Файл: История русской литературы XX века_Советская классика_Егорова_Чекалов.doc
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 24.11.2021
Просмотров: 3433
Скачиваний: 34
Однако правы те, кто утверждает, что в пьесе нет ни одного момента, когда Луку можно поймать на откровенной, вредоносной лжи (28; 22 и 9; 47). Но если быть принципиальным до конца, если буквально и прямолинейно следовать букве текста пьесы, то отыщутся в словах старца места, к которым можно придраться: с материалистической точки зрения, естественно, ложными выглядят речи о предстоящей Анне райской жизни; притчу о праведной земле Лука повествует не как легенду, а как быль: "Был, примерно, такой случай: знал я одного человека, который в праведную землю верил..."
И все же, несмотря на эти факты, думается, можно присоединиться к суждению Г.Ребель о том, что Лука в пьесе ни разу вредоносно не лжет. Что же касается распространенного до сих пор мнения об обмане Актера сказкой о бесплатных лечебницах для алкоголиков, то о наличии их в дореволюционной России - в Казани, Москве, Киеве - было сказано Вс. Троицким еще в 1980 г. и повторено другими исследователями - Н.Жегаловым, П.Долженковым, Е.Поповой.
Глубже других проблему лжи в пьесе затрагивает П.Н.Долженков и трактует ее так: "Надежда в своем пределе - это Ложь" (9; 47). Исследователь приходит к выводу, что "Лука не врет в прямом смысле этого слова, но, по Горькому, он врет в принципе" (9; 48), потому что вселяет беспочвенные надежды. Как видим, проблема переходит в иную плоскость и приходится уже отвечать на другие вопросы: были ли беспочвенными советы Луки? нужно ли вообще вселять в людей надежду? Второй вопрос представляется риторическим, и потому, опуская его, переходим к первому. И здесь, думается, стоит прислушаться к мнению исследователей, уже процитированных нами: Н.Жегалов, например, считает, что Лука "в каждой конкретной ситуации выступает как самый трезвый, деловой консультант. Его практические советы - это своеобразная программа-минимум для обитателей ночлежки..." (10; 5). Е.Попова, оспаривая тезис "сеятеля иллюзий" применительно к Луке, эмоционально вопрошает: "Что же иллюзорного в том, что Актеру надо искать лечебницу, которая реально существовала? А для Пепла с его клеймом вора, которое вовек не снять в этом городе, разве иллюзия Сибирь, где с его удалью и силой можно жить по-человечески?" (25; 216). Эту же линию продолжает развивать П.Н.Долженков: "Скорее всего Сибирь - то место, где Пеплу легче всего начать новую жизнь, порвав навсегда связи со своей средой. Во-первых, малоосвоенная Сибирь для сильного человека, а Пепел таков, представляла довольно богатые возможности устроить свою жизнь. А главное ведь в том, что Пепел, как он сам говорил, начал воровать потому прежде всего, что за всю жизнь никто его иным именем, кроме как "вор", "воров сын", не называл. Поэтому Сибирь - место, где его никто не знает и вором не назовет, идеальное для Пепла... Актер, Пепел, Наташа тяжело переживают свое существование на дне жизни, и Лука стремится помочь им изменить свою судьбу. Не к примирению, а к действию призывает он их. "Лукавый старец" будит в сожителях надежду на то, что чаемое ими осуществимо и залог тому наличествует в действительности: есть больница для Актера, Сибирь для Пепла и Наташи" (9; 47)
Как видим, исследователи не находят советы Луки ни иллюзорными, ни ложными, наоборот, подчеркивается их практичность, возможность претворения их в жизнь. Здесь же можно вспомнить и о Савеле Пильщике из рассказа Горького "Отшельник", который признавался: "... и в Сибири был, там большие деньги заработал..." Таким образом, вопрос о том, лжет Лука или нет, сеет иллюзии или несбыточные надежды, думается, можно снять.
Но при этом остаются другие, не менее важные вопросы: почему же не оправдались эти надежды, если они столь хороши и практичны? Почему ни один из советов странника не был претворен в жизнь? Почему, в конце концов, столь трагичен финал: Наташа после больницы скорей всего покидает не только ночлежку, но и город, Пепел - в тюрьме, Актер кончает жизнь самоубийством?
В обычной практике критика сводит эти вопросы опять же к образу Луки: случившееся выступает в качестве неоспоримых доказательств вредоносности и шарлатанства старика. Имея в виду эту "цепную реакцию трагедий" в финале пьесы, Л.А.Смирнова приходит к заключению: "Трудно представить другой столь же сильный исход опасной деятельности Луки" (29; 228).
Нам остается лишь повторить слова оппонента подобной точки зрения: "Но если бы истинным виновником этих драм был один человек!" (25; 218).
Н.Жегалов придерживается того мнения, что практические советы Луки, полученные Актером, Васькой Пеплом и Наташей, не были реализованы "не потому, что советы были плохие, а потому, что обитателям "дна" не хватало энергии и воли для их претворения в жизнь" (10; 6).
В свете непрекращающихся споров, возможно, не лишне еще раз вернуться и более детально рассмотреть взаимоотношения Луки с некоторыми из ночлежников.
Начнем с Актера.
Небезынтересно выявить, каким был этот персонаж до появления старца в подвале и какие затем произошли в нем перемены.
Актер впервые представляется читателю в заключении авторской ремарки, открывающей пьесу: "На печке, невидимый, возится и кашляет Актер". Он не сразу включается в будничную суматоху подвальной жизни и словесную перебранку между обитателями ночлежки. Одними из первых слов, произносимых им с гордостью, являются: "Мне вредно дышать пылью. Мой организм отравлен алкоголем..." На протяжении лишь трех страниц эта же фраза, варьируясь, повторяется Актером трижды. Он же, выводя Анну в сени, говорит Костылеву: "... видишь - больные идут?.." Значительны и авторские ремарки, характеризующие состояние Актера: "задумывается, сидя на нарах", "тоскливо осмотревшись вокруг..." В этом ряду фактов символическим содержанием, предвосхищающим трагический финал, наполняется фраза Актера: "Офелия! О... помяни меня в твоих молитвах!..."
Не об обреченности ли героя с самого начала говорит все это?
В 1902 г. Горький писал И.А.Тихомирову: "В будущей моей пьесе я очень буду просить Вас играть роль спившегося актера-босяка. Это человек, который в первом акте с гордостью говорит: "М-мой организм отравлен алкоголем!" - потому говорит с гордостью, что хоть этим хочет выделить себя из среды серых, погибших людей. В этой фразе - остатки его чувства человеческого достоинства" (5; 7, 603).
Уж что за человек, у которого только и осталось "достоинств", что отравленный алкоголем организм?.. Одно званье - Актер. Даже по имени никто его не зовет. Он забыл не только любимое стихотворение (а "в любимом вся душа"), но и то, что было у него когда-то сценическое имя - Сверчков-Заволжский... Потерять имя для впечатлительного Актера равносильно смерти. По его мнению, "Без имени нет человека". Неслучайно он оговаривается, когда умерла Анна: "Я иду, скажу... потеряла имя!.."
Одним словом, остался от человека один облик, или, пользуясь терминологией Бубнова, "один голый человек".
Но вот эта погибшая душа сталкивается со странником и, возможно, за долгое время пребывания в ночлежке ему впервые захотелось продекламировать куплеты покладистому, незлобивому, внимательному к окружающим старику. Но... он забыл стихотворение. Он напрягает память, в волнении он потирает лоб, осознает насколько это плохо, но... тщетно. "Пропил я душу, старик... я, брат, погиб..."- грустно признается он страннику без какого-либо расчета на сочувствие или соучастие. Но старик живо откликается на его беду: "Ну, чего? Ты... лечись! От пьянства нынче лечат, слышь! Бесплатно, браток, лечат... такая уж лечебница устроена для пьяниц... чтобы, значит, даром их лечить (...) Ну-ка, вот, валяй! Иди..." Состояние Актера на протяжении разговора передают ремарки: "Задумчиво", "улыбаясь", "смеется", "вдруг, как бы проснувшись", "свистит".
"Н-да... Снова? Ну... да! Я могу!? Ведь могу, а?"- встрепенулась его душа, но сам он еще не верит в такую возможность, в счастливый исход, но уходит повеселевший, ободренный. Мы не знаем, чем он занимался во время отсутствия, вероятно, пил. Но можем утверждать наверняка, что возбужденное состояние его не покидало и что, вдобавок к тому, началась внутренняя духовная работа. Свидетельством тому является то, что он за это время восстановил в памяти забытые любимые стихи. И вот ему уже не терпится прочитать их Луке. Прямо с порога, даже не затворив за собой двери, придерживаясь руками за косяки, он весело кричит: "Старик, эй! Ты где? Я - вспомнил... слушай". И, шатаясь, приняв позу декламатора, читает...
С этого момента начинается пробуждение в Актере Человека. Перестав пить, он начал мести улицу, зарабатывая деньги на дорогу в больницу. Эти факты интересны не столько сами по себе, сколько по тому, как приоткрывают душевное состояние героя: "Я - иду! Я сегодня - работал, мел улицу... а водки - не пил! Каково? Вот они - два пятиалтынных, а я - трезв!"
Воистину, не всегда важно, что говорят, но всегда: как. Обратим внимание, сколько восклицательных знаков в небольшой фразе! Актер говорит с гордостью, и эта гордость уже не вызывает иронии. В нем ощущается уже не напускное, а истинное чувство собственного достоинства, правда, иной раз расцвечиваемое высокопарными фразами, но это уже от былой профессии, ставшей второй натурой.
Такая резкая перемена в Актере происходит почти в конце третьего акта, а в финале пьесы мы узнаем, что он удавился. В чем причина?
Думается, есть необходимость вернуться ко второму акту. После обретения надежды на выздоровление и решения ехать в больницу ("Кончено и решено! Старик, где город..."), радужное настроение Актера наталкивается на холодный скептицизм Сатина: "Фата-моргана! Наврал тебе старик... Ничего нет! Нет городов, нет людей... ничего нет!" Спор, начавшийся между Актером и Сатиным во втором акте, продолжается и в третьем: "Чепуха! Никуда ты не пойдешь... все это чертовщина!- резко остужает Сатин взбудораженные мысли Актера и обращается к Луке: - Старик! Чего ты надул в уши этому огарку?" По поводу же заработанных на дорогу денег тот же Сатин цинично заявляет: "Дай, я пропью... а то - проиграю..."
В четвертом акте сарказм Сатина еще более усиливается. Когда Настя с остервенением говорит о том, что все ей в ночлежке опротивело и она уйдет куда-нибудь, хоть на край света, Сатин, со свойственным ему ехидным благодушием в присутствии Актера замечает: "Пойдешь, - так захвати с собой Актера... Он туда же собирается... ему известно стало, что всего в полуверсте от края света стоит лечебница для органонов..."
В позиции Сатина проявляется полное неверие в человеческие возможности, бессмысленность и бесперспективность борьбы против существующего порядка вещей.
Достойно удивления то, что в общем-то слабохарактерный Актер достаточно долго упорствовал в решении найти лечебницу, не поддаваясь скептицизму Сатина. Характерно, что в четвертом акте, когда идет нищий пир (на столе бутылка водки, три бутылки пива, ломоть черного хлеба), Актер не принимает в нем участия. Он все также возится и кашляет на печи, где его и настигает ирония и сарказм Сатина. Актер огрызается, он все еще упорствует: "Да! Он - уйдет! Он уйдет... увидите!" Но в ряд восклицательных знаков уже вкрапляется многоточие, как бы намекающее, что Актер спорит больше из принципа, нежели из твердой убежденности в возможность счастливого исхода. В последующей фразе густо "заселенные" многоточия уже со всей очевидностью приоткрывают внутренние сомнения персонажа, назревающий душевный кризис: "... Вы увидите - он уйдет! (...) Он - найдет себе место... где нет... нет..." "Ничего нет, сэр?"- ерничает безалаберный Барон, придавая не оформившейся мысли Актера конкретное направление, и артистическая натура последнего, возможно, еще до конца не осмыслив трагического содержания бароновой подсказки, подхватывает и придает ей логическое завершение: "Да! Ничего! "Яма эта... будет мне могилой..." После этого произойдет окончательный надлом в душе героя. И тогда он попросит татарина помолиться за него, выпьет водки и почти бегом кинется в сени, будто боясь, что кто-то остановит и помешает свершиться задуманному.
Самоубийство Актера было осознанным шагом, на что указывает последнее слово, произнесенное им в пьесе: "Ушел!" Только потом мы поймем, что, слезая с печи, он уже знал, что пойдет по адресу, подсказанному Бароном...
Подчеркнем еще раз: Актер был обречен с самого начала, но логический его конец ускорили Сатин и Барон, вольно ли, невольно ли, но к петле Актера подвели они. (П.Н.Долженков считает, что "смерть Актера - полностью заслуга Сатина, разубедившего его в существовании лечебниц для алкоголиков" (9; 49). Роковому его шагу способствовала и общая атмосфера совершенной апатии, царившей в ночлежке, общее неверие в человеческие силы, в возможность как-либо воздействовать или изменить обычный круг жизненных явлений, незаинтересованность, равнодушие и безразличие к судьбе товарища. За исключением Луки, не нашлось ни одного, кто поддержал бы, ободрил Актера в его намерении, кто отвел бы от него язвительные реплики Сатина или просто ослабил их сокрушительное влияние на героя. Один только Лука заметил Сатину: "А ты - почто его с толку сбиваешь?"
Причины смерти Актера видят и в пробудившемся чувстве человеческого достоинства и в осознании невозможности стать достойным человеком, бессилии перед судьбой и нежелании жить ничтожным (25; 215-216). Верность такой трактовки подкрепляется одними из последних слов Актера, обращенных к ночлежникам: "Зачем вы живете? Зачем?" Действительно, "реанимация души оказалась смертельной для тела при парализованной долгими годами пьянства воле и под давлением мрачных подвальных сводов. У Актера уже не было сил бороться с собой, с обстоятельствами, с судьбой, он беспомощен без наставника и поводыря, но у него достало мужества добровольно отказаться от бессмысленного, скотского существования" (28; 224).
Пепел - человек с характером. Воздействовать на него не так просто, как на Актера. Но, несмотря на сопротивляемость "материала", Лука не остается безучастным. Понаблюдав перепалку между Медведевым и Пеплом, выслушав их взаимные угрозы, Лука скорей всего почувствовал, что рано или поздно Пепел закончит тюрьмой, тем более, что опыт пребывания в местах не столь отдаленных у того уже был. И старик ненавязчиво советует ему: "... отойти бы тебе, парень, прочь с этого места" и тут же называет конкретный адрес: "... в Сибирь!"
Для вора Пепла Сибирь в первую очередь ассоциируется с острогами да каторгами и, естественно, что слова Луки воспринимаются им в этой плоскости: "Эге! Нет, уж я погожу, пока пошлют меня в Сибирь эту на казенный счет..." Лука не унимается: "А ты слушай, иди-ка! Там ты себе можешь путь найти... Там таких надобно!" Но Пепел уверен в своем пути, обозначенном еще родителем-вором, и отводит слова Луки как неприемлемые для него. Каким же желанием добра нужно обладать, чтобы и после этого, в третий раз, настаивать на своем: "А хорошая сторона - Сибирь! Золотая сторона! Кто в силе да в разуме, тому там - как огурцу в парнике!" Но Пепел - скептик. Он воспринимает речь старика как очередную сказку, вранье ("Там у тебя хорошо, здесь хорошо... ведь - врешь!") и остается при своих убеждениях.