Файл: Джон Рональд Руэл Толкин 01. 1892 09. 1973) писатель, поэт.pdf

замерши, как истуканы. Мерри и Пин, точно по команде, обернулись у поворота извилистой дороги. Небо еще сияло солнечным светом, но серые развалины Изенгарда сокрыла вечерняя тень. Древня пока было видно: он стоял одиноко, словно древесный ствол, и хоббитам припомнилась их первая встреча на залитом солнцем горном уступе близ опушки Фангорна.
Подъехали к столбу с Белой Дланью: столб высился по-прежнему, но изваяние было сшиблено с верхушки его и расколото на куски. Посреди дороги валялся длинный, мертвенно-белый указующий перст с кроваво- черным ногтем.
– До чего же основательный народ эти онты! – заметил Гэндальф.
Они проехали мимо, сумерки сгущались.
– Долго ли нам нынче ехать, Гэндальф? – спросил Мерри немного погодя. – Тебе-то небось все равно, что сзади тебя болтается жалкое охвостье, а охвостье еще прежде того устало, ему не терпится отдохнуть.
– А-а, расслышал и даже обиделся! – сказал Гэндальф. – Скажи лучше
Саруману спасибо за вежливость! Он на вас крепко глаз положил. Если угодно, можешь даже гордиться – сейчас он только про тебя с Пином и думает: кто вы такие, откуда взялись, что вам известно, вас или не вас захватили в плен и как же вы спаслись, когда всех орков перебили, – над такими вот мелкими загадками бьется наш великий мудрец. Так что,
любезный друг Мериадок, будь польщен его руганью.
– Благодарствуйте! – сказал Мерри. – Но мне еще более льстит мотаться у тебя за спиной, хотя бы потому, что я могу повторить свой вопрос: долго ли нам нынче ехать?
– Вот неугомонный хоббит! – расхохотался Гэндальф. – К каждому магу надо бы приставить хоббита-другого, дабы они, маги, следили за своими словами. Прости, что оставил тебя без ответа, даром что и ответ проще простого. Сегодня мы не спеша проедем несколько часов и выберемся из долины. Завтра поскачем галопом.
Мы хотели ехать от Изенгарда степным путем в Эдорас, да передумали. К Хельмовой Крепи отправили гонцов, оповестить о завтрашнем прибытии конунга и созвать ополчение: на Дунхерг пойдем горными тропами. Отныне в открытую – ночью или днем, все равно, –
велено будет ездить по двое, по трое.
– То от тебя слова не допросишься, то получай дюжину, – сказал
Мерри. – Я ведь только и спросил, долго ли до ночлега? Почем мне знать,
что это за Хельмова Крепь и разные Эдорасы? Я, может, чужестранец!
– Так разузнай, коли хочешь что-нибудь понять! А меня больше не

тереби, не мешай мне думать.
– Ладно, ладно: сядем у костра, и я пристану к Бродяжнику, он не такой гневливый. Скажи только, чего ради нам таиться, разве мы не выиграли битву?
– Оттого и таиться, что выиграли: победили мы покамест на свою голову. Изенгард напрямую связан с Мордором – ума не приложу, как они обменивались вестями, а ведь обменивались! Сейчас Око Барад-Дура вперится в Колдовскую логовину и зарыщет по Ристании. Чем меньше оно увидит, тем лучше.
* * *
Дорога вилась по долине, то дальше, то ближе слышалось клокотанье
Изена. Ночная тень наползала с гор. Туманы развеялись, подул холодный ветер. Бледная полная луна блистала на востоке. Горная цепь справа стала чередой голых холмов. Широкая серая гладь открывалась перед ними.
Наконец повернули коней с дороги налево, на мягкий и упругий травяной ковер, и через милю-другую наехали на лощину за округлым зеленым подножием Дол-Брана, последней горы Мглистого хребта, густо поросшей вереском. Скаты лощины устилал прошлогодний папоротник,
сквозь настил из сырой пахучей земли пробивались плотные, крученые молодые побеги. По краям тянулись сплошные заросли боярышника.
Примерно за час до полуночи путники спешились и развели костер в ямине под корнями раскидистого куста, большого, как дерево, старого и корявого,
однако все ветви его были в набухших почках.
Выставили пару часовых, остальные поужинали, укутались в плащи и одеяла и мигом уснули. Хоббиты приютились в уголку на груде папоротниковой листвы. У Мерри слипались глаза, но Пину почему-то не спалось. Он вертелся с боку на бок, шурша и хрустя подстилкой.
– В чем дело? – спросил Мерри. – На муравейник улегся?
– Да нет, – сказал Пин. – Просто неудобно. Вспоминаю, сколько я уже не спал в постели.
Мерри сладко зевнул.
– Сочти на пальцах! – сонно сказал он. – Чего мудрить-то, от Лориэна и не спал.
– Да, как же! – хмыкнул Пин. – В настоящей постели, в спальне.
– Тогда от Раздола, – сказал Мерри. – А я сегодня и на иголках заснул бы.

– Тебе-то хорошо, Мерри, – тихо сказал Пин, помолчав. – Ты с
Гэндальфом ехал.
– Ну и что?
– Ты у него что-нибудь узнал, вытянул из него? Или не удалось?
– Вытянул – куда больше обычного. Но ты же все слышал: ехали рядом и говорили мы громко. Ладно уж, поезжай ты с ним завтра, ежели думаешь больше выспросить – и если он согласится.
– Да? Можно? Вот здорово! А он такой же скрытник? Ничуть не изменился!
– Очень даже изменился! – сказал Мерри, приочнувшись от дремы и не понимая, почему другу неймется. – Правда, это объяснить трудно. По- моему, он стал и добрее, и жестче, и веселее, и суровее. Словом, другой он стал, но вроде и не совсем другой – пока не разберешь. Ты вспомни, чем кончилось с Саруманом! Саруман-то раньше был главнее Гэндальфа в ихнем каком-то Совете, не знаю уж, что это за Совет. Он был Саруман
Белый. А теперь Белый – Гэндальф. Саруману велено было вернуться – он и вернулся, и жезл его тю-тю; велели убираться – он и уполз на карачках!
– Не знаю, не знаю, только скрытности у него еще прибавилось против прежнего, – возразил Пин. – Взять хоть этот – ну, хрустальный шар. Вроде он доволен, что его заполучил. То ли он знает, то ли догадывается, что это за шар. И нам – ни полслова, а ведь шар-то я поймал, без меня бы он в пруду потонул. «Ну-ка, маленький, оставь шарик!» – и весь сказ. А правда,
что это за шар? Тяжелый такой… – Пин говорил совсем-совсем тихо, точно сам с собой.
– Ага! – сказал Мерри. – Вон ты чего ворочаешься! Слушай, дружище
Пин, ты вспомни-ка присловье Гаральда, которое Сэм любил повторять: «В
дела мудрецов носа не суй – голову потеряешь!»
– Ну знаешь, за эти месяцы мы в делах мудрецов поневоле по уши завязли, – сказал Пин. – И головой только и делаем, что рискуем. Невелика была бы награда – посмотреть на этот шар!
– Спал бы ты, честное слово! – сказал Мерри. – Все в свое время узнаешь. Между прочим, по части любопытства пока еще ни один Крол
Брендизайка не обставил, а ты, значит, решил на ночь глядя постоять за честь рода? Ох, не вовремя спохватился!
– Да ну тебя! Я всего-то и сказал, что хочу на этот шар поглядеть, а на него поглядишь, как же: Гэндальф лежит на нем, будто собака на сене. Тут еще ты заладил: нельзя да нельзя, спи да спи! Спасибо на добром слове!
– Пожалуйста, – сказал Мерри. – Ты меня прости, Пин, но уж как- нибудь потерпи до утра.
Отоспимся, позавтракаем, загоримся

любопытством – авось на пару и распотрошим мага! А сейчас не могу больше, до ушей зеваю. Покойной ночи!
Пин в ответ промолчал. Лежал он неподвижно, однако сна у него не было ни в одном глазу, и он досадовал на мирно засопевшего Мерри. Чем тише становилось, тем назойливее вертелся у него перед глазами черный шар. Он точно снова оттягивал ему руки, и снова мерещилась ему багровая глубь, в которую Пин успел на миг заглянуть. Он опять принялся ворочаться и старался думать о чем-нибудь другом.
Но это у него никак не получалось. Наконец он сел и огляделся. Его пронизала дрожь, и он запахнулся в плащ. Ярко-белая луна холодно озаряла лощину, кусты отбрасывали угольно-черные тени. Кругом все спали.
Часовых было не видать: может, отошли на гору, а может, укрылись где- нибудь в папоротниках. Движимый какой-то непонятной и неодолимой силой, Пин тихонько подкрался к спящему Гэндальфу и заглянул ему в лицо. Маг хоть вроде бы и спал, но с полуприкрытыми веками: из-под его длинных ресниц поблескивали белки. Пин поспешно отступил, но
Гэндальф не шелохнулся, и хоббит, точно его что подталкивало, обошел его со спины. Поверх одеяла маг был укрыт плащом, и рядом, у него под правой рукой, лежал круглый сверток в темной тряпице – казалось, рука
Гэндальфа только что соскользнула со свертка на землю.
Едва дыша, Пин подбирался все ближе и ближе, наконец встал на колени, воровато протянул обе руки, ухватил сверток и медленно поднял его: он был вовсе не такой уж тяжелый. «Пустяки, всего-то какая-нибудь стеклянная безделушка», – со странным облегчением подумал он, однако на место сверток не положил, а выпрямился, прижимая его к себе. Потом его осенило: он отошел на цыпочках и вернулся с большим булыжником.
Снова вставши на колени, он разом сорвал тряпицу с круглого предмета,
закутал в нее булыжник и подсунул его поближе к руке Гэндальфа.
И наконец посмотрел на гладкий хрустальный шар, черный и тусклый,
лежавший возле его колен. Пин поднял его, торопливо обернул полой плаща и хотел было вернуться к своему ложу, но тут Гэндальф зашевелился во сне и что-то пробормотал на чужом языке; рука его вытянулась, ощупала круглый сверток, он вздохнул и опять затих.
«Болван ты стоеросовый, – неслышно увещевал себя Пин. –
Вляпаешься – не выберешься! Сейчас же положи обратно!» Но колени его тряслись, он не смел подойти к магу и обменять свертки. «Не выйдет, я его разбужу, – мелькнуло у него в голове, – надо сперва успокоиться. Так что уж ладно, посмотрю хоть, чтобы не зря. Только не здесь!» Он прокрался к

зеленому холмику неподалеку от своего травяного ложа. Луна вдруг выглянула из-за края лощины.
Пин сел, сдвинул колени, пристроил на них шар и низко склонился к нему – точь-в-точь голодный мальчишка, стащивший миску с едой, –
наконец отвел плащ и посмотрел. Тишина сомкнулась и зазвенела у него в ушах. Сначала шар был темный, янтарно-черный, сверкающий в лунных лучах, потом медленно засветился изнутри, впиваясь в его глаза,
неотвратимо притягивая их. Шар вспыхнул и закрутился, нет, это в нем закрутился огненно-багровый вихрь – и вдруг погас. Хоббит ахнул,
застонал и попробовал оторваться от шара, но только скрючился, сжимая его обеими руками. Он приникал к нему все ближе и ближе, потом оцепенел, губы его беззвучно шевелились. С придушенным криком он опрокинулся навзничь.
Крик был ужасающий. Часовые спрыгнули в лощину. Весь лагерь мгновенно пробудился.
– Ах ты, воришка несчастный! – сказал Гэндальф, поспешно набросив плащ на хрустальный шар. – Ну, Пин, вот уж не было печали! – Он опустился на колени подле простертого, застывшего хоббита, чьи раскрытые глаза неподвижно глядели в небо. – Что же он успел натворить и чего нам теперь ждать?
Лицо мага резко осунулось.
Он взял Пина за руку и прислушался к его дыханью, потом возложил ладони ему на лоб. Дрожь пробежала по телу хоббита, и веки его сомкнулись. Он вскрикнул, сел и уставился на склоненные к нему в лунном свете бледные лица.
– Не для тебя эта игрушка, Саруман! – пронзительно и монотонно прокричал он. – Я тотчас же за нею пришлю. Понятно? Так и передай!
Он вскочил и бросился бежать, но Гэндальф перехватил и удержал его
– бережно и крепко.
– Перегрин Крол! – молвил он. – Вернись!
Хоббит успокоенно прижался к надежной и твердой руке.
– Гэндальф, это ты! – воскликнул он. – Прости меня, Гэндальф!
– Простить? – нахмурился маг. – Сперва скажи за что!
– Я ук… унес шар и заглянул в него, – запинаясь, проговорил Пин. – И
я увидел очень страшное, а уйти было нельзя. Он явился, и допрашивал меня, и стал на меня глядеть, и… и я больше ничего не помню.
– Нет, так не пойдет, – строго сказал Гэндальф. – Что ты увидел, о чем он допрашивал, что ты ему сказал?

Пин закрыл глаза и мелко задрожал, но не произнес ни слова. Все молча смотрели на него, кроме Мерри – тот отвернулся. Лицо Гэндальфа было по-прежнему сурово.
– Отвечай! – велел он.
Пин начал снова – глухим, непослушным голосом, но речь его с каждым словом становилась все отчетливее.
– Я увидел темное небо и высокую зубчатую башню, – сказал он. – И
крохотные звезды. Казалось, видится то, что было давным-давно и далеко- далеко, но видится ясно и четко. Звезды меркли, мерцали: их точно гасили какие-то крылатые чудища – казалось, огромные летучие мыши вьются над башней. Я их насчитал девять. Одна полетела прямо на меня, разрастаясь и разрастаясь. У нее было жуткое – нет, нет! Нельзя об этом говорить.
Я хотел отдернуться – вдруг она оттуда вылетит, но она заслонила весь шар и исчезла, а появился он. Слов он не говорил, только глядел, и мне было все внятно.
«Ты возвратился? Почему так долго отмалчивался?»
Я не ответил. Он спросил: «Кто ты?», а я все молчал, терпел дикую боль и, когда стало совсем уж невмоготу, сказал: «Хоббит».
А он будто вдруг увидел меня – и его хохот мучил, как медленная пытка. Я противился из последних сил; он сказал: «Погоди немного. Скоро снова свидимся. Пока скажи Саруману, что эта игрушка не для него. Я
тотчас же за нею пришлю. Понял? Так и передай».
И снова злорадно захохотал, как клещами жилы вытягивал, страшнее всякой смерти… нет, нет! Об этом нельзя говорить. Больше я ничего не помню.
– Посмотри мне в глаза! – сказал Гэндальф.
Пин встретил его взгляд не сморгнув; длилось нестерпимое молчание.
Потом лицо мага потеплело, и по нему скользнула тень улыбки. Он погладил Пина по голове.
– Ладно! – сказал он. – Будет! Ты уцелел. Глаза твои, вижу, не лгут. Ну,
он недолго с тобой говорил. Олухом ты был и остался, но ты честный олух,
Перегрин Крол. Будь на твоем месте кто поумнее, он бы, может, вел себя хуже. Но запомни вот что! Тебя и твоих друзей уберег, что называется,
счастливый случай, но другой раз не убережет. Допроси он тебя толком, ты бы не вынес пытки и рассказал ему все, что знаешь, к нашей общей погибели. Но он поторопился. Одних сведений ему показалось мало, он решил немедля заполучить тебя и не спеша замучить в темнице Черной
Башни. Нет уж, ты не дергайся! Суешь нос в дела мудрецов, так и хвост не поджимай! Ладно уж, я тебя прощаю. Все не так худо обернулось, как

могло бы.
Он бережно отнес Пина на папоротниковое ложе. Мерри сел возле друга.
– Лежи смирно и попробуй уснуть, Пин! – сказал Гэндальф. – А
впредь больше доверяй мне! Зазудит опять – скажи, есть от этого средства.
И, уж во всяком случае, не вздумай опять подкладывать мне камни под локоть! Побудьте вдвоем, это вам полезно.
Маг вернулся к остальным; они в угрюмом раздумье стояли над ортханкским камнем.
– Беда явилась за полночь и застала нас врасплох, – сказал он. –
Спаслись мы чудом!
– А что хоббит, что Пин? – спросил Арагорн.
– Думаю, с ним все обойдется, – отвечал Гэндальф. – Пытали его недолго, а хоббиты – на диво стойкий народ. Память о пережитом ужасе и та у него быстро выветрится. Пожалуй, даже чересчур быстро. Не возьмешь ли ты, Арагорн, на сохранение этот камушек? Хранить его,
конечно, опасно, но…
– Кому как, – сказал Арагорн. – У него есть законный владелец. Этот камушек – палантир Ортханка из сокровищницы Элендила, и установили его здесь гондорские князья. Роковые сроки близятся. И мой палантир может мне пригодиться.
Гэндальф взглянул на Арагорна и затем, к общему изумлению, с глубоким поклоном протянул ему завернутый камень.
– Прими его, государь! – сказал он. – И да послужит он залогом грядущих дней! Но позволь все же посоветовать тебе – до поры не гляди в него! Остерегись!
– Был ли я тороплив и тщеславен хоть раз за долгие годы испытаний? – спросил Арагорн.
– Ни разу. Не оступись под конец пути, – отвечал Гэндальф. – По крайней мере храни его в тайне. И вы все, свидетели ночного происшествия! Пуще всего берегитесь ненароком выдать хоббиту
Перегрину, где хранится камень! Он его будет по-прежнему притягивать,
ибо, увы, он держал его в руках еще в Изенгарде: это я недоглядел. Но я был занят Саруманом и не догадался, что это за Камень. Потом я был близок к разгадке, но меня сморила усталость и одолел сон. Лишь сейчас все открылось!
– Да, и вне всяких сомнений, – сказал Арагорн. – Теперь воочию видна связь между Изенгардом и Мордором: объяснилось многое.
– Диковинно могущество наших врагов и диковинна их немощь! –

сказал Теоден. – Издавна говорят: нередко зло пожрется злом.
– Чаще всего так оно и бывает, – подтвердил Гэндальф. – Но в этот раз нам неимоверно повезло. Проступок хоббита, кажется, спас меня от чудовищного промаха. Я думал было сам изучить этот Камень, проверить его на себе. Сделай я это – и пришлось бы состязаться в чародействе с величайшим колдуном, а я не готов к такому испытанию, оно, может статься, и вообще не для меня. Но если б я и не подпал под его власть,
узнан все равно был бы, а это пагубно для нас – пока не настанет время выступить в открытую.
– По мне, так оно настало, – сказал Арагорн.
– Еще нет, – возразил Гэндальф. – Покамест враг в заблуждении, и это нам на руку. Прислужник Саурона думает, будто Камень в Ортханке;
с какой стати нет? Значит, там же заключен и хоббит; Саруман для пущей муки принуждает его глядеть в чародейное зеркало. Ему запомнились голос и лицо хоббита, он ждет свою безвольную жертву – и ошибка его обнаружится еще не сейчас. Но мы-то что ж упускаем время попусту? Мы были слишком беспечны. Скорее в путь! Нечего медлить неподалеку от
Изенгарда. Я поеду вперед и возьму с собой Перегрина Крола: нынче спать ему не придется.
– При мне останутся Эомер и десять дружинников, – сказал конунг. –
Прочие пусть едут с Арагорном и мчатся во весь опор.
– Можно и так, – сказал Гэндальф. – Вместе или порознь – спешите в горы, к Хельмову ущелью!
В этот миг их накрыла огромная тень, яркая луна вдруг погасла.
Дружинники с криком припали к земле, закрывая головы руками, словно защищаясь от удара сверху: их обуял слепой ужас и пронизал цепенящий холод. Еле-еле отважились они поднять глаза – и увидели огромную крылатую тварь, черным облаком затмившую луну. Она описала круг и вихрем умчалась на север: звезды тускнели на ее пути.
Ристанийцы поднялись на ноги, но двинуться с места не было сил.
Гэндальф провожал чудище глазами, опустив крепко сжатые кулаки.
– Назгул! – крикнул он. – Посланец Мордора! Буревестник Саурона!
Назгулы пересекли Великую Реку! Скачите, скачите, не ждите рассвета! И
не дожидайтесь отстающих! Скачите!
Он кинулся прочь, кликнув на бегу Светозара. Арагорн быстро помог ему собраться. Гэндальф подхватил Пина на руки.
– На этот раз поедешь со мной, – сказал он. – Светозару лишняя ноша нипочем.