Добавлен: 05.04.2023
Просмотров: 89
Скачиваний: 2
Если мы говорим о том, что некая власть суверенна, то мы предполагаем за ней право на верховенство внутри и независимость вовне. Это право не основано на каких-либо фактах, — например, на реальной мощи вооруженных сил, правительства и т.п., — оно основано на правовых нормах, которые признают за этой властью верховенство на определенной территории и независимость за пределами этой территории. Такие нормы устанавливают, что некая власть, образуемая на определенной территории согласно определенным нормам и отвечающая известным требованиям, считается государственной и поэтому обладает суверенитетом. Как правило, это определяют либо конституционные нормы самого государства (в этом смысле само государство наделяет себя суверенитетом в силу принимаемой конституции), либо нормы международного права, которые признают за некоторыми правительствами, иными властными органами право выступать в качестве государственных органов. Чаще всего органы власти наделяются суверенитетом сразу за счет как конституционных, так и международных правовых норм. Выше мы видели, что по наличию подобных основополагающих норм, которые легитимируют организованную власть и устанавливают порядок ее осуществления в обществе, можно отличить (прото)государство от негосударственных социальных союзов. В этой перспективе, суверенитет в указанном юридическом смысле предстает как ключевой признак государства.
Но, рассуждая в пределах нормативных оснований государственной власти, мы приходим к тому, что суверенной считается та власть, которая является государственной (либо с точки зрения внутреннего конституционного права, либо с точки зрения международного правопорядка, либо в силу норм обоих правовых порядков сразу), а государственной является та власть, которая обладает суверенитетом. Таким образом, определение государственной власти через ее суверенитет оказывается цикличным. Но это не является непреодолимым препятствием — в данном случае речь идет просто о том, что и само государство как понятие невозможно определить без отсылок к праву. Юридическая характеристика государственной власти наделяет некие фактические властные отношения юридическими свойствами суверенитета как правового верховенства, хотя происхождение самих норм, на основании которых осуществляется такая характеристика, оставалось бы не проясненным.
Более того, мы не можем считать такие нормы, происходящими от государства, поскольку это означало бы круг в определении: определение государства через нормы, созданные государством. В теории права были предложены различные варианты понимания природы таких основополагающих норм. К примеру, Ганс Кельзен считал, что речь тут идет о фикции, необходимой как отправная точка для юридического мышления; Герберт Харт представлял такие нормы как результат молчаливого согласия юристов по трем основным вопросам: что считать правом, как его применять и как его изменять. Есть и множество других подходов, которые мы частично разберем ниже. Следует отметить, что суверенитет далеко не всегда является основой правопорядка — международное, обычное, каноническое и иные формы права строятся на иных основополагающих постулатах. Есть также правопорядки несуверенных политических образований (таков правопорядок Шотландии, которая входит в состав Великобритании). Более того, политическое верховенство как характеристика государственной власти суть продукт относительно недавнего исторического развития.
Идея суверенитета, пишет А. В. Грибакин, [30 с. 78] как юридической характеристики государственной власти, описывающей ее верховенство в обществе, не была известна в античности. Верховная власть мыслилась тогда, как принадлежность отдельных лиц, поэтому характеристики ее осуществления оценивались в перспективе положения правителя. Признавалось, что самобытность, автаркия могут быть свойствами правящего лица, они характеризуют относительную самостоятельность правителей в принятии своих решений. Но это не свойство государства как такового, которое древние греки еще не умели отделять от личностей властвующих. Автаркия подразумевала фактическую самостоятельность правителей в материальном, военном и иных смыслах, она использовалась Аристотелем и стоиками для описания идеального государственного устройства, чтобы продемонстрировать, что правители не зависят (не должны зависеть) ни от кого, кроме законов.
В этом отношении идея верховенства и независимости власти указывает не на юридическую природу государства как высшего политического союза в обществе, а на идеальные требования, предъявляемые к правителю, который не должен подпадать в зависимость от кого бы то ни было. Собственно, древность редко давала примеры суверенитета в смысле полной независимости — чаще государства входили в союзы с другими государствами, частично или полностью отказывались от права на самостоятельную политику, обильные примеры чему дает история Древней Греции. И что самое показательное: в те времена государственные образования (города-полисы и проч.) не выдвигали даже претензий на что-то, похожее на суверенитет — в системе представлений той эпохи не было ничего странного в том, что некое государство отдавало себя под покровительство другого государства, передавая одновременно некоторые компетенции этому другому государству [14 с. 44].
Понимание государства как лица, органа, независимого субъекта, структуры, не тождественной фактическим обладателям государственной власти, отсутствовало и у древних римлян. Государство понималось либо как объединение граждан (республика), либо как достояние правителя (монархия), либо как вымышленный участник гражданского оборота (persona ficta). Те характеристики, которые использовались для выделения государственной власти на фоне других властных институтов общества, указывали только на отдельные характеристики государства — majestas как величие, достоинство, неприкосновенность власти и ее прерогатив; potestas как возможность действия (императору принадлежит suprema potestas, понимаемая как возможность такого действия, препятствовать которому никто не вправе); imperium как высшая военная власть. Но как представление о независимости государства от личности правителя, писали В. Н. Протасов, Л. И. Петражицкий, [19 с. 68] так и идея о самодостаточности государственной власти и ее независимости от других источников власти в обществе не были в сколько-нибудь значимой степени развиты в римском праве.
Ничего нового в понимание суверенитета не принесло и Средневековье с его многоуровневым политическим устройством, где государство не мыслилось как нечто, способное претендовать на полную независимость. С одной стороны, роли религии и церкви в политике, с другой, сложная система вассалитета, где правитель одного государства мог выступать как вассал по отношению к правителю другого государства — все это, казалось бы, делало невозможным выдвижение и обоснование тезиса о полной независимости государства от внешних и внутренних сил. Идея суверенитета берет свое начало в контексте политической борьбы, с одной стороны, между папами и королями, и между королями и населением городов, с другой. Первоначально само слово «суверен» использовалось во французском языке (в других языках использовались термины, производные от «верховенства», пишет В. Н. Протасов [22 с. 101], например, Hoheit в немецком) в смысле «более высокий», «превосходящий» и употреблялось для обозначения руководителей разного рода (президентов судов, начальников королевских служб и проч.). В этом смысле «суверенами» или «сюзеренами» называли не только королей, но и баронов, других лиц, которые обладали властью суда и управления над проживающим на их территории населением. Если короля и называли сувереном, то в смысле «совершенного сюзерена» (по-французски: soverain parfait), чья власть не производна от акта пожалования другого сюзерена.
В средние века города, республики, княжества, империи, католическая церковь мыслились как разнородные политические образования, для единого совокупного обозначения не было общего слова «государство» — в современном значении (как форма политической организации общества) этот термин введен только Никколо Макиавелли (1469—1527) в начале XVI в. Само государство не мыслилось как отдельный субъект права, поэтому проблематика суверенитета обсуждалась не как проблема независимости государственной власти, а как пределы самостоятельности политики государя, как вопрос произво- дности королевской власти от согласия народа, от Божественной воли и проч. Структура взаимоотношений этих политических образований была чрезвычайно размытой, она представлялась устроенной иерархически, но это представление расходилось с фактами, свидетельствующими о независимости власти большинства правителей от вышестоящего авторитета (императора, папы, короля...). В силу этого положения вещей правители могли обладать фактически неограниченной властью над своими доменами, но юридически считались находящимися в состоянии зависимости [24 с. 85].
Идея суверенитета как юридической независимости и самостоятельности государственной власти стала приобретать знакомые нам черты с XIII в., когда легисты (юристы, выступавшие на стороне французского короля против притязаний папы и императора Священной Римской империи) начали обосновывать концепцию единства суверенитета, т.е. подчиненность всех сюзеренов страны суверенному королю, от которого и производна их власть. В этом отношении идея королевского суверенитета вступала в противоречие как с представлением о верховной власти римского папы, так и с идеей народного суверенитета, в рамках которой народ, его воля и согласие считались источником власти государя, чем и воспользовались французские монархомахи XVI в., выступив против абсолютного характера власти короля. В результате такой эволюции понятий, и связанной с ней эволюцией интеллектуальных представлений, термин «суверен» во Франции с XV в. стал применяться только к королю [17 с. 61].
Таким образом, сама идея суверенитета появилась как идеологический прием, обосновывающий власть государя в борьбе против раздробленности государства, наделяющий эту власть правомочностью высшего источника правовой власти в противовес фактической власти неподконтрольных королю феодалов, католической церкви и Священной Римской империи. Эта идея была введена в политический и юридический оборот французским мыслителем XVI в. Жаном Боденом, который с ее помощью пытался указать на то качественное отличие власти короля от власти других светских правителей, которое заключалось в том, что король правит по своему праву, тогда как права других властителей производны от права короля. Souveraineti, или suprematis, или suprema potestas в дословном переводе и означало верховную силу. Для Бодена суверенной является такая власть, которая не связана никакими законами, кроме законов Бога, это — «постоянная и абсолютная власть», представляющая собой необходимый признак государства. Боден попытался примирить идеи королевского суверенитета и народного суверенитета, обосновывая тезис о том, что народ уступил свою власть королю ради общего блага, и что любые посягательства на власть короны поэтому означают посягательства на народный суверенитет. Этот строй идей был частично воплощен в Вестфальских соглашениях, к которым мы вернемся чуть позже.
Представления о суверенитете как абсолютизме королевской власти были развиты английским философом Томасом Гоббсом, взгляды которого мы уже изучили применительно к договорной теории происхождения государства. По мнению Гоббса, факт заключения договора о создании государства означает перенос на правителя всех политических прав подданных: «Мы говорим, что государство установлено, когда множество людей договаривается и заключает соглашение каждый с каждым о том, что в целях водворения мира среди них и защиты от других каждый из них будет признавать как свои собственные все действия и суждения того человека или собрания людей, которому большинство дает право представлять лицо всех независимо от того, голосовал ли он “за” или “против” них». Такой подход делал несостоятельными попытки оспорить действия суверена, даже самые дурные. Исторически было принято проводить различие между несколькими субъектами государственного суверенитета — правителем, государственным аппаратом и собственно самим государством. Это деление идет со времен Гуго Гроция, голландского мыслителя первой половины XVII в., еще одного сторонника договорной теории, предложившего различать между общим (государство) и специальным (правитель) субъектами суверенитета [11 с. 69].
Другой представитель договорной теории, Руссо, в отличие от Гоббса, указывал на неотчуждаемость суверенитета как высшей политической власти. Сувереном является народ, заключающий общественный договор: в момент заключения такого договора народ учреждает политическую власть и получает суверенитет как неограниченную власть над входящими в этот народ индивидами: «Подобно тому, как природа наделяет каждого человека неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение дает политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая общей волей, носит, как я сказал, имя суверенитета» [10 с. 45].
Классическое определение суверенитета дал немецкий правовед XIX в. Георг Еллинек, который понимал под суверенитетом такое свойство государства, в силу которого оно может юридически обязываться только через свою волю. С тех пор данное определение получило широкое распространение, хотя теоретики до сих пор спорят, обладает ли государство как политический институт, как особый социальный организм некоей волей. На основе данной эволюции представлений сформировалась классическая теория суверенитета, согласно которой ключевыми признаками суверенитета являются: (1) независимость в отношениях с другими государствами; (2) независимость при осуществлении внутренней политики как от внешних, так и от внутренних сил; (3) единство государственной власти; (4) неотчуждаемость; (5) неделимость [7 с. 81].
Все эти признаки уже давно подвергаются критике. Мы уже говорили выше о том, что требование о полной независимости государственной власти не находит, как правило, реализации в реальности — на процессы принятия политических решений часто оказывают влияние лоббисты, олигархи, иностранные правительства или иные силы. Не выглядят бесспорными и иные признаки. Так, французский философ XX в. Мишель Фуко утверждает, что единство государственной власти невозможно логически, поскольку субъекты власти, как правило, выступают во множественном числе и не один из них, за исключением абсолютного монарха, не обладают автономией и верховенством над другими. Если суверенитет формируется не единой волей правителя, — а такой воли для Фуко не может быть, поскольку есть лишь воли множества индивидов, осуществляющих власть, — то ее источником может быть лишь признание, страх и уважение со стороны подвластных. С этой точки зрения, Фуко предлагал заменить понятие «суверенитет государственной власти» на понятие «дисциплинарная власть», чтобы указать на основной реальный признак государственной власти — возможность наказывать и принуждать. Хотя бы эта возможность и не была безграничной [8 с. 53].