ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 30.04.2019
Просмотров: 754
Скачиваний: 2
Противоречие между черными, цветными и белыми феминистками. В чем, например, проявилось влияние практики и теории черных феминисток 80–90-х годов на общефеминистский дискурс? В том, что они поставили под вопрос исключительное фокусирование североамериканского феминизма на понятии гендера: черные феминистки считают, что в основаниях понятия гендера на самом деле лежат понятия "расы" и "класса". По их мнению, понятие "патриархат", используемое "второй волной" феминизма и понимаемое в первую очередь как "мужская доминация", носит этноцентристский характер, так как, например, черные мужчины вовсе не обладают той же степенью и теми же формами власти, что и белые мужчины, а белые женщины могут дискриминировать черных. В результате понятия "патриархат" или "подавление" не могут в одинаковой степени быть применимыми к белым и к черным женщинам, подвергающимся различным практикам подавления (в частности, белые женщины не знают такой формы подавления, как расизм). Поэтому черные феминистки считают, что этноцентристские концепции власти и подавления женщин, которыми оперирует "вторая волна" феминизма, в принципе не могут дискурсивно отразить живой опыт переживания расизма и дискриминации черных женщин. Более того, дискурс "второй волны" феминизма, по их мнению, не учитывает, что существуют не только разные формы подавления женщин в культуре, но и разные формы женского сопротивления, или что гендерное неравенство как этническое неравенство может существовать не только в отношениях женщин и мужчин, но и в отношениях, например, белых и черных женщин и что черные женщины испытывают расизм и — в противовес теориям радикального феминизма 70-х годов — не только со стороны белых мужчин, но и со стороны белых женщин. С этой точки зрения черные женщины зачастую отвергают саму парадигму феминизма и предлагают собственные варианты женских идентификационных политик, базирующиеся на постмодернистском методе "различения".
Противоречия между феминизмом и постколониализмом. Реальность постколониализма в противоположность романтическим колониальным проектам обнаружила сложность и противоречивость стратегий культурных идентификаций, функционирующих в дискурсе под знаками "единого народа" или "единой нации". Поэтому теоретики постколониализма настаивают на критерии "временного измерения" в описании национальных политических общностей, призванного заменить метод историцизма. Такой методологический подход обеспечивает перспективу дизъюнктивных форм репрезентации постколониальных культур и субъектов — в том числе, женской субъективности. Например, Фредрик Джеймисон настаивает на понятии "ситуационного сознания", или "национальной аллегории" при характеристике постколониальной национальной культуры, подчеркивая что индивидуальное сознание или опыт постколониальной субъективности никогда не могут быть включены в коллективный; при анализе постколониальной культуры, по мнению Джеймисона, нельзя также использовать центристскую каузальную логику. В условиях постколониализма, когда феминизм продолжает абстрактно настаивать на необходимости солидарных и единых, построенных на отрицании доминирующего дискурса национальных идентичностей, нельзя, по мнению постколониальных теоретиков, обойтись без учета особенностей дисперсивных постколониальных культур и различия женских постколониальных практик в современном мире.
Противоречие между феминистским знанием (феминистской эпистемологией) и женским жизненным опытом — является одним из противоречий в феминизме "второй волны". Сара Хардинг в работе Изобретая себя вновь как других: Новые агенты истории и знания (1993) осмысляет соотношение между опытом и знанием. Она проблематизирует традиционное утверждение феминистской эпистемологии 80-х годов о том, что только на основе переживаний женщин и женского опыта может формироваться феминистское знание и что наиболее достоверным типом знания является знание, исходящее из опыта репрессии и подавления, потому что реально знать о репрессии может только переживший репрессивный опыт субъект. Хардинг задает вопрос о том, действительно ли только репрессированный субъект (женщина) может продуцировать знание и действительно ли понимание подавления возникает только из опыта подавления? Ее точка зрения заключается в том, что существует реальная опасность уравнивания определенных типов "опыта" с "истиной", то есть с неким "истинным знанием", что ведет к редукционизму и идеологизму в феминистской теории. Поэтому Сара Хардинг предлагает ввести в феминистскую теорию понятие "противоречивых идентичностей" и "противоречивых социальных позиций", потому что, по ее мнению, не существует никакого "опыта" как такового, но только осмысление некоторого опыта как мышление на основе некоторой противоречивой опытной позиции. Отсюда, по мнению Сары Хардинг, следует, что феминистское знание не обязательно должны генерировать женщины, причем репрессированные женщины, но и, например, мужчины и другие группы, а положение черных и цветных женщин — белые женщины и наоборот.
Противоречия между феминизмом и гей/лесбийской теорией. Наиболее распространенным определением предмета гей/лесбийской теории (и программ или кафедр в североамериканских университетах) считается понятие сексуальности. Огромную роль в формулировке данного предмета сыграло эссе Гейл Рубин Мыслить пол, в котором она провела критику некоторых основополагающих феминистских парадигм. Основным тезисом был тезис о том, что феминизм не может быть единственной и основной теоретической моделью для понимания сексуальности. "Вторая волна" феминизма, по мнению Рубин, базировалась в основном на различении между биологическим (sex) и социальным полом (gender). При этом понятие гендера мыслилось двояким образом: либо как набор атрибутов с акцентацией на гендерную идентичность (как маскулинную, так и феминную); либо как каркас для дифференцирующего анализа и путь для обозначения отношений власти. Но как быть с теми типами идентичности, которые не подпадают под гендерную маркировку, спрашивает в своем эссе Рубин? Поэтому основным тезисом Рубин, направленным против теорий гендера, является тезис о том, что сексуальность нельзя сводить исключительно к отношениям власти и подчинения, так как в культуре существуют многообразные и альтернативные формы сексуальности (например, гей/лесбийская сексуальность, которая не описывается конструкционистскими понятиями гендера). Кроме того, Рубин критикует понятие гендера за его социологизм и позитивизм в понимании проблем идентичности, субъективности и сексуальности, сведение гендерной проблематики к социологической. Куда в таком случае исчезают такие характеристики сексуальности и субъективности, как желание, наслаждение, опасность, удовольствие, спрашивает она? Получается, что теория феминизма в ее общераспространенном виде редуцировала и аннигилировала эти характеристики (так же, как и само понятие сексуальности) из гендерной теории. Также, настаивает Рубин, социологизированный гендерный анализ не учитывает значимости символических форм реальности.
Для изучения альтернативных форм сексуальности в североамериканских университетах в конце 80-х годов наравне с "женскими исследованиями", но отдельно от них были созданы программы и кафедры гей/лесбийских исследований. Толчком послужило размежевание феминистского и лесбийского дискурсов. По мнению лесбийских теоретиков, феминистки создали выдающуюся теорию подавления, однако не смогли создать адекватную теорию женской сексуальности: ее разработке и должны быть посвящены новые гей/лесбийские университетские программы.
В то же время, постмодернистский феминизм упрекает теоретиков гей/ лесбийских исследований за эссенциализм и использование бинарной логики исключительности. Например, в книге Гендерная тревога Джудит Батлер, как уже было сказано, признается, что считать лесбийскую теорию авангардной позицией в феминизме на сегодняшний день является ошибочным, ибо в конечном итоге этот проект означает лишь усиление позиции "принудительной гетеросексуальности". Она доказывает, что лесбийское теоретизирование основывается на эссенциалистском понятии идентичности, что, по ее мнению, является "теоретически наивным и политически сдерживающим". Именно поэтому Батлер предлагает стратегии "денатурализации" гендерных и сексуальных различий и рассматривает их как перформативные стратегии, а методологически перспективной теорией субъективности в феминизме на сегодняшний день ей представляется queer theory (плюрализующая идентичность через наркотические практики, butch-femme роли в лесбийских практиках сексуальности, практики переодевания, транссексуальности и пролиферации эротических миноритарных групп, перформирующих себя как самосознающих и пародирующих и стремящаяся избежать бинарных оппозиций не только женского/мужского, но и гетеросексуального/гомосексуального, а также маркировок феминизма как таковых).
Тереза де Лауретис также предлагает деконструкцию бинарных оппозиций гетеросексуального/гомосексуального как "другой путь промысливания сексуальности". В то же время она обращает особое внимание на тот политический факт, что при институциализации гей/лесбийских программ в североамериканских университетах женщины остаются по-прежнему "молчаливым большинством" на фоне становящейся все более видимой в истории мужской гей-культуры. И хотя именно де Лауретис в 1991 году вводит в феминистский дискурс понятие queer theory с деконструирующей целью, уже сегодня оно представляется ей политически проблематичным. Ей казалось, пишет де Лауретис, что понятие queer способно избежать бинаризма и эссенциализма гей-лесбийских программ в североамериканских университетах, однако данная методологическая установка обернулась, по ее мнению, очередным "властным оборачиванием оппозиций" с приоритетом гей-культуры над женской. По мнению де Лауретис, сегодня надо говорить не только о гей- и лесбийских практиках в структуре сексуальной репрезентации, но и о "конститутивном молчании внутри них", формирующем приоритет гей-субъективности над женской и лесбийской субъективностью в современной культуре. Кроме того, она считает, что queer theory должна развиваться сегодня не только внутри, но и против институциализации — параллельно с другими миноритарными дискурсами, которые должны учиться на ошибках феминизма для того, чтобы не воспроизводить исключающие и маргинализующие практики новых образовательных университетских программ в Северной Америке.
Противоречия между постфеминизмом и феминизмом. Парадигмальные отношения между феминизмом и постфеминизмом столь же неоднозначны, как и отношения между модернизмом и постмодернизмом. Феминизм одновременно является как критикой, так и защитой модернизма в дебатах между модернизмом и постмодернизмом о современном субъекте и его месте в структуре социальной теории и практики; односторонность модернизма для феминизма проявляется в том, что модернизм не может адекватно отразить многосторонность и "различия" в современной культуре. Поэтому дискурс феминизма в современной культуре содержит существенные противоречия в собственной структуре: с одной стороны, продолжает по-прежнему использовать эгалитарную риторику в политических требованиях, с другой стороны, использует постмодернистскую концепцию "различия" как доминирующую концептуальную, философскую и культурную структуру. Теоретики постфеминизма упрекают поэтому классиков "второй волны" феминизма — таких как Нэнси Чодоров, Энн Фергюсон, Кэтрин МакКиннон и других — в биологическом эссенциализме, редукционизме, недостатке кросс-культурных подходов и жестком социальном конструктивизме.
В свою очередь, феминистские теоретики критикуют постфеминизм и постмодернистский феминизм за скептическое отношение к категории гендера и за нечувствительность к проблеме гендерного неравенства. Шейла Бенхабиб отмечает, что при выработке альтернативной эпистемологической позиции феминизм 90-х годов должен, в то же время, по-прежнему использовать понятие гендера как продуктивное понятие для анализа положения женщин в новых теоретических условиях7, а Сильвия Волби, например, настаивает, что несмотря на признание в феминизме множественности концептуально-политических подходов и позиций, на уровне индивидуальной феминистской прагматики и индивидуальной активности нельзя избегать феминистской определенности и феминистского единства8. Кроме того, позиция "смерти (мужского) субъекта" постмодернистского феминизма признаётся достаточно проблематичной с точки зрения либерального "феминизма равенства", так как может поставить под сомнение как освободительные идеалы женского движения, так и задачи освобождения женской субъективности (в этом смысле характерно название диалога между Лаурой Ли Даунс и Джоан Скотт: "Если "женщина" всего лишь пустая категория, почему же я боюсь гулять по ночам одна? Политики идентификации сталкиваются с постмодернистским субъектом", 1993. По мнению Шейлы Бенхабиб, постмодернистский феминизм ставит под сомнение политическую динамику феминизма и освободительные задачи женского движения в современной культуре; кроме того, она считает проблематичной постмодернистскую позицию "смерти истории" и замену ее историей других маргинальных групп в культуре, так как в ней женщина по-прежнему, как и в традиционной истории, не может занимать центрального места (занимая его наравне с другими маргинальными группами). По мнению Бенхабиб, предложенная либеральным феминизмом замена общеисторической концепции женской историей, то есть тем, что называется "ее историей" — herstory, представляется более продуктивной для идеологических задач феминизма.
Джудит Батлер, отвечая на концептуальные упреки со стороны феминистских теоретиков, утверждает, что феминизм в конце XX века должен стать более самокритичным и учитывать обнаруженные в феминистском дискурсе 90-х годов "политики исключения", через которые, как оказывается, производится феминистский субъект (исключение черных, постколониальных и восточноевропейских женщин, исключение маргинальных форм сексуальности и т.п.). Поэтому, по ее мнению, все категории, используемые феминизмом в политической борьбе (включая саму категорию "женщины"), должны быть открыты сегодня для вопрошания и переформулировки. Феминизм, по ее мнению, оборачивается в постмодернистский проект не как в нечто чуждое, но как в критическую концепцию, способную продвинуть феминистский проект вперед и реализовать наконец то, что называется "радикально-демократическим феминистским обещанием". Поэтому, по словам Джудит Батлер, на сегодняшний день феминистская теория должна выступать не основой, основанием или даже методологией, но, скорее, поставленным, но неразрешенным вопросом. Хотя, по её мнению, в современной феминистской теории существуют многочисленные противоречия и дебаты между феминизмом и постмодернистским феминизмом, однако в то же время способность феминизма включать в теорию и практику концепцию "различия" означает возможность дальнейших теоретических и социальных изменений в феминизме, соответствующих политической и культурной ситуации конца XX века.
Постфеминизм, по словам Терезы де Лауретис, означает "оборачивание" феминистского дискурса на собственные основания — как основания дискурса, так и политических практик. В целом этот процесс знаменует собой не просто расширение или реконфигурацию границ феминизма, но, по словам де Лауретис, процесс замещения или даже самозамещения: уход от более привычного "места" культуры к более рискованному, концептуально "иному" дискурсивному месту, размышление и письмо из которого являются более неопределенными и негарантированными. Однако продолжать находится в "старом месте" в современной культуре, по словам де Лауретис, больше невозможно. 10
6. Феминистские организации в мире