ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 02.11.2024
Просмотров: 22
Скачиваний: 0
Защитные и адаптационные процессы при диссоциативных состояниях
Диссоциативные защиты, подобно другим защитам, при своем начале являются наилучшей возможной адаптацией незрелого организма к особенной ситуации. Затем, в более поздних обстоятельствах, они становятся автоматическими и, следовательно, неадаптивными. Одни диссоциативные индивиды и во взрослом состоянии сохраняют диссоциацию навсегда — с момента начальной травмы, другие, в случае прекращения абъюза, достигают на длительное время или тонкого сотрудничества разных личностей, или доминирования в их субъективном мире одной части собственного “Я” (“личности-хозяина”).
Клинически типичным является прекращение очевидной диссоциации у индивида, когда он покидает семью, где воспитывался, и проявление ее вновь, когда их сын или дочь достигают возраста, в котором родитель впервые подвергся абъюзу. (Эта идентификационная связь обычно совершенно не осознается.) Другой частый триггер диссоциации у взрослых, чьи аутогипнотические тенденции временно бездействуют, — встреча с какими-либо обстоятельствами, которые бессознательно оживляют детскую травму. Одна женщина в моей практике пострадала от побоев домочадцев, которые травмировали ее в тех же местах, где она была изувечена во время ритуального абъюза в детстве, и впервые за многие годы вдруг стала кем-то еще другим. Тщательно собирая анамнез, можно найти много мелких примеров диссоциации на протяжении всей взрослой жизни пациента. Но в терапию его обычно приводят какие-либо драматические и неадаптивные диссоциативные реакции — потеря значительных промежутков времени, рассказы окружающих о вещах, о которых сам пациент ничего не помнит, и так далее. Феномены, подобные этим, позволили Клафту (Kluft, 1987) говорить об “окнах, способствующих диагностике” при диссоциативных состояниях.
Диссоциация — это странная “невидимая” защита. Когда одно другое “Я” или система других “Я” выступают в смягченной форме, никто из окружающих пациента не замечает диссоциативного процесса. Многие терапевты считают, что им никогда не попадались “множественные” личности, так как они ожидают, что такой клиент сам объявит о своей множественности или проявит драматически чуждую другую часть. Иногда это случается (фактически, случается все чаще и чаще по мере демистификации диссоциации), но обычно указания на множественность гораздо тоньше. Часто на терапию является только одна часть личности9. Даже когда в терапии появляется довольно идентифицируемая другая часть личности (например, испуганный ребенок), неосведомленный терапевт будет иметь тенденцию прочитывать изменения в пациенте не в терминах диссоциации (а, например, как преходящий регрессивный феномен).
Мой первый опыт с диссоциативным клиентом (сознательный) состоялся, когда я как практик делала первые шаги. В начале 1970-х мой друг и коллега обсуждал со мной лечение студентки, которая проявила свою “множественность” на втором году терапии. Описание поведения девушки, данное терапевтом, приковало мое внимание. “Сибилла” тогда уже была опубликована, и я подумала, что, должно быть, эта клиентка — одна из дюжины сохранившихся людей со “множественностью”. Мой друг заметил: пациентка в курсе того обстоятельства, что я тоже учусь, и, с ее разрешения, назвал мне ее имя. Я была поражена. Я никогда не предполагала, что у этой молодой женщины может быть диссоциация; со стороны эти “переключения” выглядели как небольшие изменения настроения. С тех пор, как я узнала от своего друга, как болезненно она переносила амнезию, это стало незабываемым уроком, насколько “непрозрачным” для наблюдателя, даже очень доверчивого, может оказаться это состояние. Мне стало интересно, сколько же на самом деле существует скрытых диссоциативных людей?
Точной оценке распространения диссоциации мешает ее незаметность. Мне приходилось консультировать супругов людей с диссоциативной психологией, которые, несмотря на полную осведомленность о диагнозе своего партнера, делали комментарии, подобные: “А вчера она говорила прямо противоположное!”. Знание того факта, что вчера человек говорил как бы из другого “Я”, совершенно бледнеет на фоне собственного восприятия: и вчера, и сегодня я говорил с одним и тем же физическим лицом. Если даже интимный партнер и то не замечает признаков диссоциации у людей с распознанным, диагностированным расстройством в виде множественной личности, нетрудно понять, насколько слепы могут быть неосведомленные профессионалы. Диссоциирующие люди умеют “прикрывать” свое отклонение. Еще в детстве они развивают технику уверток и подделок, и оказываются постоянно обвиняемыми во “лжи”— есть вещи, которых они совершенно не помнят. Они страдают от ужасного абъюза от рук тех людей, которые должны были бы их защищать, и поэтому не доверяют авторитетам и не приходят на терапию, ожидая, что полное раскрытие произойдет только в их интересах.
Оценка того обстоятельства, насколько многие из нас являются сущностно диссоциативными индивидами, зависит от способа определения диссоциации. В добавление к “классической” множественной личности, существует состояние, называемое в настоящее время “DDNOS” (диссоциативные расстройства, нигде более не дифференцируемые, DSM), при которых другие личности существуют, но не захватывают контроля над телом. Есть также другие диссоциативные феномены — деперсонализация, третий по частоте психиатрический симптом после депрессии и тревоги (Cattell & Cattell, 1974; Steinberg, 1991). Деперсонализация, предположительно, может быть достаточно частой и длительной, чтобы считаться характерологической.
Б. Браун (B. Broun, 1988) предложил полезную концептуализацию — BASK (аббревиатура от английских слов: Behavior, Affect, Sensation, Knowledge — поведение, аффект, ощущение, знание). С ее помощью Браун придал понятию диссоциации статус скорее суперординарной категории, чем периферийной защиты, как ее мыслил Фрейд. Его модель охватывает многие процессы, которые нередко проявляются вместе, но не всегда рассматриваются как родственные. Согласно Брауну, диссоциация происходит на уровне поведения— как при параличе или самоповреждениях, нанесенных в состоянии транса; на уровнеаффекта —как при действиях “с очаровательной индифферентностью” или при сохранении памяти о травме без всяких чувств; на уровнеощущения— как при конверсионной анестезии и “телесной памяти” об абъюзе; или на уровнезнания— как при состояниях “фуг” или амнезии.
Модель BASK считает репрессию вспомогательной по отношению к диссоциации и помещает ряд феноменов, считавшихся прежде истерическими, в диссоциативный домен (разряд). Она также привязывает к историческим травмам многие проблемы, считавшиеся исключительно выражением интрапсихического конфликта. Терапевты, работающие с характерологически диссоциативными пациентами, находят эти формулировки очень полезными клинически; те, кто работает с другими людьми, считают, что они повышает их чувствительность к диссоциативным процессам, происходящим у каждого.
Объектные отношения при диссоциативных состояниях.
Определяющей чертой взаимоотношений в детстве у тех, кто становится характерологически диссоциативным, является абъюз — обычно сексуальный, но не только. Родители детей с нарушением по типу множественной личности нередко и сами диссоциативные. Или прямо — в результате их собственной травматической истории, или непрямо — в виде алкоголизма или лекарственной зависимости. Поскольку родители часто имеют амнезию того, что сами делают — психогенную амнезию или связанные с абъюзом провалы — они травмируют своих детей и не могут помочь им понять, что же с ними случилось. Иногда они бывают вовлечены в культы, связанные с пытками, наблюдением пыток и кровавыми жертвоприношениями.
Многие интересуются: действительно ли множественная личность сейчас наблюдается чаще, чем несколько поколений назад, или же учащение постановки этого диагноза связано исключительно с нашим возросшим умением идентифицировать ее. Вполне возможно, что в последние десятилетия увеличилось количество жестоких детских абъюзов, и в результате большая часть всей человеческой популяции испытывает диссоциативные проблемы. Социологическими факторами, учащающими детский абъюз, являются современные военные действия (в ходе которых травмируются уже не только небольшие группы сражающихся, а, скорее, целые цивилизации, и очень многие люди могут впоследствии воспроизводить и проигрывать свой ужасающий опыт с детьми); дестабилизация семей; возрастание аддиктивного поведения, включая сюда и распространение приема лекарств среди прежде воздержанных групп среднего класса (как показала L. Steinberg, интоксицирующиеся родители делают такие вещи, до которых они бы никогда не додумались в трезвом виде); увеличение образов насилия в средствах массовой информации (которые наиболее часто стимулируют у предрасположенных людей именно диссоциативные защиты); а также стремительность, анонимность и индивидуализация современной жизни (я не представляю себе, как мои ближайшие соседи обращаются со своими детьми и не имею никакого влияния на их поведение).
С другой стороны, дети подвергались травматизации еще со времен античности, и при лечении пациентов с диссоциативными проблемами часто обнаруживается, что их родители тоже имели сексуальный абъюз, также как и их родители и так далее. С. Кунц (S. Coontz, 1992) указала на своего рода ностальгию в социологических теориях, и это должно было бы несколько сдерживать тех, кто склонен утверждать, что предшествующие поколения детей жили в более легкие времена. Так или иначе, все мы (аналитики) можем сказать, что в настоящее время больше людей рассказывают о своих детских абъюзах и ищут помощи в связи со своим диссоциативным наследством.
Клафт (Kluft, 1984) на основании обширных клинических данных и систематических исследований разработал четырехфакторную теорию этиологии множественной личности и глубоких диссоциаций. Во-первых, индивид одарен особым талантом и способен к гипнозу. Во-вторых, он подвергался глубокой травматизации. В-третьих, диссоциативные ответы пациента сформированы особыми влияниями в детстве, а именно: диссоциация некоторым образом адаптивна и вознаграждается в данной семье. В-четвертых, на протяжении самого травматического эпизода и после него не присутствовало ни малейших элементов комфорта. Я уже кое-что сказала о первых трех условиях, выделенных Клафтом. Четвертое является настолько же критическим и всегда очень трогает терапевтов. Создается впечатление, что никто и никогда не поддерживал диссоциативного ребенка, не вытирал ему слез и не объяснял расстраивающих переживаний. Типичным эмоциональным ответом на травму было наказание еще большим абъюзом (“А вот теперь тебе действительно будет от чего плакать!”). Часто это оказывается своего рода систематическим семейным сговором — отвергать чувства, забывать боль, вести себя так, будто ужасы предшествующей ночи были только плодом воображения10.
Очаровывающий аспект нарушения в виде множественной личности состоит в том, насколько привлекательными бывают большинство диссоциативных людей — по крайней мере те, что попадают на лечение. Несмотря на все их дефекты базальной эмоциональной безопасности и все извращения родительской заботы о них (которые, как можно ожидать, нарушают их способность к привязанности), практически каждый из нас может сообщить, что диссоциативные пациенты вызывают глубокие чувства участия и нежности. Хотя они нередко бывают вовлечены в отношения с абъюзорами (компульсивно повторяющиеся, как при мазохизме), они также привлекают некоторых щедрых, понимающих друзей. В историях диссоциативных людей такие люди появляются один за другим — друг детства, с которым сохраняется близость на долгие годы; няня, которая чувствовала, что пациент отличается от “других шизофреников” в этой палате; любимый учитель; снисходительный полисмен — те, кто видит нечто особенное в “диссоциаторе” и пытается действовать с позиции добра.
Возможно, читатель припоминает, что я расположила главы о типах личностей в соответствии с уровнем объектных отношений. Диссоциативные пациенты даже больше, чем истерические, ищут объектов, страдающих от голода отношений и способные оценить заботу11. В литературе о диссоциации мне не встречалось никаких объяснений этому хорошо известному феномену. Но возможно, если кто-то систематически подвергается абъюзу со стороны родителей, он перверсивно ощущает свою значительность для преследователя, которую затем подтверждает в базальной ценности для других. Независимо от причин, люди с нарушением по типу множественной личности сильно привлекают и вселяют надежду.