – сказал Петр Иваныч,
когда Александр уехал, – как будто и пояснице легче стало Что он тебе сделал – промолвила сквозь слезы жена Что просто мученье хуже, чем с фабричными:
тех, если задурят, так посечешь ас ним что станешь делать?
Тетка проплакала целый день, и когда Петр Иваныч спросил обедать, ему сказали, что стола не готовили,
что барыня заперлась у себя в кабинете и не приняла повара А все Александр – сказал Петр Иваныч. – Что это за мука с ним!
Он поворчал, поворчали поехал обедать в английский клуб.
Дилижанс рано утром медленно тащился из города и увозил Александра Федорыча и Евсея.
Александр, высунув голову из окна кареты, всячески старался настроить себя на грустный тони наконец мысленно разрешился монологом.
Проезжали мимо куаферов, дантистов, модисток,
барских палат. Прощай, – говорил он, покачивая головой и хватаясь за свои жиденькие волосы, – прощай, город поддельных волос, вставных зубов, ваточных подражаний природе, круглых шляп, город учтивой спеси, искусственных чувств, безжизненной суматохи Прощай, великолепная гробница глубоких, сильных, нежных и теплых движений души. Я здесь восемь лет стоял лицом к лицу с современною жизнью, но спиною к природе, иона отвернулась отменяя утратил жизненные силы и состарился в двадцать девять лета было время…
Прощай, прощай, город,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
54
К вам простираю объятия, широкие поляк вам,
благодатные веси и пажити моей родины примите меня в свое лоно, да оживу и воскресну душой!»
Тут он прочел стихотворение Пушкина Художник варвар кистью сонной и т. дотер влажные глаза и спрятался в глубину кареты Где я страдал, где я любил – из Евгения Онегина» АС. Пушкина
(гл. 1, строфа L)
Утро было прекрасное. Знакомое читателю озеро в селе Грачах чуть-чуть рябело от легкой зыби. Глаза невольно зажимались от слепительного блеска солнечных лучей, сверкавших то алмазными, то изумрудными искрами вводе. Плакучие березы купали возе- ре свои ветви, и кое-где берега поросли осокой, в которой прятались большие желтые цветы, покоившиеся на широких плавучих листьях. На солнце набегали иногда легкие облака вдруг оно как будто отвернется от Грачей тогда и озеро, и роща, и село – все мгновенно потемнеет одна даль ярко сияет. Облако пройдет озеро опять заблестит, нивы обольются точно золотом.
Анна Павловна с пяти часов сидит на балконе. Что ее вызвало восход солнца, свежий воздух или пение жаворонка Нет она не сводит глаз с дороги, что идет через рощу. Пришла Аграфена просить ключей. Анна
Павловна не поглядела на нее и, не спуская глаз с дороги, отдала ключи и не спросила даже зачем. Явился повар она, тоже не глядя на него, отдала ему множество приказаний. Другой день стол заказывался на десять человек.
Анна Павловна осталась опять одна. Вдруг глаза
Анна Павловна с пяти часов сидит на балконе. Что ее вызвало восход солнца, свежий воздух или пение жаворонка Нет она не сводит глаз с дороги, что идет через рощу. Пришла Аграфена просить ключей. Анна
Павловна не поглядела на нее и, не спуская глаз с дороги, отдала ключи и не спросила даже зачем. Явился повар она, тоже не глядя на него, отдала ему множество приказаний. Другой день стол заказывался на десять человек.
Анна Павловна осталась опять одна. Вдруг глаза
ее заблистали все силы ее души и тела перешли в зрение на дороге что-то зачернело. Кто-то едет, но тихо, медленно. Ах это воз спускается с горы. Анна
Павловна нахмурилась Вот кого-то понесла нелегкая – проворчала она, нет, чтоб объехать кругом все лезут сюда.
Она с неудовольствием опустилась опять в кресло и опять с трепетным ожиданием устремила взгляд на рощу, не замечая ничего вокруг. А вокруг было что заметить декорация начала значительно изменяться. Полуденный воздух, накаленный знойными лучами солнца, становился душен и тяжел Вот и солнце спряталось. Стало темно. И лес, и дальние деревни, и трава – все облеклось в безразличный, какой-то зловещий цвет.
Анна Павловна очнулась и взглянула вверх. Боже мой С запада тянулось, точно живое чудовище, черное, безобразное пятно с медным отливом по краями быстро надвигалось насело и на рощу, простирая будто огромные крылья по сторонам. Все затосковало в природе. Коровы понурили головы лошади обмахивались хвостами, раздували ноздри и фыркали,
встряхивая гривой. Пыль под их копытами не поднималась вверх, но тяжело, как песок, рассыпалась под колесами. Туча надвигалась грозно. Вскоре медленно прокатился отдаленный гул
Павловна нахмурилась Вот кого-то понесла нелегкая – проворчала она, нет, чтоб объехать кругом все лезут сюда.
Она с неудовольствием опустилась опять в кресло и опять с трепетным ожиданием устремила взгляд на рощу, не замечая ничего вокруг. А вокруг было что заметить декорация начала значительно изменяться. Полуденный воздух, накаленный знойными лучами солнца, становился душен и тяжел Вот и солнце спряталось. Стало темно. И лес, и дальние деревни, и трава – все облеклось в безразличный, какой-то зловещий цвет.
Анна Павловна очнулась и взглянула вверх. Боже мой С запада тянулось, точно живое чудовище, черное, безобразное пятно с медным отливом по краями быстро надвигалось насело и на рощу, простирая будто огромные крылья по сторонам. Все затосковало в природе. Коровы понурили головы лошади обмахивались хвостами, раздували ноздри и фыркали,
встряхивая гривой. Пыль под их копытами не поднималась вверх, но тяжело, как песок, рассыпалась под колесами. Туча надвигалась грозно. Вскоре медленно прокатился отдаленный гул
Все притихло, как будто ожидало чего-то небывалого. Куда девались эти птицы, которые так резво порхали и пели при солнышке Где насекомые, что так разнообразно жужжали в траве Все спряталось и безмолвствовало, и бездушные предметы, казалось, разделяли зловещее предчувствие. Деревья перестали покачиваться и задевать друг друга сучьями они выпрямились только изредка наклонялись верхушками между собою, как будто взаимно предупреждая себя шепотом о близкой опасности. Туча уже обложила горизонт и образовала какой-то свинцовый, непроницаемый свод. В деревне все старались убраться вовремя по домам. Наступила минута всеобщего, торжественного молчания. Вот от лесу как передовой вестник пронесся свежий ветерок, повеял прохладой в лицо путнику, прошумел по листьям, захлопнул мимоходом ворота в избе и, вскрутя пыльна улице, затих в кустах. Следом за ним мчится бурный вихрь, медленно двигая по дороге столб пыли вот ворвался в деревню, сбросил несколько гнилых досок с забора, снес соломенную кровлю, взвил юбку у несущей воду крестьянки и погнал вдоль улицы петухов и кур, раздувая им хвосты.
Пронесся. Опять безмолвие. Все суетится и прячется только глупый баран не предчувствует ничего он равнодушно жует свою жвачку, стоя посреди улицы
Пронесся. Опять безмолвие. Все суетится и прячется только глупый баран не предчувствует ничего он равнодушно жует свою жвачку, стоя посреди улицы
и глядит в одну сторону, не понимая общей тревоги;
да перышко с соломинкой, кружась по дороге, силятся поспеть за вихрем.
Упали две, три крупные капли дождя – и вдруг блеснула молния. Старик встал с завалинки и поспешно повел маленьких внучат в избу старуха, крестясь, торопливо закрыла окно.
Грянул громи, заглушая людской шум, торжественно, царственно прокатился в воздухе. Испуганный конь оторвался от коновязи и мчится с веревкой в поле тщетно преследует его крестьянин. А дождь таки сыплет, таки сечет, все чаще и чаще, и дробит в кровли и окна сильнее и сильнее. Беленькая ручка боязливо высовывает на балкон предмет нежных забот –
цветы.
При первом ударе грома Анна Павловна перекрестилась и ушла с балкона Нет, уж сегодня нечего, видно, ждать, – сказала она со вздохом, – от грозы где-нибудь остановился,
разве к ночи.
Вдруг послышался стук колес, только не от рощи, ас другой стороны. Кто-то въехал на двор. У Адуевой замерло сердце.
«Как же оттуда – думала она, – разве не хотел ли он тайком приехать Да нет, тут недорога Она не знала, что подумать но вскоре все объяснилось. Через минуту вошел Антон Иваныч. Волосы его серебрились проседью сам он растолстел щеки отекли от бездействия и объедения. На нем был тот же сюртук, те же широкие панталоны Уж я вас ждала, ждала, Антон Иваныч, – начала
Анна Павловна, – думала, что не будете, – отчаялась было Грех это думать к кому другому, матушка, – так!
меня не ко всякому залучишь только не к вам. Замешкался не по своей вине ведь я нынче на одной лошадке разъезжаю Что так – спросила рассеянно Анна Павловна,
подвигаясь кокну Чего, матушка, с крестин у Павла Савича пегашка захромала угораздила нелегкая кучера положить через канавку старую дверь от амбара бедные люди,
видите! Не стало новой дощечки А на двери-то был гвоздь или крючок, что ли, – лукавый их знает Лошадь как ступила, так в сторону и шарахнулась и мне чуть было шеи не сломала пострелы этакие Вот с тех пори хромает Ведь есть же скареды такие Вы не поверите, матушка, что это у них в доме виной богадельне лучше содержат народ. А в Москве, на Кузнецком мосту, что год, то тысяч десять и просадят!
Анна Павловна слушала его рассеянно и слегка покачала головой, когда он кончил
– А ведь я от Сашеньки письмо получила, Антон
Иваныч! – перебила она, – пишет, что около двадцатого будет так я и не вспомнилась от радости Слышал, матушка Прошка сказывал, да я снача- ла-то не разобрал, что он говорит подумал, что ужи приехал с радости меня индо в пот бросило Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч, что любите нас Еще бы не любить Да ведь я Александра Федо- рыча на руках носил все равно, что родной Спасибо вам, Антон Иваныч: бог вас наградит А
я другую ночь почти не сплю и людям не даю спать:
неравно приедет, а мы все дрыхнем – хорошо будет!
Вчера и третьего дня до рощи пешком ходила, и нынче бы пошла, да старость проклятая одолевает. Ночью бессонница истомила. Садитесь-ка, Антон Ива- ныч. Да вы все перемокли: не хотите ли выпить и позавтракать Обедать-то, может быть, поздно придется станем поджидать дорогого гостя Так разве, закусить. А то я уж, признаться, завтра- кать-то завтракал Где это вы успели А на перепутье у Марьи Карповны остановился. Ведь мимо их приходилось больше для лошади,
нежели для себя ей дал отдохнуть. Шутка ли по нынешней жаре двенадцать верст махнуть Там кстати и
да перышко с соломинкой, кружась по дороге, силятся поспеть за вихрем.
Упали две, три крупные капли дождя – и вдруг блеснула молния. Старик встал с завалинки и поспешно повел маленьких внучат в избу старуха, крестясь, торопливо закрыла окно.
Грянул громи, заглушая людской шум, торжественно, царственно прокатился в воздухе. Испуганный конь оторвался от коновязи и мчится с веревкой в поле тщетно преследует его крестьянин. А дождь таки сыплет, таки сечет, все чаще и чаще, и дробит в кровли и окна сильнее и сильнее. Беленькая ручка боязливо высовывает на балкон предмет нежных забот –
цветы.
При первом ударе грома Анна Павловна перекрестилась и ушла с балкона Нет, уж сегодня нечего, видно, ждать, – сказала она со вздохом, – от грозы где-нибудь остановился,
разве к ночи.
Вдруг послышался стук колес, только не от рощи, ас другой стороны. Кто-то въехал на двор. У Адуевой замерло сердце.
«Как же оттуда – думала она, – разве не хотел ли он тайком приехать Да нет, тут недорога Она не знала, что подумать но вскоре все объяснилось. Через минуту вошел Антон Иваныч. Волосы его серебрились проседью сам он растолстел щеки отекли от бездействия и объедения. На нем был тот же сюртук, те же широкие панталоны Уж я вас ждала, ждала, Антон Иваныч, – начала
Анна Павловна, – думала, что не будете, – отчаялась было Грех это думать к кому другому, матушка, – так!
меня не ко всякому залучишь только не к вам. Замешкался не по своей вине ведь я нынче на одной лошадке разъезжаю Что так – спросила рассеянно Анна Павловна,
подвигаясь кокну Чего, матушка, с крестин у Павла Савича пегашка захромала угораздила нелегкая кучера положить через канавку старую дверь от амбара бедные люди,
видите! Не стало новой дощечки А на двери-то был гвоздь или крючок, что ли, – лукавый их знает Лошадь как ступила, так в сторону и шарахнулась и мне чуть было шеи не сломала пострелы этакие Вот с тех пори хромает Ведь есть же скареды такие Вы не поверите, матушка, что это у них в доме виной богадельне лучше содержат народ. А в Москве, на Кузнецком мосту, что год, то тысяч десять и просадят!
Анна Павловна слушала его рассеянно и слегка покачала головой, когда он кончил
– А ведь я от Сашеньки письмо получила, Антон
Иваныч! – перебила она, – пишет, что около двадцатого будет так я и не вспомнилась от радости Слышал, матушка Прошка сказывал, да я снача- ла-то не разобрал, что он говорит подумал, что ужи приехал с радости меня индо в пот бросило Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч, что любите нас Еще бы не любить Да ведь я Александра Федо- рыча на руках носил все равно, что родной Спасибо вам, Антон Иваныч: бог вас наградит А
я другую ночь почти не сплю и людям не даю спать:
неравно приедет, а мы все дрыхнем – хорошо будет!
Вчера и третьего дня до рощи пешком ходила, и нынче бы пошла, да старость проклятая одолевает. Ночью бессонница истомила. Садитесь-ка, Антон Ива- ныч. Да вы все перемокли: не хотите ли выпить и позавтракать Обедать-то, может быть, поздно придется станем поджидать дорогого гостя Так разве, закусить. А то я уж, признаться, завтра- кать-то завтракал Где это вы успели А на перепутье у Марьи Карповны остановился. Ведь мимо их приходилось больше для лошади,
нежели для себя ей дал отдохнуть. Шутка ли по нынешней жаре двенадцать верст махнуть Там кстати и
закусил. Хорошо, что не послушался не остался, как ни удерживали, а то бы гроза захватила там на целый день Что, каково поживает Марья Карповна Слава богу кланяется вам Покорно благодарю а дочка-то, Софья Михайловна, с муженьком-то, что Ничего, матушка уж шестой ребеночек в походе.
Недели через две ожидают. Просили меня побывать около того времени. Ау самих в доме бедность такая,
что и не глядел бы. Кажись, до детей ли бы так нет:
туда же Что вы Ей-богу! в покоях косяки все покривились пол таки ходит под ногами через крышу течет. И попра- вить-то не на что, а на стол подадут супу, ватрушек да баранины – вот вами все А ведь как усердно зовут Туда же, за моего Сашеньку норовила, ворона этакая Куда ей, матушка, за этакого сокола Жду не дождусь, как бы взглянуть чай, красавец какой Я что- то смекаю, Анна Павловна не высватал ли он там себе какую-нибудь княжну или графиню, да не едет ли просить вашего благословения да звать на свадьбу Что вы, Антон Иваныч! – сказала Анна Павловна,
млея от радости
– Право Ах вы, голубчик мой, дай бог вам здоровья. Да!
вот было из ума вон хотела вам рассказать, да и забыла думаю, думаю, что такое, так на языке и вертится вот ведь, чего доброго, так бы и прошло. Да не позавтракать ли вам прежде, или теперь рассказать Все равно, матушка, хоть вовремя завтракая не пророню ни кусочка ни словечка, бишь Ну вот, – начала Анна Павловна, когда принесли завтраки Антон Иваныч уселся за стол, – и вижу я А что ж, вы сами-то разве не станете кушать спросил Антон Иваныч.
– И до еды ли мне теперь Мне и кусок в горло не пойдет давеча и чашки чаю не допила. Вот я вижу во сне, что я будто сижу этак-то, атак, напротив меня, Аграфена стоит с подносом. Я и говорю будто ей:
«Что же, мол, говорю, у тебя, Аграфена, поднос-то пустой а она молчит, а сама смотрит все на дверь.
«Ах, матушки мои – думаю во сне-то сама про себя, что же это она уставила туда глаза Вот и я стала смотреть смотрю вдруг Сашенька и входит, такой печальный, подошел ко мне и говорит, да так, словно наяву говорит Прощайте, говорит, маменька, я еду далеко, вон туда, – и указал на озеро, – и большего- ворит, не приеду. – Куда же это, мой дружочек спрашиваю я, а сердце таки ноет у меня. Он будто
Недели через две ожидают. Просили меня побывать около того времени. Ау самих в доме бедность такая,
что и не глядел бы. Кажись, до детей ли бы так нет:
туда же Что вы Ей-богу! в покоях косяки все покривились пол таки ходит под ногами через крышу течет. И попра- вить-то не на что, а на стол подадут супу, ватрушек да баранины – вот вами все А ведь как усердно зовут Туда же, за моего Сашеньку норовила, ворона этакая Куда ей, матушка, за этакого сокола Жду не дождусь, как бы взглянуть чай, красавец какой Я что- то смекаю, Анна Павловна не высватал ли он там себе какую-нибудь княжну или графиню, да не едет ли просить вашего благословения да звать на свадьбу Что вы, Антон Иваныч! – сказала Анна Павловна,
млея от радости
– Право Ах вы, голубчик мой, дай бог вам здоровья. Да!
вот было из ума вон хотела вам рассказать, да и забыла думаю, думаю, что такое, так на языке и вертится вот ведь, чего доброго, так бы и прошло. Да не позавтракать ли вам прежде, или теперь рассказать Все равно, матушка, хоть вовремя завтракая не пророню ни кусочка ни словечка, бишь Ну вот, – начала Анна Павловна, когда принесли завтраки Антон Иваныч уселся за стол, – и вижу я А что ж, вы сами-то разве не станете кушать спросил Антон Иваныч.
– И до еды ли мне теперь Мне и кусок в горло не пойдет давеча и чашки чаю не допила. Вот я вижу во сне, что я будто сижу этак-то, атак, напротив меня, Аграфена стоит с подносом. Я и говорю будто ей:
«Что же, мол, говорю, у тебя, Аграфена, поднос-то пустой а она молчит, а сама смотрит все на дверь.
«Ах, матушки мои – думаю во сне-то сама про себя, что же это она уставила туда глаза Вот и я стала смотреть смотрю вдруг Сашенька и входит, такой печальный, подошел ко мне и говорит, да так, словно наяву говорит Прощайте, говорит, маменька, я еду далеко, вон туда, – и указал на озеро, – и большего- ворит, не приеду. – Куда же это, мой дружочек спрашиваю я, а сердце таки ноет у меня. Он будто
молчит, асам смотрит на меня так странно да жалостно. Да откуда ты взялся, голубчик – будто спрашиваю я опять. А он, сердечный, вздохнули опять указал на озеро. Из омута, – молвил чуть слышно, – отводя- ных». Я так вся и затряслась – и проснулась. Подушка у меня вся в слезах и наяву-то не могу опомниться сижу на постели, а сама плачу, таки заливаюсь,
плачу. Как встала, сейчас затеплила лампадку перед
Казанской божией матерью авось она, милосердная заступница наша, сохранит его от всяких бед и напастей. Такое сомнение навело, ей-богу! не могу понять,
что бы это значило Не случилось бы с ним чего-ни- будь Гроза же этакая Это хорошо, матушка, плакать во сне к добру сказал Антон Иваныч, разбивая яйцо о тарелку, – завтра непременно будет А я было думала, не пойти ли нам после завтрака до рощи, навстречу ему как-нибудь бы дотащились;
да вон ведь грязь какая вдруг сделалась Нет, сегодня не будет у меня есть примета!
В эту минуту по ветру донеслись отдаленные звуки колокольчика и вдруг смолкли. Анна Павловна прита- ила дыхание Ах – сказала она, облегчая грудь вздохом, – а я было думала…
Вдруг опять
– Господи, боже мой никак колокольчик – сказала она и бросилась к балкону Нет, – отвечал Антон Иваныч, – это жеребенок тут близко пасется с колокольчиком на шее я видел дорогой. Еще я пугнул его, а тов рожь бы забрел. Что вы не велите стреножить?
Вдруг колокольчик зазвенел как будто под самым балконом и заливался все громче и громче Ах, батюшки таки есть сюда, сюда едет Это он,
он! – кричала Анна Павловна. – Ахах Бегите, Антон
Иваныч! Где люди Где Аграфена Никого нет. точно в чужой дом едет, боже мой!
Она совсем растерялась. А колокольчик звенел уже как будто в комнате.
Антон Иваныч выскочил из-за стола Он он – кричал Антон Иваныч, – вони Евсей на козлах Где же у вас образ, хлеб-соль? Дайте скорее!
Что же я вынесу к нему на крыльцо Как можно без хлеба и соли примета есть Что это у вас за беспорядок никто не подумал Да что ж вы сами-то, Анна Павловна, стоите, нейдете навстречу Бегите скорее Не могу – проговорила она с трудом, – ноги от- нялись.
И с этими словами опустилась в кресла. Антон Ива- ныч схватил со стола ломоть хлеба, положил на тарелку, поставил солонку и бросился было в дверь Ничего не приготовлено – ворчал он.
Но в те же двери навстречу ему ворвались три лакея и две девки Едет едет приехал – кричали они, бледные, испуганные, как будто приехали разбойники.
Вслед за ними явился и Александр Сашенька друг ты мой. – воскликнула Анна Павловна и вдруг остановилась и глядела в недоумении на Александра Где же Сашенька – спросила она Да это я, маменька – отвечал он, целуя у ней руку Ты?
Она поглядела на него пристально Ты, точно ты, мой друг – сказала она и крепко обняла его. Потом вдруг опять посмотрела на него Да что с тобой Ты нездоров – спросила она с беспокойством, не выпуская его из объятий Здоров, маменька Здоров Что ж с тобой сталось, голубчик ты мой?
Таким ли я отпустила тебя?
Она прижала его к сердцу и горько заплакала. Она целовала его в голову, в щеки, в глаза Где же твои волоски как шелк были – приговаривала она сквозь слезы, – глаза светились, словно две звездочки щеки – кровь с молоком весь ты был, как
плачу. Как встала, сейчас затеплила лампадку перед
Казанской божией матерью авось она, милосердная заступница наша, сохранит его от всяких бед и напастей. Такое сомнение навело, ей-богу! не могу понять,
что бы это значило Не случилось бы с ним чего-ни- будь Гроза же этакая Это хорошо, матушка, плакать во сне к добру сказал Антон Иваныч, разбивая яйцо о тарелку, – завтра непременно будет А я было думала, не пойти ли нам после завтрака до рощи, навстречу ему как-нибудь бы дотащились;
да вон ведь грязь какая вдруг сделалась Нет, сегодня не будет у меня есть примета!
В эту минуту по ветру донеслись отдаленные звуки колокольчика и вдруг смолкли. Анна Павловна прита- ила дыхание Ах – сказала она, облегчая грудь вздохом, – а я было думала…
Вдруг опять
– Господи, боже мой никак колокольчик – сказала она и бросилась к балкону Нет, – отвечал Антон Иваныч, – это жеребенок тут близко пасется с колокольчиком на шее я видел дорогой. Еще я пугнул его, а тов рожь бы забрел. Что вы не велите стреножить?
Вдруг колокольчик зазвенел как будто под самым балконом и заливался все громче и громче Ах, батюшки таки есть сюда, сюда едет Это он,
он! – кричала Анна Павловна. – Ахах Бегите, Антон
Иваныч! Где люди Где Аграфена Никого нет. точно в чужой дом едет, боже мой!
Она совсем растерялась. А колокольчик звенел уже как будто в комнате.
Антон Иваныч выскочил из-за стола Он он – кричал Антон Иваныч, – вони Евсей на козлах Где же у вас образ, хлеб-соль? Дайте скорее!
Что же я вынесу к нему на крыльцо Как можно без хлеба и соли примета есть Что это у вас за беспорядок никто не подумал Да что ж вы сами-то, Анна Павловна, стоите, нейдете навстречу Бегите скорее Не могу – проговорила она с трудом, – ноги от- нялись.
И с этими словами опустилась в кресла. Антон Ива- ныч схватил со стола ломоть хлеба, положил на тарелку, поставил солонку и бросился было в дверь Ничего не приготовлено – ворчал он.
Но в те же двери навстречу ему ворвались три лакея и две девки Едет едет приехал – кричали они, бледные, испуганные, как будто приехали разбойники.
Вслед за ними явился и Александр Сашенька друг ты мой. – воскликнула Анна Павловна и вдруг остановилась и глядела в недоумении на Александра Где же Сашенька – спросила она Да это я, маменька – отвечал он, целуя у ней руку Ты?
Она поглядела на него пристально Ты, точно ты, мой друг – сказала она и крепко обняла его. Потом вдруг опять посмотрела на него Да что с тобой Ты нездоров – спросила она с беспокойством, не выпуская его из объятий Здоров, маменька Здоров Что ж с тобой сталось, голубчик ты мой?
Таким ли я отпустила тебя?
Она прижала его к сердцу и горько заплакала. Она целовала его в голову, в щеки, в глаза Где же твои волоски как шелк были – приговаривала она сквозь слезы, – глаза светились, словно две звездочки щеки – кровь с молоком весь ты был, как
наливное яблочко Знать, извели лихие люди, позавидовали твоей красоте да моему счастью А дядя-то чего смотрел А еще отдала с рук на руки, как путному человеку Неумел сберечь сокровища Голубчик ты мой!..
Старушка плакала и осыпа́ла ласками Александра.
«Видно, слезы-то во сне не к добру – подумал Антон Иваныч.
– Что это вы, матушка, над ним, словно над мертвым, вопите – шепнул он, – нехорошо, примета есть Здравствуйте, Александр Федорыч! – сказал он, привел бог еще и на этом свете увидеться.
Александр молча подал ему руку. Антон Иваныч пошел посмотреть, всели вытащили из кибитки, потом стал сзывать дворню здороваться с барином. Но все уже толпились в передней ив сенях. Он всех расставил в порядке и учил, кому как здороваться кому поцеловать у барина руку, кому плечо, кому только полу платья, и что говорить при этом. Одного парня совсем прогнал, сказав ему Ты поди прежде рожу вымой да нос утри».
Евсей, подпоясанный ремнем, весь в пыли, здоровался с дворней она кругом обступила его. Он дарил петербургские гостинцы кому серебряное кольцо, кому березовую табакерку. Увидя Аграфену, он остановился как окаменелый, и смотрел на нее молча, с глупым восторгом. Она поглядела на него сбоку, исподлобья, но тотчас же невольно изменила себе засмеялась от радости, потом заплакала было, но вдруг отвернулась в сторону и нахмурилась Что молчишь – сказала она, – экой болван и не здоровается!
Но он не мог ничего говорить. Он стой же глупой улыбкой подошел к ней. Она едва дала ему обнять себя Принесла нелегкая, – говорила она сердито, глядя на него по временам украдкой нов глазах ив улыбке ее выражалась величайшая радость. – Чай, петер- бургские-то… свертели там вас с барином Вишь, усищи какие отрастил!
Он вынул из кармана маленькую бумажную коробочку и подал ей. Там были бронзовые серьги. Потом он достал из мешка пакет, в котором завернут был большой платок.
Она схватила и проворно сунула, не поглядев, и то и другое в шкаф Покажите гостинцы, Аграфена Ивановна, – сказали некоторые из дворни Ну что тут смотреть Чего невидали Подите отсюда Что вы тут набились – кричала она на них А вот еще – выговорил Евсей, подавая ей другой пакет
– Покажите, покажите – пристали некоторые.
Аграфена рванула бумажку, и оттуда посыпалось несколько колод игранных, но еще почти новых карт Вот нашел что привезти – сказала Аграфена, ты думаешь, мне только и дела, что играть как же!
Выдумал что стану я с тобой играть!
Она спрятала и карты. Через час Евсей опять сидел уже на старом месте, между столом и печкой Господи какой покой – говорил он, то поджимая,
то протягивая ноги, – то ли дело здесь Ау нас, в
Петербурге, просто каторжное житье Нет ли чего перекусить, Аграфена Ивановна С последней станции ничего не ели Ты еще не отстал от своей привычки На Видишь,
как принялся видно, вас там не кормили совсем.
Александр прошел по всем комнатам, потом посаду, останавливаясь у каждого куста, у каждой скамьи. Ему сопутствовала мать. Она, вглядываясь в его бледное лицо, вздыхала, но плакать боялась ее напугал Антон Иваныч. Она расспрашивала сына о жи- тье-бытье, но никак не могла добиться причины, отчего он стал худ, бледен и куда девались волосы.
Она предлагала ему и покушать и выпить, но он, отказавшись от всего, сказал, что устал с дороги и хочет уснуть.
Анна Павловна посмотрела, хорошо ли постлана
Старушка плакала и осыпа́ла ласками Александра.
«Видно, слезы-то во сне не к добру – подумал Антон Иваныч.
– Что это вы, матушка, над ним, словно над мертвым, вопите – шепнул он, – нехорошо, примета есть Здравствуйте, Александр Федорыч! – сказал он, привел бог еще и на этом свете увидеться.
Александр молча подал ему руку. Антон Иваныч пошел посмотреть, всели вытащили из кибитки, потом стал сзывать дворню здороваться с барином. Но все уже толпились в передней ив сенях. Он всех расставил в порядке и учил, кому как здороваться кому поцеловать у барина руку, кому плечо, кому только полу платья, и что говорить при этом. Одного парня совсем прогнал, сказав ему Ты поди прежде рожу вымой да нос утри».
Евсей, подпоясанный ремнем, весь в пыли, здоровался с дворней она кругом обступила его. Он дарил петербургские гостинцы кому серебряное кольцо, кому березовую табакерку. Увидя Аграфену, он остановился как окаменелый, и смотрел на нее молча, с глупым восторгом. Она поглядела на него сбоку, исподлобья, но тотчас же невольно изменила себе засмеялась от радости, потом заплакала было, но вдруг отвернулась в сторону и нахмурилась Что молчишь – сказала она, – экой болван и не здоровается!
Но он не мог ничего говорить. Он стой же глупой улыбкой подошел к ней. Она едва дала ему обнять себя Принесла нелегкая, – говорила она сердито, глядя на него по временам украдкой нов глазах ив улыбке ее выражалась величайшая радость. – Чай, петер- бургские-то… свертели там вас с барином Вишь, усищи какие отрастил!
Он вынул из кармана маленькую бумажную коробочку и подал ей. Там были бронзовые серьги. Потом он достал из мешка пакет, в котором завернут был большой платок.
Она схватила и проворно сунула, не поглядев, и то и другое в шкаф Покажите гостинцы, Аграфена Ивановна, – сказали некоторые из дворни Ну что тут смотреть Чего невидали Подите отсюда Что вы тут набились – кричала она на них А вот еще – выговорил Евсей, подавая ей другой пакет
– Покажите, покажите – пристали некоторые.
Аграфена рванула бумажку, и оттуда посыпалось несколько колод игранных, но еще почти новых карт Вот нашел что привезти – сказала Аграфена, ты думаешь, мне только и дела, что играть как же!
Выдумал что стану я с тобой играть!
Она спрятала и карты. Через час Евсей опять сидел уже на старом месте, между столом и печкой Господи какой покой – говорил он, то поджимая,
то протягивая ноги, – то ли дело здесь Ау нас, в
Петербурге, просто каторжное житье Нет ли чего перекусить, Аграфена Ивановна С последней станции ничего не ели Ты еще не отстал от своей привычки На Видишь,
как принялся видно, вас там не кормили совсем.
Александр прошел по всем комнатам, потом посаду, останавливаясь у каждого куста, у каждой скамьи. Ему сопутствовала мать. Она, вглядываясь в его бледное лицо, вздыхала, но плакать боялась ее напугал Антон Иваныч. Она расспрашивала сына о жи- тье-бытье, но никак не могла добиться причины, отчего он стал худ, бледен и куда девались волосы.
Она предлагала ему и покушать и выпить, но он, отказавшись от всего, сказал, что устал с дороги и хочет уснуть.
Анна Павловна посмотрела, хорошо ли постлана
постель, побранила девку, что жестко, заставила пе- рестлать при себе и до тех пор не ушла, пока Александр улегся. Она вышла на цыпочках, погрозила людям, чтоб не смели говорить и дышать вслух и ходили бы без сапог. Потом велела послать к себе Евсея. С
ним пришла и Аграфена. Евсей поклонился барыне в ноги и поцеловал у ней руку Что это с Сашенькою сделалось – спросила она грозно, – на кого он стал похожа Евсей молчал Что ж ты молчишь – сказала Аграфена, – слышишь, барыня тебя спрашивает Отчего он так похудел – сказала Анна Павловна куда волоски-то у него девались Не могу знать, сударыня – сказал Евсей, – барское дело Не можешь знать А чего ж ты смотрел?
Евсей не знал, что сказать, и все молчал Нашли кому поверить, сударыня – промолвила
Аграфена, глядя с любовью на Евсея, – добро бы человеку Что ты там делал Говори-ка барыне Вот ужо будет тебе Я ли, сударыня, не усердствовал – боязливо сказал Евсей, глядя тона барыню, тона Аграфену, – служил верой и правдой, хоть извольте у Архипыча спросить У какого Архипыча?
– У тамошнего дворника Вишь ведь, что городит – заметила Аграфена. Что вы его, сударыня, слушаете Запереть бы его в хлев – вот и стал бы знать Готов не токмя что своим господам исполнять их барскую волю, – продолжал Евсей, – хоть умереть сейчас Я образ сниму со стены Все вы хороши на словах – сказала Анна Павловна А как дело делать, так вас тут нет Видно, хорошо смотрел за барином допустил до того, что он,
голубчик мой, здоровье потерял Смотрел ты Вот ты увидишь у меня…
Она погрозила ему Я лине смотрел, сударыня В восемь-то лет из барского белья только одна рубашка пропала, а то у меня и изношенные-то целы А куда она пропала – гневно спросила Анна Павловна У прачки пропала. Я тогда докладывал Александру Федорычу, чтоб вычесть у ней, да они ничего не сказали Видишь, мерзавка, – заметила Анна Павловна, польстилась на хорошее-то белье Как не смотреть – продолжал Евсей. – Дай бог всякому так свою должность справить. Они, бывало
ним пришла и Аграфена. Евсей поклонился барыне в ноги и поцеловал у ней руку Что это с Сашенькою сделалось – спросила она грозно, – на кого он стал похожа Евсей молчал Что ж ты молчишь – сказала Аграфена, – слышишь, барыня тебя спрашивает Отчего он так похудел – сказала Анна Павловна куда волоски-то у него девались Не могу знать, сударыня – сказал Евсей, – барское дело Не можешь знать А чего ж ты смотрел?
Евсей не знал, что сказать, и все молчал Нашли кому поверить, сударыня – промолвила
Аграфена, глядя с любовью на Евсея, – добро бы человеку Что ты там делал Говори-ка барыне Вот ужо будет тебе Я ли, сударыня, не усердствовал – боязливо сказал Евсей, глядя тона барыню, тона Аграфену, – служил верой и правдой, хоть извольте у Архипыча спросить У какого Архипыча?
– У тамошнего дворника Вишь ведь, что городит – заметила Аграфена. Что вы его, сударыня, слушаете Запереть бы его в хлев – вот и стал бы знать Готов не токмя что своим господам исполнять их барскую волю, – продолжал Евсей, – хоть умереть сейчас Я образ сниму со стены Все вы хороши на словах – сказала Анна Павловна А как дело делать, так вас тут нет Видно, хорошо смотрел за барином допустил до того, что он,
голубчик мой, здоровье потерял Смотрел ты Вот ты увидишь у меня…
Она погрозила ему Я лине смотрел, сударыня В восемь-то лет из барского белья только одна рубашка пропала, а то у меня и изношенные-то целы А куда она пропала – гневно спросила Анна Павловна У прачки пропала. Я тогда докладывал Александру Федорычу, чтоб вычесть у ней, да они ничего не сказали Видишь, мерзавка, – заметила Анна Павловна, польстилась на хорошее-то белье Как не смотреть – продолжал Евсей. – Дай бог всякому так свою должность справить. Они, бывало
еще почивать изволят, а я ив булочную сбегаю Какие он булки кушал Белые-с, хорошие Знаю, что белые да сдобные Этакой ведь столб – сказала Аграфена, – и сло- ва-то путем не умеет молвить, а еще петербургский Никак нет-с! – отвечал Евсей, – постные Постные ах ты, злодей этакой душегубец разбойник сказала Анна Павловна, покраснев от гнева Ты это не догадался сдобных-то булок покупать ему а смотрел Да они, сударыня, не приказывали Не приказывали Ему, голубчику моему, все равно,
что ни подложи – все скушает. А тебе и этого в голову не пришло Ты разве забыл, что он здесь кушал всё
сдобные булки Покупать постные булки Верно, ты деньги-то в другое место относил Вот я тебя Ну, что еще говори После, как откушают чай, – продолжал Евсей,
оробев, – в должность пойдут, а я за сапоги целое утро чищу, всё перечищу, иные раза потри вечером снимут – опять вычищу. Как, сударыня, не смотрел да я ни у одного из господ таких сапог не видывал. У Петра Иваныча хуже вычищены, даром что трое лакеев Отчего же он такой – сказала, несколько смягчившись, Анна Павловна
– Должно быть, от писанья, сударыня Много писал Много-с; каждый день Что ж он писал бумаги, что ли, какие Должно быть, бумаги-с.
– А ты что не унимал Я унимал, сударыня Не сидите, мол, говорю,
Александр Федорыч, извольте идти гулять погода хорошая, много господ гуляет. Что за писанье? грудку надсадите: маменька, мол, гневаться станут А он что Пошел, говорят, вон ты дурак И подлинно дурак – промолвила Аграфена.
Евсей взглянул при этом на нее, потом опять продолжал глядеть на барыню Ну, а дядя-то разве не унимал – спросила Анна
Павловна.
– Куда, сударыня придут, да коли застанут без дела, таки накинутся. Что, говорят, ничего не делаешь?
Здесь, говорят, не деревня, надо работать, говорят, а не на боку лежать Все, говорят, мечтаешь А то еще и выбранят Как выбранят Провинция говорят и пойдут, и пойдут так бранятся, что иной раз не слушал бы Чтоб ему пусто было – сказала, плюнув, Анна
что ни подложи – все скушает. А тебе и этого в голову не пришло Ты разве забыл, что он здесь кушал всё
сдобные булки Покупать постные булки Верно, ты деньги-то в другое место относил Вот я тебя Ну, что еще говори После, как откушают чай, – продолжал Евсей,
оробев, – в должность пойдут, а я за сапоги целое утро чищу, всё перечищу, иные раза потри вечером снимут – опять вычищу. Как, сударыня, не смотрел да я ни у одного из господ таких сапог не видывал. У Петра Иваныча хуже вычищены, даром что трое лакеев Отчего же он такой – сказала, несколько смягчившись, Анна Павловна
– Должно быть, от писанья, сударыня Много писал Много-с; каждый день Что ж он писал бумаги, что ли, какие Должно быть, бумаги-с.
– А ты что не унимал Я унимал, сударыня Не сидите, мол, говорю,
Александр Федорыч, извольте идти гулять погода хорошая, много господ гуляет. Что за писанье? грудку надсадите: маменька, мол, гневаться станут А он что Пошел, говорят, вон ты дурак И подлинно дурак – промолвила Аграфена.
Евсей взглянул при этом на нее, потом опять продолжал глядеть на барыню Ну, а дядя-то разве не унимал – спросила Анна
Павловна.
– Куда, сударыня придут, да коли застанут без дела, таки накинутся. Что, говорят, ничего не делаешь?
Здесь, говорят, не деревня, надо работать, говорят, а не на боку лежать Все, говорят, мечтаешь А то еще и выбранят Как выбранят Провинция говорят и пойдут, и пойдут так бранятся, что иной раз не слушал бы Чтоб ему пусто было – сказала, плюнув, Анна
Павловна. – Своих бы пострелят народил, да и ругал бы Чем бы унять, а он Господи, боже мой, царь ми- лосердый! – воскликнула она, – на кого нынче надеяться, коли и родные свои хуже дикого зверя Собака и та бережет своих щенята тут дядя извел родного племянника А ты, дурачина этакой, не мог дядюш- ке-то сказать, чтоб он не изволил так лаяться на барина, а отваливал бы прочь. Кричал бы на жену свою,
мерзавку этакую Видишь, нашел кого ругать Работай, работай Самбы околевал над работой Собака, право, собака, прости господи! Холопа нашел ра- ботать!
За этим последовало молчание Давно ли Сашенька стал так худ – спросила она потом Вот уж года три, – отвечал Евсей, – Александр Фе- дорыч стали больно скучать и пищи мало принимали;
вдруг стали худеть, худеть, таяли словно свечка Отчего же скучал-то?
– Бог их ведает, сударыня. Петр Иваныч изволили говорить им что-то об этом я было послушал, да мудрено не разобрал А что он говорил?
Евсей подумал с минуту, стараясь, по-видимому,
что-то припомнить, и шевелил губами Называли как-то они их, да забыл
мерзавку этакую Видишь, нашел кого ругать Работай, работай Самбы околевал над работой Собака, право, собака, прости господи! Холопа нашел ра- ботать!
За этим последовало молчание Давно ли Сашенька стал так худ – спросила она потом Вот уж года три, – отвечал Евсей, – Александр Фе- дорыч стали больно скучать и пищи мало принимали;
вдруг стали худеть, худеть, таяли словно свечка Отчего же скучал-то?
– Бог их ведает, сударыня. Петр Иваныч изволили говорить им что-то об этом я было послушал, да мудрено не разобрал А что он говорил?
Евсей подумал с минуту, стараясь, по-видимому,
что-то припомнить, и шевелил губами Называли как-то они их, да забыл
Анна Павловна и Аграфена смотрели на него и дожидались с нетерпением ответа Ну. – сказала Анна Павловна.
Евсей молчал Ну же, разиня, молви что-нибудь, – прибавила
Аграфена, – барыня дожидается Ра… кажись, разочарованный выговорил наконец Евсей.
Анна Павловна посмотрела с недоумением на
Аграфену, Аграфена на Евсея, Евсей на них обеих, и все молчали Как – спросила Анна Павловна Разо… разочарованный, точно такс, вспомнил решительным голосом отвечал Евсей Что это еще за напасть такая Господи болезнь,
что ли – спросила Анна Павловна с тоской Ах, да не испорчен ли это значит, сударыня – торопливо промолвила Аграфена.
Анна Павловна побледнела и плюнула Чтоб тебе типун на язык – сказала она. – Ходил ли он в церковь?
Евсей несколько замялся Нельзя сказать, сударыня, чтоб больно ходили нерешительно отвечал он, – почти можно сказать, что и не ходили там господа, почесть, мало ходят в церковь
– Вот оно отчего – сказала Анна Павловна со вздохом и перекрестилась. – Видно, богу неугодны были одни мои молитвы. Сон-то и не лжив точно из омута вырвался, голубчик мой!
Тут пришел Антон Иваныч.
– Обед простынет, Анна Павловна, – сказал он, – не пора ли будить Александра Федорыча?
– Нет, нет, боже сохрани – отвечала она, – он не велел себя будить. Кушайте, говорит, одни у меня аппетиту нет я лучше усну, говорит сон подкрепит меня;
разве вечером захочу. Так вы вот что сделайте, Антон Иваныч: уж не прогневайтесь на меня, старуху я пойду затеплю лампадку да помолюсь, пока Сашенька почивает мне не до еды а вы откушайте одни Хорошо, матушка, хорошо, исполню положитесь на меня Да уж окажите благодеяние, – продолжала она, вы наш друг, так любите нас, позовите Евсея и расспросите путем, отчего это Сашенька стал задумчивый и худой и куда делись его волоски Вы мужчина:
вам оно ловчее не огорчили ли его там ведь есть этакие злодеи на свете все узнайте Хорошо, матушка, хорошо я допытаюсь, всю подноготную выведаю. Пошлите-ка ко мне Евсея, пока я буду обедать, – все исполню Здорово, Евсей – сказал он, садясь за стол и затыкая салфетку за галстук, – как поживаешь Здравствуйте, сударь. Что наше за житье пло- хое-с. Вот вы так подобрели здесь.
Антон Иваныч плюнул Не сглазь, брат долго ли до греха – прибавил они начал есть щи Ну что вы там, как – спросил он Да такс не больно хорошо Чай, провизия-то хорошая Ты что ел Что-с? возьмешь в лавочке студени да холодного пирога – вот и обед Как, в лавочке а своя-то печь Дома не готовили. Там холостые господа стола не держут.
– Что ты – сказал Антон Иваныч, положив ложку Право-с: и барину-то из трактира носили Экое цыганское житье а не похудеть На-ка, выпей Покорнейше вас благодарю, сударь за ваше здо- ровье!
Затем последовало молчание. Антон Иваныч ел Почем там огурцы – спросил он, положив себе на тарелку огурец Сорок копеек десяток Полно Ей-богу-с; да чего, сударь, срам сказать иной раз
– И не дай бог, как плохо Вот здесь квас-то какой,
а там и пиво-то жиже а от квасу так целый день в животе словно что кипит Только хороша одна вакса уж вакса, таки не наглядишься и запах какой так бы и съел Что ты Ей-богу-с.
Молчание.
– Ну так как же – спросил Антон Иваныч, прожевав Да такс Плохо ели Плохо. Александр Федорыч кушали так, самую малость совсем отвыкли от еды за обедом и фунта хлеба не скушают Не похудеть – сказал Антон Иваныч. – Все оттого,
что дорого, что ли И дорого-с, да и обычая нет наедаться каждый день досыта. Господа кушают словно украдкой, по одному разув день, и то коли успеют, часу в пятом, иной разв шестом а то так чего-нибудь перехватят, да теми кончат. Это у них последнее дело сначала все дела переделают, а потоми кушать Вот житье-то! – говорил Антон Иваныч. – Не похудеть диво, как вы там не умерли И весь век так Нет-с: по праздникам господа, как соберутся иногда, так, не дай бог как едят Поедут в какой-нибудь немецкий трактир, да рублей сто, слышь, и проедят.
А пьют что – боже упаси хуже нашего брата Вот, бывало, у Петра Иваныча соберутся гости сядут за стол часу в шестом, а встанут утром в четвертом часу.
Антон Иваныч вытаращил глаза Что ты – сказал они всё едят Все едят Хоть бы посмотреть не по-нашему! Что же они едят Да что, сударь, не на что смотреть Не узнаешь,
что и ешь немцы накладут в кушанье бог знает чего:
и в рот-то взять не захочется. И перец-то у них не такой подливают в соус чего-то из заморских склянок…
Раз угостил меня повар Петра Иваныча барским кушаньем, так три дня тошнило. Смотрю, оливка в кушанье думал, как и здесь оливка раскусил – глядь:
а там рыбка маленькая противно стало, выплюнул;
взял другую – и там тоже да во всех ах вы, чтоб вас, проклятые Как же это они, нарочно кладут туда Бог их ведает Я спрашивал ребята смеются, говорят так, слышь, родятся. И что за кушанья Сначала горячее подадут, как следует, с пирогами, да только уж пироги с наперсток возьмешь в рот вдруг штук шесть, хочешь пожевать, смотришь – уж там их и нет
Евсей молчал Ну же, разиня, молви что-нибудь, – прибавила
Аграфена, – барыня дожидается Ра… кажись, разочарованный выговорил наконец Евсей.
Анна Павловна посмотрела с недоумением на
Аграфену, Аграфена на Евсея, Евсей на них обеих, и все молчали Как – спросила Анна Павловна Разо… разочарованный, точно такс, вспомнил решительным голосом отвечал Евсей Что это еще за напасть такая Господи болезнь,
что ли – спросила Анна Павловна с тоской Ах, да не испорчен ли это значит, сударыня – торопливо промолвила Аграфена.
Анна Павловна побледнела и плюнула Чтоб тебе типун на язык – сказала она. – Ходил ли он в церковь?
Евсей несколько замялся Нельзя сказать, сударыня, чтоб больно ходили нерешительно отвечал он, – почти можно сказать, что и не ходили там господа, почесть, мало ходят в церковь
– Вот оно отчего – сказала Анна Павловна со вздохом и перекрестилась. – Видно, богу неугодны были одни мои молитвы. Сон-то и не лжив точно из омута вырвался, голубчик мой!
Тут пришел Антон Иваныч.
– Обед простынет, Анна Павловна, – сказал он, – не пора ли будить Александра Федорыча?
– Нет, нет, боже сохрани – отвечала она, – он не велел себя будить. Кушайте, говорит, одни у меня аппетиту нет я лучше усну, говорит сон подкрепит меня;
разве вечером захочу. Так вы вот что сделайте, Антон Иваныч: уж не прогневайтесь на меня, старуху я пойду затеплю лампадку да помолюсь, пока Сашенька почивает мне не до еды а вы откушайте одни Хорошо, матушка, хорошо, исполню положитесь на меня Да уж окажите благодеяние, – продолжала она, вы наш друг, так любите нас, позовите Евсея и расспросите путем, отчего это Сашенька стал задумчивый и худой и куда делись его волоски Вы мужчина:
вам оно ловчее не огорчили ли его там ведь есть этакие злодеи на свете все узнайте Хорошо, матушка, хорошо я допытаюсь, всю подноготную выведаю. Пошлите-ка ко мне Евсея, пока я буду обедать, – все исполню Здорово, Евсей – сказал он, садясь за стол и затыкая салфетку за галстук, – как поживаешь Здравствуйте, сударь. Что наше за житье пло- хое-с. Вот вы так подобрели здесь.
Антон Иваныч плюнул Не сглазь, брат долго ли до греха – прибавил они начал есть щи Ну что вы там, как – спросил он Да такс не больно хорошо Чай, провизия-то хорошая Ты что ел Что-с? возьмешь в лавочке студени да холодного пирога – вот и обед Как, в лавочке а своя-то печь Дома не готовили. Там холостые господа стола не держут.
– Что ты – сказал Антон Иваныч, положив ложку Право-с: и барину-то из трактира носили Экое цыганское житье а не похудеть На-ка, выпей Покорнейше вас благодарю, сударь за ваше здо- ровье!
Затем последовало молчание. Антон Иваныч ел Почем там огурцы – спросил он, положив себе на тарелку огурец Сорок копеек десяток Полно Ей-богу-с; да чего, сударь, срам сказать иной раз
из Москвы соленые-то огурцы возят Ах ты, господину не похудеть Где там этакого огурца увидишь – продолжал Евсей, указывая на один огурец, – и во сне не увидишь!
мелочь, дрянь здесь и глядеть бы не стали, а там господа кушают В редком доме, сударь, хлеб пекут. А
этого там, чтобы капусту запасать, солонину солить,
грибы мочить – ничего в заводе нет.
Антон Иваныч покачал головой, но ничего не сказал, потому что роту него был битком набит Как же – спросил он, прожевав Все в лавочке есть а чего нет в лавочке, так тут же где-нибудь в колбасной есть а там нет, так в кондитерской а уж чего в кондитерской нет, так иди в аглицкий магазину французов все есть!
Молчание.
– Ну, а почем поросята – спросил Антон Иваныч,
взявши на тарелку почти полпоросенка.
– Не знаю-с; не покупывали: что-то дорого, рубля два, кажись Ай, ай, ай не похудеть этакая дороговизна Их хорошие-то господа мало и кушают все больше чиновники.
Опять молчание Ну, так как же вы там плохо – спросил Антон
Иваныч.
мелочь, дрянь здесь и глядеть бы не стали, а там господа кушают В редком доме, сударь, хлеб пекут. А
этого там, чтобы капусту запасать, солонину солить,
грибы мочить – ничего в заводе нет.
Антон Иваныч покачал головой, но ничего не сказал, потому что роту него был битком набит Как же – спросил он, прожевав Все в лавочке есть а чего нет в лавочке, так тут же где-нибудь в колбасной есть а там нет, так в кондитерской а уж чего в кондитерской нет, так иди в аглицкий магазину французов все есть!
Молчание.
– Ну, а почем поросята – спросил Антон Иваныч,
взявши на тарелку почти полпоросенка.
– Не знаю-с; не покупывали: что-то дорого, рубля два, кажись Ай, ай, ай не похудеть этакая дороговизна Их хорошие-то господа мало и кушают все больше чиновники.
Опять молчание Ну, так как же вы там плохо – спросил Антон
Иваныч.
– И не дай бог, как плохо Вот здесь квас-то какой,
а там и пиво-то жиже а от квасу так целый день в животе словно что кипит Только хороша одна вакса уж вакса, таки не наглядишься и запах какой так бы и съел Что ты Ей-богу-с.
Молчание.
– Ну так как же – спросил Антон Иваныч, прожевав Да такс Плохо ели Плохо. Александр Федорыч кушали так, самую малость совсем отвыкли от еды за обедом и фунта хлеба не скушают Не похудеть – сказал Антон Иваныч. – Все оттого,
что дорого, что ли И дорого-с, да и обычая нет наедаться каждый день досыта. Господа кушают словно украдкой, по одному разув день, и то коли успеют, часу в пятом, иной разв шестом а то так чего-нибудь перехватят, да теми кончат. Это у них последнее дело сначала все дела переделают, а потоми кушать Вот житье-то! – говорил Антон Иваныч. – Не похудеть диво, как вы там не умерли И весь век так Нет-с: по праздникам господа, как соберутся иногда, так, не дай бог как едят Поедут в какой-нибудь немецкий трактир, да рублей сто, слышь, и проедят.
А пьют что – боже упаси хуже нашего брата Вот, бывало, у Петра Иваныча соберутся гости сядут за стол часу в шестом, а встанут утром в четвертом часу.
Антон Иваныч вытаращил глаза Что ты – сказал они всё едят Все едят Хоть бы посмотреть не по-нашему! Что же они едят Да что, сударь, не на что смотреть Не узнаешь,
что и ешь немцы накладут в кушанье бог знает чего:
и в рот-то взять не захочется. И перец-то у них не такой подливают в соус чего-то из заморских склянок…
Раз угостил меня повар Петра Иваныча барским кушаньем, так три дня тошнило. Смотрю, оливка в кушанье думал, как и здесь оливка раскусил – глядь:
а там рыбка маленькая противно стало, выплюнул;
взял другую – и там тоже да во всех ах вы, чтоб вас, проклятые Как же это они, нарочно кладут туда Бог их ведает Я спрашивал ребята смеются, говорят так, слышь, родятся. И что за кушанья Сначала горячее подадут, как следует, с пирогами, да только уж пироги с наперсток возьмешь в рот вдруг штук шесть, хочешь пожевать, смотришь – уж там их и нет
и растаяли После горячего вдруг чего-то сладкого дадут, там говядины, а там мороженого, а там травы какой-то, а там жаркое и не ел бы Так печь-то у вас и не топилась Ну как не похудеть промолвил Антон Иваныч, вставая из-за стола.
«Благодарю тебя, боже мой, – начал он вслух, с глубоким вздохом, – яко насытил мя еси небесных благ…
что я замололся язык-то: земных благ, – и не лиши меня небесного твоего царствия Убирайте со стола господа не будут кушать. К вечеру приготовьте другого поросенка или нет ли индейки Александр Федорыч любит индейку он, чай,
проголодается. А теперь принесите-ка мне посвежее сенца в светелку я вздохну часок-другой; там к чаю разбудите. Коли чуть там Александр Федорыч зашевелится, так того растолкайте меня.
Восстав от сна, он пришел к Анне Павловне Ну что, Антон Иваныч? – спросила она Ничего, матушка, покорно благодарю за хлеб за соль и уснул так сладко сено такое свежее, душистое На здоровье, Антон Иваныч. Ну, а что говорит Евсей Выспрашивали Как не спрашивать Все выведал пустое все поправится. Дело-то все, выходит, оттого, что пища там была, слышь, плоха
– Пища Да судите сами огурцы сорок копеек десяток, поросенок два рубля, а кушанье все кондитерское – и не наешься досыта. Как не похудеть Не беспокойтесь,
матушка, мы его поставим здесь на ноги, вылечим. Вы велите-ка заготовить побольше настойки березовой;
я дам рецепт мне от Прокофья Астафьича достался;
да утром и вечером и давайте по рюмке или по две,
и перед обедом хорошо можно со святой водой у вас есть Есть, есть вы же привезли Да, ведь в самом деле я. Кушанья выбирайте пожирнее. Я уж к ужину велел поросенка или индейку зажарить Благодарствуйте, Антон Иваныч.
– Не на чем, матушка Не велеть ли еще цыплят с белым соусом Я велю Зачем вам самим а я-то на что похлопочу…
дайте мне Похлопочите, помогите, отец родной.
Он ушел, а она задумалась.
Женский инстинкт и сердце матери говорили ей, что не пища главная причина задумчивости Александра.
Она стала искусно выведывать намеками, стороной,
но Александр не понимал этих намеков и молчал. Так
«Благодарю тебя, боже мой, – начал он вслух, с глубоким вздохом, – яко насытил мя еси небесных благ…
что я замололся язык-то: земных благ, – и не лиши меня небесного твоего царствия Убирайте со стола господа не будут кушать. К вечеру приготовьте другого поросенка или нет ли индейки Александр Федорыч любит индейку он, чай,
проголодается. А теперь принесите-ка мне посвежее сенца в светелку я вздохну часок-другой; там к чаю разбудите. Коли чуть там Александр Федорыч зашевелится, так того растолкайте меня.
Восстав от сна, он пришел к Анне Павловне Ну что, Антон Иваныч? – спросила она Ничего, матушка, покорно благодарю за хлеб за соль и уснул так сладко сено такое свежее, душистое На здоровье, Антон Иваныч. Ну, а что говорит Евсей Выспрашивали Как не спрашивать Все выведал пустое все поправится. Дело-то все, выходит, оттого, что пища там была, слышь, плоха
– Пища Да судите сами огурцы сорок копеек десяток, поросенок два рубля, а кушанье все кондитерское – и не наешься досыта. Как не похудеть Не беспокойтесь,
матушка, мы его поставим здесь на ноги, вылечим. Вы велите-ка заготовить побольше настойки березовой;
я дам рецепт мне от Прокофья Астафьича достался;
да утром и вечером и давайте по рюмке или по две,
и перед обедом хорошо можно со святой водой у вас есть Есть, есть вы же привезли Да, ведь в самом деле я. Кушанья выбирайте пожирнее. Я уж к ужину велел поросенка или индейку зажарить Благодарствуйте, Антон Иваныч.
– Не на чем, матушка Не велеть ли еще цыплят с белым соусом Я велю Зачем вам самим а я-то на что похлопочу…
дайте мне Похлопочите, помогите, отец родной.
Он ушел, а она задумалась.
Женский инстинкт и сердце матери говорили ей, что не пища главная причина задумчивости Александра.
Она стала искусно выведывать намеками, стороной,
но Александр не понимал этих намеков и молчал. Так
прошли недели две-три. Поросят, цыплят и индеек пошло на Антона Иваныча множество, а Александр все был задумчив, худ, и волосы не росли.
Тогда Анна Павловна решилась поговорить с ним напрямки.
– Послушай, друг мой, Сашенька, – сказала она однажды вот уж с месяц, как ты живешь здесь, а я еще не видала, чтоб ты улыбнулся хоть раз ходишь словно туча, смотришь в землю. Или тебе ничто немило народной стороне Видно, на чужой милее тоскуешь по ней, что ли Сердце мое надрывается, глядя нате- бя. Что с тобой сталось Расскажи ты мне чего тебе недостает я ничего не пожалею. Обидел ли кто тебя:
я доберусь и до того Не беспокойтесь, маменька, – сказал Александр это так, ничего я вошел влета, стал рассудительнее, оттого и задумчив А худ-то отчего а волосы-то где Яне могу рассказать отчего всего не перескажешь, что было в восемь лет может быть, и здоровье немного, расстроилось Что ж у тебя болит Болит и тут, и здесь. – Он указал наголову и сердце. Анна Павловна дотронулась рукой до его лба Жару нет, – сказала она. – Что ж бы это такое было стреляет, что ли, в голову
– Нет так Сашенька пошлем за Иваном Андреичем.
– Кто это Иван Андреич?
– Новый лекарь года два как приехал. Дока такой,
что чудо Лекарств почти никаких не прописывает сам делает какие-то крохотные зернышки – и помогают.
Вон у нас Фома животом страдал трои сутки ревмя ревел он дал ему три зернышка, как рукой сняло Полечись, голубчик Нет, маменька, он не поможет мне это так пройдет Да отчего же ты скучаешь Что это за напасть такая Так Чего тебе хочется И сам не знаю так скучаю Экое диво, господи! – сказала Анна Павловна. Пища, ты говоришь, тебе нравится, удобства все есть,
и чин хороший чего бы, кажется а скучаешь Сашенька сказала она, помолчав, тихоне пора ли тебе жениться Что вынет, я не женюсь Ау меня есть на примете девушка – точно куколка розовенькая, нежненькая; так, кажется, из косточки в косточку мозжечок и переливается. Талия такая тоненькая, стройная училась в городе, в пансионе. За
Тогда Анна Павловна решилась поговорить с ним напрямки.
– Послушай, друг мой, Сашенька, – сказала она однажды вот уж с месяц, как ты живешь здесь, а я еще не видала, чтоб ты улыбнулся хоть раз ходишь словно туча, смотришь в землю. Или тебе ничто немило народной стороне Видно, на чужой милее тоскуешь по ней, что ли Сердце мое надрывается, глядя нате- бя. Что с тобой сталось Расскажи ты мне чего тебе недостает я ничего не пожалею. Обидел ли кто тебя:
я доберусь и до того Не беспокойтесь, маменька, – сказал Александр это так, ничего я вошел влета, стал рассудительнее, оттого и задумчив А худ-то отчего а волосы-то где Яне могу рассказать отчего всего не перескажешь, что было в восемь лет может быть, и здоровье немного, расстроилось Что ж у тебя болит Болит и тут, и здесь. – Он указал наголову и сердце. Анна Павловна дотронулась рукой до его лба Жару нет, – сказала она. – Что ж бы это такое было стреляет, что ли, в голову
– Нет так Сашенька пошлем за Иваном Андреичем.
– Кто это Иван Андреич?
– Новый лекарь года два как приехал. Дока такой,
что чудо Лекарств почти никаких не прописывает сам делает какие-то крохотные зернышки – и помогают.
Вон у нас Фома животом страдал трои сутки ревмя ревел он дал ему три зернышка, как рукой сняло Полечись, голубчик Нет, маменька, он не поможет мне это так пройдет Да отчего же ты скучаешь Что это за напасть такая Так Чего тебе хочется И сам не знаю так скучаю Экое диво, господи! – сказала Анна Павловна. Пища, ты говоришь, тебе нравится, удобства все есть,
и чин хороший чего бы, кажется а скучаешь Сашенька сказала она, помолчав, тихоне пора ли тебе жениться Что вынет, я не женюсь Ау меня есть на примете девушка – точно куколка розовенькая, нежненькая; так, кажется, из косточки в косточку мозжечок и переливается. Талия такая тоненькая, стройная училась в городе, в пансионе. За
ней семьдесят пять душ да двадцать пять тысяч деньгами, и приданое славное в Москве делали и родня хорошая А Сашенька Я уж с матерью раз за ко- феем разговорилась, да шутя и забросила словечко:
у ней, кажется, и ушки на макушке от радости Яне женюсь, – повторил Александр Как, никогда Никогда Господи помилуй что ж из этого будет Вселю- ди как люди, только ты один бог знает на кого похож!
А мне-то бы радость какая привел бы бог понянчить внучат. Право, женись на ней ты ее полюбишь Яне полюблю, маменька я уж отлюбил.
– Как отлюбил, не женясь Кого ж ты любил там Девушку Что ж не женился Она изменила мне Как изменила Ведь ты еще не был женат на ней?
Александр молчал Хороши же там у вас девушки до свадьбы любят!
Изменила! мерзавка этакая Счастье-то само просилось к ней в руки, да неумела ценить, негодница Увидала бы я ее, я бы ей в рожу наплевала. Чего дядя-то смотрел Кого это она нашла лучше, посмотрела бы я. Что ж, разве одна она полюбишь в другой раз Я ив другой разлюбил Кого же Вдову Ну, что ж не женился Той я сам изменил.
Анна Павловна глядела на Александра и не знала,
что сказать Изменил. – повторила она. – Видно, беспутная какая-нибудь! – прибавила потом. – Подлинно омут,
прости господи: любят до свадьбы, без обряда церковного изменяют Что это делается на белом свете,
как поглядишь Знать, скоро света преставление. Ну,
скажи, не хочется ли тебе чего-нибудь? Может быть,
пища тебе не по вкусу Я из города повара выпишу Нет, благодарю все хорошо Может быть, тебе скучно одному я за соседями пошлю Нет, нет. Не тревожьтесь, маменька мне здесь покойно, хорошо все пройдет я еще не осмотрелся.
Вот и все, чего могла добиться Анна Павловна.
«Нет, – думала она, – без бога, видно, ни на шаг».
Она предложила Александру поехать с ней к обеднев ближайшее село, но он проспал два раза, а будить она его не решалась. Наконец она позвала его вечером ко всенощной. Пожалуй, – сказал Александр, и они поехали. Мать вошла в церковь и стала у самого клироса, Александр остался у дверей
у ней, кажется, и ушки на макушке от радости Яне женюсь, – повторил Александр Как, никогда Никогда Господи помилуй что ж из этого будет Вселю- ди как люди, только ты один бог знает на кого похож!
А мне-то бы радость какая привел бы бог понянчить внучат. Право, женись на ней ты ее полюбишь Яне полюблю, маменька я уж отлюбил.
– Как отлюбил, не женясь Кого ж ты любил там Девушку Что ж не женился Она изменила мне Как изменила Ведь ты еще не был женат на ней?
Александр молчал Хороши же там у вас девушки до свадьбы любят!
Изменила! мерзавка этакая Счастье-то само просилось к ней в руки, да неумела ценить, негодница Увидала бы я ее, я бы ей в рожу наплевала. Чего дядя-то смотрел Кого это она нашла лучше, посмотрела бы я. Что ж, разве одна она полюбишь в другой раз Я ив другой разлюбил Кого же Вдову Ну, что ж не женился Той я сам изменил.
Анна Павловна глядела на Александра и не знала,
что сказать Изменил. – повторила она. – Видно, беспутная какая-нибудь! – прибавила потом. – Подлинно омут,
прости господи: любят до свадьбы, без обряда церковного изменяют Что это делается на белом свете,
как поглядишь Знать, скоро света преставление. Ну,
скажи, не хочется ли тебе чего-нибудь? Может быть,
пища тебе не по вкусу Я из города повара выпишу Нет, благодарю все хорошо Может быть, тебе скучно одному я за соседями пошлю Нет, нет. Не тревожьтесь, маменька мне здесь покойно, хорошо все пройдет я еще не осмотрелся.
Вот и все, чего могла добиться Анна Павловна.
«Нет, – думала она, – без бога, видно, ни на шаг».
Она предложила Александру поехать с ней к обеднев ближайшее село, но он проспал два раза, а будить она его не решалась. Наконец она позвала его вечером ко всенощной. Пожалуй, – сказал Александр, и они поехали. Мать вошла в церковь и стала у самого клироса, Александр остался у дверей
Солнце уж садилось и бросало косвенные лучи, которые то играли по золотым окладам икон, то освещали темные и суровые лики святых и уничтожали своим блеском слабое и робкое мерцание свеч. Церковь была почти пуста крестьяне былина работе в поле только в углу у выхода теснилось несколько старух, повязанных белыми платками. Иные, пригорюнившись и опершись щекой на руку, сидели на каменной ступеньке придела и по временам испускали громкие и тяжкие вздохи, бог знает, огрехах ли своих,
или о домашних делах. Другие, припав к земле, долго лежали ниц, молясь.
Свежий ветерок врывался сквозь чугунную решетку в окно и то приподнимал ткань на престоле, то играл сединами священника, или перевертывал лист книги и тушил свечу. Шаги священника и дьячка громко раздавались по каменному полу в пустой церкви голоса их уныло разносились по сводам. Вверху, в куполе,
звучно кричали галки и чирикали воробьи, перелетавшие от одного окна к другому, и шум крыльев их и звон колоколов заглушали иногда службу…
«Пока в человеке кипят жизненные силы, – думал
Александр, – пока играют желания и страсти, он занят чувственно, он бежит того успокоительного, важного и торжественного созерцания, к которому ведет религия он приходит искать утешения в ней с угасшими
или о домашних делах. Другие, припав к земле, долго лежали ниц, молясь.
Свежий ветерок врывался сквозь чугунную решетку в окно и то приподнимал ткань на престоле, то играл сединами священника, или перевертывал лист книги и тушил свечу. Шаги священника и дьячка громко раздавались по каменному полу в пустой церкви голоса их уныло разносились по сводам. Вверху, в куполе,
звучно кричали галки и чирикали воробьи, перелетавшие от одного окна к другому, и шум крыльев их и звон колоколов заглушали иногда службу…
«Пока в человеке кипят жизненные силы, – думал
Александр, – пока играют желания и страсти, он занят чувственно, он бежит того успокоительного, важного и торжественного созерцания, к которому ведет религия он приходит искать утешения в ней с угасшими
растраченными силами, с сокрушенными надеждами,
с бременем лет…»
Мало-помалу при виде знакомых предметов в душе
Александра пробуждались воспоминания. Он мысленно пробежал свое детство и юношество до поездки в Петербург вспомнил, как, будучи ребенком, он повторял за матерью молитвы, как она твердила ему об ангеле-хранителе, который стоит на страже души человеческой и вечно враждует с нечистым как она,
указывая ему на звезды, говорила, что это очи божи- их ангелов, которые смотрят на мири считают добрые и злые дела людей как небожители плачут, когда в итоге окажется больше злых, нежели добрых дели как радуются, когда добрые дела превышают злые.
Показывая на синеву дальнего горизонта, она говорила, что это Сион… Александр вздохнул, очнувшись от этих воспоминаний.
«Ах! если б я мог еще верить в это – думал он. Младенческие верования утрачены, а что я узнал нового, верного. ничего я нашел сомнения, толки, теории и от истины еще дальше прежнего К чему этот раскол, это умничанье. Боже. когда теплота веры не греет сердца, разве можно быть счастливым?
Счастливее ли я?»
Всенощная кончилась. Александр приехал домой еще скучнее, нежели поехал. Анна Павловна не знала, что и делать. Однажды он проснулся ранее обыкновенного и услыхал шорох за своим изголовьем. Он оглянулся какая-то старуха стоит над ними шепчет.
Она тотчас исчезла, как скоро увидела, что ее заметили. Под подушкой у себя Александр нашел какую-то траву на шее у него висела ладанка Что это значит – спросил Александру матери, что за старуха была у меня в комнате?
Анна Павловна смутилась Это Никитишна, – сказала она Какая Никитишна?
– Она, вот видишь, мой друг тыне рассердишься Да что такое скажите Она говорят, многим помогает Она только пошепчет на воду да подышит на спящего человека все и пройдет В третьем году, ко вдове Сидорихе, – примолвила
Аграфена, – летал по ночам огненный змей в трубу…
Тут Анна Павловна плюнула Никитишна, – продолжала Аграфена, – заговорила змея перестал летать Ну, а Сидориха что – спросил Александр Родила ребенок был такой худой да черный на третий день умер.
Александр засмеялся, может быть в первый раз после приезда в деревню Откуда вы ее взяли – спросил он Антон Иваныч привез, – отвечала Анна Павловна Охота вам слушать этого дурака Дурака Ах, Сашенька, что ты это не грех ли Антон Иваныч дурак Как это у тебя язык-то поворотился Антон Иваныч – благодетель, друг наш Вот возьмите, маменька, ладанку и отдайте ее нашему другу и благодетелю пусть он повесит ее себе на шею.
С тех пор он стал запираться на ночь.
Прошло два-три месяца. Мало-помалу уединение,
тишина, домашняя жизнь и все сопряженные с нею материальные блага помогли Александру войти в тело. А лень, беззаботность и отсутствие всякого нравственного потрясения водворили в душе его мир, которого Александр напрасно искал в Петербурге. Там,
бежавши от мира идей, искусств, заключенный в каменных стенах, он хотел заснуть сном крота, но его беспрестанно пробуждали волнения зависти и бессильные желания. Всякое явление в мире науки и искусства, всякая новая знаменитость будили в нем вопрос Почему это не я, зачем не я Там на каждом шагу он встречал в людях невыгодные для себя сравнения там он так часто падал, там увидал как в зеркале свои слабости там был неумолимый дядя, преследовавший его образ мыслей, лень и ни на чем не основанное славолюбие там изящный мири куча дарований, между которыми он не играл никакой роли.
Наконец, там жизнь стараются подвести под известные условия, прояснить ее темные и загадочные места, не давая разгула чувствам, страстями мечтами тем лишая ее поэтической заманчивости, хотят издать для нее какую-то скучную, сухую, однообразную и тяжелую форму…
А здесь какое приволье Он лучше, умнее всех!
Здесь он всеобщий идол на несколько верст кругом.
Притом здесь на каждом шагу, перед лицом природы,
душа его отверзалась мирным, успокоительным впечатлениям. Говор струй, шепот листьев, прохлада и подчас самое молчание природы – все рождало думу, будило чувство. В саду, в поле, дома его посещали воспоминания детства и юности. Анна Павловна,
сидя иногда подле него, как будто угадывала его мысли. Она помогала ему возобновлять в памяти дорогие сердцу мелочи из жизни или рассказывала то, чего он вовсе не помнил Вот эти липы, – говорила она, указывая на сад, сажал твой отец. Я была беременна тобой. Сижу, бывало, здесь на балконе да смотрю на него. Он поработает, поработает да взглянет на меня, а пот так градом и льет с него. А ты тут – молвит, – то-то мне
с бременем лет…»
Мало-помалу при виде знакомых предметов в душе
Александра пробуждались воспоминания. Он мысленно пробежал свое детство и юношество до поездки в Петербург вспомнил, как, будучи ребенком, он повторял за матерью молитвы, как она твердила ему об ангеле-хранителе, который стоит на страже души человеческой и вечно враждует с нечистым как она,
указывая ему на звезды, говорила, что это очи божи- их ангелов, которые смотрят на мири считают добрые и злые дела людей как небожители плачут, когда в итоге окажется больше злых, нежели добрых дели как радуются, когда добрые дела превышают злые.
Показывая на синеву дальнего горизонта, она говорила, что это Сион… Александр вздохнул, очнувшись от этих воспоминаний.
«Ах! если б я мог еще верить в это – думал он. Младенческие верования утрачены, а что я узнал нового, верного. ничего я нашел сомнения, толки, теории и от истины еще дальше прежнего К чему этот раскол, это умничанье. Боже. когда теплота веры не греет сердца, разве можно быть счастливым?
Счастливее ли я?»
Всенощная кончилась. Александр приехал домой еще скучнее, нежели поехал. Анна Павловна не знала, что и делать. Однажды он проснулся ранее обыкновенного и услыхал шорох за своим изголовьем. Он оглянулся какая-то старуха стоит над ними шепчет.
Она тотчас исчезла, как скоро увидела, что ее заметили. Под подушкой у себя Александр нашел какую-то траву на шее у него висела ладанка Что это значит – спросил Александру матери, что за старуха была у меня в комнате?
Анна Павловна смутилась Это Никитишна, – сказала она Какая Никитишна?
– Она, вот видишь, мой друг тыне рассердишься Да что такое скажите Она говорят, многим помогает Она только пошепчет на воду да подышит на спящего человека все и пройдет В третьем году, ко вдове Сидорихе, – примолвила
Аграфена, – летал по ночам огненный змей в трубу…
Тут Анна Павловна плюнула Никитишна, – продолжала Аграфена, – заговорила змея перестал летать Ну, а Сидориха что – спросил Александр Родила ребенок был такой худой да черный на третий день умер.
Александр засмеялся, может быть в первый раз после приезда в деревню Откуда вы ее взяли – спросил он Антон Иваныч привез, – отвечала Анна Павловна Охота вам слушать этого дурака Дурака Ах, Сашенька, что ты это не грех ли Антон Иваныч дурак Как это у тебя язык-то поворотился Антон Иваныч – благодетель, друг наш Вот возьмите, маменька, ладанку и отдайте ее нашему другу и благодетелю пусть он повесит ее себе на шею.
С тех пор он стал запираться на ночь.
Прошло два-три месяца. Мало-помалу уединение,
тишина, домашняя жизнь и все сопряженные с нею материальные блага помогли Александру войти в тело. А лень, беззаботность и отсутствие всякого нравственного потрясения водворили в душе его мир, которого Александр напрасно искал в Петербурге. Там,
бежавши от мира идей, искусств, заключенный в каменных стенах, он хотел заснуть сном крота, но его беспрестанно пробуждали волнения зависти и бессильные желания. Всякое явление в мире науки и искусства, всякая новая знаменитость будили в нем вопрос Почему это не я, зачем не я Там на каждом шагу он встречал в людях невыгодные для себя сравнения там он так часто падал, там увидал как в зеркале свои слабости там был неумолимый дядя, преследовавший его образ мыслей, лень и ни на чем не основанное славолюбие там изящный мири куча дарований, между которыми он не играл никакой роли.
Наконец, там жизнь стараются подвести под известные условия, прояснить ее темные и загадочные места, не давая разгула чувствам, страстями мечтами тем лишая ее поэтической заманчивости, хотят издать для нее какую-то скучную, сухую, однообразную и тяжелую форму…
А здесь какое приволье Он лучше, умнее всех!
Здесь он всеобщий идол на несколько верст кругом.
Притом здесь на каждом шагу, перед лицом природы,
душа его отверзалась мирным, успокоительным впечатлениям. Говор струй, шепот листьев, прохлада и подчас самое молчание природы – все рождало думу, будило чувство. В саду, в поле, дома его посещали воспоминания детства и юности. Анна Павловна,
сидя иногда подле него, как будто угадывала его мысли. Она помогала ему возобновлять в памяти дорогие сердцу мелочи из жизни или рассказывала то, чего он вовсе не помнил Вот эти липы, – говорила она, указывая на сад, сажал твой отец. Я была беременна тобой. Сижу, бывало, здесь на балконе да смотрю на него. Он поработает, поработает да взглянет на меня, а пот так градом и льет с него. А ты тут – молвит, – то-то мне
так весело работать – и опять примется. А вон лужок, где ты играл, бывало, с ребятишками такой сердитый был чуть что не по тебе – и закричишь благим матом. Однажды Агашка – вот что теперь за Кузьмой,
его третья изба от околицы – толкнула как-то тебя, да нос до крови и расшиби: отец порол, порол ее, я насилу умолила.
Александр мысленно дополнял эти воспоминания другими Вон на этой скамье, поддеревом думал он, – я сиживал с Софьей и был счастлив тогда. А вон там, между двух кустов сирени, получил от нее первый поцелуй И все это было перед глазами. Он улыбался этим воспоминаниями просиживал по целым часам на балконе, встречая или провожая солнце, прислушиваясь к пению птиц, к плеску озера и к жужжанью невидимых насекомых.
«Боже мой как здесь хорошо – говорил он под влиянием этих кротких впечатлений, – вдали от суеты, от этой мелочной жизни, оттого муравейника, где люди
…в кучах, за оградой,
Не дышат утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов
55
Как устаешь там жить и как отдыхаешь душой в кучах, за оградой – из поэмы АС. Пушкина Цыгане
его третья изба от околицы – толкнула как-то тебя, да нос до крови и расшиби: отец порол, порол ее, я насилу умолила.
Александр мысленно дополнял эти воспоминания другими Вон на этой скамье, поддеревом думал он, – я сиживал с Софьей и был счастлив тогда. А вон там, между двух кустов сирени, получил от нее первый поцелуй И все это было перед глазами. Он улыбался этим воспоминаниями просиживал по целым часам на балконе, встречая или провожая солнце, прислушиваясь к пению птиц, к плеску озера и к жужжанью невидимых насекомых.
«Боже мой как здесь хорошо – говорил он под влиянием этих кротких впечатлений, – вдали от суеты, от этой мелочной жизни, оттого муравейника, где люди
…в кучах, за оградой,
Не дышат утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов
55
Как устаешь там жить и как отдыхаешь душой в кучах, за оградой – из поэмы АС. Пушкина Цыгане
здесь, в этой простой, несложной, немудреной жизни Сердце обновляется, грудь дышит свободнее, а ум не терзается мучительными думами и нескончаемым разбором тяжебных дел с сердцем и то, и другое в ладу. Не над чем задумываться. Беззаботно, без тягостной мысли, с дремлющим сердцем и умом и слег- ким трепетом скользишь взглядом от рощи к пашне,
от пашни к холму, и потом погружаешь его в бездонную синеву неба».
Иногда он переходил кокну, выходившему на двор и на улицу в село. Там другая картина, картина тенье- ровская,
56
полная хлопотливой, семейной жизни. Барбос от зноя растянется у конуры, положив морду на лапы. Десятки кур встречают утро, кудахтая взапуски;
петухи дерутся. По улице гонят стадо в поле. Иногда одна отставшая от стада корова тоскливо мычит, стоя среди улицы и оглядываясь вовсе стороны. Мужики и бабы, с граблями и косами на плечах, идут на работу. Ветер по временам выхватит из их говора два- три слова и донесет до окна. Там крестьянская телега с громом проедет по мостику, за ней лениво проползет воз с сеном. Белокурые и жестковолосые ребятишки, подняв рубашонки, бродят по лужам. Глядя на эту картину, Александр начал постигать поэзию се картина теньеровская. – Теньер Давид (1610–1690) – фламандский художник, мастер бытовой живописи
от пашни к холму, и потом погружаешь его в бездонную синеву неба».
Иногда он переходил кокну, выходившему на двор и на улицу в село. Там другая картина, картина тенье- ровская,
56
полная хлопотливой, семейной жизни. Барбос от зноя растянется у конуры, положив морду на лапы. Десятки кур встречают утро, кудахтая взапуски;
петухи дерутся. По улице гонят стадо в поле. Иногда одна отставшая от стада корова тоскливо мычит, стоя среди улицы и оглядываясь вовсе стороны. Мужики и бабы, с граблями и косами на плечах, идут на работу. Ветер по временам выхватит из их говора два- три слова и донесет до окна. Там крестьянская телега с громом проедет по мостику, за ней лениво проползет воз с сеном. Белокурые и жестковолосые ребятишки, подняв рубашонки, бродят по лужам. Глядя на эту картину, Александр начал постигать поэзию се картина теньеровская. – Теньер Давид (1610–1690) – фламандский художник, мастер бытовой живописи
ренького неба, сломанного забора, калитки, грязного пруда и трепака Узкий щегольской фрак он заменил широким халатом домашней работы. Ив каждом явлении этой мирной жизни, в каждом впечатлении и утра, и вечера, и трапезы, и отдыха присутствовало недремлющее око материнской любви.
Она не могла нарадоваться, глядя, как Александр полнел, как на щеки его возвращался румянец, как глаза оживлялись мирным блеском. Только волоски не растут, – говорила она, – а были как шелк».
Александр часто гулял по окрестностям. Однажды он встретил толпу баб и девок, шедших в лес за грибами, присоединился к ними проходил целый день.
Воротясь домой, он похвалил девушку Машу за проворство и ловкость, и Маша взята была во двор ходить за барином Ездил он иногда смотреть полевые работы и на опыте узнавал то, о чем часто писали переводил для журнала. Как мы часто врали там думал он, качая головой, и стал вникать вдело глубже и пристальнее.
Однажды, в ненастную погоду, попробовал он за серенького неба, сломанного забора – ср. у Пушкина:Иные нужны мне картины:Люблю песчаный косогор,Перед избушкой две рябины,Ка- литку, сломанный забор,На небе серенькие тучи,Перед гумном соломы кучи Да пруд под сенью ив густых,Раздолье уток молодых;Теперь мила мне балалайкаДа пьяный топот трепака…(«Евгений Онегин», из
«Путешествия Онегина»)
няться делом, сел писать и остался доволен началом труда. Понадобилась для справок какая-то книга он написал в Петербург, книгу выслали. Он занялся не шутя. Выписал еще книг. Напрасно Анна Павловна пустилась уговаривать его не писать, чтобы не надсадил
грудку: они слушать не хотел. Она подослала Антона
Иваныча. Александр не послушали его и все писал.
Когда прошло месяца три-четыре, а он от писанья не только не похудела растолстел больше, Анна Павловна успокоилась.
Так прошло года полтора. Все бы хорошо, но Александр к концу этого срока стал опять задумываться.
Желаний у него не было никаких, а какие и были, таких немудрено было удовлетворить они не выходили из пределов семейной жизни. Ничто его не тревожило ни забота, ни сомнение, а он скучал Ему мало-по- малу надоел тесный домашний круг угождения матери стали докучны, а Антон Иваныч опротивел надоели труд, и природа не пленяла его.
Он сиживал молчаливо у окна и уже равнодушно глядел на отцовские липы, с досадой слушал плеск озера. Он начал размышлять о причине этой новой тоски и открыл, что ему было скучно – по Петербургу?!
Удалясь от минувшего, он начал жалеть о нем. Кровь еще кипела в нем, сердце билось, душа и тело просили деятельности Опять задача. Боже мой он чуть
грудку: они слушать не хотел. Она подослала Антона
Иваныча. Александр не послушали его и все писал.
Когда прошло месяца три-четыре, а он от писанья не только не похудела растолстел больше, Анна Павловна успокоилась.
Так прошло года полтора. Все бы хорошо, но Александр к концу этого срока стал опять задумываться.
Желаний у него не было никаких, а какие и были, таких немудрено было удовлетворить они не выходили из пределов семейной жизни. Ничто его не тревожило ни забота, ни сомнение, а он скучал Ему мало-по- малу надоел тесный домашний круг угождения матери стали докучны, а Антон Иваныч опротивел надоели труд, и природа не пленяла его.
Он сиживал молчаливо у окна и уже равнодушно глядел на отцовские липы, с досадой слушал плеск озера. Он начал размышлять о причине этой новой тоски и открыл, что ему было скучно – по Петербургу?!
Удалясь от минувшего, он начал жалеть о нем. Кровь еще кипела в нем, сердце билось, душа и тело просили деятельности Опять задача. Боже мой он чуть
не заплакал от этого открытия. Он думал, что эта скука пройдет, что он приживется в деревне, привыкнет, нет чем дольше он жил там, тем сердце пуще ныло и опять просилось в омут, теперь уже знакомый ему.
Он помирился с прошедшим оно стало ему мило.
Ненависть, мрачный взгляд, угрюмость, нелюдимость смягчились уединением, размышлением. Минувшее предстало ему в очищенном свете, и сама изменница
Наденька – чуть не в лучах. И что я здесь делаю с досадой говорил он, – за что вяну Зачем гаснут мои дарования Почему мне не блистать там своим трудом. Теперь я стал рассудительнее. Чем дядюшка лучше меня Разве я не могу отыскать себе дороги Ну, не удалось до сих пор, не за свое брался что ж опомнился теперь пора, пора Но как огорчит мой отъезд матушку А между тем необходимо ехать:
нельзя же погибнуть здесь Там тот и другой – все вышли в люди А моя карьера, а фортуна. я только один отстал да за что же да почему же Он метался от тоски и не знал, как сказать матери о намерении ехать.
Но мать вскоре избавила его от этого труда она умерла. Вот, наконец, что писал он к дяде и тетке в
Петербург.
К тетке:
«Перед моим отъездом из Петербурга вы
Он помирился с прошедшим оно стало ему мило.
Ненависть, мрачный взгляд, угрюмость, нелюдимость смягчились уединением, размышлением. Минувшее предстало ему в очищенном свете, и сама изменница
Наденька – чуть не в лучах. И что я здесь делаю с досадой говорил он, – за что вяну Зачем гаснут мои дарования Почему мне не блистать там своим трудом. Теперь я стал рассудительнее. Чем дядюшка лучше меня Разве я не могу отыскать себе дороги Ну, не удалось до сих пор, не за свое брался что ж опомнился теперь пора, пора Но как огорчит мой отъезд матушку А между тем необходимо ехать:
нельзя же погибнуть здесь Там тот и другой – все вышли в люди А моя карьера, а фортуна. я только один отстал да за что же да почему же Он метался от тоски и не знал, как сказать матери о намерении ехать.
Но мать вскоре избавила его от этого труда она умерла. Вот, наконец, что писал он к дяде и тетке в
Петербург.
К тетке:
«Перед моим отъездом из Петербурга вы
ma tante, со слезами на глазах напутствовали меня драгоценными словами, которые врезались в моей памяти. Высказали Если когда-нибудь мне нужна будет теплая дружба, искреннее участие, тов вашем сердце всегда останется уголок для меня. Настала минута, когда я понял всю цену этих слов. В правах, которые вы мне так великодушно дали над вашим сердцем,
заключается для меня залог мира, тишины,
утешения, спокойствия, может быть, счастья всей моей жизни. Месяца три назад скончалась матушка больше не прибавлю ни слова. Вы по письмам ее знаете, что она была для меня, и поймете, чего я лишился в ней Я теперь бегу отсюда навсегда. Но куда, одинокий странник,
направил бы я путь свой, как не в те места,
где вы. Скажите одно слово найду ли я в вас то, что оставил года полтора назад Не изгнали ли вы меня из памяти Согласитесь ли вы на скучную обязанность исцелить вашею дружбою,
которая уже не раз спасала меня от горя, новую и глубокую рану Всю надежду возлагаю на вас и другую, могучую союзницу – деятельность.
Вы удивляетесь – неправда ли Вам странно слышать от меня это читать эти строки,
писанные в покойном, несвойственном мне тоне?
Не удивляйтесь и не бойтесь моего возвращения:
к вам приедет не сумасброд, не мечтатель,
не разочарованный, не провинциала просто
заключается для меня залог мира, тишины,
утешения, спокойствия, может быть, счастья всей моей жизни. Месяца три назад скончалась матушка больше не прибавлю ни слова. Вы по письмам ее знаете, что она была для меня, и поймете, чего я лишился в ней Я теперь бегу отсюда навсегда. Но куда, одинокий странник,
направил бы я путь свой, как не в те места,
где вы. Скажите одно слово найду ли я в вас то, что оставил года полтора назад Не изгнали ли вы меня из памяти Согласитесь ли вы на скучную обязанность исцелить вашею дружбою,
которая уже не раз спасала меня от горя, новую и глубокую рану Всю надежду возлагаю на вас и другую, могучую союзницу – деятельность.
Вы удивляетесь – неправда ли Вам странно слышать от меня это читать эти строки,
писанные в покойном, несвойственном мне тоне?
Не удивляйтесь и не бойтесь моего возвращения:
к вам приедет не сумасброд, не мечтатель,
не разочарованный, не провинциала просто
человек, каких в Петербурге много и каким бы давно мне пора быть. Предупредите особенно дядюшку на этот счет. Когда посмотрю на прошлую жизнь, мне становится неловко, стыдно и других, и самого себя. Но иначе и быть не могло.
Вот когда только очнулся – в тридцать лет Тяжкая школа, пройденная в Петербурге, и размышление в деревне прояснили мне вполне судьбу мою.
Удалясь на почтительное расстояние от уроков дядюшки и собственного опыта, я уразумел их здесь, в тишине, яснее, и вижу, к чему бы они давно должны были повести меня, вижу, как жалко и неразумно уклонялся я от прямой цели.
Я теперь покоен не терзаюсь, не мучусь, ноне хвастаюсь этим может быть, это спокойствие проистекает пока из эгоизма чувствую, впрочем,
что скоро взгляд мой на жизнь уяснится до того,
что я открою другой источник спокойствия – чище.
Теперь я еще не могу не жалеть, что я уже дошел до того рубежа, где – увы – кончается молодость и начинается пора размышлений, поверка и разборка всякого волнения, пора сознания.
Хотя, может быть, мнение мое о людях и жизни изменилось и немного, но много надежд улетело, много миновалось желаний, словом,
иллюзии утрачены следовательно, не во многом и не во многих уж придется ошибиться и обмануться, а это очень утешительно с одной стороны И вот я смотрю яснее вперед самое
Вот когда только очнулся – в тридцать лет Тяжкая школа, пройденная в Петербурге, и размышление в деревне прояснили мне вполне судьбу мою.
Удалясь на почтительное расстояние от уроков дядюшки и собственного опыта, я уразумел их здесь, в тишине, яснее, и вижу, к чему бы они давно должны были повести меня, вижу, как жалко и неразумно уклонялся я от прямой цели.
Я теперь покоен не терзаюсь, не мучусь, ноне хвастаюсь этим может быть, это спокойствие проистекает пока из эгоизма чувствую, впрочем,
что скоро взгляд мой на жизнь уяснится до того,
что я открою другой источник спокойствия – чище.
Теперь я еще не могу не жалеть, что я уже дошел до того рубежа, где – увы – кончается молодость и начинается пора размышлений, поверка и разборка всякого волнения, пора сознания.
Хотя, может быть, мнение мое о людях и жизни изменилось и немного, но много надежд улетело, много миновалось желаний, словом,
иллюзии утрачены следовательно, не во многом и не во многих уж придется ошибиться и обмануться, а это очень утешительно с одной стороны И вот я смотрю яснее вперед самое
тяжелое позади волнения нестрашны, потому что их осталось немного главнейшие пройдены,
и я благословляю их. Стыжусь вспомнить, как я, воображая себя страдальцем, проклинал свой жребий, жизнь. Проклинал какое жалкое ребячество и неблагодарность Как я поздно увидел, что страдания очищают душу, что они одни делают человека сносными себе, и другим, возвышают его Признаю теперь, что не быть причастным страданиям, значит не быть причастным всей полноте жизни в них много важных условий, которых разрешения мы здесь, может быть, и не дождемся.
Я вижу в этих волнениях руку Промысла,
который, кажется, задает человеку нескончаемую задачу – стремиться вперед, достигать свыше предназначенной цели, при ежеминутной борьбе с обманчивыми надеждами, с мучительными преградами. Да, вижу, как необходима эта борьба и волнения для жизни, как жизнь без них была бы не жизнь, а застой, сон…
Кончается борьба, смотришь – кончается и жизнь человек был занят, любил, наслаждался,
страдал, волновался, сделал свое дело и,
следовательно, жил!
Видите ли, как я рассуждаю я вышел из тьмы и вижу, что все прожитое мною до сих пор было каким-то трудным приготовлением к настоящему пути, мудреною наукою для жизни. Что-то говорит
и я благословляю их. Стыжусь вспомнить, как я, воображая себя страдальцем, проклинал свой жребий, жизнь. Проклинал какое жалкое ребячество и неблагодарность Как я поздно увидел, что страдания очищают душу, что они одни делают человека сносными себе, и другим, возвышают его Признаю теперь, что не быть причастным страданиям, значит не быть причастным всей полноте жизни в них много важных условий, которых разрешения мы здесь, может быть, и не дождемся.
Я вижу в этих волнениях руку Промысла,
который, кажется, задает человеку нескончаемую задачу – стремиться вперед, достигать свыше предназначенной цели, при ежеминутной борьбе с обманчивыми надеждами, с мучительными преградами. Да, вижу, как необходима эта борьба и волнения для жизни, как жизнь без них была бы не жизнь, а застой, сон…
Кончается борьба, смотришь – кончается и жизнь человек был занят, любил, наслаждался,
страдал, волновался, сделал свое дело и,
следовательно, жил!
Видите ли, как я рассуждаю я вышел из тьмы и вижу, что все прожитое мною до сих пор было каким-то трудным приготовлением к настоящему пути, мудреною наукою для жизни. Что-то говорит
мне, что остальной путь будет легче, тише,
понятнее… Темные места осветились, мудреные узлы развязались сами собою жизнь начинает казаться благом, а незлом. Скоро скажу опять:
как хороша жизнь но скажу не как юноша,
упоенный минутным наслаждением, ас полным сознанием ее истинных наслаждений и горечи.
Затем и нестрашна и смерть она представляется не пугалом, а прекрасным опытом. И теперь уже в душу веет неведомое спокойствие ребяческих досад, вспышек уколотого самолюбия, детской раздражительности и комического гнева на мири людей, похожего на гнев моськи на слона, – как не бывало.
Я сдружился опять, с чем давно раздружился, – с людьми, которые, мимоходом замечу, и здесь те же, как в Петербурге, только пожестче, погрубее, посмешнее. Ноя не сержусь на них и здесь, а там и подавно не стану сердиться. Вот вам образчик моей кротости к нам ездит чудак Антон Иваныч гостить, делить будто бы мое горе завтра он поедет на свадьбу к соседу – делить радость, а там к кому-нибудь
– исправлять должность повивальной бабки. Но ни горе, ни радость не мешают ему у всех есть раза по четыре вдень. Я вижу, что ему все равно:
умер ли, или родился, или женился человек, и мне не противно смотреть на него, не досадно…
я терплю его, не выгоняю Добрый признак – неправда ли, ma tante? Что выскажете, прочтя это похвальное слово самому себе?»
К дяде:
«Любезнейший, добрейший дядюшка и,
вместе стем, ваше превосходительство!
С какою радостью узнал я, что и карьера ваша совершена достохвально с фортуною вы уж поладили давно Вы действительный статский советник, вы – директор канцелярии Осмелюсь ли напомнить вашему превосходительству обещание, данное мне при отъезде Когда понадобится служба, занятия или деньги,
обратись ко мне – говорили вы. И вот мне понадобились и служба и занятия;
понадобятся, конечно, и деньги. Бедный провинциал осмеливается просить места и работы. Какая участь ожидает мою просьбу?
Не такая ли, какая постигла некогда письмо
Заезжалова, который просил похлопотать о своем деле. Что касается творчества о котором вы имели жестокость упомянуть водном из ваших писем, тоне грех ли вам тревожить давно забытые глупости, когда я сам краснею за них. Эх, дядюшка, эх, ваше превосходительство Кто ж не был молоди отчасти глуп У кого не было какой-нибудь странной, так называемой заветной мечты,
которой никогда не суждено сбываться Вот
понятнее… Темные места осветились, мудреные узлы развязались сами собою жизнь начинает казаться благом, а незлом. Скоро скажу опять:
как хороша жизнь но скажу не как юноша,
упоенный минутным наслаждением, ас полным сознанием ее истинных наслаждений и горечи.
Затем и нестрашна и смерть она представляется не пугалом, а прекрасным опытом. И теперь уже в душу веет неведомое спокойствие ребяческих досад, вспышек уколотого самолюбия, детской раздражительности и комического гнева на мири людей, похожего на гнев моськи на слона, – как не бывало.
Я сдружился опять, с чем давно раздружился, – с людьми, которые, мимоходом замечу, и здесь те же, как в Петербурге, только пожестче, погрубее, посмешнее. Ноя не сержусь на них и здесь, а там и подавно не стану сердиться. Вот вам образчик моей кротости к нам ездит чудак Антон Иваныч гостить, делить будто бы мое горе завтра он поедет на свадьбу к соседу – делить радость, а там к кому-нибудь
– исправлять должность повивальной бабки. Но ни горе, ни радость не мешают ему у всех есть раза по четыре вдень. Я вижу, что ему все равно:
умер ли, или родился, или женился человек, и мне не противно смотреть на него, не досадно…
я терплю его, не выгоняю Добрый признак – неправда ли, ma tante? Что выскажете, прочтя это похвальное слово самому себе?»
К дяде:
«Любезнейший, добрейший дядюшка и,
вместе стем, ваше превосходительство!
С какою радостью узнал я, что и карьера ваша совершена достохвально с фортуною вы уж поладили давно Вы действительный статский советник, вы – директор канцелярии Осмелюсь ли напомнить вашему превосходительству обещание, данное мне при отъезде Когда понадобится служба, занятия или деньги,
обратись ко мне – говорили вы. И вот мне понадобились и служба и занятия;
понадобятся, конечно, и деньги. Бедный провинциал осмеливается просить места и работы. Какая участь ожидает мою просьбу?
Не такая ли, какая постигла некогда письмо
Заезжалова, который просил похлопотать о своем деле. Что касается творчества о котором вы имели жестокость упомянуть водном из ваших писем, тоне грех ли вам тревожить давно забытые глупости, когда я сам краснею за них. Эх, дядюшка, эх, ваше превосходительство Кто ж не был молоди отчасти глуп У кого не было какой-нибудь странной, так называемой заветной мечты,
которой никогда не суждено сбываться Вот
мой сосед, справа, воображал себя героем,
исполином – ловцом пред господом он хотел изумить мир своими подвигами и кончилось тем, что он вышел прапорщиком в отставку, не бывши на войне, и мирно разводит картофель и сеет репу. Другой, слева, мечтал по-своему переделать весь свети Россию, асам, пописав некоторое время бумаги в палате, удалился сюда и до сих пор не может переделать старого забора. Я думал, что в меня вложен свыше творческий дари хотел поведать миру новые,
неведомые тайны, не подозревая, что это уже не тайны и что я не пророк. Все мы смешны;
но скажите, кто, не краснея за себя, решится заклеймить позорною бранью эти юношеские,
благородные, пылкие, хоть и не совсем умеренные мечты Кто не питал в свою очередь бесплодного желания, не ставил себя героем доблестного подвига, торжественной песни,
громкого повествования Чье воображение не уносилось к баснословным, героическим временам кто не плакал, сочувствуя высокому и прекрасному Если найдется такой человек,
пусть он бросит камень вменяя ему не завидую. Я краснею за свои юношеские мечты, но чту их они залог чистоты сердца, признак души благородной, расположенной к добру.
Вас, я знаю, не убедят эти доводы вам нужен довод положительный, практический
исполином – ловцом пред господом он хотел изумить мир своими подвигами и кончилось тем, что он вышел прапорщиком в отставку, не бывши на войне, и мирно разводит картофель и сеет репу. Другой, слева, мечтал по-своему переделать весь свети Россию, асам, пописав некоторое время бумаги в палате, удалился сюда и до сих пор не может переделать старого забора. Я думал, что в меня вложен свыше творческий дари хотел поведать миру новые,
неведомые тайны, не подозревая, что это уже не тайны и что я не пророк. Все мы смешны;
но скажите, кто, не краснея за себя, решится заклеймить позорною бранью эти юношеские,
благородные, пылкие, хоть и не совсем умеренные мечты Кто не питал в свою очередь бесплодного желания, не ставил себя героем доблестного подвига, торжественной песни,
громкого повествования Чье воображение не уносилось к баснословным, героическим временам кто не плакал, сочувствуя высокому и прекрасному Если найдется такой человек,
пусть он бросит камень вменяя ему не завидую. Я краснею за свои юношеские мечты, но чту их они залог чистоты сердца, признак души благородной, расположенной к добру.
Вас, я знаю, не убедят эти доводы вам нужен довод положительный, практический
извольте, вот он скажите, как узнавались и обработывались бы дарования, если б молодые люди подавляли в себе эти ранние склонности,
если б не давали воли и простора мечтам своим,
а следовали рабски указанному направлению,
не пробуя сил Наконец, не есть ли это общий закон природы, что молодость должна быть тревожна, кипуча, иногда сумасбродна, глупа и что у всякого мечты со временем улягутся, как улеглись теперь у меня А ваша собственная молодость разве чужда этих грехов Вспомните,
поройтесь в памяти. Вижу отсюда, как вы,
с вашим покойным, никогда не смущающимся взором, качаете головой и говорите нет ничего!
Позвольте же уличить вас, например, хоть в любви отрекаетесь не отречетесь улика у меня в руках Вспомните, что я мог исследовать дело на месте действия. Театр ваших любовных похождений перед моими глазами – это озеро.
На нем еще растут желтые цветы один, высушив надлежащим образом, честь имею препроводить при сем к вашему превосходительству, для сладкого воспоминания. Но есть страшнее оружие против ваших гонений на любовь вообще и намою в особенности – это документ Вы хмуритесь и какой документ побледнели Я
похитил эту драгоценную ветхость у тетушки,
с не менее ветхой груди, и везу с собой как вечную улику против вас и как защиту
если б не давали воли и простора мечтам своим,
а следовали рабски указанному направлению,
не пробуя сил Наконец, не есть ли это общий закон природы, что молодость должна быть тревожна, кипуча, иногда сумасбродна, глупа и что у всякого мечты со временем улягутся, как улеглись теперь у меня А ваша собственная молодость разве чужда этих грехов Вспомните,
поройтесь в памяти. Вижу отсюда, как вы,
с вашим покойным, никогда не смущающимся взором, качаете головой и говорите нет ничего!
Позвольте же уличить вас, например, хоть в любви отрекаетесь не отречетесь улика у меня в руках Вспомните, что я мог исследовать дело на месте действия. Театр ваших любовных похождений перед моими глазами – это озеро.
На нем еще растут желтые цветы один, высушив надлежащим образом, честь имею препроводить при сем к вашему превосходительству, для сладкого воспоминания. Но есть страшнее оружие против ваших гонений на любовь вообще и намою в особенности – это документ Вы хмуритесь и какой документ побледнели Я
похитил эту драгоценную ветхость у тетушки,
с не менее ветхой груди, и везу с собой как вечную улику против вас и как защиту
себе. Трепещите, дядюшка Мало того, я в подробности знаю всю историю вашей любви:
тетушка рассказывает мне каждый день, заутренним чаем и за ужином, на сон грядущий,
по интересному факту, а я вношу все эти драгоценные материалы в особый мемуар. Яне премину вручить его вам лично, вместе с моими трудами по части сельского хозяйства,
которыми занимаюсь здесь уже с год. Я, с своей стороны, долгом считаю уверять тетушку в неизменности ваших к ней чувствований,
как она говорит. Когда удостоюсь получить от вашего превосходительства благоприятный, по моей просьбе, ответ, то буду иметь честь явиться к вам, с приношением сушеной малины и меду и с представлением нескольких писем, которыми обещают меня снабдить соседи по своим надобностям, кроме Заезжалова, умершего до окончания своего процесса
Эпилог
Вот что, спустя года четыре после вторичного приезда Александра в Петербург, происходило с главными действующими лицами этого романа.
В одно утро Петр Иваныч ходил взад и вперед по своему кабинету. Это уже был не прежний бодрый,
полный и стройный Петр Иваныч, всегда с одинаково покойным взором, с гордо поднятою головою и прямым станом. Отлет ли, от обстоятельств ли, но он как будто опустился. Движения его былине так бодры, взгляд не так тверди самоуверен. В бакенбардах и висках светилось много седых волос. Видно было,
что он отпраздновал пятидесятилетний юбилей своей жизни. Он ходил немного сгорбившись. Особенно странно было видеть на лице этого бесстрастного и покойного человека – каким мы его до сих пор знали более нежели заботливое, почти тоскливое выражение, хотя оно и имело свойственный Петру Иванычу характер.
Он как будто был в недоумении. Он делал шага два и вдруг останавливался посреди комнаты или скорыми шагами отмеривал два-три конца от одного угла до другого. Казалось, его посетила непривычная дума.
На кресле близ стола сидел невысокого роста, полный человек, с крестом на шее, в застегнутом наглухо фраке, положив одну ногу на другую. Недоставало только в руках трости с большим золотым набалдашником, той классической трости, по которой читатель, бывало, сейчас узнавал доктора в романах и повестях. Может быть, доктору и пристала эта булава, с которой он от нечего делать прогуливается пешком и по целым часам просиживает у больных, утешает их и часто в лице своем соединяет две-три роли медика, практического философа, друга дома и т. п. Но все это хорошо там, где живут на раздолье,
на просторе, болеют редко и где доктор – больше роскошь, чем необходимость. А доктор Петра Иваныча был петербургский доктор. Он не знал, что значит ходить пешком, хотя и предписывал больным моцион.
Он член какого-то совета, секретарь какого-то общества, и профессор, и врач нескольких казенных заведений, и врач для бедных, и непременный посетитель всех консультаций у него и огромная практика. Он не снимает даже перчатки с левой руки, не снимал бы и с правой, если б не надо было щупать пульса не расстегивает никогда фрака и почти не садится. Доктор уж не раз перекладывал от нетерпения толевую ногу на правую, то правую на левую. Ему давно пора ехать,
а Петр Иваныч все ничего не говорит. Наконец Что делать, доктор – спросил Петр Иваныч,
тетушка рассказывает мне каждый день, заутренним чаем и за ужином, на сон грядущий,
по интересному факту, а я вношу все эти драгоценные материалы в особый мемуар. Яне премину вручить его вам лично, вместе с моими трудами по части сельского хозяйства,
которыми занимаюсь здесь уже с год. Я, с своей стороны, долгом считаю уверять тетушку в неизменности ваших к ней чувствований,
как она говорит. Когда удостоюсь получить от вашего превосходительства благоприятный, по моей просьбе, ответ, то буду иметь честь явиться к вам, с приношением сушеной малины и меду и с представлением нескольких писем, которыми обещают меня снабдить соседи по своим надобностям, кроме Заезжалова, умершего до окончания своего процесса
Эпилог
Вот что, спустя года четыре после вторичного приезда Александра в Петербург, происходило с главными действующими лицами этого романа.
В одно утро Петр Иваныч ходил взад и вперед по своему кабинету. Это уже был не прежний бодрый,
полный и стройный Петр Иваныч, всегда с одинаково покойным взором, с гордо поднятою головою и прямым станом. Отлет ли, от обстоятельств ли, но он как будто опустился. Движения его былине так бодры, взгляд не так тверди самоуверен. В бакенбардах и висках светилось много седых волос. Видно было,
что он отпраздновал пятидесятилетний юбилей своей жизни. Он ходил немного сгорбившись. Особенно странно было видеть на лице этого бесстрастного и покойного человека – каким мы его до сих пор знали более нежели заботливое, почти тоскливое выражение, хотя оно и имело свойственный Петру Иванычу характер.
Он как будто был в недоумении. Он делал шага два и вдруг останавливался посреди комнаты или скорыми шагами отмеривал два-три конца от одного угла до другого. Казалось, его посетила непривычная дума.
На кресле близ стола сидел невысокого роста, полный человек, с крестом на шее, в застегнутом наглухо фраке, положив одну ногу на другую. Недоставало только в руках трости с большим золотым набалдашником, той классической трости, по которой читатель, бывало, сейчас узнавал доктора в романах и повестях. Может быть, доктору и пристала эта булава, с которой он от нечего делать прогуливается пешком и по целым часам просиживает у больных, утешает их и часто в лице своем соединяет две-три роли медика, практического философа, друга дома и т. п. Но все это хорошо там, где живут на раздолье,
на просторе, болеют редко и где доктор – больше роскошь, чем необходимость. А доктор Петра Иваныча был петербургский доктор. Он не знал, что значит ходить пешком, хотя и предписывал больным моцион.
Он член какого-то совета, секретарь какого-то общества, и профессор, и врач нескольких казенных заведений, и врач для бедных, и непременный посетитель всех консультаций у него и огромная практика. Он не снимает даже перчатки с левой руки, не снимал бы и с правой, если б не надо было щупать пульса не расстегивает никогда фрака и почти не садится. Доктор уж не раз перекладывал от нетерпения толевую ногу на правую, то правую на левую. Ему давно пора ехать,
а Петр Иваныч все ничего не говорит. Наконец Что делать, доктор – спросил Петр Иваныч,
вдруг остановясь передним Ехать в Киссинген, – отвечал доктор, – одно средство. У вас припадки стали повторяться слишком часто Э вы все обо мне – перебил Петр Иваныч, – я вам говорю о жене. Мне за пятьдесят лета она в цветущей поре, ей надо жить и если здоровье ее начинает угасать с этих пор Вот ужи угасать – заметил доктор. – Я сообщил вам только свои опасения на будущее время, а теперь еще нет ничего Я только хотел сказать, что здоровье ее или нездоровье, атак она как будто не в нормальном положении Не всели равно Вы вскользь сделали ваше замечание, да и забыли, а я с тех пор слежу за ней пристально и с каждым днем открываю в ней новые,
неутешительные перемены – и вот три месяца не знаю покоя. Как я прежде не видал – не понимаю!
Должность и дела отнимают у меня и время, и здоровье а вот теперь, пожалуй, и жену.
Он опять пустился шагать по комнате Вы сегодня расспрашивали ее – спросил он, помолчав Дано она ничего в себе не замечает. Я сначала предполагал физиологическую причину у нее не было детей но, кажется, нет Может быть, причина чисто психологическая Еще легче – заметил Петр Иваныч.
– А может быть, и ничего нет. Подозрительных симптомов решительно никаких Это так вы засиделись слишком долго здесь в этом болотистом климате. Ступайте на юг освежитесь, наберитесь новых впечатлений и посмотрите, что будет. Лето проживи- те в Киссингене, возьмите курс вода осень в Италии,
зиму в Париже уверяю вас, что накопления слизей,
раздражительности… как не бывало!
Петр Иваныч почти не слушал его Психологическая причина – сказал он вполголоса и покачал головой То есть, вот видите ли, почему я говорю психологическая сказал доктор, – иной, не зная вас, мог бы подозревать тут какие-нибудь заботы или не заботы а подавленные желания иногда бывает нужда,
недостаток… я хотел навести вас на мысль Нужда, желания – перебил Петр Иваныч, – все ее желания предупреждаются я знаю ее вкус, привычки.
А нужда гм Вы видите наш дом, знаете, как мы живем Хороший дом, славный дом, – сказал доктор, чудесный повари какие сигары А что этот приятель ваш, что в Лондоне живет перестал присылать вам херес Что-то нынешний год не видать у вас
– Как коварна судьба, доктор уж я лине был осторожен с ней – начал Петр Иваныч с несвойственным ему жаром, – взвешивал, кажется, каждый свой шагнет, где-нибудь да подкосит, и когда же при всех удачах, на такой карьере А!
Он махнул рукой и продолжал ходить Что вы тревожитесь так – сказал доктор, – опасного решительно ничего нет. Я повторяю вам, что сказал в первый раз, то есть что организм ее не тронут:
разрушительных симптомов нет. Малокровие, некоторый упадок сил – вот и все Безделица – сказал Петр Иваныч.
– Нездоровье ее отрицательное, а не положительное продолжал доктор. – Будто одна она Посмотрите на всех нездешних уроженцев на что они похожи Ступайте, ступайте отсюда. А если нельзя ехать,
развлекайте ее, не давайте сидеть, угождайте, вывозите больше движения и телу, и духу и то, и другое у ней в неестественном усыплении. Конечно, со временем оно может пасть на легкие или Прощайте, доктор я пойду к ней, – сказал Петр
Иваныч и скорыми шагами пошел в кабинет жены.
Он остановился у дверей, тихо раздвинул портьеры и устремил на жену беспокойный взгляд.
Она… что же особенного заметил в ней доктор?
Всякий, увидев ее в первый раз, нашел бы в ней женщину, каких много в Петербурге. Бледна, это правда:
взгляд у ней матовый, блуза свободно и ровно стелется по плоским плечами гладкой груди движения медленны, почти вялы Но разве румянец, блеск глаз и огонь движений – отличительные признаки наших красавиц А прелесть форм Ни Фидий, ни Пракситель не нашли бы здесь Венер для своего резца.
Нет, не пластической красоты надо искать в северных красавицах они – не статуи им не дались античные позыв которых увековечилась красота греческих женщин, да не из чего и строить этих поз нет тех безукоризненно правильных контуров тела Чувственность не льется из глаз их жарким потоком лучей на полуоткрытых губах не млеет та наивно-сладостраст- ная улыбка, какою горят уста южной женщины. Нашим женщинам дана в удел другая, высшая красота.
Для резца неуловим этот блеск мысли в чертах лиц их, эта борьба воли с страстью, игра не высказываемых языком движений души с бесчисленными, тонкими оттенками лукавства, мнимого простодушия, гнева и доброты, затаенных радостей и страданий всех этих мимолетных молний, вырывающихся из концентрической души…
Как бы тони было, но видевший в первый раз Ли- завету Александровну не заметил бы в ней никакого расстройства. Тот только, кто знал ее прежде, кто
неутешительные перемены – и вот три месяца не знаю покоя. Как я прежде не видал – не понимаю!
Должность и дела отнимают у меня и время, и здоровье а вот теперь, пожалуй, и жену.
Он опять пустился шагать по комнате Вы сегодня расспрашивали ее – спросил он, помолчав Дано она ничего в себе не замечает. Я сначала предполагал физиологическую причину у нее не было детей но, кажется, нет Может быть, причина чисто психологическая Еще легче – заметил Петр Иваныч.
– А может быть, и ничего нет. Подозрительных симптомов решительно никаких Это так вы засиделись слишком долго здесь в этом болотистом климате. Ступайте на юг освежитесь, наберитесь новых впечатлений и посмотрите, что будет. Лето проживи- те в Киссингене, возьмите курс вода осень в Италии,
зиму в Париже уверяю вас, что накопления слизей,
раздражительности… как не бывало!
Петр Иваныч почти не слушал его Психологическая причина – сказал он вполголоса и покачал головой То есть, вот видите ли, почему я говорю психологическая сказал доктор, – иной, не зная вас, мог бы подозревать тут какие-нибудь заботы или не заботы а подавленные желания иногда бывает нужда,
недостаток… я хотел навести вас на мысль Нужда, желания – перебил Петр Иваныч, – все ее желания предупреждаются я знаю ее вкус, привычки.
А нужда гм Вы видите наш дом, знаете, как мы живем Хороший дом, славный дом, – сказал доктор, чудесный повари какие сигары А что этот приятель ваш, что в Лондоне живет перестал присылать вам херес Что-то нынешний год не видать у вас
– Как коварна судьба, доктор уж я лине был осторожен с ней – начал Петр Иваныч с несвойственным ему жаром, – взвешивал, кажется, каждый свой шагнет, где-нибудь да подкосит, и когда же при всех удачах, на такой карьере А!
Он махнул рукой и продолжал ходить Что вы тревожитесь так – сказал доктор, – опасного решительно ничего нет. Я повторяю вам, что сказал в первый раз, то есть что организм ее не тронут:
разрушительных симптомов нет. Малокровие, некоторый упадок сил – вот и все Безделица – сказал Петр Иваныч.
– Нездоровье ее отрицательное, а не положительное продолжал доктор. – Будто одна она Посмотрите на всех нездешних уроженцев на что они похожи Ступайте, ступайте отсюда. А если нельзя ехать,
развлекайте ее, не давайте сидеть, угождайте, вывозите больше движения и телу, и духу и то, и другое у ней в неестественном усыплении. Конечно, со временем оно может пасть на легкие или Прощайте, доктор я пойду к ней, – сказал Петр
Иваныч и скорыми шагами пошел в кабинет жены.
Он остановился у дверей, тихо раздвинул портьеры и устремил на жену беспокойный взгляд.
Она… что же особенного заметил в ней доктор?
Всякий, увидев ее в первый раз, нашел бы в ней женщину, каких много в Петербурге. Бледна, это правда:
взгляд у ней матовый, блуза свободно и ровно стелется по плоским плечами гладкой груди движения медленны, почти вялы Но разве румянец, блеск глаз и огонь движений – отличительные признаки наших красавиц А прелесть форм Ни Фидий, ни Пракситель не нашли бы здесь Венер для своего резца.
Нет, не пластической красоты надо искать в северных красавицах они – не статуи им не дались античные позыв которых увековечилась красота греческих женщин, да не из чего и строить этих поз нет тех безукоризненно правильных контуров тела Чувственность не льется из глаз их жарким потоком лучей на полуоткрытых губах не млеет та наивно-сладостраст- ная улыбка, какою горят уста южной женщины. Нашим женщинам дана в удел другая, высшая красота.
Для резца неуловим этот блеск мысли в чертах лиц их, эта борьба воли с страстью, игра не высказываемых языком движений души с бесчисленными, тонкими оттенками лукавства, мнимого простодушия, гнева и доброты, затаенных радостей и страданий всех этих мимолетных молний, вырывающихся из концентрической души…
Как бы тони было, но видевший в первый раз Ли- завету Александровну не заметил бы в ней никакого расстройства. Тот только, кто знал ее прежде, кто
помнил свежесть лица ее, блеск взоров, под которым,
бывало, трудно рассмотреть цвет глаз ее – так тонули они в роскошных, трепещущих волнах света, кто помнил ее пышные плечи и стройный бюст, тот с болезненным изумлением взглянул бы на нее теперь, сердце его сжалось бы от сожаления, если он не чужой ей,
как теперь оно сжалось, может быть, у Петра Иваны- ча, в чем он боялся признаться самому себе.
Он тихо вошел в кабинет и сел подле нее Что ты делаешь – спросил он Вот просматриваю расходную книжку, – отвечала она. – Вообрази, Петр Иваныч: в прошедшем месяце на один стол вышло около полуторы тысячи рублей:
это ни на что не похоже!
Он, не говоря ни слова, взял у ней книжку и положил на стол Послушай, – начал он, – доктор говорит, что здесь моя болезнь может усилиться он советует ехать на воды заграницу. Что ты скажешь Что же мне сказать Тут, я думаю, голос доктора важнее моего. Надо ехать, если он советует А ты Желала ли бы ты сделать этот вояж Пожалуй Но, может быть, ты лучше хотела бы остаться здесь Хорошо, я останусь
– Что же из двух – спросил Петр Иваныч с некоторым нетерпением Распоряжайся и собой, и мной, как хочешь, – отвечала она с унылым равнодушием, – велишь – я поеду, нет – останусь здесь Оставаться здесь нельзя, – заметил Петр Ива- ныч, – доктор говорит, что и твое здоровье несколько пострадало от климата С чего он взял – сказала Лизавета Александровна я здоровая ничего не чувствую Продолжительное путешествие, – говорил Петр
Иваныч, – тоже может быть для тебя утомительно не хочешь литы пожить в Москве у тетки, пока я буду заграницею Хорошо я, пожалуй, поеду в Москву Или не съездить ли нам обоим налетов Крым Хорошо ив Крым.
Петр Иваныч не выдержал он встал с дивана и начал, как у себя в кабинете, ходить по комнате, потом остановился передней Тебе все равно, где ни быть – спросил он Все равно, – отвечала она Отчего же?
Она, ничего не отвечая на это, взяла опять расходную тетрадь со стола Воля твоя, Петр Иваныч, – заговорила она, – нам
бывало, трудно рассмотреть цвет глаз ее – так тонули они в роскошных, трепещущих волнах света, кто помнил ее пышные плечи и стройный бюст, тот с болезненным изумлением взглянул бы на нее теперь, сердце его сжалось бы от сожаления, если он не чужой ей,
как теперь оно сжалось, может быть, у Петра Иваны- ча, в чем он боялся признаться самому себе.
Он тихо вошел в кабинет и сел подле нее Что ты делаешь – спросил он Вот просматриваю расходную книжку, – отвечала она. – Вообрази, Петр Иваныч: в прошедшем месяце на один стол вышло около полуторы тысячи рублей:
это ни на что не похоже!
Он, не говоря ни слова, взял у ней книжку и положил на стол Послушай, – начал он, – доктор говорит, что здесь моя болезнь может усилиться он советует ехать на воды заграницу. Что ты скажешь Что же мне сказать Тут, я думаю, голос доктора важнее моего. Надо ехать, если он советует А ты Желала ли бы ты сделать этот вояж Пожалуй Но, может быть, ты лучше хотела бы остаться здесь Хорошо, я останусь
– Что же из двух – спросил Петр Иваныч с некоторым нетерпением Распоряжайся и собой, и мной, как хочешь, – отвечала она с унылым равнодушием, – велишь – я поеду, нет – останусь здесь Оставаться здесь нельзя, – заметил Петр Ива- ныч, – доктор говорит, что и твое здоровье несколько пострадало от климата С чего он взял – сказала Лизавета Александровна я здоровая ничего не чувствую Продолжительное путешествие, – говорил Петр
Иваныч, – тоже может быть для тебя утомительно не хочешь литы пожить в Москве у тетки, пока я буду заграницею Хорошо я, пожалуй, поеду в Москву Или не съездить ли нам обоим налетов Крым Хорошо ив Крым.
Петр Иваныч не выдержал он встал с дивана и начал, как у себя в кабинете, ходить по комнате, потом остановился передней Тебе все равно, где ни быть – спросил он Все равно, – отвечала она Отчего же?
Она, ничего не отвечая на это, взяла опять расходную тетрадь со стола Воля твоя, Петр Иваныч, – заговорила она, – нам
надо сократить расходы как, тысяча пятьсот рублей на один стол…
Он взял у ней тетрадь и бросил под стол Что это так занимает тебя – спросил он, – или денег тебе жаль Как жене занимать Ведь я твоя жена Ты же сам учил меня а теперь упрекаешь, что я занимаюсь…
Он взял у ней тетрадь и бросил под стол Что это так занимает тебя – спросил он, – или денег тебе жаль Как жене занимать Ведь я твоя жена Ты же сам учил меня а теперь упрекаешь, что я занимаюсь…
1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Я делаю свое дело Послушай, Лиза – сказал Петр Иваныч после краткого молчания, – ты хочешь переделать свою натуру, осилить волю это нехорошо. Я никогда не принуждал тебя тыне уверишь меня, чтоб эти дрязги
(он указал на тетрадь) могли занимать тебя. Зачем ты хочешь стеснять себя Я предоставляю тебе полную свободу Боже мой зачем мне свобода – сказала Лизаве- та Александровна, – что я стану с ней делать Ты до сих пор так хорошо, так умно распоряжался и мной и собой, что я отвыкла от своей воли продолжай и вперед а мне свобода не нужна.
Оба замолчали Давно, – начал опять Петр Иваныч, – я не слыхал от тебя, Лиза, никакой просьбы, никакого желания, каприза Мне ничего ненужно заметила она У тебя нет никаких особенных скрытых желаний спросил он с участием, пристально глядя на нее.
Она колебалась, говорить или нет.
Петр Иваныч заметил это Скажи, ради бога, скажи – продолжал он, – твои желания будут моими желаниями, я исполню их как закон Ну хорошо, – отвечала она, – если ты можешь это сделать для меня то уничтожь наши пятницы…
эти обеды утомляют меня…
Петр Иваныч задумался Ты итак живешь взаперти, – сказал он, помолчав а когда к нам перестанут собираться приятели по пятницам, ты будешь совершенно в пустыне. Впрочем, изволь ты желаешь этого – будет исполнено. Что ж ты станешь делать Ты передай мне свои счеты, книги, делая займусь сказала она и потянулась под стол поднять расходную тетрадь.
Петру Иванычу это показалось худо скрытым притворством Лиза. – с упреком сказал он.
Книжка осталась под столом А я думал, не возобновишь литы некоторых знакомств, которые мы совсем оставили Для этого я хотел дать бал, чтоб ты рассеялась, выезжала бы сама Ахнет, нет – с испугом заговорила Лизавета
Александровна, – ради бога, ненужно Как можно…
бал!
– Что ж это так пугает тебя В твои лета бал не теряет своей занимательности ты еще можешь танцевать Нет, Петр Иваныч, прошу тебя, не затевай – заговорила она с живостью, – заботиться о туалете, одеваться, принимать толпу, выезжать – боже сохрани Ты, кажется, весь век хочешь проходить в блузе Да, если ты позволишь, я бы не сняла ее. Зачем наряжаться и трата денег, и лишние хлопоты без всякой пользы Знаешь что – вдруг сказал Петр Иваныч, – говорят, на нынешнюю зиму ангажирован сюда Рубини;
у нас будет постоянная итальянская опера я просил оставить для нас ложу – как ты думаешь?
Она молчала Лиза Напрасно – сказала она робко, – я думаю, и это будет мне утомительно я устаю…
Петр Иваныч склонил голову, подошел к камину и,
облокотясь на него, смотрел как бы это сказать?
с тоской нес тоской, ас тревогой, с беспокойством и с боязнью на нее
– Отчего, Лиза, это – начал было они не договорил слово равнодушие не сошло у него с языка.
Он долго молча глядел на нее. В ее безжизнен- но-матовых глазах, в лице, лишенном игры живой мысли и чувств, в ее ленивой позе и медленных движениях он прочитал причину того равнодушия, око- тором боялся спросить он угадал ответ тогда еще,
когда доктор только что намекнул ему о своих опасениях. Он тогда опомнился и стал догадываться, что,
ограждая жену методически от всех уклонений, которые могли бы повредить их супружеским интересам,
он вместе стем не представил ей в себе вознагради- тельных условий за те, может быть, непривилегированные законом радости, которые бы она встретила вне супружества, что домашний ее мир был нечто иное, как крепость, благодаря методе его неприступная для соблазна, но зато в ней встречались на каждом шагу рогатки и патрули и против всякого законного проявления чувства…
Методичность и сухость его отношений к ней простерлись без его ведома и воли до холодной и тонкой тирании, и над чем над сердцем женщины За эту тиранию он платил ей богатством, роскошью, всеми наружными и сообразными сего образом мыслей условиями счастья, – ошибка ужасная, тем более ужасная,
что она сделана была не от незнания, не от грубого
понятия его о сердце – он знал его, – а от небрежности, от эгоизма Он забывал, что она не служила, не играла в карты, что у ней не было завода, что отличный стол и лучшее вино почти не имеют цены в глазах женщины, а между тем он заставлял ее жить этою жизнью.
Петр Иваныч был добр и если не по любви к жене, то по чувству справедливости он дал бы бог знает что, чтоб поправить зло но как поправить Не одну ночь провел он без сна с тех пор, как доктор сообщил ему свои опасения насчет здоровья жены, стараясь отыскать средства примирить ее сердце с настоящим ее положением и восстановить угасающие силы.
И теперь, стоя у камина, он размышляло том же. Ему пришло в голову, что, может быть, в ней уже таится зародыш опасной болезни, что она убита бесцветной и пустой жизнью…
Холодный пот выступал у него на лбу. Он терялся в средствах, чувствуя, что для изобретения их нужно больше сердца, чем головы. А где ему взять его Ему что-то говорило, что если бон мог пасть к ее ногам,
с любовью заключить ее в объятия и голосом страсти сказать ей, что жил только для нее, что цель всех трудов, суеты, карьеры, стяжания – была она, что его методический образ поведения с ней внушен был ему только пламенным, настойчивым, ревнивым желанием укрепить за собой ее сердце Он понимал, что такие слова были бы действием гальванизма на труп,
что она вдруг процвела бы здоровьем, счастьем, и на воды не понадобилось бы ехать.
Но сказать и доказать – две вещи разные. Чтоб доказать это, надо точно иметь страсть. А порывшись в душе своей, Петр Иваныч не нашел там и следа страсти. Он чувствовал только, что жена была необходима ему, – это правда, но наравне с прочими необхо- димостями жизни, необходима по привычке. Он, пожалуй, не прочь бы притвориться, сыграть роль любовника, как ни смешно в пятьдесят лет вдруг заговорить языком страсти но обманешь ли женщину страстью, когда ее нет Достанет ли потом столько героизма и уменья, чтоб дотянуть на плечах эту роль до той черты, за которой умолкают требования сердца И не убьет ли ее окончательно оскорбленная гордость, когда она заметит, что то, что несколько лет назад было бы волшебным напитком для нее, подносится ей теперь как лекарство Нет, он по-своему отчетливо взвесили обсудил этот поздний шаги не решился на него. Он думал сделать, может быть, тоже, но иначе,
так, как это теперь было нужно и возможно. У него уже три месяца шевелилась мысль, которая прежде показалась бы ему нелепостью, а теперь – другое дело!
Он берег ее на случай крайности крайность настала
Петр Иваныч был добр и если не по любви к жене, то по чувству справедливости он дал бы бог знает что, чтоб поправить зло но как поправить Не одну ночь провел он без сна с тех пор, как доктор сообщил ему свои опасения насчет здоровья жены, стараясь отыскать средства примирить ее сердце с настоящим ее положением и восстановить угасающие силы.
И теперь, стоя у камина, он размышляло том же. Ему пришло в голову, что, может быть, в ней уже таится зародыш опасной болезни, что она убита бесцветной и пустой жизнью…
Холодный пот выступал у него на лбу. Он терялся в средствах, чувствуя, что для изобретения их нужно больше сердца, чем головы. А где ему взять его Ему что-то говорило, что если бон мог пасть к ее ногам,
с любовью заключить ее в объятия и голосом страсти сказать ей, что жил только для нее, что цель всех трудов, суеты, карьеры, стяжания – была она, что его методический образ поведения с ней внушен был ему только пламенным, настойчивым, ревнивым желанием укрепить за собой ее сердце Он понимал, что такие слова были бы действием гальванизма на труп,
что она вдруг процвела бы здоровьем, счастьем, и на воды не понадобилось бы ехать.
Но сказать и доказать – две вещи разные. Чтоб доказать это, надо точно иметь страсть. А порывшись в душе своей, Петр Иваныч не нашел там и следа страсти. Он чувствовал только, что жена была необходима ему, – это правда, но наравне с прочими необхо- димостями жизни, необходима по привычке. Он, пожалуй, не прочь бы притвориться, сыграть роль любовника, как ни смешно в пятьдесят лет вдруг заговорить языком страсти но обманешь ли женщину страстью, когда ее нет Достанет ли потом столько героизма и уменья, чтоб дотянуть на плечах эту роль до той черты, за которой умолкают требования сердца И не убьет ли ее окончательно оскорбленная гордость, когда она заметит, что то, что несколько лет назад было бы волшебным напитком для нее, подносится ей теперь как лекарство Нет, он по-своему отчетливо взвесили обсудил этот поздний шаги не решился на него. Он думал сделать, может быть, тоже, но иначе,
так, как это теперь было нужно и возможно. У него уже три месяца шевелилась мысль, которая прежде показалась бы ему нелепостью, а теперь – другое дело!
Он берег ее на случай крайности крайность настала
ион решился исполнить свой план.
«Если это не поможет, – думал он, – тогда нет спасенья будь что будет!»
Петр Иваныч решительными шагами подошел к жене и взял ее за руку Ты знаешь, Лиза, – сказал он, – какую роль я играю в службе я считаюсь самым дельным чиновником в министерстве. Нынешний год буду представлен в тайные советники и, конечно, получу. Не думай, чтоб карьера моя кончилась этим я могу еще идти впереди пошел бы…
Она смотрела на него с удивлением, ожидая, к чему это поведет Я никогда не сомневалась в твоих способностях сказала она. – Я вполне уверена, что тыне остановишься на половине дороги, а пойдешь до конца Нет, не пойду я на днях подам в отставку В отставку – спросила она с изумлением, выпрямившись Да Зачем Слушай еще. Тебе известно, что я расчелся со своими компаньонами и завод принадлежит мне одному. Он приносит мне до сорока тысяч чистого барыша, без всяких хлопот. Он идет как заведенная машина Знаю так что ж – спросила Лизавета Александровна Я его продам Что ты, Петр Иваныч! Что с тобой – с возрастающим изумлением говорила Лизавета Александровна, глядя на него с испугом, – для чего все это Яне опомнюсь, понять не могу Неужели не можешь понять Нет. – в недоумении сказала Лизавета Александровна Тыне можешь понять, что, глядя, как ты скучаешь,
как твое здоровье терпит от климата, я подорожу своей карьерой, заводом, не увезу тебя вон отсюда?
не посвящу остатка жизни тебе. Лиза неужели ты считала меня неспособным к жертве. – прибавил он с упреком Так это для меня – сказала Лизавета Александровна, едва приходя в себя, – нет, Петр Иваныч! живо заговорила она, сильно встревоженная, – ради бога, никакой жертвы для меня Яне приму ее – слышишь ли решительно не приму Чтоб ты перестал трудиться, отличаться, богатеть – и для меня Боже сохрани Яне стою этой жертвы Прости меняя была мелка для тебя, ничтожна, слаба, чтобы понять и оценить твои высокие цели, благородные труды Тебе не такую женщину надо было Еще великодушие – сказал Петр Иваныч, пожимая плечами. – Мои намерения неизменны, Лиза Боже, боже, что я наделала Я была брошена как камень на твоем пути я мешаю тебе Что за странная моя судьба – прибавила она почти с отчаянием. Если человеку не хочется, ненужно жить неужели бог не сжалится, не возьмет меня Мешать тебе Напрасно ты думаешь, что эта жертва тяжела для меня. Полно жить этой деревянной жизнью Я хочу отдохнуть, успокоиться а где я успокоюсь, как не наедине с тобой. Мы поедем в Италию Петр Иваныч! – сказала она, почти плача, – ты добр, благороден я знаю, ты в состоянии навели- кодушное притворство но, может быть, жертва бесполезна, может быть, уж поздно, а ты бросишь свои дела Пощади меня, Лиза, и не добирайся до этой мысли возразил Петр Иваныч, – иначе ты увидишь, что я не из железа создан Я повторяю тебе, что я хочу жить не одной головой во мне еще не все застыло.
Она глядела на него пристально, с недоверчивостью И это искренно – спросила она, помолчав, – ты точно хочешь покоя, уезжаешь не для меня одной Нет и для себя
– А если для меняя низа что, низа что Нет, нет я нездоров, устал хочу отдохнуть…
Она подала ему руку. Он с жаром поцеловал ее Так едем в Италию – спросил он Хорошо, поедем, – отвечала она монотонно.
У Петра Иваныча – как гора с плеч. «Что-то будет подумал он.
Долго сидели они, не зная, что сказать друг другу.
Неизвестно, кто первый прервал бы молчание, если б они оставались еще вдвоем. Но вот в соседней комнате послышались торопливые шаги. Явился Алек- сандр.
Как он переменился Как пополнел, оплешивел, как стал румян С каким достоинством он носит свое выпуклое брюшко и орден на шее Глаза его сияли радостью. Он с особенным чувством поцеловал руку у тетки и пожал дядину руку Откуда – спросил Петр Иваныч.
– Угадайте, – отвечал Александр значительно У тебя сегодня какая-то особенная прыть, – сказал Петр Иваныч, глядя на него вопросительно Бьюсь об заклад, что не угадаете – говорил Александр Лет десять или двенадцать назад однажды ты, я помню, вот этак же вбежал ко мне, – заметил Петр
Иваныч, – еще разбил у меня что-то… тогда я сразу
«Если это не поможет, – думал он, – тогда нет спасенья будь что будет!»
Петр Иваныч решительными шагами подошел к жене и взял ее за руку Ты знаешь, Лиза, – сказал он, – какую роль я играю в службе я считаюсь самым дельным чиновником в министерстве. Нынешний год буду представлен в тайные советники и, конечно, получу. Не думай, чтоб карьера моя кончилась этим я могу еще идти впереди пошел бы…
Она смотрела на него с удивлением, ожидая, к чему это поведет Я никогда не сомневалась в твоих способностях сказала она. – Я вполне уверена, что тыне остановишься на половине дороги, а пойдешь до конца Нет, не пойду я на днях подам в отставку В отставку – спросила она с изумлением, выпрямившись Да Зачем Слушай еще. Тебе известно, что я расчелся со своими компаньонами и завод принадлежит мне одному. Он приносит мне до сорока тысяч чистого барыша, без всяких хлопот. Он идет как заведенная машина Знаю так что ж – спросила Лизавета Александровна Я его продам Что ты, Петр Иваныч! Что с тобой – с возрастающим изумлением говорила Лизавета Александровна, глядя на него с испугом, – для чего все это Яне опомнюсь, понять не могу Неужели не можешь понять Нет. – в недоумении сказала Лизавета Александровна Тыне можешь понять, что, глядя, как ты скучаешь,
как твое здоровье терпит от климата, я подорожу своей карьерой, заводом, не увезу тебя вон отсюда?
не посвящу остатка жизни тебе. Лиза неужели ты считала меня неспособным к жертве. – прибавил он с упреком Так это для меня – сказала Лизавета Александровна, едва приходя в себя, – нет, Петр Иваныч! живо заговорила она, сильно встревоженная, – ради бога, никакой жертвы для меня Яне приму ее – слышишь ли решительно не приму Чтоб ты перестал трудиться, отличаться, богатеть – и для меня Боже сохрани Яне стою этой жертвы Прости меняя была мелка для тебя, ничтожна, слаба, чтобы понять и оценить твои высокие цели, благородные труды Тебе не такую женщину надо было Еще великодушие – сказал Петр Иваныч, пожимая плечами. – Мои намерения неизменны, Лиза Боже, боже, что я наделала Я была брошена как камень на твоем пути я мешаю тебе Что за странная моя судьба – прибавила она почти с отчаянием. Если человеку не хочется, ненужно жить неужели бог не сжалится, не возьмет меня Мешать тебе Напрасно ты думаешь, что эта жертва тяжела для меня. Полно жить этой деревянной жизнью Я хочу отдохнуть, успокоиться а где я успокоюсь, как не наедине с тобой. Мы поедем в Италию Петр Иваныч! – сказала она, почти плача, – ты добр, благороден я знаю, ты в состоянии навели- кодушное притворство но, может быть, жертва бесполезна, может быть, уж поздно, а ты бросишь свои дела Пощади меня, Лиза, и не добирайся до этой мысли возразил Петр Иваныч, – иначе ты увидишь, что я не из железа создан Я повторяю тебе, что я хочу жить не одной головой во мне еще не все застыло.
Она глядела на него пристально, с недоверчивостью И это искренно – спросила она, помолчав, – ты точно хочешь покоя, уезжаешь не для меня одной Нет и для себя
– А если для меняя низа что, низа что Нет, нет я нездоров, устал хочу отдохнуть…
Она подала ему руку. Он с жаром поцеловал ее Так едем в Италию – спросил он Хорошо, поедем, – отвечала она монотонно.
У Петра Иваныча – как гора с плеч. «Что-то будет подумал он.
Долго сидели они, не зная, что сказать друг другу.
Неизвестно, кто первый прервал бы молчание, если б они оставались еще вдвоем. Но вот в соседней комнате послышались торопливые шаги. Явился Алек- сандр.
Как он переменился Как пополнел, оплешивел, как стал румян С каким достоинством он носит свое выпуклое брюшко и орден на шее Глаза его сияли радостью. Он с особенным чувством поцеловал руку у тетки и пожал дядину руку Откуда – спросил Петр Иваныч.
– Угадайте, – отвечал Александр значительно У тебя сегодня какая-то особенная прыть, – сказал Петр Иваныч, глядя на него вопросительно Бьюсь об заклад, что не угадаете – говорил Александр Лет десять или двенадцать назад однажды ты, я помню, вот этак же вбежал ко мне, – заметил Петр
Иваныч, – еще разбил у меня что-то… тогда я сразу
догадался, что ты влюблена теперь ужели опять?
Нет, не может быть ты слишком умен, чтоб…
Он взглянул на жену и вдруг замолчал Не угадываете – спросил Александр.
Дядя глядел на него и все думал Уж не женишься литы сказал он нерешительно Угадали – торжественно воскликнул Александр. Поздравьте меня В самом деле На ком – спросили и дядя и тетка На дочери Александра Степаныча.
– Неужели Да ведь она богатая невеста, – сказал
Петр Иваныч. – И отец ничего Я сейчас от них. Отчего отцу не согласиться Напротив, он со слезами на глазах выслушал мое предложение обнял меня и сказал, что теперь он может умереть спокойно что он знает, кому вверяет счастье дочери Идите, говорит, только последам вашего дядюшки Он сказал это Видишь, и тут не без дядюшки А что сказала дочь – спросила Лизавета Александровна Да она так, как, знаете, все девицы, – отвечал
Александр, – ничего не сказала, только покраснела;
а когда я взял ее за руку, так пальцы ее точно играли на фортепьяно в моей руке будто дрожали
– Ничего не сказала – заметила Лизавета Александровна Неужели вы не взяли на себя труда выведать об этому ней до предложения Вам все равно?
Зачем же вы женитесь Как зачем Не все же так шататься Одиночество наскучило пришла пора, ma tante, усесться на месте, основаться, обзавестись своим домком, исполнить долг Невеста же хорошенькая, богатая Да вот дядюшка скажет вам, зачем жениться он так обстоятельно рассказывает…
Петр Иваныч, тихонько от жены, махнул ему рукой,
чтоб он не ссылался на него и молчал, но Александр не заметил А может быть, вы не нравитесь ей – говорила
Лизавета Александровна, – может быть, она любить вас не может – что вы на это скажете Дядюшка, чтобы сказать Вы лучше меня говорите Да вот я приведу ваши же слова, – продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, – женишься по любви, – говорил Александр, – любовь пройдет,
и будешь жить привычкой женишься не по любви и придешь к тому же результату привыкнешь к жене.
Любовь любовью, а женитьба женитьбой эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся…
Не правда ли, дядюшка ведь вы так учили
Нет, не может быть ты слишком умен, чтоб…
Он взглянул на жену и вдруг замолчал Не угадываете – спросил Александр.
Дядя глядел на него и все думал Уж не женишься литы сказал он нерешительно Угадали – торжественно воскликнул Александр. Поздравьте меня В самом деле На ком – спросили и дядя и тетка На дочери Александра Степаныча.
– Неужели Да ведь она богатая невеста, – сказал
Петр Иваныч. – И отец ничего Я сейчас от них. Отчего отцу не согласиться Напротив, он со слезами на глазах выслушал мое предложение обнял меня и сказал, что теперь он может умереть спокойно что он знает, кому вверяет счастье дочери Идите, говорит, только последам вашего дядюшки Он сказал это Видишь, и тут не без дядюшки А что сказала дочь – спросила Лизавета Александровна Да она так, как, знаете, все девицы, – отвечал
Александр, – ничего не сказала, только покраснела;
а когда я взял ее за руку, так пальцы ее точно играли на фортепьяно в моей руке будто дрожали
– Ничего не сказала – заметила Лизавета Александровна Неужели вы не взяли на себя труда выведать об этому ней до предложения Вам все равно?
Зачем же вы женитесь Как зачем Не все же так шататься Одиночество наскучило пришла пора, ma tante, усесться на месте, основаться, обзавестись своим домком, исполнить долг Невеста же хорошенькая, богатая Да вот дядюшка скажет вам, зачем жениться он так обстоятельно рассказывает…
Петр Иваныч, тихонько от жены, махнул ему рукой,
чтоб он не ссылался на него и молчал, но Александр не заметил А может быть, вы не нравитесь ей – говорила
Лизавета Александровна, – может быть, она любить вас не может – что вы на это скажете Дядюшка, чтобы сказать Вы лучше меня говорите Да вот я приведу ваши же слова, – продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, – женишься по любви, – говорил Александр, – любовь пройдет,
и будешь жить привычкой женишься не по любви и придешь к тому же результату привыкнешь к жене.
Любовь любовью, а женитьба женитьбой эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся…
Не правда ли, дядюшка ведь вы так учили
Он взглянул на Петра Иваныча и вдруг остановился, видя, что дядя глядит на него свирепо. Он срази- нутым ртом, в недоумении, поглядел на тетку, потом опять на дядю и замолчал. Лизавета Александровна задумчиво покачала головой Ну, такты женишься – сказал Петр Иваныч. – Вот теперь пора, с богом А то хотел было в двадцать три года Молодость, дядюшка, молодость То-то молодость.
Александр задумался и потом улыбнулся Что ты – спросил Петр Иваныч.
– Так мне пришла в голову одна несообразность Какая Когда я любил – отвечал Александр в раздумье тогда женитьба не давалась А теперь женишься, да любовь не дается, – прибавил дядя, и оба они засмеялись Из этого следует, дядюшка, что вы правы, полагая привычку главным…
Петр Иваныч опять сделал ему зверское лицо.
Александр замолчал, не зная, что подумать Женишься на тридцать пятом году, – говорил Петр
Иваныч, – это в порядке. А помнишь, как ты тут бесновался в конвульсиях, кричал, что тебя возмущают неравные браки, что невесту влекут как жертву
Александр задумался и потом улыбнулся Что ты – спросил Петр Иваныч.
– Так мне пришла в голову одна несообразность Какая Когда я любил – отвечал Александр в раздумье тогда женитьба не давалась А теперь женишься, да любовь не дается, – прибавил дядя, и оба они засмеялись Из этого следует, дядюшка, что вы правы, полагая привычку главным…
Петр Иваныч опять сделал ему зверское лицо.
Александр замолчал, не зная, что подумать Женишься на тридцать пятом году, – говорил Петр
Иваныч, – это в порядке. А помнишь, как ты тут бесновался в конвульсиях, кричал, что тебя возмущают неравные браки, что невесту влекут как жертву
убранную цветами и алмазами, и толкают в объятия пожилого человека, большею частью некрасивого, с лысиной. Покажи-ка голову Молодость, молодость, дядюшка Не понимал сущности дела, – говорил Александр, заглаживая рукой волосы Сущность дела, – продолжал Петр Иваныч. – А
бывало, помнишь, как ты был влюблен в эту, как ее…
Наташу, что ли Бешеная ревность, порывы, небесное блаженство куда все это девалось Ну, ну, дядюшка, полноте – говорил Александр,
краснея.
– Где колоссальная страсть, слезы Дядюшка Что Полно предаваться искренним излияниям, полно рвать желтые цветы Одиночество наскучило О, если так, дядюшка, я докажу, что не я один любил, бесновался, ревновал, плакал позвольте, позвольте, у меня имеется письменный документ…
Он вынул из кармана бумажники, порывшись довольно долгов бумагах, вытащил какой-то ветхий, почти развалившийся и пожелтевший листок бумаги Вот, ma tante, – сказал он, – доказательство, что дядюшка не всегда был такой рассудительный, насмешливый и положительный человек. Ион ведал искренние излияния и передавал их не на гербовой бумаге, ипритом особыми чернилами. Четыре года таскал я этот лоскуток с собой и все ждал случая уличить дядюшку. Я было и забыло нем, да вы же сами напомнили Что за вздор Я ничего не понимаю, – сказал Петр
Иваныч, глядя на лоскуток А вот, вглядитесь.
Александр поднес бумажку к глазам дяди. Вдруг лицо Петра Иваныча потемнело Отдай отдай, Александр – закричал он торопливо и хотел схватить лоскуток. Но Александр проворно отдернул руку. Лизавета Александровна с любопытством смотрела на них Нет, дядюшка, не отдам, – говорил Александр, пока не сознаетесь здесь, при тетушке, что ивы ко- гда-то любили, как я, как все Или иначе этот документ передастся в ее руки, в вечный упрек вам Варвар – закричал Петр Иваныч, – что ты делаешь со мной Вы не хотите Ну, ну любил. Подай Нет, позвольте, что вы бесновались, ревновали Ну, ревновал, бесновался – говорил, морщась,
Петр Иваныч.
– Плакали
– Нет, не плакал Неправда я слышал от тетушки признавайтесь Язык не ворочается, Александр вот разве теперь заплачу Ma tante! извольте документ Покажите, что это такое – спросила она, протягивая руку Плакал, плакал Подай – отчаянно возопил Петр
Иваныч.
– Над озером Над озером И рвали желтые цветы Рвал. Ну тебя совсем Подай Нет, не все дайте честное слово, что вы предадите вечному забвению мои глупости и перестанете колоть мне ими глаза Честное слово.
Александр отдал лоскуток. Петр Иваныч схватил его, зажег спичку и тут же сжег бумажку Скажите мне, по крайней мере, что это такое спросила Лизавета Александровна Нет, милая, этого и на Страшном суде не скажу, отвечал Петр Иваныч. – Да неужели я писал это Быть не может Вы, дядюшка – перебил Александр. – Я, пожалуй, скажу, что тут написано я наизусть знаю Ангел
бывало, помнишь, как ты был влюблен в эту, как ее…
Наташу, что ли Бешеная ревность, порывы, небесное блаженство куда все это девалось Ну, ну, дядюшка, полноте – говорил Александр,
краснея.
– Где колоссальная страсть, слезы Дядюшка Что Полно предаваться искренним излияниям, полно рвать желтые цветы Одиночество наскучило О, если так, дядюшка, я докажу, что не я один любил, бесновался, ревновал, плакал позвольте, позвольте, у меня имеется письменный документ…
Он вынул из кармана бумажники, порывшись довольно долгов бумагах, вытащил какой-то ветхий, почти развалившийся и пожелтевший листок бумаги Вот, ma tante, – сказал он, – доказательство, что дядюшка не всегда был такой рассудительный, насмешливый и положительный человек. Ион ведал искренние излияния и передавал их не на гербовой бумаге, ипритом особыми чернилами. Четыре года таскал я этот лоскуток с собой и все ждал случая уличить дядюшку. Я было и забыло нем, да вы же сами напомнили Что за вздор Я ничего не понимаю, – сказал Петр
Иваныч, глядя на лоскуток А вот, вглядитесь.
Александр поднес бумажку к глазам дяди. Вдруг лицо Петра Иваныча потемнело Отдай отдай, Александр – закричал он торопливо и хотел схватить лоскуток. Но Александр проворно отдернул руку. Лизавета Александровна с любопытством смотрела на них Нет, дядюшка, не отдам, – говорил Александр, пока не сознаетесь здесь, при тетушке, что ивы ко- гда-то любили, как я, как все Или иначе этот документ передастся в ее руки, в вечный упрек вам Варвар – закричал Петр Иваныч, – что ты делаешь со мной Вы не хотите Ну, ну любил. Подай Нет, позвольте, что вы бесновались, ревновали Ну, ревновал, бесновался – говорил, морщась,
Петр Иваныч.
– Плакали
– Нет, не плакал Неправда я слышал от тетушки признавайтесь Язык не ворочается, Александр вот разве теперь заплачу Ma tante! извольте документ Покажите, что это такое – спросила она, протягивая руку Плакал, плакал Подай – отчаянно возопил Петр
Иваныч.
– Над озером Над озером И рвали желтые цветы Рвал. Ну тебя совсем Подай Нет, не все дайте честное слово, что вы предадите вечному забвению мои глупости и перестанете колоть мне ими глаза Честное слово.
Александр отдал лоскуток. Петр Иваныч схватил его, зажег спичку и тут же сжег бумажку Скажите мне, по крайней мере, что это такое спросила Лизавета Александровна Нет, милая, этого и на Страшном суде не скажу, отвечал Петр Иваныч. – Да неужели я писал это Быть не может Вы, дядюшка – перебил Александр. – Я, пожалуй, скажу, что тут написано я наизусть знаю Ангел
обожаемая мною Александр Навек поссоримся – закричал Петр
Иваныч сердито Краснеют, как преступления – и чего – сказала
Лизавета Александровна, – первой, нежной любви.
Она пожала плечами и отвернулась от них В этой любви так много глупого, – сказал Петр
Иваныч мягко, вкрадчиво. – Вот у нас с тобой и помину не было об искренних излияниях, о цветах, о прогулках при луне а ведь ты любишь же меня Да, я очень привыкла к тебе, – рассеянно отвечала Лизавета Александровна.
Петр Иваныч начал в задумчивости гладить бакенбарды Что, дядюшка, – спросил Александр шепотом, это таки надо?
Петр Иваныч мигнул ему, как будто говоря Молчи Петру Иванычу простительно так думать и поступать сказала Лизавета Александровна, – он давно такой, и никто, я думаю, не знал его другим а от вас,
Александр, я не ожидала этой перемены…
Она вздохнула О чем вы вздохнули, ma tante? – спросил он О прежнем Александре, – отвечала она Неужели вы желали бы, ma tante, чтоб я остался
Иваныч сердито Краснеют, как преступления – и чего – сказала
Лизавета Александровна, – первой, нежной любви.
Она пожала плечами и отвернулась от них В этой любви так много глупого, – сказал Петр
Иваныч мягко, вкрадчиво. – Вот у нас с тобой и помину не было об искренних излияниях, о цветах, о прогулках при луне а ведь ты любишь же меня Да, я очень привыкла к тебе, – рассеянно отвечала Лизавета Александровна.
Петр Иваныч начал в задумчивости гладить бакенбарды Что, дядюшка, – спросил Александр шепотом, это таки надо?
Петр Иваныч мигнул ему, как будто говоря Молчи Петру Иванычу простительно так думать и поступать сказала Лизавета Александровна, – он давно такой, и никто, я думаю, не знал его другим а от вас,
Александр, я не ожидала этой перемены…
Она вздохнула О чем вы вздохнули, ma tante? – спросил он О прежнем Александре, – отвечала она Неужели вы желали бы, ma tante, чтоб я остался
таким, каким был лет десять назад – возразил Александр Дядюшка правду говорит, что эта глупая мечтательность Лицо Петра Иваныча начало свирепеть. Александр замолчал Нет, не таким, – отвечала Лизавета Александровна как десять лета как четыре года назад помните,
какое письмо вы написали ко мне из деревни Как вы хороши были там Я, кажется, тоже мечтал там, – сказал Александр Нет, не мечтали. Там вы поняли, растолковали себе жизнь там выбыли прекрасны, благородны, умны Зачем не остались такими Зачем это было только на словах, на бумаге, а не наделе Это прекрасное мелькнуло, как солнце из-за тучна одну минуту Вы хотите сказать, ma tante, что теперь я неумен и неблагороден Боже сохрани нет Но теперь вы умны и благородны по-другому, не по-моему…
– Что делать, ma tante? – сказал с громким вздохом
Александр, – век такой. Я иду наравне с веком нельзя же отставать Вот я сошлюсь на дядюшку, приведу его слова Александр – свирепо сказал Петр Иваныч, – пойдем на минуту ко мне в кабинет мне нужно сказать
какое письмо вы написали ко мне из деревни Как вы хороши были там Я, кажется, тоже мечтал там, – сказал Александр Нет, не мечтали. Там вы поняли, растолковали себе жизнь там выбыли прекрасны, благородны, умны Зачем не остались такими Зачем это было только на словах, на бумаге, а не наделе Это прекрасное мелькнуло, как солнце из-за тучна одну минуту Вы хотите сказать, ma tante, что теперь я неумен и неблагороден Боже сохрани нет Но теперь вы умны и благородны по-другому, не по-моему…
– Что делать, ma tante? – сказал с громким вздохом
Александр, – век такой. Я иду наравне с веком нельзя же отставать Вот я сошлюсь на дядюшку, приведу его слова Александр – свирепо сказал Петр Иваныч, – пойдем на минуту ко мне в кабинет мне нужно сказать
тебе одно слово.
Они пришли в кабинет Что это за страсть пришла тебе сегодня ссылаться на меня – сказал Петр Иваныч. – Ты видишь, в каком положении жена Что такое – с испугом спросил Александр Ты ничего не замечаешь А то, что я бросаю службу, дела – все, и еду с ней в Италию Что вы, дядюшка – в изумлении воскликнул Александр ведь вам нынешний год следует в тайные советники Да видишь тайная советница-то плоха…
Он раза три задумчиво прошелся взад и вперед по комнате Нет, – сказал он, – моя карьера кончена Дело сделано судьба не велит идти дальше пусть – Он махнул рукой Поговорим лучше о тебе, – сказал он, – ты, кажется, идешь по моим следам Приятно бы, дядюшка – прибавил Александр Да – продолжал Петр Иваныч, – в тридцать с небольшим лет – коллежский советник, хорошее казенное содержание, посторонними трудами зарабатываешь много денег, да еще вовремя женишься на богатой Да, Адуевы делают свое дело Ты весь в меня, только недостает боли в пояснице
– Да уж иногда колет – сказал Александр, дотронувшись до спины Все это прекрасно, разумеется кроме боли в пояснице продолжал Петр Иваныч, – я, признаюсь, не думал, чтоб из тебя вышло что-нибудь путное, когда ты приехал сюда. Ты все забирал себе в голову замогильные вопросы, улетал в небеса но все прошло и слава богу Я сказал бы тебе продолжай идти во всем по моим следам, только Только что, дядюшка Так я хотел бы тебе дать несколько советов…
насчет будущей твоей жены Что такое это любопытно Да нет – продолжал Петр Иваныч, помолчав, боюсь, как бы хуже не наделать. Делай, как знаешь сам авось догадаешься Поговорим лучше о твоей женитьбе. Говорят, у твоей невесты двести тысяч приданого правда ли Да, двести отец дает да сто от матери осталось Так это триста – закричал Петр Иваныч почти с испугом Да еще он сегодня сказал, что все свои пятьсот душ отдает нам теперь же в полное распоряжение,
с тем чтоб выплачивать ему восемь тысяч ежегодно.
Жить будем вместе.
Петр Иваныч вскочил с кресел с несвойственною
– Ив последний, дядюшка это необыкновенный случай – сказал Александр
Они пришли в кабинет Что это за страсть пришла тебе сегодня ссылаться на меня – сказал Петр Иваныч. – Ты видишь, в каком положении жена Что такое – с испугом спросил Александр Ты ничего не замечаешь А то, что я бросаю службу, дела – все, и еду с ней в Италию Что вы, дядюшка – в изумлении воскликнул Александр ведь вам нынешний год следует в тайные советники Да видишь тайная советница-то плоха…
Он раза три задумчиво прошелся взад и вперед по комнате Нет, – сказал он, – моя карьера кончена Дело сделано судьба не велит идти дальше пусть – Он махнул рукой Поговорим лучше о тебе, – сказал он, – ты, кажется, идешь по моим следам Приятно бы, дядюшка – прибавил Александр Да – продолжал Петр Иваныч, – в тридцать с небольшим лет – коллежский советник, хорошее казенное содержание, посторонними трудами зарабатываешь много денег, да еще вовремя женишься на богатой Да, Адуевы делают свое дело Ты весь в меня, только недостает боли в пояснице
– Да уж иногда колет – сказал Александр, дотронувшись до спины Все это прекрасно, разумеется кроме боли в пояснице продолжал Петр Иваныч, – я, признаюсь, не думал, чтоб из тебя вышло что-нибудь путное, когда ты приехал сюда. Ты все забирал себе в голову замогильные вопросы, улетал в небеса но все прошло и слава богу Я сказал бы тебе продолжай идти во всем по моим следам, только Только что, дядюшка Так я хотел бы тебе дать несколько советов…
насчет будущей твоей жены Что такое это любопытно Да нет – продолжал Петр Иваныч, помолчав, боюсь, как бы хуже не наделать. Делай, как знаешь сам авось догадаешься Поговорим лучше о твоей женитьбе. Говорят, у твоей невесты двести тысяч приданого правда ли Да, двести отец дает да сто от матери осталось Так это триста – закричал Петр Иваныч почти с испугом Да еще он сегодня сказал, что все свои пятьсот душ отдает нам теперь же в полное распоряжение,
с тем чтоб выплачивать ему восемь тысяч ежегодно.
Жить будем вместе.
Петр Иваныч вскочил с кресел с несвойственною
ему живостью Постой, постой – сказал он, – ты оглушил меня:
так ли я слышал повтори, сколько Пятьсот души триста тысяч денег – повторил
Александр.
– Тыне шутишь Какие шутки, дядюшка И имение не заложено – спросил Петр Иваныч тихоне двигаясь с места Нет.
Дядя, скрестив руки на груди, смотрел несколько минут с уважением на племянника И карьера и фортуна – говорил он почти просе- бя, любуясь им. – И какая фортуна и вдруг все все!..
Александр! – гордо, торжественно прибавил он, – ты моя кровь, ты – Адуев! Таки быть, обними меня!
И они обнялись Это в первый раз, дядюшка – сказал Александр Ив последний – отвечал Петр Иваныч, – это необыкновенный случай. Ну, неужели тебе и теперь ненужно презренного металла Обратись же ко мне хоть однажды Ах нужно, дядюшка издержек множество. Если вы можете дать десять, пятнадцать тысяч Насилу, в первый раз – провозгласил Петр Ива- ныч.
так ли я слышал повтори, сколько Пятьсот души триста тысяч денег – повторил
Александр.
– Тыне шутишь Какие шутки, дядюшка И имение не заложено – спросил Петр Иваныч тихоне двигаясь с места Нет.
Дядя, скрестив руки на груди, смотрел несколько минут с уважением на племянника И карьера и фортуна – говорил он почти просе- бя, любуясь им. – И какая фортуна и вдруг все все!..
Александр! – гордо, торжественно прибавил он, – ты моя кровь, ты – Адуев! Таки быть, обними меня!
И они обнялись Это в первый раз, дядюшка – сказал Александр Ив последний – отвечал Петр Иваныч, – это необыкновенный случай. Ну, неужели тебе и теперь ненужно презренного металла Обратись же ко мне хоть однажды Ах нужно, дядюшка издержек множество. Если вы можете дать десять, пятнадцать тысяч Насилу, в первый раз – провозгласил Петр Ива- ныч.
– Ив последний, дядюшка это необыкновенный случай – сказал Александр