Файл: 1-1.doc

THE SUN ALSO RISES

by Ernest Hemingway

Эрнест Хемингуэй. Фиеста

(И восходит солнце)

"_You are all a lost generation_."

GERTRUDE STEIN IN CONVERSATION

Все вы - потерянное поколение. Гертруда Стайн (в разговоре)

"_One generation passeth away, and another generation cometh; but the earth abideth forever... The sun also ariseth, and the sun goeth down, and hasteth to the place where he arose... The wind goeth toward the south, and turneth about unto the north; it whirleth about continually, and the wind returneth again according to his circuits. .. . All the rivers run into the sea; yet the sea is not full; unto the place from whence the rivers come, thither they return again_."

-- ECCLESIASTES

Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки.

Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту

своему, где оно восходит.

Идет ветер к югу, и переходит к

северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается

ветер на круги своя.

Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они

возвращаются, чтобы опять течь.

Екклезиаст

Robert Cohn was once middleweight boxing champion of Princeton. Do not think that I am very much impressed by that as a boxing title, but it meant a lot to Cohn. He cared nothing for boxing, in fact he disliked it, but he learned it painfully and thoroughly to counteract the feeling of inferiority and shyness he had felt on being treated as a Jew at Princeton.

Роберт Кон когда-то был чемпионом Принстонского университета в среднем весе. Не могу сказать, что это звание сильно импонирует мне, но для Кона оно значило очень много. Он не имел склонности к боксу, напротив - бокс претил ему, но он усердно и не щадя себя учился боксировать, чтобы

избавиться от робости и чувства собственной неполноценности, которое он испытывал в Принстоне, где к нему, как к еврею, относились свысока.

There was a certain inner comfort in knowing he could knock down anybody who was snooty to him, although, being very shy and a thoroughly nice boy, he never fought except in the gym.

Он чувствовал себя увереннее, зная, что может сбить с ног каждого, кто оскорбит его, но нрава он был тихого и кроткого и никогда не дрался, кроме

как в спортивном зале.

He was Spider Kelly's star pupil. Spider Kelly taught all his young gentlemen to box like featherweights, no matter whether they weighed one hundred and five or two hundred and five pounds.

Он был лучшим учеником Спайдера Келли. Спайдер

Келли обучал всех своих учеников приемам боксеров веса пера независимо от того, весили ли они сто пять или двести пять фунтов.

But it seemed to fit Cohn. He was really very fast. He was so good that Spider promptly overmatched him and got his nose permanently flattened.

Но для Кона, по-видимому, это оказалось то, что нужно. Он и в самом деле был очень ловок. Он так хорошо боксировал, что удостоился встречи со Спайдером, во время которой тот нокаутировал его, раз и навсегда сплющил ему нос.

This increased Cohn's distaste for boxing, but it gave him a certain satisfaction of some strange sort, and it certainly improved his nose.

Это усугубило нелюбовь Кона к боксу, но все же дало ему какое-то странное удовлетворение и, несомненно, улучшило форму его носа.

In his last year at Princeton he read too much and took to wearing spectacles. I never met any one of his class who remembered him. They did not even remember that he was middleweight boxing champion.

В последний год своего пребывания в Принстоне он слишком много читал и начал носить очки. Никто из однокурсников не помнил его. Они даже не помнили, что он был

чемпионом бокса в среднем весе.

I mistrust all frank and simple people, especially when their stories hold together, and I always had a suspicion that perhaps Robert Cohn had never been middleweight boxing champion, and that perhaps a horse had stepped on his face, or that maybe his mother had been frightened or seen something, or that he had, maybe, bumped into something as a young child, but I finally had somebody verify the story from Spider Kelly. Spider Kelly not only remembered Cohn. He had often wondered what had become of him.

Я отношусь с недоверием ко всем откровенным и чистосердечным людям, в особенности когда их рассказы о себе правдоподобны, и я долгое время подозревал, что Роберт Кон никогда не был чемпионом бокса - просто на лицо

ему наступила лошадь, а может быть, мать его испугалась или загляделась, или он в детстве налетел на что-нибудь; но в конце концов мне удалось

навести справки у Спайдера Келли. Спайдер Келли не только помнил Кона – он часто думал о том, что с ним сталось.

Robert Cohn was a member, through his father, of one of the richest Jewish families in New York, and through his mother of one of the oldest.

Роберт Кон со стороны отца принадлежал к одному из самых богатых еврейских семейств в Нью-Йорке, а со стороны матери - к одному из самых старинных.

At the military school where he prepped for Princeton, and played a very good end on the football team, no one had made him race-conscious.

В военном училище, где он готовился к поступлению в

Принстонский университет и занимал почетное место в футбольной команде,ничто не напоминало ему о расовых предрассудках.

No one had ever made him feel he was a Jew, and hence any different from anybody else, until he went to Princeton. He was a nice boy, a friendly boy, and very shy, and it made him bitter.

Никто ни разу не дал ему

почувствовать, что он еврей, пока он не приехал в Принстон. Он был славный малый, добродушный и очень застенчивый, но такое отношение озлобило его.

He took it out in boxing, and he came out of Princeton with painful self-consciousness and the flattened nose, and was married by the first girl who was nice to him.

В отместку он выучился боксу и вышел из Принстона болезненно самолюбивым, со сплющенным носом, и первая девушка, которая обошлась с ним ласково, женила

его на себе

He was married five years, had three children, lost most of the fifty thousand dollars his father left him, the balance of the estate having gone to his mother, hardened into a rather unattractive mould under domestic unhappiness with a rich wife; and just when he had made up his mind to leave his wife she left him and went off with a miniature-painter.

Он прожил с женой пять лет, имел от нее троих детей, потерял

почти все состояние в пятьдесят тысяч долларов, полученное в наследство от отца - остальное имущество перешло к матери, - и под влиянием постоянных ссор с богатой женой превратился в довольно угрюмого субъекта; и вот в тот самый момент, когда он решил бросить жену, она сама бросила его, сбежав с

художником-миниатюристом.

As he had been thinking for months about leaving his wife and had not done it because it would be too cruel to deprive her of himself, her departure was a very healthful shock.

Так как он чуть ли не полгода собирался бросить жену и только потому не мог на это отважиться, что лишить ее своей особы

было бы слишком жестоко, ее отъезд послужил ему весьма полезным уроком.

The divorce was arranged and Robert Cohn went out to the Coast. In California he fell among literary people and, as he still had a little of the fifty thousand left, in a short time he was backing a review of the Arts.

Развод состоялся, и Роберт Кон уехал на Западное побережье. В

Калифорнии он попал в литературную среду, и, поскольку у него кое-что оставалось от пятидесяти тысяч, он вскоре стал финансировать

художественный журнал.

The review commenced publication in Carmel, California, and finished in Provincetown, Massachusetts. By that time Cohn, who had been regarded purely as an angel, and whose name had appeared on the editorial page merely as a member of the advisory board, had become the sole editor.

Журнал начал выходить в Кармеле, штат Калифорния, и кончил свое существование в Провинстауне, штат Массачусетс. К этому времени Кон, на которого прежде смотрели лишь как на доброго ангела и чье имя фигурировало на титульном листе только в списке членов редакционного совета, стал единственным редактором журнала.

It was his money and he discovered he liked the authority of editing. He was sorry when the magazine became too expensive and he had to give it up.

Журнал как-никак выходил на

его деньги, и он обнаружил, что положение редактора ему нравится. Он очень горевал, когда издание журнала стало слишком дорогим удовольствием и ему

пришлось от него отказаться.

By that time, though, he had other things to worry about. He had been taken in hand by a lady who hoped to rise with the magazine. She was very forceful, and Cohn never had a chance of not being taken in hand. Also he was sure that he loved her.

Впрочем, к тому времени у него появились другие заботы. Его успела прибрать к рукам некая особа, которая надеялась возвыситься вместе с журналом. Это была весьма энергичная женщина, а прибрать Кона к рукам ничего не стоило. Кроме того, он был уверен, что любит ее.

When this lady saw that the magazine was not going to rise, she became a little disgusted with Cohn and decided that she might as well get what there was to get while there was still something available, so she urged that they go to Europe, where Cohn could write.

Когда она увидела, что

рассчитывать на успех журнала не приходится, она слегка охладела к Кону и решила, что нужно воспользоваться чем можно, пока еще есть чем пользоваться, и настояла на поездке в Европу, где она когда-то воспитывалась и где Кон должен был стать писателем.

They came to Europe, where the lady had been educated, and stayed three years. During these three years, the first spent in travel, the last two in Paris, Robert Cohn had two friends, Braddocks and myself. Braddocks was his literary friend. I was his tennis friend.

Они уехали в Европу и

пробыли там три года. За эти три года - первый они провели в путешествиях, а два последних в Париже - Роберт Кон приобрел двух друзей: Брэддокса и

меня. Брэддокс был его литературным другом. Я был его другом по теннису.

The lady who had him, her name was Frances, found toward the end of the second year that her looks were going, and her attitude toward Robert changed from one of careless possession and exploitation to the absolute determination that he should marry her.

Особа, завладевшая Робертом (звали ее Фрэнсис), к концу второго года спохватилась, что красота ее на ущербе, и беспечность, с которой она

распоряжалась им и эксплуатировала его, сменилась твердым решением выйти

за него замуж.

During this time Robert's mother had settled an allowance on him, about three hundred dollars a month. During two years and a half I do not believe that Robert Cohn looked at another woman.

He was fairly happy, except that, like many people living in Europe, he would rather have been in America, and he had discovered writing. He wrote a novel, and it was not really such a bad novel as the critics later called it, although it was a very poor novel.

В это время мать Роберта стала выдавать ему около трехсот

долларов в месяц. Не думаю, чтобы за последние два с половиной года Роберт хоть раз взглянул на другую женщину.

Он был почти счастлив, если не

считать того, что он, подобно многим американцам, живущим в Европе, предпочел бы жить в Америке; и вдобавок он открыл в себе призвание писателя. Он написал роман, и этот роман вовсе не был так плох, как

утверждали критики, хотя это был очень слабый роман.

He read many books, played bridge, played tennis, and boxed at a local gymnasium.

Он много читал, играл в бридж, играл в теннис и занимался боксом в одном из парижских спортивных

залов.

I first became aware of his lady's attitude toward him one night after the three of us had dined together. We had dined at l'Avenue's and afterward went to the Cafe’ de Versailles for coffee. We had several _fines_ after the coffee, and I said I must be going.

Впервые я понял позицию, занятую Фрэнсис по отношению к нему, в тот вечер, когда я с ними обедал. Мы пообедали в ресторане Лавиня, а потом пошли пить кофе в кафе "Версаль". После кофе мы выпили по нескольку рюмок

коньяку, и я сказал, что мне пора уходить.

Cohn had been talking about the two of us going off somewhere on a weekend trip. He wanted to get out of town and get in a good walk. I suggested we fly to Strasbourg and walk up to Saint Odile, or somewhere or other in Alsace.

За обедом Кон звал меня уехать вместе с ним куда-нибудь на воскресенье. Ему хотелось вырваться из города и хорошенько размять ноги. Я предложил лететь в Страсбург и оттуда

отправиться пешком в Сент-Одиль или еще куда-нибудь по Эльзасу.

"I know a girl in Strasbourg who can show us the town," I said.

Somebody kicked me under the table. I thought it was accidental and went on:

"She's been there two years and knows everything there is to know about the town. She's a swell girl."

- В Страсбурге у меня есть знакомая, она покажет нам город, - сказал я.

Кто-то толкнул меня ногой под столом. Я думал, что это случайно, и продолжал:

- Она живет там уже два года и знает все, что нужно посмотреть в Страсбурге. Очень милая девушка.

I was kicked again under the table and, looking, saw Frances, Robert's lady, her chin lifting and her face hardening.

Я снова почувствовал толчок под столом и, подняв глаза, увидел

выставленный вперед подбородок и застывшее лицо Фрэнсис, подруги Роберта.

"Hell," I said, "why go to Strasbourg? We could go up to Bruges, or to the Ardennes."

- А впрочем, - сказал я, - зачем непременно в Страсбург? Мы можем поехать в Брюгге или в Арденны.