ВУЗ: Казахская Национальная Академия Искусств им. Т. Жургенова
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 03.02.2019
Просмотров: 2209
Скачиваний: 3
Менахем изображает Маяковского, а Зоська — лошадь.
Менахем. Владимир Маяковский. Хорошее отношение к лошадям.
Били копыта,
Пели будто:
— Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб. —
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала!
— Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел и вижу
глаза лошадиные…
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы сих плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось —
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
Якуб Кац. Товарищи! Дорогие одноклассники и одноклассницы! Стоит жить, и работать стоит! Еще раз спасибо. А теперь, прежде чем мы перейдем к следующему пункту нашей программы, то есть угощению и танцам, передаю слово директору кинотеатра «Аврора».
Менахем. Как уже сказал товарищ Кац, здесь, в бывшем Католическом доме, будет теперь кинотеатр «Аврора», и я, его директор, обещаю, что скучать вам, товарищи, не придется. Уже завтра приглашаю вас посмотреть шедевр мирового кинематографа — «Октябрь» Эйзенштейна. На следующей неделе мы покажем комедию «Веселые ребята», а затем «Цирк» и «Золотую лихорадку»…
Рысек. А «Я люблю всех женщин»?
Менахем. «Я люблю всех женщин» — тоже будет. Только одна просьба ко всем: помогите с мебелью — принесите в зрительный зал стулья и скамьи из костела, все равно его скоро закроют…
Рысек направляется к выходу.
Якуб Кац. Ты куда, Рысек?
Рысек. Долой жидокоммуну! Да здравствует Польша! (Выходит.)
Якуб Кац. Печально, товарищи! Перейдем к делам более приятным. Итак, танцы! Только еще один организационный момент… Пиво бесплатное, каждому полагается по две бутылки. Пиво Рысека прошу не трогать. (Включает граммофон, звучит советский вальс, все танцуют.) Менахем (Доре). Потанцуем?
Дора. Все это плохо кончится, Менахем.
Менахем. Ничего не плохо.
Дора. У нас будет ребенок, Менахем.
Менахем. Здорово. Давай поженимся. Расписаться теперь стоит три рубля, и ничье разрешение не требуется.
Дора. А развод сколько?
Менахем. Развод — пять.
Дора. Дурак.
Менахем. Ты зато больно умная.
Владек (Рахелъке). Потанцуем, Рахелька? (Танцуют.) Я тебе вот что скажу, Рахелька! Мне, пожалуй, даже нравится этот Советский Союз. Нет ни богатых, ни бедных. Покончено со всеми этими предрассудками. Еврей с поляком может пива выпить. На танцы сходить. И ничего. Терпеть не могу этих жуликов в сутанах. Это они во всем виноваты.
Рахелька. Ладно, Владек, ты уж лучше танцуй.
Хенек и Зигмунт подходят к Зоське.
Зигмунт. Зоська, ты что — с ума сошла? Что ты такое изображаешь?
Хенек. Что это еще за лошадь, Зоська?!
Зоська. Никакая не лошадь!
Зигмунт и Хенек. А кто же тогда?
Зоська. Польша.
Зигмунт и Хенек. Потанцуем?
Зоська. С обоими?
Зигмунт. А кто тебе больше нравится?
Зоська. Оба вы хамы. Но Хенек красивее.
Танцует с Хенеком. Зигмунт подходит к Якубу Кацу.
Зигмунт. Твое здоровье!
Якуб Кац. Твое здоровье! (Чокаются бутылками.) Я тебе вот что скажу, Зигмунт. Живи и давай жить другим. Никому ничего не угрожает. Кто старое помянет… Мы ведь одноклассники, верно? Или я не прав? (Всем.) Танцуем, товарищи: и раз, и два, и три! Раз, два, три! (Зигмунту.) А что это Рысек себе вообразил? Тоже мне герой… (Всем.) Запевай! (Запевает.) Широка страна моя родная…
Все поют.
Урок VI
Рысек. Я вовсе не собирался геройствовать. Просто сил не было смотреть, как нас, поляков, унижают!
Зигмунт. Отца забрали сразу. За тот бело-красный флаг. Мы с ним никогда не ладили. Чуть что — он хватался за ремень. И мать бил. А теперь ей пришлось скрываться. Как и мне. Я решил — сколько можно? Всю жизнь, что ли, прятаться?
Владек. Советский Союз мне разонравился, и я решил бороться. Надо готовить восстание. Вооружаться. Как подобает полякам. Я сказал об этом матери. Она принесла топор и сказала, чтобы я сначала зарубил ее этим топором, а потом уже шел поднимать восстание.
Хенек. Мы создали подпольную организацию «Белый орел».
Зигмунт. На улице раздавали советскую конституцию. Я взял, почитал. Нашел то, что меня интересовало. Что в Советском Союзе сын за отца не отвечает. Взял у ксендза писчую бумагу и написал письмо Сталину.
Якуб Кац. Пришло письмо от Абрама.
Абрам. Дорогие девочки и мальчики! Уважаемые одноклассники! Что у вас хорошего? Со всего мира приходят плохие вести, а я, ваш Абрам, хотел бы услышать, как дела у Рахели и Доры, а также у Зоськи? Вышли ли они замуж? Хорошие ли, работящие у них мужья? Особенно у Рахельки, в которую я когда-то был влюблен. А ты как поживаешь, Якуб Кац? Что поделывает наш красавчик Менахем? По-прежнему ли в него влюблены все девушки? И наконец, как там наши четыре мушкетера — Зигмунт, Рысек, Хенек и Владек?
Я учусь. Учеба дается мне легко. Мою жену зовут Дебора, она ждет нашего первенца.
Не забывайте обо мне. Всегда ваш Абрам.
Рахелька. Вот так новость! Оказывается, Абрам был в меня влюблен! Просто даже не знаю, как теперь быть…
Зоська. Ладно, решила я. Ничего не поделаешь. И вышла за Олеся. Он был старый, меня не трогал, а мать с ним договорилась, что он отпишет мне хозяйство. Не бог весть что, но все же. А чего мне было ждать?
Зигмунт. Письмо возымело действие. Из Москвы его переслали в наш НКВД, мне сообщили, что дело рассматривается, и велели прийти. Я пошел. Принял меня сам майор. Угостил папиросой и сказал по-польски: «Я очень рад с вами познакомиться, пан Зигмунт». Спросил, что я думаю о том вечере в кинотеатре «Аврора», о поведении Рысека и «Мазурке Домбровского»[8], которую майор, оказывается, знал наизусть — спел все куплеты. Мы долго обсуждали, почему евреи так переимчивы, а поляки — такие горячие патриоты. Майор предложил мне сотрудничать под фамилией Попов.
Рысек. Для начала мы решили застрелить одного майора из НКВД. Не помню, чья это была идея. Кажется, моя. Мы всё подготовили. Явочную квартиру. Оружие. На всякий случай я перестал ночевать дома. Вечером мы с Зигмунтом и Хенеком немного выпили.
Хенек. Мы здорово надрались. Зигмунт принес самогон. Отличный. На черносливе. Мы пели песни ксендза Матеуша из «Песенника антисемита» и плакали.
Поляки.
Боже, что Польшу столько веков
Оберегал от жестоких врагов —
Турок, татар, немцев, шведов —
И даровал нам над ними победу,
Боже, мы молим тебя: поскорее
Польшу избавь от поганых евреев!
Рысек. Я жутко надрался. Даже не заметил, когда ушли Зигмунт и Хенек.
Якуб Кац. За мной пришли ночью. Из НКВД. Велели одеваться, вещи сказали не брать. Я решил, что меня ведут на расстрел. Они молчали. От них несло перегаром. И еще эти их кожанки страшно воняли… Зима в тот год была очень снежная. Меня посадили в сани, и мы поехали в лес. Я весь трясся от холода и страха. Мне дали ка-кое-го старое одеяло. Боже! В чем моя вина? Что я не написал в отчете об открытии кинотеатра про то, что Рысек крикнул: «Еще Польша не погибла!»? Боже! А может, дело в том письме, которое прислал из Америки Абрам? Мы подъехали к какой-то сторожке. Из нее вывели Рысека и спросили меня: «Кто это?» Я говорю: «Рысек». А что я должен был сказать? Рысек посмотрел на меня и что-то пробормотал, я не разобрал, что. Только увидел, как один из энкавэдэшников ударил его прикладом по лицу. Разбил в кровь.
Рысек. Они привезли меня к себе и спрашивают: «Как тебя зовут?» Я: «Так, мол, и так». Они: «Врешь. Ты — Ясень, командир подпольной террористической организации ‘Белый орел’». Я: «Да вы что?» Тогда один достал из-за печки ветку орешника, меня швырнули на пол, заткнули рот моей же шапкой, один сел на ноги, другой держал голову, а третий бил, так, что от шапки скоро остались одни ошметки. Потом они посадили меня к стенке, на табурет, схватили за волосы и стали колотить головой об стену с такой силой, что я подумал: конец моей голове. Волосы выдирали клочьями. И все время требовали, чтобы я признался и сказал, кто еще состоит в нашей организации. Я подумал, что тогда и других будут так же бить. Пусть уж лучше я один мучаюсь. Я не знал, что человек способен столько выдержать.
Зигмунт. Мне хотелось с кем-нибудь поделиться. Хенек — слабак, не выдержит. Владек — тем более. А вот Рысек всегда был сильный.
Хенек. Мне повезло. Когда мы возвращались из сторожки, Зигмунт сказал, что дома нам ночевать не стоит. На всякий случай. Я так и сделал. После того как забрали Рысека, дома больше не появлялся. Уехал в деревню, жил в разных местах. У ксендзов. Помогал в костеле. В ризнице. В плебании [9]. А потом пришли немцы.
Владек. Когда с Рысеком все это случилось, а Зигмунту с Хенеком пришлось скрываться, я понял, что мать права. Пришел к выводу, что к восстанию мы пока не готовы. И сам тоже старался особо глаза не мозолить — на всякий случай.
Рахелька. Мельницу у отца отобрали и национализировали. Директором поставили какого-то русского с тремя классами образования. Ровно через месяц мельница перестала работать. Вызвали отца. Оказалось, они сломали турбину. Швейцарскую. Купленную отцом по франшизе. В тридцать седьмом году, в Цюрихе. Она стоила дороже нового «мерседеса». Пять тысяч долларов. Главное наше богатство. Отец этого не пережил. Высох, почернел, стал болеть и через несколько недель умер. Будто растаял. Я начала учить немецкий.
Менахем. Осточертели мне эти киносеансы. Новых фильмов в центре не мог допроситься. Посылали в командировки — в Белосток, один раз в Вильно, потом еще во Львов. Это мне нравилось — банкеты, гостиницы, кинолюбители. И кинолюбительницы. Но сколько раз можно смотреть «Веселых ребят», «Бронепоезд» или даже Чаплина? Нет такой власти, чтоб могла заставить человека дважды посмотреть один и тот же фильм.
Дора. Я боялась. Все сильнее и сильнее. Менахем возвращался домой все позже. Всегда пьяный. Ребенок то и дело болел, мы ссорились. Снова ты пил, чертов придурок!
Менахем. Перестань, детка, а то я с тобой разведусь!
Дора. Так разведись наконец и катись к своим бабам!
Рысек. Однажды ночью — был уже март или апрель, потому что земля оттаяла — пришли трое, посадили меня в телегу, отвезли в лес, дали лопату и велели копать яму. «Себе могилу роешь», — сказали. Я начал копать. Молча. Один раз посмотрел на небо. Сколько звезд! Я разглядел Большую Медведицу и Полярную Звезду. И так мне стало всего жаль! Особенно себя. Почему я, такой молодой, должен умереть? Ради кого? Ради своего одноклассника? Якуба Каца? Я выкопал яму и говорю: «Готово». — «Ладно, — сказал лейтенант, — сегодня мы тебя не станем расстреливать. Подумай еще. И признайся. Признаешься — вернешься домой. А нет — привезем обратно. Яма уже готова. Никуда не денется».
Якуб Кац. Это был какой-то кошмар. То и дело кого-нибудь арестовывали и увозили. За всем очереди. За хлебом. За крупой. За картошкой. За солью. За керосином. Абсолютно за всем. С ума можно сойти. Только кинотеатр пустовал. Я подумал, что если это и есть обещанный ими рай, то с меня довольно.
Зигмунт. Я не знал, что с отцом. И что с Рысеком. Сидят ли они по-прежнему в ломжинской тюрьме? Или их вывезли в Сибирь? А может, расстреляли? Столько народу исчезло бесследно. Один раз меня вызвал майор — у него возник какой-то вопрос, — а я разозлился и сказал, что он меня обманул — не выпустил Рысека с отцом, так что я больше не хочу на них работать. Пускай себе другого ищут. А майор улыбнулся и говорит: «А ты, Попов, что же — думаешь, ты у нас один такой? Один доносы пишешь?»
Все.
Вождь наш Костюшко,
отвагой горя,
поднял народ
на москаля.
С косою мужик
не жалел своей жизни.
Господь наградит всех,
кто пал за Отчизну.
Урок VII
Якуб Кац. Ночью мне приснился странный сон. Очень страшный. Будто выхожу я на крыльцо — так мне снилось… Смотрю: повсюду — у забора, у открытой калитки — стоят черные волки и скалят клыки. Боже, думаю, кто же открыл им калитку? Запираю дверь, а они к окнам, подпрыгивают, ярятся, мордами бьют стекла, я хватаю кочергу и давай лупить по этим мордам. Без толку. Просыпаюсь. Кто-то колотит в дверь. Сердце от страха выскакивает из груди. Открываю. На пороге Менахем с чемоданом.
Менахем. Якуб, спрячься где-нибудь, пока все не успокоится.
Якуб Кац. Куда же я спрячусь?
Менахем. Не знаю!
Дора. А я? А ребенок? Нам как быть, а, Менахем?
Менахем. Дора, вам они ничего не сделают. Не выходи на улицу. Не попадайся никому на глаза. Как только все закончится, я вернусь.
Дора. Ой, Менахем, говорила я тебе — не лезь, куда не просят.
Якуб Кац. Я хотел рассказать Менахему про письмо от Абрама, но он повернулся и ушел. Я побрился. Умылся. Побрызгался одеколоном. Надел чистое белье, белую праздничную сорочку и черный костюм. Почистил ботинки. В карман положил документы, немного денег и письмо Абрама. Вышел из дому. Улица была почти пуста. Стояла приветственная арка с выложенной из шишек свастикой. Убогая какая-то. То ли дело наша — два года назад, с серпом и молотом! Так я подумал и пошел дальше. Смотрю — они поворачивают со Школьной.
Они — это Владек, Хенек, Рысек и Зигмунт. Вид у Рысека был жуткий. Лицо все сизое.
Владек. Я увидел его первым. «О, — говорю, — Якуб!»
Хенек. Какой еще Якуб?
Зигмунт. Якуб Кац.
Якуб Кац. Они остановились шагах в десяти. Стоят и смотрят. Я хотел им сказать, что получил письмо от Абрама и что оно у меня в кармане, но у них были такие глаза, что я повернулся и побежал.
Рысек. Держи его!
Зигмунт. Хватай!
Владек. Лови!
Хенек. Я догнал его и подставил подножку!
Якуб Кац. Я споткнулся. Упал. Они начали меня бить. Ногами!
Владек. Я не бил.
Зигмунт. Ну что, Якуб Кац, допрыгался?
Рысек. Сукин ты сын!
Хенек. Стукач!
Якуб Кац. Что я мог сказать? Что всё не так, как они думают? Спросить почему?.. Я только пытался закрыть голову, живот, пах. Почувствовал, что мне сломали ребра. Ладно, думаю, это ничего, заживет. Сам виноват, дурак. Тут они вдруг перестали меня бить. Вот теперь я все им объясню, подумал я. Но что я мог сказать? Рот полон чего-то липкого. Я сплюнул на ладонь и увидел, что это кровь.
Менахем. Я прятался в кустах смородины, в саду у Пециновичей — перед их домом избивали Якуба Каца. Через щель в заборе я видел, как они пинали его ногами, а потом вдруг остановились. Тяжело дыша. Точно марафонцы в кино. Я увидел, как Якуб медленно поднялся и пошел. Раскачиваясь, будто пьяный.
Владек. «Хватит с него», — сказал я.
Якуб Кац. Только бы уйти, думал я, уйти подальше. Они не станут меня догонять. Только бы уйти. Светило солнце. Лошадь, запряженная в телегу, смотрела на меня. Мужик повесил ей на шею торбу с овсом. Долго будут стоять, подумал я. Эврика! Закон Архимеда! Как там было?
Зигмунт. Я подошел к забору Пециновичей и выломал доску.
Хенек. Я выломал доску из забора Пециновичей.
Менахем. Я сидел в двух шагах от них, когда они выламывали эти доски, но ни один меня не заметил. В таком они были бешенстве. Я прятался в кустах смородины, потом на четвереньках переполз в другой конец сада. Решил через лес пробираться к Зоське. Может, она меня спрячет? Дома у Зоськи никого не было. Я спрятался в хлеву. Чуть погодя смотрю — идет Зоська с ведром, свиней кормить. «Зоська!» — говорю…